Глава 6 Стена и пушка Январь — февраль 1453 года

Глава 6

Стена и пушка

Январь — февраль 1453 года

От воспламенения и взрывов неких горючих смесей, а также от ужаса, который вселяет сопутствующий этому шум, происходят удивительные последствия, с которыми никто не может бороться и которые никто не способен выдержать… если количество этого порошка — не большее по величине, нежели человеческий палец — завернуть в пергамент и поджечь, он взрывается с ослепительной вспышкой и оглушительным шумом. Если использовать большее количество порошка или сделать оболочку из более прочного материала, взрыв будет куда более сильным, причем вспышка и грохот станут невыносимыми.

Роджер Бэкон, английский монах XIII века, о действии пороха

Надпись на стенах: Башня Святого Николая, разрушенная до основания, восстановлена при Романе, христолюбивом правителе.

С прибытием генуэзских сил приготовления к осаде начали осуществляться куда более интенсивно. Джустиниани, бывший «знатоком в искусстве боя с использованием стен», трезвым глазом оценил оборонительные сооружения Города и принял соответствующие меры. Под его руководством в феврале и марте горожане «углубили ров, починили и надстроили стены: восстановили зубцы, дополнительно укрепили внутренние и внешние башни, а также всю стену — со стороны как суши, так и моря».

Несмотря на полуразрушенное состояние городских укреплений, Город по-прежнему оставался превосходно защищенным. Среди многих причин того, что Византия существовала столько лет, неприступные укрепления столицы оставались фактором кардинальной важности. Ни один город в мире не располагался столь выгодно, как Константинополь. Его периметр насчитывал двенадцать миль — и на протяжении восьми из них его омывало море. С южной стороны его окаймляло Мраморное море. Быстрые течения и неожиданные штормы делали любую высадку здесь рискованным предприятием. Тысячу лет ни один агрессор не предпринимал в этом месте серьезной атаки. Побережье находилось под защитой единственной неразрушенной стены, чья наименьшая высота составляла пятьдесят футов над береговой линией. Она имела цепь из ста восьмидесяти восьми башен и некоторого количества небольших защищенных гаваней. Этой стене угрожали не корабли, а волны, неустанно подтачивающие ее основание. Временами природа проявляла себя еще более жестоко: суровой зимой 764 года стены у моря были разрушены льдинами, которые море бросало на парапеты. По всей длине стены вдоль Мраморного моря были усеяны надписями на мраморе в память о починке, которую один за другим предпринимали императоры. Стремительное морское течение бежало вдоль этого берега до самой оконечности мыса Акрополис, где сворачивало к северу в более спокойные воды Золотого Рога. Сама бухта представляла собой отличную безопасную стоянку для имперского флота; сто десять башен господствовало над одиночной стеной, протянувшейся вдоль этого участка. Здесь имелись многочисленные ворота и две большие гавани, и все же, несмотря на это, расположенные тут оборонительные укрепления всегда считались уязвимыми. Именно здесь венецианцы во время Четвертого крестового похода выскочили на своих кораблях на берег, преодолели крепостной вал и взяли город штурмом. Стремясь перекрыть устье Золотого Рога в военное время, защитники по обыкновению, заведенному еще со времен осады арабами в 717 году, натягивали бон — плавучее заграждение — поперек входа в бухту. Выглядело оно как цепь длиной в 300 ярдов, состоящая из массивных чугунных звеньев в двадцать дюймов каждое, поддерживаемая прочными деревянными буями. По соглашению с генуэзцами цепь на дальней стороне бухты следовало прикрепить к башне стены, ограждавшей Галату со стороны моря. Зимой и цепь, и буи должны были предупреждать возможность нападения кораблей.

Город представлял собой в плане треугольник, и основание этого треугольника с западной стороны защищала с суши стена длиной в четыре мили — так называемая стена Феодосия, проложенная через участок от Мраморного моря до Золотого Рога. Она ограждала Константинополь от любого предполагаемого штурма с суши. Немало важнейших событий в истории Города разыгралось близ столь замечательного сооружения. Стена, почти такая же древняя, как и сам Город, порождала ощущение неизменности мира Средиземноморья, вошедшей в легенды. Глазам любого, кто приближался к Константинополю через плоские Фракийские равнины, будь то купец или паломник, посол двора балканских государств или армия завоевателей, учиняющая грабеж, прежде всего открывалось чрезвычайно впечатляющее зрелище — стены, ограждавшие город с суши. Стены то поднимались, то опускались в соответствии с волнистым рельефом местности по всему горизонту, образуя правильную непрерывную последовательность укреплений и башен. При свете солнца известняковые стены выглядят ослепительно белыми. По ним тянутся, словно шрамы, горизонтальные линии из ярко-красного ромейского кирпича; так же отделаны и бойницы для лучников. Башни — квадратные, шестигранные, восьмигранные, иногда круглые — стоят столь близко друг к другу, что, как выразился один из крестоносцев, «семилетний мальчик мог бы добросить яблоко с одной башни до другой». Стены ярус за ярусом поднимаются к внутренней стене, самой высокой, где императорские знамена с изображением орла гордо плещутся на ветру. Временами глаз может разглядеть темный проем — вход в город (находящийся под мощной охраной), куда в мирные времена проникают один за другим люди и животные. На западном конце, близ Мраморного моря, находятся ворота, отделанные листовым золотом и украшенные статуями из мрамора и бронзы, сияющими на солнце. Это Золотые ворота — огромная арка. Она прикрывалась с флангов двумя массивными башнями из полированного мрамора. Здесь совершались различные церемонии. Во времена расцвета Византии через эти ворота с триумфом возвращались императоры, провозя с собой наглядные свидетельства своих побед: плененных царей, шедших в цепях, отвоеванные реликвии, слонов, рабов-варваров, одетых на иноземный манер, повозки, доверху нагруженные военной добычей. Там же проходила и армия империи, демонстрируя свою мощь. К 1453 году золото и многие украшения исчезли, но сама постройка по-прежнему оставалась впечатляющим памятником славы ромеев.

