Глава 44 От Вислы до Одера Январь–февраль 1945 г.

Глава 44

От Вислы до Одера

Январь–февраль 1945 г.

В первые годы войны, будь то во Франции в 1940 г. или в Советском Союзе годом позже, многие немецкие солдаты писали домой: «Слава богу, что война не свирепствует у нас на родине». К январю 1945 г. стало совершенно ясно, что нападение вермахта на другие страны теперь обернется бедствиями для самой Германии. Новогоднее радиообращение Гитлера воодушевило не многих. Он не упомянул Арденны, что означало крах этого крупного наступления. Мало было сказано о Wunderwaffen – «чудо-оружии», хотя упоминанием о нем фашисты обычно пытались поддерживать надежды вопреки реальности. Речь Гитлера была такой монотонной, что многие немцы подумали, что она была заранее записана или даже подделана. В отсутствие достоверных известий нарастали слухи о катастрофе.

Гудериан, начальник Генштаба сухопутных войск, пытался предупредить Гитлера о грозящем прорыве Восточного фронта вдоль Вислы в восточную Пруссию, но фюрер не желал об этом и слышать. Он отмахивался от разведывательных оценок советской мощи, хотя в данном случае они были на редкость точны. От Балтики до Адриатики Красная Армия развернула 6,7 млн солдат, что более чем вдвое превосходило численность войск стран «Оси» при проведении операции «Барбаросса».

Насущной заботой Гитлера на тот момент времени был фронт у Будапешта и озера Балатон. Несмотря на угрозу с востока, каждое совещание по анализу текущего положения в его штабе начиналось с Венгрии. Третий Украинский фронт Толбухина, выполняя приказ Сталина, раз за разом бросал солдат на немецкие оборонительные позиции южнее Будапешта. Сталин был намерен силой своего оружия сделать неактуальными октябрьские предложения Черчилля о разделе влияния в Венгрии «50 на 50».

Венгерский офицер описывал советских солдат, скошенных пулеметными очередями у проволочных заграждений. Один был еще жив. «Молодой солдат с бритой головой и монгольскими скулами лежит на спине. Шевелятся только губы. Руки по локоть и обе ноги оторваны. Обрубки покрыты толстым слоем земли, перемешанной с кровью и палой листвой. Я склоняюсь над ним. “Будапешт… Будапешт”, – шепчет он умирая. У меня в голове крутится одна мысль: наверное, он бредит Будапештом как городом, где его ждут богатые трофеи и красивые женщины. Тогда, к своему удивлению, я вытаскиваю пистолет, взвожу, приставляю к виску умирающего и стреляю». Но, несмотря на огромные потери советских войск, немцы и венгры понимали, что не смогут сдержать их наступление.

Салаши, диктатор из «Скрещенных стрел», сменивший адмирала Хорти, хотел отступить и объявить Будапешт открытым городом, но Гитлер, который никогда ни соглашался оставлять столицы, настоял, чтобы он оборонялся до конца. Однако основной заботой Салаши было не столько спасти город, сколько избежать удара в спину от нелояльного населения. Немецкий командующий генерал-полковник Ганс Фриснер, разделявший его тревоги, вызвал специалиста по борьбе с подрывной деятельностью обергруппенфюрера СС Карла Пфеффер-Вильденбруха. С венгерским генеральным штабом об этом не советовались: несмотря на все имевшиеся договоренности, отношение к генштабу было оскорбительно бесцеремонным.

Специальный посланник Гитлера Эдмунд Везенмайер настаивал на выполнении указаний фюрера об обороне Будапешта до последнего кирпича. Не важно, говорил он, пусть Будапешт будет «разрушен десять раз, если этим можно защитить Вену». Тем не менее, Фриснер хотел отвести войска из Пешта на плоском восточном берегу Дуная и оборонять Буду на холмистом, высоком, лесистом западном берегу. Гитлер твердо отказал. Он заменил Фриснера генералом танковых войск Германом Балка.

