Глава первая Нумерные узники Екатерины Великой
Камо пойду от духа твоего; и от лица твоего камо вежу;
Аще взыду на небо, ты тамо еси: аще сниду во ад, тамо еси.
Псалом 138, ст. 7–8
Но не всем скажи и не всем напиши, а токмо избранным моим и токмо святым моим; тем напиши, которые могут вместить наши словеса и наша наказания.
Откровение Авеля
Казнь Василия Мировича была первой почти за четверть века.
Смертную казнь отменила одним из первых своих указов императрица Елизавета Петровна, и так получилось, что пока безвинно страдал в тюрьме мученик-император Иоанн VI Антонович, никого не казнили в России, но вот убили его, и снова полилась кровь.
Может быть, наполненные этой кровью реки и каналы и разглядела своими глазами, свободно заглядывающими далеко вперед, блаженная Ксения Петербургская?
В манифесте об умерщвлении принца Иоанна VI Антоновича была объявлена во всенародное известие не только благоприличная история убийства императора, но и изложены благообразные мотивы дворцовых переворотов, устроенных Елизаветой Петровной и Екатериной II.
Про саму Екатерину в манифесте было сказано просто и со вкусом:
«Когда всего Нашего верноподданного народа единодушным желанием Бог благоволил Нам вступить на престол Всероссийский»…
То есть Екатерину возвели на престол не гвардейцы, а единодушное желание народа. Ну и, конечно, «благоволение Божие».
Сложнее оказалось с императрицей Елизаветой Петровной.
Тут авторам манифеста приходилось сталкиваться с историческими фактами, но они легко справились с возникшим затруднением. Народу было объявлено, что «принц Иоанн… был на некоторое время (как всему свету известно) незаконно во младенчестве определен ко Всероссийскому Престолу Императором, и в том же еще сущем младенчестве советом Божиим низложен на веки (курсив мой. — Н.К.), а Скипетр законнонаследный получила Петра Великого дочь, Наша Вселюбезнейшая Тетка, в Бозе почившая Императрица Елизавета Петровна»…
Так вот и стало всему свету известно, что не кучка гвардейских офицеров низложила двухмесячного императора, а сам «совет Божий», дабы «дщерь Петрова» получила «Скипетр законнонаследный».
Впрочем, иначе и не могло быть.
Это ведь по указу Елизаветы Петровны привезли в Петербург 14-летнюю Софью Августу Фредерику, принцессу Ангальт-Цербстскую, чтобы, превратившись в Екатерину, она была возведена на трон по «единодушному желанию народа» и по «благоволению Божию».
1
Можно говорить о зеркальном отражении правления Петра I и Екатерины I в царствованиях Петра III и Екатерины II.
Петр I назван Великим и Екатерина II названа Великой.
И тут можно долго рассуждать о грандиозных успехах, достигнутых Петром I и Екатериной II в военном и государственном строительстве. Успехи эти действительно неоспоримы, и весь вопрос только в цене, которой были оплачены они.
И, конечно, цели…
Никак не списать на ошибки ту жесткую и продуманную систему, с помощью которой Петру I удалось нанести сокрушительный удар по национальному самосознанию. Порабощение и унижение Русской православной церкви; жесточайшие расправы над всеми, кто выказывал малейшее уважение к русской старине; злобное преследование русской одежды; окончательное закрепощение русских крестьян…
А в противовес — неумеренное, и зачастую незаслуженное возвышение иноплеменного сброда, хлынувшего со всех сторон в Россию, обезьянье копирование заграничных манер и обычаев. Все это привело к тому, что в общественном сознании укрепилась мысль о предпочтительности всего иностранного, о бесконечной и дремучей отсталости всего русского. Быть русским стало не только не выгодно, но как бы и не совсем культурно …
Любопытно, что петровское и екатерининское дворянство отличалось не только обезьяним стремлением копировать заграничные наряды и повадки, но и крайне своеобычными, невозможными в прежней Руси монархическими убеждениями.
Пока первые Романовы с деспотической решительностью оформляли и охраняли на территории подвластной страны рабовладельческие отношения, дворянство охотно поддерживало и защищало их неограниченный абсолютизм. Яркий пример этому — события 25 февраля 1730 года, когда по просьбе дворянства были уничтожены кондиции, ограничивавшие самовластие Анны Иоанновны.
Правда, как только государи делали попытки ограничить рабовладельцев-дворян и ввести их в рамки более цивилизованных отношений, дворянство наше тут же забывало и о скипетре законнонаследном, и о верноподданническом долге и легко могло пойти на дворцовый переворот или даже на прямое убийство монарха.
В этом заключалось отличие дворян от простого русского народа, почитавшего своих монархов как помазанников Божиих.
Екатерина II
Разумеется, были и среди дворян исключения, но для дворянской верхушки, прошедшей через гвардейские полки, самовластие государей как-то естественно «ограничивалось удавкою»…
Екатерина II потому и удержалась на троне, что не только сумела разгадать своеобычность монархических предпочтений российского дворянства, но, подчинившись им, узаконила их, и в результате обрела ту силу, которую не могла дать никакая династическая интрига.
Екатерина II стала Великой, потому что при ней окончательно сформировалась воистину небывалая в истории рабовладельческая империя, где в рабстве оказалась большая часть государствообразующего этноса, несшего при этом — такого уж точно нигде не бывало! — и воинские повинности, связанные с защитой государства.
Беззаконно возведенная на престол гвардейскими полками, Екатерина II на дворянство и опиралась, и, даруя ему все новые привилегии, только еще сильнее увеличивала разрыв между высшими слоями общества и народными массами.
В Екатерининскую эпоху разрыв между порабощенным русским народом и денационализированной аристократией вышел за границы материальных отношений и захватил и духовную сферу.
Неслучайно именно Екатерина II провела секуляризацию церковных земель, и именно при ее правлении сословие священников оказалось оттеснено на социальное дно. Обремененный семьей, полуголодный сельский батюшка стал тогда такой же типичной приметой русской жизни, как и утопающий в роскоши екатерининский вельможа…
Именно в правление Екатерины II разрыв народа, сохранившего православную нравственность, и высшего общества, ориентированного на масонские идеалы, приобрел очертания пропасти, преодолеть которую не смогли в дальнейшем никакие реформы.
