2. Земля отцов твоих!

2. Земля отцов твоих!

В телефоне взволнованный голос Дотри кричал, что немцы форсировали Маас между Намюром и Мезьером. Париж в опасности, нужно спасать уран, нужно спасать тяжёлую воду.

— Перебазируйтесь в Клермон-Ферран. Распоряжения отданы. Действуйте, Жолио!

Жолио вызвал своего заместителя по лаборатории Андре Муре и физиков. Подавленные, слушали своего руководителя Халбан, Коварски и вернувшийся из армии Перрен. Работа с тяжёлой водой дала хорошие результаты, можно было приступать к монтажу первого в мире агрегата, поставляющего атомную энергию. На всём этом теперь ставился крест. Жолио приободрил друзей. Французско-немецкая граница надёжно защищена линией Мажино, а на французско-бельгийской немцев разобьют. Работы не прекращаются, только временно прерываются.

—   Отправляйся в Клермон-Ферран,— приказал Жолио своему другу Муре,— и найди там надёжное место для хранения тяжёлой воды и помещение, где мы могли бы возобновить научные исследования. А вы, Ганс,— обратился он к Халбану,— повезёте воду и радий.

Разговор происходил 16 мая. Муре умчался на юг, а в Коллеж де Франс стали готовиться к спешной эвакуации. Вскоре вернувшийся Муре порадовал физиков, что тяжёлую воду удастся спрятать в сейфах отделения Французского банка в Клермон-Ферране в качестве некоего «продукта Зет», а лабораторию можно устроить на превосходной вилле Клер-Ложи, где имеется проточная вода на кухне и кое-какое хозяйственное оборудование.

Халбан сам сел за руль, рядом посадил жену с дочкой, один грамм радия спрятал в багажник, чтобы уменьшить опасность от радиации, а в центре машины разместил канистры с драгоценной жидкостью. Дороги были пока свободны от беженцев — мало ещё кто во Франции представлял размеры разразившейся катастрофы. Халбан надеялся, что ему без приключений удастся добраться до Клермон-Ферранского банка.

Но на улицах Мон-Доре, курортного городка недалеко от Клермон-Феррана, Халбана задержали. Его иностранный акцент возбудил подозрения. Загадочного пассажира, упорно не дававшего открывать канистры с чем-то, по-видимому, крайне опасным, привели к отставному генералу, возглавившему военную власть в городке. Генерал безошибочно признал в Халбане немца, а французский паспорт его не убедил. Кому же не известно, что немецкие шпионы отлично снабжены любыми бумагами и деньгами, но вот черты лица, но линию носа, но выговор — нет, это не подделать!

А когда взволнованный физик вытащил из кармана четырёхцветный карандаш, мрачные подозрения отставного вояки превратились в твёрдое убеждение. В газетах писали, что немецкие агенты снабжены пистолетами в форме карандашей. Налицо как раз такой случай! А в канистрах несомненно взрывчатка для подрыва мостов и военных предприятий, вот почему этот опасный тип руками защищает их от посягательства! Генерал арестовал Халбана вместе с семьёй и коварным грузом.

И лишь когда выяснилось в результате телефонных переговоров, что Халбан действительно эвакуируется из Парижа с важным государственным имуществом, а в банке Клермон-Феррана уже ждут отправленный туда ценный «продукт Зет», генерал освободил физика и даже извинился перед ним. И вправду нельзя никому позволить совать нос в препараты с таким страшным названием! Как военный, он мог лишь одобрить стойкость физика.

Халбан вздохнул с облегчением, когда двадцать шесть канистр и радий были наконец погружены в сейфы банка. Но приключения на этом не кончились. Таинственное название принятого на хранение груза действовало на нервы руководителям банка.

Как и генерал в Мон-Доре, они мгновенно уверовали в разрушительную силу «продукта Зет». Им воображалось, что здание банка вот-вот взлетит на воздух. Они настаивали, чтоб их освободили от опасности. Халбан позвонил в Париж. Из Парижа 24 мая опять примчался Муре. На условном языке, непонятном для подслушивающих, он уведомил по телефону Жолио, что для тяжёлой воды найдено место, значительно более надёжное, чем банк.

Этим местом была тюрьма в соседнем городке Риоме. Заключённые с радостью очистили для тяжёлой воды камеру смертников. Халбан поселился рядом с виллой Клер-Ложи и стал подготавливать помещение для работы. 6 июня к нему присоединился Коварски. Вскоре новая лаборатория была готова для продолжения исследований.

Но исследования в ней так и не удалось наладить.

Все первые дни июня Жолио и Муре занимались упаковкой в ящики оборудования и материалов и отправкой их на юг. Эвакуация Коллеж де Франс шла в торопливом, но стройном темпе, и, казалось, её успеют закончить благополучно. Но 10 и 11 июня немцы нанесли новый страшный удар. 12 июня немецкая армия переправилась через Марну.