Стена в разрезе. Показаны три уровня обороны: внутренняя и внешняя стены и ров.

Создателем стены, ограждавшей Константинополь с суши — она очерчивала Город в тех пределах, которые он достиг во времена своего расцвета, — являлся не Феодосий, император-мальчик, чьим именем она названа, а ведущий государственный деятель начала V века — Анфемий, «один из мудрейших людей своего времени». Впоследствии Город оказался бесконечно обязан его дальновидности. Первая линия стен, построенная в 413 году, удержала гунна Атиллу, «бич Божий», от нападения на Город в 447 году. Когда она разрушилась в результате мощного землетрясения в том же году — тогда Атилла находился неподалеку, опустошая Фракию, — все население всколыхнулось. Шестнадцать тысяч горожан полностью отстроили стену заново с невероятной быстротой — за два месяца. Они не только восстановили постройку Анфемия в исходном виде, но и создали внешнюю стену с дополнительным рядом башен, бруствер для защиты и укрепленную кирпичами траншею — ров, дабы создать преграду, которую было бы почти невозможно преодолеть. Теперь с этой стороны Город защищала цепь из ста девяноста двух башен. Оборонительная система включала в себя пять отдельных поясов шириной в двести футов и высотой в сто футов, если считать от дна рва до верхушек башен. Завершение строительства увековечили подходящей к случаю хвастливой надписью: «Менее чем за два года Константин выстроил эти крепкие стены, совершив величайший подвиг. Сама Паллада вряд ли могла бы создать столь мощную цитадель столь быстро».

Будучи законченной, стена Феодосия стала плодом собранных воедино достижений греко-византийского военно-инженерного искусства в части, касавшейся обороны городов (дело было до изобретения пороха). Сердцевиной всей системы оставалась внутренняя стена, построенная Анфемием: внутренняя часть ее была сделана из бетона и с двух сторон облицована известняковыми блоками, пригнанными близко друг к другу. В конструкцию также включили горизонтальные ряды кирпичной кладки, дабы прочнее скрепить стену. Бастионы защищались зубцами; к ним вели лестницы в несколько пролетов. В соответствии с практикой ромеев башни не примыкали к стенам, в результате чего каждая постройка существовала автономно и разрушение одной не повлекло бы разрушение другой. Сами башни вздымались на высоту шестьдесят футов и состояли из двух помещений с плоской крышей, где можно было разместить орудия для метания камней и «греческого огня». Отсюда часовые неустанно озирали горизонт, и каждый окликал соседа по линии, чтобы не уснуть. Внутренняя стена имела в высоту сорок футов. Внешняя была ниже, примерно двадцать семь футов в высоту, и ее башни, помещавшиеся в промежутках, оставленных башнями внутренней стены, соответственно, были меньше. Две стены разделялись террасой шириной в шестьдесят футов, где сосредотачивались воины, готовые войти в соприкосновение с противником. Под внешней стеной находилась другая шестидесятифутовая терраса; она должна была стать зоной смерти для любого агрессора, который достигнет ее, перебравшись через ров. Сам ров, выложенный кирпичом, представлял собой еще одно препятствие шестидесяти футов шириной. С внутренней стороны он завершался стеной. Остается неясным, был ли он в 1453 году частично затоплен или просто представлял собой сухую канаву. Глубина и сложность данной системы, прочность стен, а также их высота, обеспечивавшая их господство над зоной обстрела, — благодаря всему этому стена Феодосия считалась практически несокрушимым препятствием для любой армии, располагавшей обычными для Средневековья средствами ведения осады.