Еще в 1762 году, едва взойдя на престол, Екатерина II обязала крестьян предъявлять увольнительное разрешение от помещиков при записи в купцы, а через пять лет, 22 августа 1767 года, издала указ, согласно которому русские крестьяне, осмеливающиеся подавать жалобы на своих владельцев, подлежали вечной ссылке на каторжные работы в Нерчинск.
Этот указ окончательно отделил русское крестьянство от государства, которое называется Российской империей, и русский народ ответил на него крестьянской войной, целью которой было восстановление подлинной монархии, освященной Божией волей, а не дворянской гвардией. Крестьянская война Емельяна Пугачева стала прямым следствием совершившегося разрыва единой русской нации на подлое и благородное сословия.
И неслучайно в этой войне Емельян Пугачев выдавал себя за Петра III.
Историки, сравнивающие Екатерину II и Петра III, редко расходятся в оценке этих исторических персонажей. Разумеется, Екатерина II предпочтительней, она умнее и тоньше, но — об этом «но» обыкновенно забывают! — не Екатерина II была помазанником Божиим, а Петр III…
Что с того, будто Екатерина II несравненно лучшая правительница, нежели Петр III? Так считаем мы и считаем по своему человеческому пониманию, а по Божьему? Великая самонадеянность полагать, что наши соображения сходны с Божией волей и Божиим замыслом.
Да, велики свершения Екатерины II…
Но бесспорно ведь и то, что если бы не было ее великого своеволия, совершенного при безусловной поддержке дворян-рабовладельцев, наверняка не было бы такой жестокости по отношению к дворянству и Царскому дому в 1917 году!
Как это ни парадоксально, но столь стремительное распространение восстания Емельяна Пугачева доказывало, что русский народ сохранял верность монарху, пусть и убитому уже…
«Что мешало в послепетровские времена вернуться к едва протекшим временам? — задавался вопросом А. И. Герцен. — Все петербургское устройство висело на нитке. Пьяные и развратные женщины, тупоумные принцы, едва умевшие говорить по-русски, немки и дети садились на престол, сходили с престола, горсть интриганов и кондотьеров заведовала государством.
Одна партия сбрасывает другую, пользуясь тем, что новый порядок не успевал обжиться, но кто бы ни одолевал, до петровских оснований никто не касался, а все принимали их — Меньшиков и Бирон, Миних и сами Долгорукие, хотевшие ограничить императорскую власть не в самом же деле прежней боярской думой. Елизавета и Екатерина льстят православию, льстят народности для того, чтобы захватить трон, но, усевшись на нем, они продолжают его путь. Екатерина II — больше, нежели кто-нибудь».
Тут трудно не согласиться с Александром Ивановичем Герценом…
История тюремного Шлиссельбурга тоже может служить иллюстрацией этой мысли. Превращая старинную русскую крепость в тюрьму, Петр I и его преемники самовластно и самочинно заключают в нее тех, кто мешает или может помешать им лично. Но ни сестра императора Петра I Мария Алексеевна, ни царица Евдокия (Елена), ни верховник Дмитрий Михайлович Голицын, ни герцог Бирон, ни несчастный император Иоанн VI Антонович преступниками не являлись. Как ни различны причины и поводы, приведшие эти особы в крепость, как ни рознятся их судьбы, но все они — люди одного круга, положением и родством своим так или иначе связанные с верховной властью. Они точно такие же преступники, как и те, кто отправил их в заточение, и единственная вина их в том, что они оказались оттеснены от власти.
Однако уже при Елизавете Петровне круг узников Шлиссельбурга существенно расширяется.
2
Это при Елизавете Петровне, в 1745 году, замуровали в Шлиссельбургском каземате «старорусского человека» — Ивана Круглого.
Происходил он из крепостных крестьян Московской губернии и в Выговской пустыни занимался торговлей хлебом между хлебородным Поволжьем и нуждающимся в хлебе Петербургом[44].
Хлебная торговля чинила «споможение» братству, и размеры ее были весьма значительными.
На Вытегре раскольниками была выстроена специальная пристань Пигматка. Здесь находились «келья и анбар болшей», в котором держали хлеб, привезенный из низовых городов через Вытегорский погост.
На Пигматке хлеб перегружали в «новоманерные» суда и везли в Петербург.
Духовные принципы выговской торговли сформулировал еще Андрей Денисов, поучавший, что надобно «купечествовати, а ничего не стяжати, торговати, а прибытков не собирати, много о куплях подвизатися, а сокровища себе не ожидати… на земли торговати, а весь прибыток на небесех стяжати»…
Этой древнерусской моралью руководствовался в своей торговле и Иван Круглый.
Как видно из допросов, торговые дела беглый крепостной мужик вел с большим размахом. Он «выменял» на лен «сукна Анбурского» на тысячу рублей и отвез его из Санкт-Петербурга в Вязники, где сложил в амбар к старообрядцу Ивану Григорьеву. Брат Федор Семенов сукно принял с тем, чтобы продать его в Казани. На вырученные деньги Круглый закупил хлеб в Нижнем Новгороде и привез его на мытный каменный двор на Адмиралтейской стороне.
Идеолог Выговской пустыни Андрей Денисов учил, что богоугодна торговля не для себя, а для братии, и ведение такой торговли является подвигом и одновременно жертвою со стороны того, кто взялся ее вести.
Ивану Круглому самой своей жизнью суждено было подтвердить истинность этих слов Андрея Денисова. Пытки, которым его подвергли в синодальных арестантских палатах на Васильевском острове, были настолько страшными, что Иван Круглый в приступе малодушной слабости попытался зарезать себя медным крестом.
Попытка самоубийства не удалась, допрос был продолжен и, не имея уже сил терпеть муки, Иван Круглый сделал обстоятельное сообщение о раскольниках Выговской пустыни. Он даже согласился отстать от выговского учения, но поминать в вечерних и утренних молитвах высочайшую фамилию отказался наотрез, и его отправили на «обуздание» в Тайную канцелярию.
Тут нужно разделить поведение Ивана Круглого, когда палачам удалось-таки сломать его, и его поведение после того, когда он осознал, что под пытками сделал нечаянный «донос» на выговскую братию.
Поэтому-то, вернувшись в арестантские палаты, Иван Круглый заявил, что «пришед в чувство и познав свою совесть, и боясь суда Божьего, вымышлением своим на всех на них сказал напрасно».