Париж теперь находился всего в трёх пеших переходах от наступающей гитлеровской армии. Сотрудники лаборатории покинули стены Коллеж де Франс — кто спрятался в своей парижской квартире, кто удирал на юг, кто готовился вообще оставить преданую своими руководителями и разбитую на полях сражений Францию.

Жолио и Муре собрали все важные документы о делении урана, какие можно было захватить с собой. Все остальное с лихорадочной поспешностью сжигалось. Аллье, считавший своим долгом опекать Жолио, предупредил, что не должно остаться никаких следов, которые могли бы навести нацистов на мысль о том, чем занималась лаборатория. И Жолио с Муре не покинули опустевших помещений, пока оставался хоть один не уничтоженный журнал работ, хоть одна подозрительная запись.

После этого Жолио кинулся на квартиру к Полю Ланжевену. Старый физик горбился, скорбно шевелил губами, ещё сильнее клонил голову набок. Странное сходство с пожилым мушкетёром сохранялось, но теперь Ланжевен походил на мушкетёра, у которого выбили из рук шпагу,— обессиленного, подавленного поражением, бесконечно угрюмого.

—   Скоро по улицам будут маршировать немцы, учитель!

—   Я знаю, мой мальчик. Я постараюсь эвакуироваться в Тулузу. Куда едешь ты?

—   В Клермон-Ферран. Не уверен, что останемся там надолго. Ланжевен со слезами на глазах обнял Жолио:

—   Поезжай, Фред. Где бы ты ни был, ты будешь служить Франции!  Не как те высокопоставленные предатели, которых мы с тобой давно обличаем. Какая низкая измена! Какой удар в спину!

Гигантские облака чёрного дыма от подожжённых нефтехранилищ Руана заволокли небо, когда автомобиль с Жолио, Ирен и их детьми вынесся на окраину Парижа. В нескольких метрах позади мчался на другой машине Муре. Бесчисленные толпы людей, пешие и на машинах, со скарбом в колясках и на спине, тянулись на юг. Власти объявили Париж открытым городом. Париж превратился в опустевший город.

Среди беженцев торопился на юг и Бруно Понтекорво. Ему удалось посадить свою молодую жену Марианну с крохотным сыном на поезд, теперь он догонял их на велосипеде. Понтекорво решил покинуть Францию, и ему удалось осуществить свой план. На границе с Испанией он разыскал жену и сынишку, они пробрались потом в Португалию и из неё в Америку.

В Клермон-Ферране Жолио с Муре попали в обстановку почти довоенной безмятежности. Правда, курортники не дефилировали по вечерним улицам, но и намёка не было на панику, охватившую северные департаменты. Мысль невольно настраивалась на мирный лад. Возможно, немцев остановят в районе Парижа. Хотя бы два месяца спокойной работы — и Франция получила бы столь недостающую ей энергию, которая помогла бы создать перелом в войне!

Вечером 16 июня Жолио и Муре отправились прогуляться по шоссе. Халбан и Коварски остались на вилле Клер-Ложи. Жолио любовался великолепным пейзажем, с наслаждением вдыхал запах сирени и цветущих роз. Немыслимо было поверить среди этой прекрасной природы, что где-то на севере ясное небо заволакивает дым пожарищ и земля содрогается от взрывов.

Внезапно около них остановилась машина. Из неё вылез измученный, как бы весь закоптившийся Жак Аллье. Он отвёл Жолио в сторону.

—   Я от Дотри, профессор,— хрипло сказал разведчик.— Париж сдан. Правительство переехало в Бордо. Туда же приказано доставить тяжёлую воду. Все учёные, и вы в том числе, отправляетесь в Англию, чтобы там продолжить исследования.

—   Опять бегство,— печально сказал Жолио стоявшему поодаль Муре.

Халбан и Коварски готовили ужин, когда к вилле подошли Жолио и Муре с сотрудником Второго бюро.

Несколько самых тяжёлых минут в своей жизни сидели с поникшими головами французские учёные у стола...

—   Поезжайте в Риом за водой, Ганс,— нарушил молчание Жолио.

Халбана сопровождал Аллье. Комендант тюрьмы уже слышал о падении Парижа и переменах в правительстве. Он был из тех, кто готов служить любой власти, лишь бы она была достаточно властной. Он вдруг заупрямился. Пусть ему предъявят официальный военный приказ, тогда лишь он выдаст вверенное его охране имущество.

Аллье вынул пистолет и направил его на тюремщика.

—   Приказ в дуле. И вам будет плохо, если он до вас доберётся. Поторапливайтесь, месье!