В стене, ограждавшей Город с суши, имелось несколько ворот. Через некоторые можно было войти с пригородной территории по мостам, проложенным надо рвом. При подготовке к осаде мосты следовало уничтожить. В стене также находилось несколько боковых калиток — небольших дополнительных входов, — однако византийцы всегда помнили о том, какую угрозу эти ворота для вылазок представляли для безопасности Города, и пользовались ими с величайшей осмотрительностью. Вообще два типа ворот чередовались по всей длине стены, причем военные ворота имели номера, а ворота, использовавшиеся в невоенных целях, — названия. Тут были и врата Источника, получившие свое название в честь святого источника за пределами Города, и ворота Деревянного цирка, и ворота Сапожников, и ворота Серебряного Озера. У некоторых появлялись различные названия по мере того, как одни ассоциации забывались, а другие возникали вновь. Третьи Военные ворота также именовались воротами «Красных» по названию цирковой партии в ранний период существования Города, тогда как ворота Харисия (предводителя партии «синих») получили и другое название — Кладбищенские. Внутри оборонительной системы были выстроены некоторые примечательные памятники, отразившие свойственные Византии противоречия. Неподалеку от Золотого Рога за стеной примостился императорский дворец Влахерны — столь прекрасный, что иностранцы (так говорили о нем) не находили слов для его описания. А по соседству с ним — мрачная сырая тюрьма Анемы, темница со зловещей репутацией, где произошло несколько самых ужасных эпизодов византийской истории. Здесь Иоанн V ослепил своего сына и трехлетнего внука. Отсюда же вывели одного из самых печально известных византийских императоров, Андроника Ужасного, уже зверски изувеченного, посадили на шелудивого верблюда и повезли через издевавшуюся над ним толпу. На Ипподроме его привязали вверх ногами между двумя колоннами и, надругавшись над ним, убили.

Стена существовала так давно, что с каждым ее участком оказалась связана сложная смесь исторических фактов, мифов и полузабытых воспоминаний. Здесь вряд ли нашлось бы место, которое не оказалось бы свидетелем драматических моментов в истории Города, — сцен ужасного предательства, чудесного спасения, смерти. Через Золотые ворота Ираклий провез в 628 году Честной Крест Господень. У врат Источника в 967 году охваченная яростью толпа побила камнями непопулярного императора Никифора Фоку, а в 1261 году было восстановлено правление православных императоров (сторонники тогда открыли им ворота) — они сменили на троне «латинян». В 450 году умирающего императора Феодосия II вывезли из Пятых военных ворот (затем, очутившись в долине, он упал с лошади). Что же до ворот Деревянного цирка, то в XII веке их закрыли из-за пророчества, гласившего, будто император Фридрих Барбаросса воспользуется именно ими, стремясь захватить Город.

Стены символизировали физическое существование обитателей Константинополя почти так же, как храм Святой Софии. Если эта церковь являлась воплощением того, как византийцы мыслили себе небеса, то стены служили им щитом против атак враждебных сил и находились под покровительством самой Святой Девы. Во время осад постоянные молебны и шествия с несением Ее священных реликвий по бастионам воспринимались верующими как нечто куда более существенное, чем чисто военные приготовления. Подобные действа сопровождались возникновением мощного духовного силового поля. Платье Святой Девы, как считалось, хранившееся в церкви поблизости от Влахерн, имело куда более важное значение для изгнания аваров в 626 году и русских в 860 году, нежели достижения военной инженерии. Люди наблюдали видения — ангелов-хранителей на бастионах. По приказу императоров во внешние поверхности стен вделывались мраморные кресты и доски с начертанными на них молитвами. Близ центральной точки стены имеется простой талисман. Слова на нем выражают глубочайшие страхи обитателей Константинополя. Они гласят: «Христе Боже, сохрани свой город в целости и защити его от войны, и умири ярость врагов».

В то же время поддержание стены в целости считалось одной из важнейших общественных повинностей в Городе, и здесь требовалась помощь каждого горожанина (от повинности не освобождался никто). Каким бы ни было состояние византийской экономики, деньги на починку стены находились всегда. Из-за особой важности этого дела им заведовали специальные чиновники, облеченные чрезвычайными полномочиями и именовавшиеся комендантами укреплений. По мере того как время и землетрясения разрушали башни и уничтожали каменную кладку, производился текущий ремонт, что каждый раз отмечалось памятными надписями, сделанными на мраморе и вмурованными в стену. Надписи наносились в течение нескольких столетий, начиная с 447 года, когда произвели первую реконструкцию, до 1433-го, когда полностью обновили внешнюю стену. В памятной надписи, изготовленной во время одного из последних ремонтов перед осадой, упоминается сотрудничество небес и людей в деле укрепления защиты Города. В ней говорится: «Эти Богом хранимые ворота живоносного источника восстановлены при содействии и на средства Мануила Вриенния Леонтари, в царствование благочестивейших правителей Иоанна и Марии Палеолог в месяце мае 1438 года».