Его подвергли еще более жестоким пыткам, но теперь Иван Круглый уже твердо стоял на своем.
И хотя братья считали Ивана Круглого предателем, но его сравнимый с настоящим подвигом отказ от доноса заставил комиссию О. Т. Квашнина-Самарина свернуть розыск, и расследование было продолжено уже непосредственно Синодом, добивавшимся закрытия Выговской пустыни.
Ну а Иван Круглый, согласно решению Синода, как нераскаявшийся раскольник и государственный преступник, был отправлен на каторгу в крепость Рогервик.
В сентябре 1743 года Иван Круглый бежал с каторги…
История эта еще ждет своего описателя. Беглому крепостному Ивану Круглому суждено было пройти через такие трагические коллизии, которые, кажется, не знакомы были и героям Шекспира. Ведь только сбежав с каторги, и понял Иван Круглый, что самое страшное — не те зверские пытки, которые суждено было перенести ему, когда он отказался от своих показаний, а осуждение братии, с которым столкнулся сейчас, оказавшись на свободе. Эту пытку Иван Круглый вынести не смог, и через год добровольно явился в Санкт-Петербург и заявил властям, что готов принять смерть.
21 октября 1745 года Ивана Круглого заковали в ручные и ножные кандалы и отвезли в Шлиссельбургскую крепость, дабы «оный Круглый, яко сосуд непотребный и зело вредный, между обществом народным не обращался и от раскольников скраден не был».
В Шлиссельбурге Ивана Круглого поместили в Светличной башне, и дверь каземата сразу наглухо заложили кирпичом, оставив только одно маленькое оконце, в которое подавали хлеб и воду.
Впрочем, хлеб Иван Круглый не трогал, две недели брал только воду, а потом и вода осталась нетронутой.
Через неделю наглухо заложенная дверь была разобрана, и охранники вошли в каземат.
«По осмотру, — сообщал 17 ноября 1745 года комендант Шлиссельбурга, — Круглый явился мертв, и мертвое тело его в этой крепости зарыто».
3
Судьба другого шлиссельбургского узника Елизаветинской эпохи — муллы Батыршы Алеева, сложилась совершенно иначе, но в чем-то поразительно сходна с судьбой выговского старовера Ивана Круглого.
Батырша Алеев[45] получил образование медресе и был муллой. Он отличался глубоким знанием шариата и часто привлекался властями для решения наследственных дел в волостях Осинской дороги. В 1754 году Батыршу избрали главой мусульман Сибирской дороги, но он не вступил в эту должность, хотя в 1754–1755 годах много ездил по Оренбургской, Казанской и Тобольской губерниям. И, может быть, потому и не вступал Алиев в должность, что эти поездки были, как видно из письма Батырши императрице Елизавете Петровне, связаны с организацией восстания.
«Поздоровавшись и обменявшись рукопожатиями, бурзянцы спросили:
— Вы кем будете?
Я ответил:
— Меня зовут Гали.
— В медресе какого мудариса учились? — спросили они.
Я им ответил, в каких медресе учился.
— Мулла Батырша и ахун Муртаза в добром ли здоровье живут? — спросили они.
— Живут в таком же добром здоровье, как и в то время, когда их вы сами видели, — ответил я.
— Мы их обоих никогда не видели, знаем только по рассказам людей, — ответили бурзянцы.
Пожелав вместе со мной совершать намаз, они сошли с коней.
— Из какой волости вы, — спросил я, — и по каким делам едете?
— Мы, бурзяне, ездим по старшинским делам, — ответили они.
— Мы слыхали, — сказал я, — что бурзяне все поголовно скрываются, каким образом вы не убежали?
— Скрылись воры, — ответили они, — а мы, часть людей, остались.
— Почему вы говорите «воры», — сказал я, — что же они у вас украли?
— Они ничего у нас не украли. Уехали, восстав против повелений падишаха, и сделались ему ворам.
— Против какого повеления падишаха они восстали и какое они совершали воровство? — спросил я.
— Убили управляющего заводом с его соратниками и скрылись, — ответили бурзянцы.
— Почему же убили? — спросил я.
— Этот управляющий заводом был жестоким злодеем. Он и его товарищи, запугивая нас, лишили наших земель и вод, насиловали на наших глазах жен и дочерей. Не стерпев подобных притеснений, они стали бунтовать, идя на смерть.
— Разве падишах дал повеление этому управляющему заводом совершать такие дела? Ваши башкиры разве теперь согласны отдать своих жен и дочерей на блудодеяния? — спросил я.
Бурзянцы как-то онемели и замолчали.
— Бороды ваши побелели, — продолжал я, — по наружности вы люди хорошие, а умы ваши все еще не просветлели, слова ваши неверны. Наверно, вы меня боитесь и скрываете свои истинные слова. Всякий мусульманин является благодетелем другого мусульманина. Считайте меня за своего. Народ нашей земли хочет выступить одновременно с населением всех четырех дорог; о ваших бурзянцах тоже говорили.
Они ответили:
— О друг, мулла Гали! Говорить с тобой откровенно мы боялись. Теперь мы узнали, что ты истинный мусульманин, стало быть, не следует скрывать тайну. По поводу притеснений этого проклятого управляющего заводом народ наш несколько раз ходил к мурзе Тевкелеву, но от него никакой пользы не было. Какая же может быть польза, когда они сами замучили людей, живущих ближе к Оренбургу, своими сверхповинностями. И мы предполагали выступить совместно с другими, но не могли терпеть дальше. Мы не были в состоянии выдержать и полдня. И народ наш восстал.
— Вот это верно. Весь народ так же, как и вы, намерен восстать, надеемся, что с помощью Аллаха мы достигнем своей цели, — сказал я, и мы с ними разошлись».
Этот эпизод в письме Батырши не выдуман автором, а имеет конкретную историческую основу — 15 мая 1755 года бурзянцы действительно убили заводчика Брагина и его помощников.
Примерно в это же время сам Батырша открыто обратился к мусульманам края с листовкой, в которой призвал выступить против правительственного ограничения обрядностей мусульман, а также запрещения местному населению свободно и беспошлинно добывать соль[46].
Восстание вспыхнуло 3 июля 1755 года и дошло до Казанского уезда, но сам Батырша, как считается, от руководства уклонился и скрылся со своими учениками в лесах.