Перетрухнувший тюремщик велел заключённым перетаскивать канистры с тяжёлой водой в автомобиль.

Халбан и Аллье вернулись в Клермон-Ферран. Остаток вечера прошёл в хлопотах по добыче у властей пропусков и предписаний с печатями. Халбан предчувствовал, что недоразумения вроде того, что произошло в Мон-Доре, теперь могут кончиться не так благополучно.

А когда приготовления к отъезду на рассвете были завершены, Жолио вышел на пустынное шоссе. Там стоял Аллье и, заложив руки за спину, смотрел на горную гряду Маржерид. На земле потемнело, но вершины гор ещё сверкали в лучах ночного солнца: наступали самые длинные дни года, в горах солнце светило до полуночи.

Всегда спокойный агент Второго бюро с горечью сказал Жолио:

—  Эта долина образована рекой Алье. Меня, как вы знаете, тоже зовут Аллье. Это земля моих отцов!

—   И мы покинем землю отцов наших? — тихо спросил Жолио.

—   Вы должны. От меня этого никто не требует. Я остаюсь.

—   Почему вы остаётесь, Жак? — спросил Жолио после некоторого молчания.

Аллье усмехнулся. Его выразительное лицо стало злым.

— Смелые люди понадобятся и в дни, когда здесь будут хозяйничать немцы. Надеюсь, врагам не представится случай усомниться в моей смелости.

Не проронив больше ни слова, оба возвратились на виллу.

Ночью Жолио долго блуждал по улицам старинного города. Он стоял перед романской церковью Нотр-Дам-дю-Пор, возведённой из разноцветного камня восемь веков назад, обошёл вокруг готического собора, этот был помоложе, но также насчитывал семьсот лет. От домика, где родился великий математик и физик Блез Паскаль, Жолио не мог оторвать глаз.

В ночной тишине гулко звучали удары каблуков о гранит.

Говорят, что Париж — половина Франции. Для иностранцев вся Франция исчерпывается Парижем. Здесь тоже была Франция — две тысячи лет её истории, её прекрасные здания, её сады, колыбель прославивших её гениев... Завтра он покинет Францию. Завтра он отправится в добровольное изгнание — надолго, если не навсегда. Сын Франции покинет свою мать в беде, отряхнёт с ног пыль земли отцов своих... Имеет ли он на это право?

Да, конечно, он бежит не для спасения своей шкуры, не только, чтобы обезопасить своих детей. Он и вне Франции будет работать на неё. И, если удастся, он выкует спасительное оружие, которое сможет повернуть ход войны. Франция живёт, пока живут французы. Всё это так, но вот эту землю, родину его предков, он сегодня оставляет, не защищая, он сегодня бежит от врага, а не встречает его с оружием в руках. Учёных нужно спасти, так сказал этот разведчик. Он выполняет приказ: учёных — подальше от фронта. Агент Второго бюро действует по холодному расчёту.

Но сам для себя он не признаёт холодного расчёта! Он остаётся. Им командуют страсти души, а не выкладки разума. Он действует как мужчина, как сын земли своей — кидается на врага, а не от него!

А Мария Кюри, великая Мария, в прошлую войну выехала на фронт, она на время забыла о своих научных подвигах, она совершала простой человеческий подвиг — спасала простых солдат. И Ланжевен останется под пятой врага — у него не хватит печальной решимости покинуть родину в годину бедствий. И его, Жолио, товарищи по партии, рабочие, крестьяне, инженеры, учителя — они разве бегут? Нет, имеет ли он право забыть, что он француз и мужчина, а не только учёный? Что сказал бы его отец, отстоявший Париж от немцев семьдесят лет назад, сражавшийся на баррикадах Коммуны против версальцев? Оправдал бы он бегство сына?

Была чёткая, неопровержимая логика, доказывавшая, что и для него, и для Франции выгоднее, если он покинет сегодня свою страну и в далёком уединении будет выковывать для неё новое оружие. И было чувство, тёмное, страстное, непреодолимое! Чувство отвергало логику, оно не хотело слушать холодные доводы.

На востоке белело небо, когда Жолио возвратился на виллу. Ирен встретила его на пороге. Она внимательно взглянула на хмурого мужа.

—   Где ты был, Фред? Я так тревожилась! Дети долго не засыпали, иначе я пошла бы искать тебя.

— Нам нужно поговорить, Ирен,— сказал он взволнованно.— Нам нужно принять большое решение!

—   Я догадываюсь, чего ты хочешь,— ответила она.— Скажу одно: я согласна!

Солнце ещё не зашло, когда Халбан и Коварски стали возиться у заправленной в дальнюю дорогу машины. Собрались и другие физики, вышел Аллье. Жолио объявил, что им надо прощаться, он с Ирен и детьми остаётся во Франции.