Пожалуй, ни одно оборонительное сооружение древности и Средневековья не подвергалось осаде столь часто, как стены Константинополя: можно сказать, близ них наиболее отчетливо проявилась самая суть искусства ведения осады этого времени. Город жил, обороняясь почти постоянно. Его укрепления отразили глубочайшие особенности этого места и его историю, свойственную Городу смесь веры и фатализма, божественного вдохновения и практических навыков, долговечности и консерватизма. Как и сам Город, стены существовали всегда, и каждый обитатель Восточного Средиземноморья полагал, что они будут стоять вечно. Система оборонительных сооружений сформировалась в V веке и с тех пор мало изменилась. Методы строительства носили консервативный характер, восходя к практике греков и римлян. Да особых причин для их изменений и не было, поскольку сама технология осады оставалась прежней. Основные способы и снаряжение — блокада, подкопы и штурм с помощью лестниц, использование таранов, катапульт, [осадных] башен и туннелей — все это в основном не изменилось со времен более отдаленных, чем охватывала память людская. По сравнению с нападающим обороняющийся всегда обладает преимуществом. В случае Константинополя оно обретало еще больший вес благодаря береговому положению Города. Ни одна армия, разбивавшая лагерь у стены, ограждающей Константинополь с суши, не преуспела в попытках пройти через многочисленные слои обороны, в то время как Город всегда заблаговременно принимал меры — то была часть государственной политики, — дабы цистерны стояли до краев наполненными водой, а хранилища — зерном. Авары явились с огромным количеством камнеметов, однако из-за навесной траектории полета удары снарядов оказались слишком слабы и не могли пробить стены. Арабы с наступлением холодов замерзли насмерть. Болгарский хан Крум попытался применить волшебство: он совершил человеческие жертвоприношения и обрызгал своих воинов морской водой. Даже враги Константинополя уверовали — Город находится под покровительством сил небесных. Одним лишь византийцам неизменно сопутствовал успех при взятии своего собственного Города с суши, и всегда при содействии предателей: за последние столетия гражданских войн, в безнравственную эпоху, произошло несколько случаев, когда ворота открывались ночью, причем с чьей-либо помощью, изнутри.

Существовало два места, где стену, ограждавшую Город с суши, по здравом размышлении можно было счесть потенциально ненадежной. Близ центральной части местность понижалась, образуя протяженную долину реки Лик, а затем повышалась. В том месте, где стена спускалась вниз по склону, ее башни не господствовали над более высокими участками местности и находились значительно ниже позиций осаждающей армии, занимавшей стоящий поодаль холм. Более того, сама река, текущая в город по трубе, не давала возможности выкопать здесь глубокий ров. Практически все армии, предпринимавшие осаду Города, считали данный участок уязвимым, и хотя ни одна не преуспела, возможность нанести удар именно тут вселяла в атакующих крупицу надежды. Другая неисправность находилась в северном конце укреплений. Правильная последовательность стен, образующих тройную преграду, внезапно прерывалась вблизи бухты Золотой Рог. Линия неожиданно образовывала прямой угол, дополнительно захватывая таким образом участок территории в виде выступа. На протяжении четырехсот ярдов вплоть до самой бухты строение напоминало лоскутное одеяло из стен и бастионов разных форм. Хотя они и твердо стояли на скалах, вся структура имела в глубину всего одну линию, и ров перед стеной выкопали лишь в некоторых местах. То была позднейшая пристройка, сделанная для того, чтобы включить [в черту Города] Храм Пресвятой Богородицы во Влахернах. Первоначально церковь стояла за стенами. Согласно типичной для византийцев логике, жители поначалу предполагали: покровительства Пресвятой Девы будет достаточно для защиты храма. После того как авары едва не сожгли церковь в 626 году — ее спасла сама Пресвятая Дева, — стену перестроили, чтобы оградить храм, а также дворец во Влахернах, построенный на том же клочке земли. Ненадежность обоих названных мест принял в расчет Мехмед, когда проводил разведку летом 1452 года. Прямоугольному выступу — месту соединения двух стен — следовало уделить особое внимание.

Можно извинить жителей Города, производивших починку стен под руководством Джустиниани и носивших святые иконы по бастионам, за неоправданно сильную веру в мощь укреплений. Их неизменность, грозный вид и неколебимая прочность вновь и вновь убеждали в том, что малыми силами можно удерживать огромную армию, так что та ничего не сможет сделать, до тех пор пока боевой дух защитников не будет сломлен в результате недостатка продовольствия, дизентерии или недовольства населения. Пусть стены местами обветшали — в основном они оставались достаточно прочными. Брокьер, побывавший в Городе в 1430-е годы, полагал: даже уязвимый прямоугольный выступ защищен «крепкой и высокой стеной». Однако защитники Константинополя не знали, что готовятся к сражению в момент, когда совершается технологическая революция, в результате которой правила ведения осады в корне изменятся.