Однако, когда восстание было жестоко подавлено, начальство деревни Азяк выдало Батыршу, и, закованного в цепи, его повезли в Москву, а оттуда — в Санкт-Петербург, на суд и расправу.
Еще на допросах в Оренбурге Батырша заявил, что будет держать ответ лишь перед царицей, поскольку у него имеются секреты, которые необходимо передать лично ее величеству.
Обер-секретарь Хрущов заинтересовался этим заявлением и предложил Батырше написать «секреты» в виде письма Ее Императорскому Величеству. Стребовав с Хрущова клятвенное подтверждение, что письмо в запечатанном виде будет передано императрице, мулла взялся за работу.
Так было составлено знаменитое письмо императрице Елизавете Петровне с жалобой на тяжелое положение башкир и мишар, которое хотя и не дошло до императрицы, но тем не менее признано исследователями как яркий образец народной публицистики XVIII века.
«Если мы находимся под клятвенным обетом одного падишаха, и если этот падишах тверд и постоянен в своем обете, то мы, по предписанию нашего шариата и нашей священной книги, обязаны жертвовать своими головами и жизнью, — писал Батырша. — Если падишах не обеспечивает в настоящее время взятые на себя обязательства по защите своих подданных от притеснений, если повинности постоянно меняются и накладываются новые, то мусульмане обязаны примкнуть и помочь своим единоверцам и постараться о возвышении веры по способу, предписанному шариатом»[47].
Узнал ли сам Батырша, что его обманули, и не передали письма по адресату — неведомо. В декабре 1758 года он был бит плетьми, ему вырвали ноздри и отправили в Шлиссельбургскую крепость на пожизненное заточение…
Заросли лишайником потрескавшиеся от северных морозов камни Светличной башни. Если потрогать эти камни рукой, они кажутся живыми и шершавыми, точно спина спящего верблюда.
Что происходило с Батыршей в шлиссельбургском сыром и тесном каземате, можно только догадываться.
В июле 1762 года он схватил в свои закованные руки топор, забытый надзирателями, и бросился на охранников.
Убив в схватке четырех солдат, он погиб и сам.
4
Екатерину II принято называть Великой. Великой ее делала пунктуальность и последовательность в своих начинаниях. Очистив Шлиссельбург от Иоанна VI Антоновича, императрица превращает старинную русскую крепость в настоящую регулярную тюрьму.
Для тюремных целей приспосабливают теперь не только казематы в Светличной башне, но и солдатскую «нумерную» казарму — двухэтажное здание, еще в 1728 году поставленное вдоль северной стены крепости. Это было тем более удобно, что казарму от территории крепости отделял достаточно широкий канал. Всего в «нумерной» казарме было двенадцать жилых помещений, но одним только этим числом узников великая императрица не собиралась ограничивать свой замысел.
Когда, перелистывая скорбные страницы тюремной летописи, доходишь до ее эпохи, возникает ощущение, что в Шлиссельбурге, как в гигантской лаборатории, начиналось тогда изучение того, что следует считать государственным преступлением.
Это намерение подтверждается самой представительностью состава узников. При Екатерине II в Шлиссельбурге сидели шейх и масон, конституционалист и пророк…
Имя шейха Мансура более известно сейчас названием современного аэропорта в Грозном, но и при жизни о нем ходили весьма противоречивые сведения.
Считается, что его отец Шаабаз был родом из села Элистанжи, но со временем семья его обосновалась в селе Алды, где и родился мальчик, давший свое будущее имя аэропорту.
Шабаз был беден, он не мог обучить Учермана — так тогда звали будущего шейха Мансура! — грамоте, но мальчик отличался умом и хорошей памятью и, изучая Коран под началом дагестанского муллы, легко запоминал целые куски наизусть и потом, уже став взрослым, усиленно размышлял над ними.
Однажды во сне Учерман увидел двух всадников, въехавших на белых скакунах в его двор, хотя ворота и были заперты.
— Магомет прислал нас сказать тебе, что народ ваш впал в заблуждение и совсем отклонился от пути, указанного ему законом веры! — объявил один из пришельцев. — Просвети неразумных!
Всадники исчезли, унося с собой скромного алдыйского пастуха.
В его хижине остался избранник пророка Магомета по имени Мансур.
Считается, что проповеди необразованного — Магомед так и не даровал ему постигнуть грамоту! — пастуха Учермана выработали идеологию священной войны против неверных, заложили основы «газавата» на Северном Кавказе.
Скоро бывший пастух окончательно превратился в шейха Мансура, а затем провозгласил себя имамом.
Безусловно, Мансур был талантливым проповедником, хотя его проповедь священной войны во многом обязана своим успехом тревоге, которая владела горцами в 1785 году, накануне Кавказской войны.
Григорий Александрович Потемкин направил тогда двухтысячный отряд, чтобы захватить Мансура и его последователей, но командир отряда полковник Юрий Николаевич Пьерри к порученному делу отнесся легкомысленно и 6 июля 1785 года был окружен горцами и разбит при селении Алды. Сам Пьерри погиб. В числе пленных оказался его адъютант Багратион, будущий герой Отечественной войны 1812 года.
Успех вдохновил Мансура на ряд наступательных операций против российских укреплений и станиц Кавказской линии. В результате возмущение охватило весь Северный Кавказ, и Мансур пытался даже штурмовать Кизляр, но был отбит с огромными для него потерями.
Неудача под Кизляром вызвала шатание в войсках шейха, его армия начала рассыпаться, и снова собрать горцев под знаменами ислама шейху Мансуру удалось только в начале Второй русско-турецкой войны 1787–1791 годов, при непосредственной помощи Турции.
Однако после ряда столкновений с русскими частями силы Мансура были разбиты, и он с последними отрядами укрылся в занятой турками Анапе. 22 июня 1791 года, во время штурма и взятия крепости, Мансур был ранен и попал в плен.
В середине октября 1791 года шейха поместили в Шлиссельбургской крепости в «нумер 11» нижнего этажа казармы, но здесь он «оказал новую предерзость», зарезав ножом караульного солдата.
Будущий аэропорт заковали тогда в «железа».