Первым запротестовал Аллье:

— Нельзя рисковать вашим научным значением, вашей мировой славой, профессор! Наконец, и возможности по ту сторону канала!..

Жолио вежливо качал головой. Аллье продолжал выполнять своё задание. Он не мог говорить иначе. Но после его ночных признаний, после того как Жолио узнал, какую дорогу избирает для себя отважный разведчик, аргументы его потеряли действенность.

Зато когда к настояниям Аллье присоединили свои просьбы Халбан и Коварски, Жолио снова заколебался. Они предупреждали руководителя, что без него теряют добрую долю своей собственной научной ценности, с ним они — одно, без него — совсем иное. Все их успехи создавались в дружном коллективе. Останется ли коллектив столь же работоспособным в изгнании и без своего главы?

—   Я ещё подумаю,— сказал Жолио.— А так как время не ждёт, то пока поезжайте сами. Встретимся завтра в Бордо.

Халбан повёл на юго-запад машину с уникальным грузом. Коварски часто оглядывался, глаза его были полны слёз. Он предчувствовал, что расставание будет продолжительней, чем до завтрашнего дня.

Прошло пять лет, прежде чем они снова увиделись.

После отъезда своих помощников Жолио простился и с Аллье. Они крепко пожали друг другу руки. Разведчик Второго бюро сдержал своё обещание. Он остался на оккупированной территории — и немцам не раз с досадой и страхом приходилось убеждаться, что смелости и ума этому их противнику не занимать.

В середине того же дня, 17 июня, и Жолио с Ирен и Муре отправились на запад. В департаменте Дордонь мужчины оставили Ирен с детьми в городке Клэрвивр, а сами направились дальше. Они ехали всю ночь и на рассвете 18 июня добрались до Бордо.

На подъезде к столице департамента Жиронды, ставшей на короткое время столицей Франции, смешивались два противоположных потока. Беженцы с севера и востока стремились сюда, здесь концентрировались правительственные учреждения и архивы, сюда везли государственные ценности. А из Бордо бежали жители, устрашённые немецкими бомбардировками, вызывавшими многочисленные пожары.

Министерство вооружений разместилось в здании префектуры. Жолио и Муре, поднимаясь по лестнице, повстречали генерального секретаря министерства капитана Бишлонна. Он сообщил, что ночью вручил Халбану и Коварски приказ погрузиться на угольщик «Брумпарк», отправляющийся сегодня в Англию. Из Франции приказано эвакуировать пятьдесят крупнейших учёных, но в Бордо удалось собрать только половину их. Эвакуацией учёных и ценных грузов распоряжается уполномоченный английского правительства лорд Суффолк. Меньше всего этот отчаянный человек похож на респектабельного лорда.

—   Друзья называют его хромоногим психом,— поделился своими сведениями капитан Бишлонн.— Учтите, он посвящён в содержание ваших работ. Ночью он устроил скандал, что вы не явились, и орал, что вытащит вас из-под земли на «Брумпарк». Вот, кстати, и он сам! Готовьтесь к шумной сцене.

По лестнице спускался человек, похожий скорее на флибустьера, чем на дипломата. Краснорожий, с пышными усами, в огромных охотничьих сапогах, с хлыстом, которым он непрестанно размахивал, с закатанными рукавами, обнажавшими роскошные татуировки, он казался фигурой беспокойного восемнадцатого века, неожиданно возникшей в веке двадцатом. Увидев Жолио, Суффолк набросился на него:

—   Вы немедленно едете со мной в Англию!.. Что такое? Жена и дети? Где они, говорите скорей! Сотня километров от Бордо — пустяки! Завтра я увезу их в Бретань, а оттуда переправлю через Ламанш. Эрл Суффолк не из тех, кто разбивает семьи. Итак, шагайте оба на «Брумпарк», там Халбан и Коварски восседают на бесценных бидонах. Пароход — в районе доков. Не теряйте ни минуты. Я ещё задержусь в министерстве. Живо, живо! Немцы могут налететь в любую минуту!

Суффолк умчался в какую-то из комнат министерства, а Жолио с другом пошли к машине. Муре спросил Жолио, собирается ли он всё же покидать Францию, как предлагает с такой настойчивостью Суффолк? Жолио отрицательно покачал головой. Он обещал повидать своих сотрудников, он исполняет своё обещание — и только. Муре промолчал. Он видел, что душу Жолио по-прежнему разрывают сомнения.