Никто в точности не знает, когда османы обзавелись пушками. Вероятно, огнестрельное оружие появилось в империи, проникнув через Балканы около 1400 года. По средневековым меркам эта технология распространялась со скоростью света: первое письменное упоминание огнестрельного оружия относится только к 1313 году, а первое изображение датируется не ранее 1326 года — однако к концу XIV века пушки изготавливались по всей Европе. Маленькие мастерские по изготовлению огнестрельного оружия из железа и бронзы появлялись, точно грибы, во Франции, Германии и Италии. Там же развивались сопутствующие производства. Возникали селитряные «фабрики»; посредники ввозили медь и олово; наемные техники предлагали свои услуги по выбору металла тем, кто готов был заплатить побольше. С практической точки зрения на ранних этапах существования огнестрельного оружия преимущества его выглядели сомнительными: во время битвы при Азенкуре полевая артиллерия, использовавшаяся наряду с большими луками, сыграла в сражении весьма незначительную роль. Само оружие было громоздким, изготовление его — трудоемким. Точность прицела не выдерживала никакой критики. Наконец, пушки представляли собой не меньшую опасность для тех, кто их обслуживал, чем для врага. Однако стрельба из них дала неожиданный психологический эффект. Король Эдуард III в битве при Креси «поверг в ужас французскую армию с помощью пяти-шести пушек; впервые они [французы] увидели подобные механизмы, издающие гром», а огромная нидерландская пушка Филипа ван Артвельде в 1382 году, «будучи приведена в действие, произвела такой грохот, как будто поблизости очутились все адские духи сразу». Уподобления, связанные с адом, обычны для ранних описаний. Действительно, нечто инфернальное слышалось в громовом реве «дьявольского орудия войны». Пушка опрокинула естественный порядок вещей и изгнала кавалерию с поля боя. Уже в 1137 году церковь запретила использование воспламеняющихся смесей в военных целях и вдобавок прокляла арбалет, однако это почти не имело последствий. Джин вырвался из бутылки.

К 1420 году участие артиллерии в военных действиях, за исключением осад, оставалось минимальным (именно тогда османы стали проявлять к ней серьезный интерес). Ворвавшись на Балканы, турки получили ресурсы и мастеров, необходимых для самостоятельного изготовления пушек. Здесь находились и литейные мастерские, и искусные литейщики, медные рудники, мастера по изготовлению каменных ядер и селитры, «заводы» по выработке пороха. Османы оказались хорошими учениками. В высшей степени восприимчивые к новым технологиям, они очень умело привлекали знающих христиан в ряды своей армии, а также хорошо обучали собственных солдат. Мурад, отец Мехмеда, создал подразделение для артиллерии: он сформировал артиллерийский корпус, а также корпус орудийной прислуги в дворцовых войсках. Одновременно, невзирая на папский эдикт, запрещавший поставки оружия неверным, венецианские и генуэзские купцы начали подвозить его на кораблях через Восточное Средиземноморье, и наемные техники, желающие продать свои знания в набиравшем силу султанате, явились к османскому двору.

Константинополь впервые испытал на себе воздействие новой силы летом 1422 года, когда Мурад осадил Город. Греки записывали, что он привез к стенам громадные «бомбарды» под командованием немцев. Они оказались по большей части неэффективными: семьдесят ядер поразили одну башню, не причинив сколько-нибудь серьезного ущерба. Когда Мурад доставил пушки к другой стене двадцать четыре года спустя, ситуация сложилась совершенно иначе. В 1440-х годах Константин пытался защитить одну из немногих провинций, остававшихся под властью Города — Пелопоннес — от османских набегов и отстроил заново стену длиной в шесть миль — Гексамилион — через Истм Коринфский от моря до моря, пытаясь отогнать турок. То было впечатляющее достижение военно-инженерного искусства, способное выдержать длительную осаду. В начале декабря 1446 года Мурад атаковал стену, использовав длинную пушку, и пробил в ней брешь за пять дней. Константину едва удалось бежать, спасая свою жизнь.

В интервале между двумя данными событиями османы углубили свои познания в артиллерии, причем произошло это в критический момент эволюции устройства пушек и производства взрывчатых веществ. Где-то в 1420-е годы изготовление пороха во всей Европе претерпело изменение, существенно увеличившее его эффективность и стабильность. До того момента ингредиенты, составляющие порох — серу, селитру и древесный уголь, — свозили на нужное место в отдельных бочках, а затем смешивали. Получившийся порошок горел плохо, легко отсыревал и зачастую распадался обратно на составные части. В начале XV века эксперименты показали: если смешать ингредиенты до пастообразного состояния, сформовать из них плитки и высушить, а затем раздробить на гранулы, то это позволит достичь лучших результатов. Так называемый «зернистый» порошок быстрее горел, был на тридцать процентов эффективнее и обнаруживал большую устойчивость к атмосферной влажности. Теперь производимый по городской стене мощный залп обладал впечатляющей силой.

К тому времени начали также появляться гигантские осадные орудия длиной до шестнадцати футов, способные стрелять ядрами весом более семисот пятидесяти фунтов. Дулл Грит («Безумная Грета»), великая бомбарда города Гента, издававшая грохот, «подобный реву адских фурий», разрушила стены Буржа в 1412 году. Правда, с появлением нового вида пороха увеличились опасность для орудийной прислуги и вред, наносимый самим пушкам при выстреле: более мощный порох разрывал слабые орудийные стволы. Поэтому стволы становились все прочнее и длиннее. Пушки все чаще стали отливать целиком, причем непременно из бронзы — и разница в ценах стала колоссальной. Бронзовая пушка стоила втрое дороже орудия из кованого железа, но выгода была очевидна и оправдывала расходы. Впервые с тех времен, когда звуки труб разрушили стены Иерихона, сторона, осаждающая надежно укрепленный замок, получила существенное преимущество перед его защитниками. Европа XV века огласилась ревом гигантских осадных пушек, шумом каменных ядер, разбивающихся о каменные стены, и грохотом от внезапного разрушения бастионов, дотоле считавшихся неуязвимыми.