Не выдержав одиночного заключения, шейх Мансур скончался, и его похоронили на левом берегу Невы — на Преображенской горе…
5
«Человек-аэропорт», звеня кандалами, еще метался по «нумеру 11», пережигая в себе, как заходящий на аварийную посадку самолет, остатки жизни, когда в девятой камере «нумерной» казармы появился новый постоялец, издатель-масон Николай Иванович Новиков, осужденный на 15 лет заточения.
Рождение Николая Ивановича Новикова совпало с прибытием в Петербург 14-летней Софьи Августы Фредерики принцессы Ангальт-Цербстской, которой суждено было превратиться в Екатерину Великую, и совпадение это весьма символично. Трудно найти другого человека, который в такой степени, как Новиков, был бы одновременно и продуктом Екатерининской эпохи, и ее жертвой.
Как это зачастую бывает, образование будущему просветителю поначалу не давалось. Из Московской дворянской гимназии он был исключен «за леность и нехождение в классы».
В 1762 году, когда Новиков начал служил в гвардии, произошел дворцовый переворот, и восемнадцатилетний гвардеец за проявленную решительность сразу же был произведен в унтер-офицеры.
Но карьера гвардейца, сумевшего угодить будущей императрице, на этом не завершилась. В 1767 году унтер-офицер Новиков в качестве секретаря был прикомандирован к комиссии по составлению проекта нового Уложения.
Н. И. Новиков
Комиссия работала на основании выпущенного Екатериной II «Наказа», который она называла «фундаментом законодательного здания империи», и в состав комиссии входили представители городов, государственных учреждений, дворянства, государственных крестьян и национальных меньшинств. Эта комиссия, хотя и не составила никакого нового Уложения, тем не менее стала школой для многих, кто принимал участие в ее работе, в том числе и для Николая Ивановича Новикова.
В 25 лет, пользуясь екатерининским указом, даровавшим дворянству освобождение от государственной службы, Новиков вышел в отставку и занялся литературно-издательской деятельностью.
Он издавал сатирические журналы «Трутень», «Пустомеля», «Живописец» и «Кошелек», которые пользовались поразительным успехом и с которыми («Живописец») сотрудничала сама императрица.
В 1772 году Новиков выпустил «Опыт исторического словаря о российских писателях», а в 1773 году при поддержке Екатерины II приступил к изданию «Древней Российской Вивлиофики».
Вступление Николая Ивановича Новикова в масонскую ложу произошло тоже благодаря политике Екатерины. Случилось это после первого раздела Польши.
«Опера, сочиненная вашим величеством, — сообщил тогда Екатерине II прусский король Фридрих II, — будет выполнена без малейшей остановки».
В результате Россия приобрела Витебскую и Могилевскую губернии, а еще — 100 000 евреев и двадцать — коллегиумы, резиденции, миссии — иезуитских организаций.
Начало масонской карьеры Новикова трудно назвать частью сочиненной Екатериной II оперы, но то, что совершилось оно под ее звучание, несомненно.
Перебравшись в Москву, Новиков развернул воистину титаническую деятельность. Взяв в аренду Московскую университетскую типографию, он начинает издание газеты «Московские ведомости», множества журналов и книг, а в 1784 году, сблизившись с розенкрейцерами («Братство златорозового креста»), создает «Типографическую компанию» — крупнейшее для своего времени издательское и торговое предприятие.
«Типографическая компания» приносила огромные доходы, однако в 1792 году, вскоре после указа Екатерины II о введении черты оседлости, ограничившей расселение лиц иудейского вероисповедания, в подмосковном имении Новикова был произведен обыск, в ходе которого нашли книги, напечатанные в тайной типографии.
Новиков был арестован и осужден на 15 лет заключения в Шлиссельбургской крепости.
Сидел масон Новиков в девятой камере «нумерной» казармы не один, а со своим крепостным человеком, который за человека не считался и который и в шлиссельбургской камере должен был прислуживать своему, ставшему государственным преступником, владельцу.
Не в пример староверам и шейхам сидельцем масон Новиков оказался «жиденьким». Хотя после смерти Екатерины II 9 ноября 1796 года его и освободили по приказу императора Павла — но вышел он на свободу больным и сломленным физически и морально.
В 1818 году Н. И. Новиков умер в своем подмосковном имении Авдотьино. Удалось ли выжить в крепостном аду его крепостному человеку — никаких известий нет.
6
А вот Федор Кречетов карьеры на службе не сделал.
Служил он писцом в канцелярии, копиистом в Юстиц-коллегии, писарем в штабе фельдмаршала Разумовского и, наконец, аудитором в Тобольском пехотном полку. Впрочем, военная карьера и не могла ему удаться, поскольку чувствовал Кречетов, что он «не только человека, но и животное убить не может». В 1775 году подпоручик вышел в отставку.
Но не достиг Федор Кречетов успехов и на статской службе. Здесь он усиленно занимался самообразованием, читал по ночам журналы, издаваемые Николаем Ивановичем Новиковым, и в результате пришел к мысли, что и сам может послужить просвещению соотечественников.
Конечно, тут пришлось поломать голову, но скоро отставного поручика осенило, что ликвидировать неграмотность можно с помощью организации широкой сети училищ, а искоренить беззакония и лихоимства помогут юридические знания. Еще, конечно, и воспитание — для этого и задумывалось «Всенародное, вольное, к благоденствованию всех общество»! — следовало вести в масонском духе, чтобы смягчить грубые нравы народа.
Новоявленного «просветителя» не посадили сразу только потому, что его «нелепые писания» немало потешали окружение императрицы. Действительно, таких защитников масонства, таких борцов за «конституцию» там еще не видывали.
Понимая, что плоды его мудрых раздумий не достигают цели, Федор Кречетов решил в 1787 году издать все «юридические и собственные свои деяния» и выпустил первый номер журнала «Не все и не ничего».
Первый номер оказался и последним.
Название журнала заинтересовало петербургского обер-полицмейстера, и в результате сочинения новоявленного защитника масонства и конституции попали к санкт-петербургскому митрополиту Гавриилу, который ничего смешного в них не нашел, а обещание отставного поручика издать «открытого масонства святую истину» прямо назвал вредным.
Федору Кречетову было объявлено, чтобы он «в не заслуживающих одобрения сочинениях не упражнялся и оных печатать самовольно не отваживался».