В районе доков все причалы были заняты судами, но «Брумпарка» не было. Несколько часов Жолио с Муре бродили по охваченным паникой бегства пристаням, но так и не отыскали следов угольщика. Вчера немцы подвергли порт сильной бомбардировке, никто не мог сказать, какое судно ушло, какое затоплено, а какое отведено на другое место на Гаронне. Несколько судов снялось перед приходом Жолио, среди них, возможно, был и «Брумпарк». Где он, очевидно, знал Суффолк, но, когда оба друга возвратились в министерство, бурного лорда там уже не было, и он никому не оставил указаний, куда передвинут его пароход. Суффолк несомненно был уверен, что и иголку в стоге сена можно при желании отыскать, а пароход, даже небольшой, всё же покрупнее иголки.

—   Отсутствие «Брумпарка» не отменяет трудной проблемы,— задумчиво сказал Жолио, когда они к вечеру прекратили поиски исчезнувшего угольщика.— В конце концов, ещё не одно судно и самолёт пойдут в Англию, нам на них найдутся места. Должны ли мы искать эти места, вот в чём вопрос! Мы ведь здесь можем продолжать бороться. Я думаю только об этом.

—   Мне легче решить этот вопрос,— отозвался Муре.— А ты —  своего рода знамя. И для науки, и для народа... Тебе труднее.

После долгого молчания Жолио сказал:

— Мы возвращаемся к Ирен. Я остаюсь во Франции.

Перед их отъездом немцы совершили новый налёт на Бордо.

Жолио узнал в министерстве, что «Брумпарк» заблаговременно передвинули из порта в залив, и это его спасло. Следом за «Брумпарком» вышли два судна, и одно было потоплено при бомбардировке, а другое подорвалось на мине. Лишь на следующий день, 19 июня, «Брумпарк», воспользовавшись вечерней темнотой, выскользнул в море и через два дня благополучно достиг Англии.

Угрюмый и молчаливый, Жолио с таким же молчаливым другом помчался назад в Дордонь, чтобы вместе с семьёй возвратиться в опустевший, охваченный страхом Париж.

Его появление в Коллеж де Франс показалось неожиданным и непостижимым для немногочисленных оставшихся сотрудников. Неужели знаменитый учёный, гордость Франции, собирается, как Лаваль и прочие деятели Виши, налаживать сотрудничество с оккупантами?

До Жолио доходили эти разговоры, они болезненно уязвляли его. Он не мог со всей честностью прямо ответить на них. Открытая борьба теперь превращалась в тайную. Он должен был скрываться даже от многих близких людей, по крайней мере на первых порах, пока не обозначатся у каждого его намерения и симпатии. Но любому в отдельности и всем вместе он говорил, что Франция не потеряна, пока есть французы. Да, их страна потерпела поражение, очень печально, очень. Но наука остаётся, они обязаны развивать науку на благо человечества, на благо их потрясённой, униженной родины. Ещё настанет час национального возрождения, им скажут тогда спасибо за стойкость.

Сотрудники Коллеж де Франс с недоумением, с надеждой видели прежнего руководителя — излучающего энергию, бодрого, решительного, светло смотрящего в будущее.

В Париже появился Ланжевен, и Жолио посетил учителя. Седой учёный казался больным, колючие усы обвисли. Груз поражения давил на его плечи тяжелее груза годов. Он хмуро отвернулся от ясного, почти жестокого взгляда Жолио. Впервые старый учитель не понимал своего ученика.

—   Фред, ты собираешься возобновить исследования распада урана? — спросил Ланжевен.— Это правда?

—   Да, мы продолжим прежние работы,— подтвердил Жолио.— В частности, будем исследовать продукты расщепления урана.

—   Но эти проблемы, Фред... Они ведь имеют военное значение.

—  Тоже верно, учитель.

Жолио спокойно снёс негодующий взгляд Ланжевена.

—   Объяснись,— буркнул Ланжевен.— Ты что-то очень похоже говоришь на этих... на вишистов.

Жолио с тем же спокойствием объяснил, что проблемы, связанные с войной, могут иметь и мирное содержание. Он будет изучать влияние радиоактивных продуктов урана на организм человека и животных. Он всегда интересовался биологическими проблемами. Исследования по созданию оружия и новых источников энергии продолжит в Англии группа Халбана.

Ланжевен хмуро качал головой. Любая работа, которую могут использовать оккупанты, казалась ему отвратительной.

—   Немцы интересуются твоей лабораторией, Фред?

—   Уже заинтересовались. За несколько дней до моего возвращения они заставили раскрыть двери Коллеж де Франс. Их возглавил сам Вальтер Боте. Держался он очень надменно.

—   Я хорошо знаю Боте. Отличный учёный, но в нём чувствуется пруссаческое высокомерие. Что он искал?

—   Уран, тяжёлую воду и журналы опытов. Журналы мы сожгли, тяжёлая вода спасена, а уран упрятан в другом месте. Пришлось им вернуться с пустыми руками.

—   Немцы так легко не отстанут от тебя,— печально предсказал Ланжевен.