Изготовление пороха в конце XIV в.

Османы обладали уникальными возможностями, дабы воспользоваться преимуществами, которые обеспечивали эти нововведения. Расширяющаяся империя имела достаточные запасы меди и природной серы. Требовались мастера, которых можно было взять в плен или нанять за деньги. Затем необходимо было выстроить мастерские, дабы распространить приобретенный опыт среди своих войск. Османы быстро овладели искусством отливки и транспортировки артиллерии, а также ведения огня из пушек. Что же до тылового обеспечения войны, ведущейся с использованием пороха, то здесь они не имели себе равных. Размещение эффективно действующей артиллерийской батареи на поле боя в нужный момент во времена Средневековья предъявляло исключительные требования к функционированию каналов поставок: необходимо было подвезти нужное количество каменных ядер, чей размер соответствовал бы калибру стволов, а также порох хорошего качества, причем подгадать его доставку к моменту прибытия медленно движущихся пушек. Османы получали работников и материалы со всей империи: каменные ядра — с Черного моря, селитру — из Белграда, серу — из Вана, медь — из Кастамону. Олово покупалось за морем. На бронзовый лом шли колокола церквей на Балканах. Все поставки распределяли с помощью транспортной сети, покрывавшей всю страну и непревзойденной по эффективности, — перевозки осуществлялись на подводах и на верблюдах. Тщательное и продуманное планирование являлось отличительной особенностью военной машины турок, которые, как и следовало ожидать, применили свои блестящие способности в соответствии со специфическими требованиями, предъявляемыми «эрой пороха».

Османы столь быстро усваивали технологии производства пушек, что к 1440-м годам, очевидно, овладели уникальным навыком отливать орудия средних размеров близ поля боя в импровизированных плавильнях (существует немало свидетельских комментариев на этот счет). Мурад привез металл для пушек к Гексамилиону и отлил немало длинных орудий на месте. Это обеспечивало исключительную гибкость во время ведения осады: можно было не транспортировать готовое оружие на поле боя, а перевезти его — что было гораздо быстрее — по частям, и затем при необходимости вновь разломать. Пушки, поврежденные при использовании (как это часто случалось), можно было починить и снова пустить в дело, причем в ту эпоху, когда могло случиться так, что имевшиеся в наличии ядра не соответствовали по калибру пушкам, орудия можно было «подогнать» под размеры снарядов. (Использование этой возможности обрело свое логическое завершение во время продолжительной осады венецианского города Кандия на острове Крит в XVII веке. В конце осады, длившейся двадцать один год, османы собрали тридцать тысяч венецианских ядер, не подходивших к их собственным пушкам. Турки отлили три новые пушки того же калибра, что и вражеские ядра, и выпустили снаряды обратно.)

Видимо, осадная артиллерия импонировала какой-то глубокой особенности «племенной души» османов: она соответствовала их глубоко укоренившемуся неприятию защищенных поселений. Потомки степных кочевников явили доказательства своего устойчивого превосходства в открытом бою. Лишь в тех случаях, когда им приходилось иметь дело с городскими стенами — постройками оседлых народов — военное счастье отворачивалось от них. Артиллерия давала возможность быстрого разрешения проблем, связанных с долговременной осадой. Она немедленно привлекла самый пристальный интерес Мехмеда, когда он задумался о неприступных стенах Города. В начале своего правления он начал экспериментировать с отливкой больших пушек.

Византийцы также были осведомлены о возможностях огнестрельного оружия. В Городе имелось несколько пушек среднего размера и ручных пищалей, и Константин предпринял значительные усилия, чтобы запасти необходимые боеприпасы. Ему удалось приобрести некоторое количество пороха у венецианцев, однако империя, слишком стесненная в средствах, не могла потратить значительную сумму на покупку дорогостоящего нового оружия. Тогда — вероятно, до 1452 года — в Город приехал венгерский пушечных дел мастер по имени Урбан, один из представителей все растущего отряда технических наемников, искавших, где бы наняться на службу на Балканах. Он решил попытать счастья при императорском дворе. И предложил византийцам свое умение и навыки в деле отливки больших бронзовых орудий из цельного металла. Император заинтересовался, однако его финансы были ограничены и у него было слишком мало возможностей, чтобы мастер смог использовать свои навыки. Стремясь удержать Урбана в Городе, Константин приказал выдавать ему крохотное жалованье, но даже оно выплачивалось нерегулярно. Незадачливый специалист нуждался все больше и больше. В какой-то момент, в 1452 году, он покинул Город и направился в Эдирне, рассчитывая получить аудиенцию у Мехмеда. Султан приветствовал венгра, обеспечил его пищей и одеждой и тщательно расспросил. Получившееся «интервью» живо воссоздано греческим хронистом Дукой. Мехмед поинтересовался у прибывшего, сможет ли тот отлить пушку, из которой можно будет выстрелить камнем, достаточно большим, чтобы разрушить городские стены, и показал руками размер камня, который имел в виду. Ответ Урбана прозвучал весьма выразительно: «Если тебе угодно, я смогу отлить бронзовую пушку, которая вместит такой камень, какой ты хочешь. Я изучил стены Города во всех подробностях. С помощью моей пушки я могу обратить во прах не только эти стены, но и стены самого Вавилона. Всю работу, какая необходима, чтобы сделать пушку, я полностью беру на себя, но, — прибавил мастер, стремясь ограничить свои обязательства, — я не умею из нее стрелять и не могу пообещать, что у меня это получится». Мехмед приказал ему отлить пушку и заявил — позже тот будет руководить стрельбой из нее.