Решение было мягкое, оно не предусматривало никаких кар, но отставной поручик пришел в совершенное неистовство. Не думая о последствиях, он открыто ругал митрополита Гавриила, расхваливал события в революционной Франции и неприлично выражался об императрице. Кроме того, он по-прежнему сулил просветить Россию и тем самым избавить народ от ига царизма.
На Кречетова был сделан донос, но отставной поручик не запирался и в Тайной канцелярии. Он предрек митрополиту Гавриилу участь растерзанного толпой в дни Чумного бунта московского митрополита Амвросия, напугал власти солдатским восстанием и пригрозил заточить в монастырь саму императрицу — «как убивицу, впадшую в роскошь и распутную жизнь».
Безусловно, отставной поручик выглядел достаточно карикатурно. При чтении его высказываний в пользу масонства возникает ощущение, что Кречетов черпал знания о нем только со страниц новиковских журналов.
И тем не менее некоторые мысли Кречетова глубоки и сохраняют актуальность и сейчас, а ощущению справедливости, живущему в этом смешном человеке, следовало бы поучиться и другим…
«Из всех его мыслей и произносимых им слов видно, что он не хочет, чтобы были монархи, а заботится более о равенстве и вольности для всех вообще, — писал тогда генерал-прокурор А. Н. Самойлов, — ибо он, между прочим, сказал, что раз дворянам сделали вольность, для чего же не распространить оную и на крестьян, ведь и они такие же человеки».
Кажется, что мысль, будто крестьяне «такие же человеки», как и дворяне, и переполнила чашу терпения властей предержащих.
18 июля 1793 года Федор Кречетов был помещен в Петропавловскую крепость, а затем переведен в Шлиссельбург.
«Арестанта по имени Кречетов принять и посадить в Шлиссельбургской крепости в одном из состоящих там порожних под номерами покоев так, чтоб он никаких разговоров ни с кем не имел и содержан был наикрепчайше, на содержание его производиться будет 25 коп. в день».
Поместили Кречетова во втором этаже «нумерной» казармы, в камере № 5.
Изможденный и оборванный, с распухшими от водянки ногами, он провел в одиночном заключении шесть лет и был освобожден только в 1801 году, по случаю вступления на престол Александра I.
7
«Буди ты новый Адам и древний отец Дадамей, и напиши яже видел еси; и скажи яже слышал еси. Но не всем скажи и не всем напиши, а токмо избранным моим и токмо святым моим; тем напиши, которые могут вместить наши словеса и наша наказания. Тем и скажи и напиши. И прочая таковая многая к нему глаголаша»…
Такие голоса услышал 1 ноября 1787 года тридцатилетний тульский крестьянин Василий Васильев, и продолжалось это видение более тридцати часов…
До этого жизнь Василия Васильева была достаточно обыкновенна. Хотя, как утверждает автор его биографии, «больше у него было внимания о Божестве и о Божественной судьбе», но родители, крестьяне деревни Окулово (Акулово), Алексенского уезда Тульской губернии, недолго думая, отыскали сыну лекарство от «задумчивости». В семнадцать лет его женили, и очень скоро Василий сам стал отцом трех сыновей. Теперь в своем Окулово Василий жил мало, освоив плотницкое ремесло, «шатался по разным городам»…
Неведомо, когда Василий принял монашеский постриг и превратился в инока Авеля.
Амвросий, митрополит Петербургский, уведомил 19 марта 1800 года генерал-прокурора Обольянинова о крестьянине Васильеве, постриженном в декабре 1796 года в Александро-Невской лавре с наречением ему имени Авеля и сосланном в 1798 году в Валаамский монастырь, где он засел за сочинение прорицательных тетрадей.
Из этого послания следует, что пострижение Авеля состоялось много лет спустя после того, как он стал называть себя Авелем.
Кроме того, существует предание, что еще осенью 1785 года Авель появился в Валаамском Спасо-Преображенском монастыре и попросил настоятеля дозволить ему пожить на острове.
Игумен Назарий принял двадцативосьмилетнего странника, однако через год Авель отпросился у игумена в «пустынь», в «место уединенное», поселился отшельником неподалеку, в скиту, чтобы принять «попустительство искусов великих и превеликих».
Но и в этой версии не все сходится…
Едва ли пострижение в монахи в Валаамском монастыре могло произойти так быстро, а главное, игумен Назарий был чрезвычайно опытным старцем, чтобы отпускать новоначального брата на пустынное жительство.
Хотя, может быть, потому и отпустил Назарий в пустынь инока, что был прозорлив и духовными очами прозирал, что назначено совершить Авелю.
Как бы то ни было, но после тридцатичасового видения, 1 ноября 1787 года, велено было Авелю выйти из пустыни в монастырь.
«И пришел он в монастырь того же года, месяца февраля в первое число и вшел в церковь Успения Пресвятыя Богородицы. И стал посреди церкви, весь исполнен умиления и радости, взирая на красоту церковную и на образ Божией Матери… внидя во внутренняя его; и соединился с ним, якобы един… человек. И начал в нем и им делать и действовать, якобы природным своим естеством; и дотоле действоваша в нем, дондеже всему его изучи и всему его научи… и вселися в сосуд, который на то уготован еще издревле. И от того время отец Авель стал вся познать и вся разумевать: наставляя его и вразумляя всей мудрости и всей премудрости».
И «с того убо время начал писать и сказывать, что кому вместно».
Но уже не на Валааме писал и сказывал Авель, а в Костроме, в Николо-Бабаевском монастыре на Волге…
8
Зимой 1796 года инок Николо-Бабаевского монастыря Авель показал монаху Аркадию книгу, в которой было написано о царской фамилии.
Аркадий донес о книге настоятелю и тот, прочитав, что 6 ноября нынешнего года матушка-государыня императрица Екатерина Алексеевна непременно помрет, немедленно отправил книгу и ее сочинителя по инстанциям.
Неизвестно, писал ли Авель, что императрицу хватит удар, когда она будет сидеть на ночном горшке, но все равно предсказание чрезвычайно разгневало петербургских чиновников.
— Како ты, злая глава, смел писать такие титлы на земного бога?! — кричал на костромского пророка обер-прокурор Сената генерал А. Н. Самойлов. — Кто научил тебя писать о подобных секретах?!
— Меня научил писать сию книгу Тот, Кто сотворил небо и землю, и вся иже в них, — отвечал Авель. — Тот же повелел мне и все секреты оставлять…
Обер-прокурор направил Авеля в Тайную экспедицию.