Старый физик не ошибся. Через несколько дней Жолио получил вызов из гестапо.

Гестапо расположилось в центре Парижа, неподалёку от Коллеж де Франс. Оккупанты пока делали вид, что собираются сотрудничать с французами, а не угнетать их. Но уже многие, кого вызывали в гестапо, обратно не возвращались. Жолио вошёл в зловещее здание, готовый к худшему.

Вызвавший его офицер дал понять, что ему известно значение Жолио в науке. Нобелевская премия — о, это колоссально! В Германии много нобелевских лауреатов. Приятно, что и французы стараются не отставать от передовой нации — немцев. Но верно ли, что господин Жолио сочетал научную работу с низкопробной политикой? Он, кажется, член Коммунистической партии, член Коминтерна?

—  Ни то, ни другое! Я вхожу в социалистическую партию.

— Мы тоже социалисты,— с любезной улыбкой сообщил гестаповец.— Но мы национал-социалисты. Это разница.

—   Да, большая разница,— согласился Жолио.

Он уже начинал надеяться, что вызов сведётся к выяснению формальных данных, заполнению не протокола, а анкеты. Гестаповец, однако, был опасней, чем показалось по первым вопросам, С той же любезной улыбкой он указал, что взгляды французского учёного во многом расходились с официальной позицией социалистической партии. Партия эта в целом поддержала позицию премьер-министра Даладье, подписавшего Мюнхенское соглашение. А Жолио в составе делегации французской интеллигенции нанёс в конце 1938 года визит президенту Лебрену и протестовал против внешнеполитического курса Даладье и Бонне. Разве он не задал президенту вопрос: «Не является ли деятельность министра иностранных дел чем-то большим, нежели простым ублаготворением Гитлера? Нет ли здесь сообщничества, переходящего в измену?» И разве вспыливший президент в ответ не ударил кулаком по столу и не закричал, что не потерпит, чтобы его министров так возмутительно третировали, и не потребовал, чтоб делегация немедленно удалилась? Не считает ли господин Жолио, что он в тот момент был ближе к прокоммунистической позиции известного врага нацистской Германии господина Поля Ланжевена, чем к лояльным взглядам своей собственной партии?

Он был хорошо информирован, этот вежливый гестаповец! Его блекло-голубые глаза с торжеством впились в лицо учёного. Он ожидал смущения, запоздалого раскаяния. Он совершенно точно изложил скандал, разыгравшийся в кабинете президента Франции. Он не знал лишь, что через несколько дней Лебрен явился на публичную лекцию Жолио в большой аудитории Сорбонны на тему о применении искусственных радиопрепаратов в медицине и, отведя Жолио в сторону, с грустью признался: «Я был резок тогда, хотя вы были правы. Но в присутствии многочисленных свидетелей я не мог поступить иначе».

Жолио сдержанно сказал:

—   Ваши сведения точны. Я действовал по велению моей совести, не посчитавшись с тогдашней официальной позицией партии социалистов. Мюнхенское соглашение меня не удовлетворяло.

Гестаповец гнул какую-то свою линию:

—  Я могу вас понять. Нас оно тоже не удовлетворило. Оно сохраняло независимость Чехословакии. Поэтому фюрер вскоре разорвал Мюнхенское соглашение. Будем смотреть вперёд, а не назад. То, что вы согласились работать в зоне нашей оккупации, рисует вас благоприятней, чем рисовали ваши прежние публичные речи. Мы ценим вашу лояльность. Поговорим о ваших исследованиях и перспективах их возобновления.

Жолио понял, что допрос подошёл к кульминационной точке. Гестаповец будет, конечно, интересоваться урановыми работами. Ничего он толком о них не знает. Ничего он не может знать! Материалы спасены, записи сожжены, основные экспериментаторы — за пределами Франции. Можно с ясным лицом отрицать, что вообще такие исследования производились в Коллеж де Франс.

Гестаповец с иронической улыбкой вдруг поднял руку:

—   Только не пытайтесь уверить, профессор, что вы не занимались ураном. О, мы очень высоко оцениваем ваши мероприятия по уничтожению следов. Акция была проведена с основательностью, похвальной даже для немца. Но, к несчастью для вас, ваши периодические секретные отчёты начальству оценивались столь высоко, что их не посмели уничтожить. Мы обнаружили их в специальном вагоне бумаг министерства вооружений, захваченном нами в Шарите-сюр-Луар. Сейчас они изучаются нашими учёными, а мне поручено получить от вас ответы на несколько предварительных вопросов.

Он мог наслаждаться успехом. Удар был так страшен, что Жолио внутренне содрогнулся. Весь план защиты рухнул. Простое отрицание становилось невозможным. Нужно было срочно искать новые пути.