Какими бы ни были подробности «интервью», видимо, Урбан приступил к созданию своего первого большого орудия примерно тогда же, когда строился замок «Перерезанное горло», — летом 1452 года. Приблизительно в то время и Мехмед должен был начать запасать в значительном количестве материалы для пушек и пороха: медь и олово, селитру, серу и древесный уголь. Наверное, он также должен был послать приказ мастерам в каменоломни на черноморском побережье начать изготавливать ядра из гранита. Через три месяца Урбан отлил свою первую огромную пушку, которую оттащили в «Перерезанное горло», дабы охранять Босфор. Именно это орудие уничтожило галеру Риццо в ноябре 1452 года, и гром выстрела «сообщил» о силе османской артиллерии всему Городу. Довольный результатом Мехмед приказал Урбану отлить пушку вдвое больше — орудие чудовищных размеров, ставшее прототипом монстров XX века.

К этому времени османы, по-видимому, уже занимались литьем пушек в Эдирне; новшество, привнесенное Урбаном, заключалось в искусстве изготовления мульд и в куда большей степени контролировать критически значимые параметры. Зимой 1452 года он приступил к выполнению задания Мехмеда — изготовлению пушки (вряд ли когда-либо было отлито орудие больше этого!). Исключительно сложный и трудоемкий процесс досконально описан греческим хронистом Критовулом. Первым делом изготовили мульду для будущего ствола длиной примерно в двадцать семь футов. Ее сделали из глины, смешанной с тщательно измельченным льном и пенькой. Ширина мульды была неодинакова: передний отдел для той части ствола, где помещалось каменное ядро, имел тридцать дюймов в диаметре. За ним располагалась более узкая камера для пороха. Потребовалось выкопать гигантскую литейную яму, куда поместили сердцевину из обожженной глины, так что дуло должно было быть направлено вниз. Внешней глиняной цилиндрической оболочке, «подобной ножнам», придали такую форму, чтобы сердцевина помещалась в ней, и расположили ее, оставив пространство между двумя глиняными мульдами, куда предстояло залить металл. Всю конструкцию тщательно укрепили со всех сторон «железом и бревнами, землей и камнями; она была обстроена снаружи», дабы выдержать неимоверный вес бронзы. В последний момент следовало засыпать мульду мокрым песком и вновь закрыть всю конструкцию, оставив только одну дыру, через которую заливался расплавленный металл. Тем временем Урбан построил две плавильни — обмурованные кирпичом и покрытые внутри и снаружи обожженной глиной, а также укрепленные большими камнями. Они способны были выдержать температуру 1000 °C — и засыпал каждую целой горой угля, «столь высокой, что печи совершенно скрылись под ним, за исключением устьев».

Работа средневековой плавильни была сопряжена с опасностями для мастеров. В описании Эвлия Челеби, турецкого путешественника, в более поздние времена посетившего пушечную мастерскую, можно уловить мотивы страха и риска, связанные с процессом:

В день, назначенный для отливки пушек, мастера, десятники и литейщики вместе с Главнокомандующим артиллерии, Главным смотрителем, имамом, муэдзином и «хранителем времени» [человеком, следящим за графиком процесса. — Примеч. пер.] собираются вместе. Под крики «Аллах! Аллах!» дрова начинают бросать в плавильни. После того как те раскаляются в течение двадцати четырех часов, литейщики и истопники раздеваются до набедренных повязок и надевают странного вида головные уборы, скрывающие все, кроме глаз, а также толстые рукава, чтобы защитить руки; ибо после того как огонь горел в печах двадцать четыре часа, никто не может приблизиться [к ним] из-за жара, если он не облачен вышеописанным образом. Тому, кто хочет наблюдать правдоподобную картину адского пламени, следует видеть это зрелище.