Там пророка допрашивал «коллежский советник и кавалер» Александр Макаров.
Запись допроса сохранилась.
Любопытно, что начинается он вопросом самого Авеля.
— Есть ли Бог и есть ли диавол? — спросил он у своего следователя. — И признаешь ли ты их?
— Тебе хочется знать, есть ли Бог и есть ли диавол и признаются ли они от нас? — переспросил Макаров. — На сие тебе ответствуется, что в Бога мы веруем и по Священному Писанию не отвергаем бытия и диавола; таковые твои вопросы, которых бы тебе делать отнюдь сметь не должно, удовлетворяются из одного снисхождения, в чаянии, что ты, конечно, сею благосклонностью будешь убежден и дашь ясное и точное на требуемое от тебя сведение и не напишешь такой пустоши, каковую ты прислал. Если же и за сим будешь ты притворствовать и не отвечать на то, что тебя спрашивают, то должен ты уже на себя самого пенять, когда жребий твой нынешний переменится в несноснейший, и ты доведешь себя до изнурения и самого истязания…
Доводить себя до изнурения и самого истязания Авель не стал, и подробно рассказал, что крещен в веру греческого исповедания, которую содержа, повинуется всем церковным преданиям и общественным положениям; женат, имеет троих сыновей; женат против воли и для того в своем селении жил мало, а всегда шатался по разным городам.
— Когда ты говоришь, что женат против воли и хаживал по разным местам, то где именно и в чем ты упражнялся? — спросил Макаров. — И какое имея пропитание, а домашним — пособие?
— Когда мне было еще десять лет от роду, то и начал мыслить об отсутствии из дому отца своего с тем, чтобы идти куда-либо в пустыню на службу Богу; а притом, слышав во Евангелии Христа Спасителя слово: «Аще кто оставит отца своего и матерь, жену и чада и вся имени Моего рода, то сторицею вся приимет и вселится в царствии небесном», внемля сему, вячше начал о том думать и искал случая о исполнении своего намерения. Будучи же семнадцати лет, тогда отец принудил жениться, а по прошествии несколько тому времени начал обучаться российской грамоте, а потом учился и плотничной работе.
— Откуда был глас и в чем он состоял?
— Когда был в пустыне Валаамской, был из воздуха глас, яко боговидцу Моисею пророку и якобы изречено тако: иди и скажи северной царице Екатерине Алексеевне, иди и рцы ей всю истину, еже аз тебе заповедую…
— Для чего внес в книгу свою такие слова, которые касаются Ея Величества и именно, якобы на нее сын восстанет и прочее, и как ты разумел их? — задал Макаров главный вопрос.
— На сие ответствую, — ответил Авель, — что восстание есть двоякое: иное делом, а иное словом и мыслию, и утверждаю под смертной казнью, что я восстание в книге своей разумел словом и мыслию; признаюся чистосердечно, что сам сии слова написал потому; что он, то есть сын, есть человек подобострастен, как и мы…
Когда императрице доложили об итогах допроса, Екатерина II спокойно выслушала пророчества Авеля, но когда услышала, что умрет 6 ноября нынешнего года, впала в истерику.
Скоро появился указ:
«Поелику в Тайной экспедиции по следствию оказалось, что крестьянин Василий Васильев неистовую книгу сочинял из самолюбия и мнимой похвалы от простых людей, что в непросвещенных могло бы произвести колеблемость и самое неустройство, а паче что осмелился он вместить тут дерзновеннейшие и самые оскорбительные слова, касающиеся до пресветлейшей особы Ее Императорского Величества и высочайшего Ея Величества дома, в чем и учинил собственноручное признание, а за сие дерзновение и буйственность, яко богохульник и оскорбитель высочайшей власти по государственным законам заслуживает смертную казнь; но Ее Императорское Величество, облегчая строгость законных предписаний, указать соизволила оного Василия Васильева, вместо заслуженного ему наказания, посадить в Шлиссельбургскую крепость, вследствие чего и отправить при ордере к тамошнему коменданту полковнику Колюбякину, за присмотром, с приказанием содержать его под крепчайшим караулом так, чтобы он ни с кем не сообщался, ни разговоров никаких не имел; на пищу же производить ему по десяти копеек в каждый день, а вышесказанные, писанные им бумаги запечатать печатью генерал-прокурору, хранить в Тайной экспедиции».
9 марта Авеля разместили на пожизненное заключение в Шлиссельбургскую крепость. Здесь, в секретной камере № 22, и провел пророк десять месяцев и десять дней, пока императрицу не нашли свалившеюся с ночного горшка на полу будуара. Государыню поразил удар, и она скончалась, как и предсказал Авель, на следующий день — 6 ноября 1796 года…
Когда «зело престрашная книга» монаха Авеля была показана императору Павлу, он повелел отыскать «столь зрячего провидца»…
9
Император Павел поначалу благоволил пророку.
Известно, что в новый 1797 год Василий (Авель) передал ему через князя Куракина письмо следующего содержания:
«Ваше Императорское Величество, всемилостивейший Государь! С сим, с новонаступившим годом усердно поздравляю: да даст Господь Бог вам оный, а по оном и многие богоугодно и душеспасительно препроводить.
Сердечно чувствую высокомонаршия ваши ко мне недостойному сказуемые, неописанные милости, коих по гроб мой забыть не могу. Осмеливаюсь священную особу вашу просить о следующем и о последнем: 1) Благоволите указом не в продолжительном времени посвятить меня в иеромонашеский чин, дабы я мог стояти во церкви у престола Божия и приносите Всевышнему Существу жертву чистую и непорочную за вашу особу и за всю вашу царскую фамилию, да даст вам Бог дни благоприятны и времена спасительны и всегда победу и одоление на враги и супостаты; 2). Егда меня заключили на вечное житие в Шлиссельбургскую крепость и дал я обещание Богу такое: егда отсюда освободят, и схожу в Иерусалим поклониться Гробу Господню и облобызать стопы, место ног Его; 3) Чтоб я был допущен лично к Вашему Императорскому Величеству воздать вам достодолжную благодарность и облобызать вашу дражайшую десницу и буду почитать себя счастливым; 4) Благоволите вы мне объяснить на бумаге, за что меня набольше посадил Самойлов в крепость, в чем остаюсь в ожидании благонадежным».