А гестаповец, отлично понимая состояние Жолио, не давал сосредоточиться, быстро ставил один за другим острейшие вопросы. Итак, чем занимался Жолио? Многими проблемами, всё не перечислить? Ну, хоть главные. Деление урана. Правильно, и у них такие же сведения. Кто с ним сотрудничал? Халбан, Коварски, Понтекорво, Перрен, Оже, Герон? Где они? Эвакуированы? Не мог бы профессор сообщить последние результаты, не вошедшие в официальные отчёты? Как жаль, что у профессора плохая память! Будет очень полезно, если она впоследствии освежится. А куда спрятали уран, полученный из Бельгии? Министерство вывезло в неизвестном направлении? Хорошо, проверим. Для великой Германии, захватившей все бельгийские запасы урана и располагающей отличными рудниками в Богемии, несколько тонн урана существенного значения не имеют, но всё же... А тяжёлая вода? Не может ли профессор сообщить, куда подевался весь огромный запас тяжёлой воды, хранившийся в его институте? Даже при очень слабой памяти нельзя забыть, куда упрятано такое, согласитесь, профессор, уникальное сокровище! Увезено? Куда, когда? Итак, я записываю: «Бордо, 19 июня, английский пароход, второй, что ушёл в этот день». Его название? Не помните? Но груз, груз!.. Это точно, профессор? Сами проследили за погрузкой в трюмы? Я оставлю вас на некоторое время, отдохните.

Гестаповец удаляется.

Жолио в изнеможении откинулся на спинку кресла. У него гулко билось сердце, стучало в висках. Удалось или нет? Три парохода ушли в этот день из Бордо. Лишь первому, «Брум-парку», удалось благополучно выскользнуть из залива Жиронда, два остальных погибли.

Снова возвращается гестаповец. Подтверждает ли профессор показание, что вся тяжёлая вода погружена на то судно, что вторым вышло 19 июня из Бордо? Гестаповец записывает подтверждение и, удовлетворённый, разваливается в кресле.

—  Должен вас огорчить, профессор: наша непобедимая авиация потопила этот пароход.

Жолио потрясён. Как! Лучшие его сотрудники погибли? Почти весь мировой запас тяжёлой воды растворился в океане? Пропали записи всех проделанных им работ?

На каждый вопрос Жолио гестаповец утвердительно кивал головой. На его лице сияла улыбка. Англичанам придётся разочароваться. Они всегда воевали чужими руками, хотели и на этот раз воспользоваться открытиями французов. Нет уж, придётся им вести свою войну, а фюрер указал, что война в одиночку Англии не по силам. С Англией вскоре будет покончено. Теперь о Коллеж де Франс. Германские власти надеются на плодотворное сотрудничество немцев и французов в лаборатории Жолио. Особый вопрос — циклотрон в Коллеж де Франс. Господин тайный советник профессор Боте считает, что надо его вывезти в Германию в качестве военной добычи.

—   Циклотрон — военная добыча? — возмутился Жолио.— Разве это артиллерийское орудие? Или самолёт? Двадцать семь тонн сложнейших механизмов и приборов, филигранные подгонки...

—   В Германии достаточно специалистов, которые могут с успехом демонтировать и смонтировать на другом месте любые сложные механизмы,— безапелляционно указал гестаповец. Он добавил: — Впрочем, этот вопрос вне моей компетенции. На днях к вам приедет авторитетная комиссия высокопоставленных чиновников и учёных рейха, она решит судьбу циклотрона.

Вскоре в Коллеж де Франс появилась группа немецких учёных. Жолио, вышедший им навстречу, испытал новое потрясение. Впереди, в генеральской форме, вышагивал Эрих Шуман, руководитель группы. Жолио не знал его, но многое слышал о нём. Дальний родственник композитора Шумана, музыкант, как и его великий предок, но сочинявший одни военные марши, профессор физики и руководитель исследовательских работ, Шуман был важной шишкой в фашистской научной иерархии и полным нулём в науке. А за ним, в таком же военном мундире, шествовал Курт Дибнер, тоже физик и тоже важная фигура, в больших очках, закрывавших добрую треть отнюдь не арийского лица, с коварной улыбкой и хитро поблёскивающими умными раскосыми глазами.

Но не на них уставился Жолио в охватившем его вдруг ошеломлении. Позади двух генералов скромно двигался хорошо знакомый ему человек, его бывший сотрудник, его бывший друг — Вольфганг Гентнер! Он вежливо поклонился Жолио, тот едва собрал силы, чтоб ответить таким же поклоном. Немцы знали, кого привезти в Париж! Если и существовал в Германии учёный, способный демонтировать и снова собрать циклотрон, то только этот, ныне гейдельбергский профессор,— Гентнер сам недавно устанавливал парижский циклотрон, он знал в нём каждую прокладку, каждый провод, каждый винт! Жолио сразу понял, чем грозит ему неожиданное появление Гентнера.