Когда, по мнению [мастеров], температура в плавильной печи достигала нужного уровня, литейщики начинали бросать в тигель медь и бронзовый лом, на который по горькой для христиан иронии судьбы, вероятно, шли церковные колокола. Работа являлась невероятно опасной. Трудно бросать куски металла один за другим в кипящий котел и снимать окалину с поверхности металлическими черпаками. Примеси олова испускали ядовитые газы. Существовал риск, что, если металлический лом был сырым, вода превратится в пар, разорвет печь, и все вокруг будет уничтожено. Все эти опасности вызывали у окружающих чувство суеверного ужаса. Согласно Эвлию, когда наступало время бросать олово, призываются визири, муфтий и шейхи. Кроме тех, кто обслуживает печь, из вышеперечисленных допускается лишь сорок человек. Остальные присутствующие должны уйти, ибо нельзя допустить, чтобы металл «сглазили» во время плавки. Кроме того, мастера просят визирей и шейхов, сидящих на большом удалении на диванах, чтобы те все время твердили: «Нет силы и мощи вне Аллаха!» Вслед за тем рабочие бросают деревянными лопатами несколько центнеров[16] олова в море кипящей меди, и главный литейщик обращается к великому визирю, визирям и шейхам: «Во имя истинной веры пожертвуйте несколько золотых и серебряных монет, бросьте их в медное море!» Для смешивания золота и серебра с металлом используются шесты длиной с корабельную рею. Сгоревшие тотчас заменяются на новые.

* * *

Три дня и три ночи горящий уголь раскаляли с помощью кузнечных мехов. Их приводили в движение бригады рабочих-литейщиков, до тех пор пока мастер опытным глазом не видел, что расплавленный металл приобрел нужный оттенок красного цвета. Еще один решающий момент — кульминация недели труда, вызвавшая к жизни следующее превосходное описание: «Когда истекает срок… старший мастер и рабочие, облаченные в свои неудобные наряды, открывают устье печи железными крюками, восклицая: «Аллах! Аллах!» Металл начинает литься, озаряя лица людей на расстоянии сотен шагов». Расплавленный металл стекал по глиняному желобу, подобно медленной текущей реке из лавы, и попадал в устье мульды пушки. Взмокшие рабочие протыкали густую массу невероятно длинными деревянными шестами, чтобы лопнули воздушные пузыри — иначе при стрельбе металл, из которого сделана пушка, мог дать трещины. «Бронза текла по желобу в мульду до тех пор, пока та не заполнялась доверху и не покрывалась металлом полностью, причем уровень металла оказывался на локоть выше мульды. Таким образом заканчивалось изготовление пушки». Предполагалось, что сырой песок, которым была обложена мульда, замедлял скорость охлаждения и предохранял бронзу от растрескивания. Когда металл остывал, ствол, похожий в своем глиняном коконе на гигантскую куколку, с величайшим трудом выкапывали из земли и отправляли на место на бычьих упряжках. Настоящая алхимия!

Пушка, отлитая в XV в.

То, что в конце концов вышло из плавильной печи Урбана, когда мульду скололи, а металл отшлифовали и отполировали, оказалось «невероятным, ужасающим чудовищем». Примитивная труба тускло блестела в свете зимнего дня. Она имела в длину двадцать семь футов. Сам ствол с восьмидюймовыми стенками из чистой бронзы, которым предстояло выдержать силу взрыва [при выстреле], имел тридцать дюймов в диаметре. В него мог поместиться человек, опустившийся на четвереньки. Пушка была рассчитана на стрельбу громадными камнями, имевшими в окружности восемь футов и весившими около полутонны. В январе 1453 года Мехмед отдал приказ произвести испытание гигантской пушки в окрестностях своего нового дворца в Эдирне. Мощное орудие приволокли на позицию близ ворот. Чтобы «никого не поразила немота от неожиданного испуга и не произошел выкидыш у беременных женщин», население города предупредили — на следующий день «раздастся взрыв, чей звук будет подобен грому». Утром пушку наполнили порохом. Команда рабочих подтащила гигантское каменное ядро к жерлу пушки и вкатила снаряд внутрь, расположив его точно перед пороховой камерой. К отверстию поднесли зажженную свечку. С оглушительным ревом в облаке дыма, закрывшем небо, могучий снаряд пролетел милю над открытой местностью, а затем зарылся в мягкую землю на глубину шесть футов. Взрыв был слышен на расстоянии десяти миль. «Вот какова мощь этого пороха», — писал Дука, вероятно, присутствовавший при пробной стрельбе. Мехмед самолично убедился — сведения о грозной пушке просочились в Константинополь: она должна была не только найти практическое применение, но и стать психологическим оружием. В Эдирне же плавильня Урбана продолжала производить новые орудия разных размеров. Среди них не было таких больших, как первая сверхпушка, но некоторые превышали длиной четырнадцать футов.

В начале февраля возникла необходимость разрешить значительные практические трудности, связанные с доставкой пушки Урбана от Эдирне к Константинополю, до которого насчитывалось сто сорок миль. На это отрядили большую группу людей и немало тягловых животных. Громадную трубу с трудом погрузили на несколько телег, соединенных между собой цепями. Затем в них запрягли шестьдесят быков. Поддерживать пушку, пока она, кренясь, со скрипом ехала по холмистой местности Фракии, задействовали двести человек. Другая команда, состоявшая из плотников и рабочих, трудилась впереди, выравнивая дорогу и строя деревянные мосты через речки и канавы. Грохоча, гигантская пушка продвигалась по направлению к городским стенам со скоростью в две с половиной мили в день.