Павел I
Тем не менее и при Павле Авель недолго гулял на свободе…
26 мая 1800 года он, как следует из донесения генерала Макарова, был «привезен исправно и посажен в каземат в равелине. Он, кажется, только колобродит, и враки его ничего более не значат; а между тем думает мнимыми пророчествами и сновидениями выманить что-нибудь; нрава неспокойного».
Через два дня Авель написал митрополиту Амвросию: «Я, нижайший монах Авель, обошел все страны и пустыни, был и в царских палатах, и в великолепных чертогах и видел в них дивная и предивная, а наипаче видел и обрел в пустынных местах великия и тайныя и всему роду полезная; того ради, ваше высокопреосвященство, желаю я с вами видеться и духовно с вами поговорить и оныя пустынныя тайны вам показать. Прошу ваших святых молитв».
Уже на следующий день, 29 мая, митрополит петербургский принимает Авеля, беседует с ним и в тот же день сообщает письменно Обольянинову: «Монах Авель по записке своей, в монастыре им написанной, открыл мне. Оное его открытие, им самим написанное, на рассмотрение ваше при сем прилагаю. Из разговора же я ничего достойного внимания не нашел, кроме открывающегося в нем помешательства в уме, ханжества и рассказов о своих тайновидениях, от которых пустынники даже в страх приходят. Впрочем, Бог весть».
Как и предсказывал Авель, император Павел закончил свой земной путь 11 марта 1801 года, а на престол взошел его убийца — император Александр I.
Он приказал послать Авеля в Соловецкий монастырь.
Здесь была составлена третья «зело престрашная книга», в которой рассказывалось о взятии и сожжении Москвы французами.
Как только исполнилось и это предсказание, 1 июля 1813 года Авель был выпущен из Соловецкого монастыря. Он поселился в Троице-Сергиевой лавре, жил тихо, разговаривать не любил. К нему повадились было ездить московские барыни, донимавшие Авеля вопросами о дочерях да женихах, но Авель отвечал, что он не провидец.
События последних лет жизни пророка описаны на страницах журнала «Русская старина».
«Так, в 1817 году, после странствий, Авель по распоряжению императора Александра I был определен в Высотский монастырь под Серпуховом. Здесь он провел несколько лет под строгим присмотром монастырских властей, все высказывания его неукоснительно записывались. Авель, всегда смиренный, терпел долго и вдруг, однако, через несколько месяцев после кончины Александра I и воцарения Николая I потихоньку собрал свои вещи и скрылся из монастыря в неизвестном направлении, по некоторым данным — на свою родину в деревню Окулово Тульской губернии».
Если бы арестантам, подобно генералам, выдавали эполеты с вензелями императоров, при которых довелось им сидеть, у пророка Авеля не хватило бы места на таких эполетах.
Он сидел при Екатерине II, при Павле, при Александре I…
Вот и при Николае I ему не удалось сбежать, его изловили и заточили по приказу нового императора в Спасо-Евфимьевском монастыре в Суздале.
Здесь и скончался он 29 ноября 1841 года, унося в могилу свою «зело престрашную книгу» судеб русских императоров…
Говорят, что пророческое предсказание Авеля «о судьбах державы Российской» и основанной Павлом династии еще при жизни основателя было вложено в конверт с наложением личной печати императора Павла I и с его собственноручной надписью: «Вскрыть потомку нашему в столетний день моей кончины».
«В Гатчинском дворце, постоянном местопребывании императора Павла I, когда он был наследником, в анфиладе зал была одна небольшая зала, и в ней посередине на пьедестале стоял довольно большой узорчатый ларец с затейливыми украшениями, — рассказывала о б ер-камер фрау императрицы Александры Феодоровны М. Ф. Герингер. — Ларец был заперт на ключ и опечатан. Вокруг ларца на четырех столбиках, на кольцах, был протянут толстый красный шелковый шнур, преграждавший к нему доступ зрителю. Было известно, что в этом ларце хранится нечто, что было положено вдовой Павла I, императрицей Марией Феодоровной, и что ею было завещано открыть ларец и вынуть в нем хранящееся только тогда, когда исполнится сто лет со дня кончины императора Павла I, и притом только тому, кто в тот год будет занимать царский престол в России».
Согласно завещанию, 100 лет спустя, 11 марта 1901 года, император Николай II с императрицей Александрой Федоровной, министром двора и лицами свиты прибыли в Гатчинский дворец и после панихиды по императору Павлу вскрыли пакет…
Еще утром, как свидетельствует М. Ф. Герингер, собираясь из Царскосельского Александровского дворца ехать в Гатчину, государь и государыня были веселы. К предстоящей поездке они относились как к праздничной прогулке, обещавшей доставить им незаурядное развлечение.
Веселыми вошли они в Гатчинский дворец, а вышли удрученными.
Точного содержания предсказания никто не знает, но после этой поездки Николай II стал говорить о 1918 годе, как о роковом и для него лично, и для династии, кажется, тогда он и начал понимать, что для того, чтобы устранить печальные последствия посеянного первыми Романовыми зла, ему придется принять мученический венец.
Возможно, что запечатанное императором Павлом на сто лет предсказание Авеля как-то было связано с его пророчеством, помещенным в «Житии», которое было опубликовано в журнале «Русская старина»…
«Сей отец Авель родился в северных странах, в московских пределах, в Тульской губернии, деревня Окулово, приход церкви Ильи-пророка. Рождение сего монаха Авеля в лето от Адама семь тысяч и двести шестьдесят и в пять годов, а от Бога Слова — тысяча и семьсот пятьдесят и в семь годов. Зачатия ему было и основание месяца июня и месяца сентября в пятое число; а изображение ему и рождение месяца декабря и марта в самое равноденствие; и дано имя ему, якоже и всем человекам, марта седьмого числа. Жизни отцу Авелю от Бога положено восемьдесят и три года и четыре месяца; а потом плоть и дух его обновятся, и душа его изобразится яко ангел и яко архангел»…
Срок, когда «мертвые восстанут и живые обновятся, и будет всем решение и всем разделение: которые воскреснут в жизнь вечную и в жизнь бессмертную, а которые предадятся смерти и тлению и в вечную погибель», еще не наступил…
По Авелю, этот срок падает на 2892 год.
Еще почти целое тысячелетие до него…