А Шуман разыгрывал перед всеми заранее расписанную комедию уважения к Жолио. Если Вальтер Боте недавно надменно третировал французских учёных, то этот высокопарно расписывал заслуги Жолио в науке. Он демонстрировал сотрудникам института, что немецкие учёные, несмотря на их всеми признанное превосходство, могут оценить и достижения своих менее значительных зарубежных коллег.

С особым вниманием Шуман осматривал циклотрон. Он похвалил массивный механизм и выразил надежду, что с его помощью будут совершены ещё многие важные открытия, независимо, здесь ли ему предстоит оставаться или он перекочует в один из немецких университетов.

Жолио пригласил комиссию в свой кабинет. По дороге Гентнер шепнул Жолио:

—   Как обычно, в шесть часов вечера, на бульваре Сен-Мишель.

В кабинете Шуман заговорил по-иному. Сцена «обольщения» закончилась. Разговор стал походить не на чествование заслуг собрата, а на допрос пленника. Шумана интересовали уран и тяжёлая вода. Показания Жолио в гестапо немецких учёных не удовлетворили. И Шуман и Дибнер ознакомились с отчётами Жолио и ставили вопросы по существу исследований. Дибнер вдавался в тонкие детали проводившихся в Коллеж де Франс экспериментов — этот монголоидный ариец превосходно разбирался в научном значении французских работ.

—   Как решим с циклотроном? — поинтересовался Жолио.

— Это зависит от того, к какому мы придём соглашению с вами. Мнение профессора Гентнера по данной проблеме будет решающим,— ответил генерал, вставая.

Он вышел первый. В дверях он громко сказал молчаливому Гентнеру:

—   Жолио неискренен. Уверен, что и уран, и тяжёлая вода вывезены в Северную Африку, чтобы наладить там исследования. Нужно будет послать туда специальную миссию.

После ухода немцев Жолио долго сидел в кабинете, погружённый в невесёлые раздумья. Гентнер назначил тайное свидание — в том кафе, где они не раз сидели, в обычный их час. Как ему держаться с бывшим другом? Какую меру откровенности можно себе разрешить?

Жолио пришёл на условленное место раньше и занял уединённый столик. Вскоре появился и Гентнер.

—   Задавайте вопросы, Фредерик,— сказал он, усаживаясь напротив.

Он говорил непринуждённо и дружески, как будто и не было войны, разделившей их народы, и оккупации Парижа.

—   Я жду ваших разъяснений,— отпарировал Жолио.

—  Я начну с того,— невозмутимо сказал Гентнер,— что устанавливаю важный факт: Фредерик Жолио не изменил своих политических убеждений. Он по-прежнему ненавидит фашизм и любит свою прекрасную Францию. Нынешние немецкие завоевания внушают ему отвращение.

Жолио через силу усмехнулся:

—   Неплохой материал для доноса в гестапо.

—   Я добавлю ещё материала для доноса,— спокойно продолжал Гентнер.— Я устанавливаю второй важный факт: война не изменила политические вгляды Гентнера. Он по-прежнему такой же друг Франции, такой же в душе враг гитлеровского режима. Теперь я ставлю вопрос: поколеблено ли наше прежнее взаимное доверие?

—   Мой ответ — нет! — поспешно сказал Жолио.

—   Благодарю вас, Фредерик. Мой ответ на этот вопрос такой же. Можно идти дальше. Меня вызвали из Гейделъберга для демонтажа циклотрона, если мы не найдём с вами общего языка. А если такой язык будет найден, я должен остаться в Париже в качестве немецкого директора Коллеж де Франс и возглавить наши общие исследования. От вас зависит, Фредерик, приму ли я назначение в Париж.

—   Я буду просить вас об этом, Вольфганг!

—   Хорошо. Я принимаю вашу просьбу. Ставьте свои условия.

— Только мирные темы! — твёрдо сказал Жолио.— Вы меня понимаете, Вольфганг? Ни при каких условиях лаборатории Коллеж де Франс не должны использоваться для военных целей.

Гентнер на обратной стороне меню стал набрасывать темы научных работ. В длинном списке, заполнившем весь листок, не было ни одного военного вопроса. Гентнер спрятал листок в бумажник.

—   Думаю, мне удастся убедить Шумана с Дибнером, что военные проблемы в Париже изучать не надо. Припугну, что отсюда может легче произойти утечка секретной информации,— это подействует. А что до циклотрона, то моё заключение будет такое: демонтаж его немыслим без серьёзных повреждений, пользоваться им можно лишь на его теперешнем месте.