Многие жители Будапешта не подозревали, что город в такой опасности. Радио Будапешта всю неделю играло рождественские гимны, как будто все было по-прежнему. Елки украшали лентами из алюминиевой фольги от «экранов» – антирадарных лент, сбрасываемых бомбардировщиками союзников, а театры и кино работали, как обычно. 26 декабря 1944 г. Будапешт был окружен. Войска Третьего Украинского фронта также дошли до дальнего берега озера Балатон на юго-западе и до города Эстергом на северо-западе. Всего в городах-близнецах Буде, на западном берегу Дуная, и Пеште, на восточном, было окружено 79 тыс. немецких и венгерских солдат и офицеров. Немецкие формирования включали кавалерийские дивизии СС: 8-ю Florian Geyer и 22-ю Maria Theresia, – моторизованную дивизию Feldherrnhalle, 13-ю танковую дивизию и множество разрозненных остатков различных частей и соединений, среди которых были даже штрафники – 500-й штрафной батальон.

Гитлер прореагировал на кризис в день Рождества. Нефтепромыслы Венгрии были его последним источником топлива. Поэтому, к отчаянию Гудериана, он приказал передислоцировать IV танковый корпус СС с дивизиями Totenkopf и Wiking от Варшавы, чтобы прорвать кольцо вокруг Будапешта.

Как только в пригородах начались бои, в Пеште воцарился хаос. Тысячи горожан пытались вырваться из города, пока не поздно, и многие попали под перекрестный обстрел. Для 50 тыс. евреев, еще оставшихся в Будапеште, приход Красной Армии обещал спасение, но выжили немногие, хотя Адольф Эйхман и улетел из города 23 декабря. Для мирного населения не запасли никакого продовольствия. Вскоре люди стали побираться у армейских полевых кухонь. Не было воды, топлива, электричества. Нехватка воды привела к опасности эпидемий, так как канализация была забита.

Венгерские студенты и даже школьники пошли добровольцами или были призваны в сколоченные наспех части – такие, как Университетский ударный батальон. Но, кроме реактивных гранатометов «фаустпатрон», у них почти не было оружия. Многие ненавидели фашистскую партию «Скрещенные стрелы», часть членов которой бежала из города. Но видеть, как их город перейдет в руки большевиков, было для венгров невыносимо. В то же время все больше офицеров и солдат регулярной венгерской армии переходило на советскую сторону. Многие вошли в состав частей Красной Армии, в одном случае на стороне Красной Армии воевал целый венгерский батальон. Чтобы обозначить их как союзников, им выдали нарукавные повязки и ленты для головных уборов, сделанные из красного парашютного шелка от немецких контейнеров с боеприпасами.

Многие члены «Скрещенных стрел» бежали из города до окружения, но 2 тыс. фанатиков остались в составе полувоенных организаций. Эти добровольцы, похоже, больше времени уделяли убийству оставшихся евреев, а не сражениям с врагом. Удивительно, но обергруппенфюрер СС Пфеффер-Вильденбрух запретил немецким солдатам участвовать в этих убийствах, хотя другие представители немецкого руководства приветствовали тот факт, что венгры взялись за уничтожение евреев с таким жестоким энтузиазмом. Все большее число голодающих евреев прибегало к самоубийству. В первую неделю января 1945 г. члены «Скрещенных стрел» захватили большое количество евреев, находящихся под шведской защитой. Основанием послужило то, что раз правительство Стокгольма не признало режим Салаши, венгерские фашисты не признают документы, выданные от имени этого правительства. «Скрещенные стрелы» хватали евреев, избивали до потери сознания, а позже группами выводили их на берег Дуная и казнили. 14 января католический священник Кун привел банду «Скрещенных стрел» в еврейскую больницу в Буде. Они убили больных, медсестер и всех кого нашли – всего 170 человек. Они были виновниками и других массовых убийств, даже выступавших против них венгерских офицеров. Вероятно, многие из банды отца Куна совершили групповые изнасилования монахинь.

Узнав о планах «Скрещенных стрел» напасть на гетто в Пеште, Рауль Валленберг направил послание немецкому командующему генерал-майору Герхарду Шмидхуберу, предупредив об ответственности, если тот не воспрепятствует бойне. Шмидхубер направил в гетто части вермахта, чтобы упредить банды «Скрещенных стрел». Через несколько дней гетто было занято Красной Армией.

30 декабря, после того как советские предложения о капитуляции были отвергнуты, Малиновский начал решительное наступление на Будапешт, с трехдневным артобстрелом и сильными бомбежками. В переполненных жителями подвалах с потолков капала вода и стекала по стенам. Пфеффер-Вильденбрух отказал в просьбах об эвакуации жителей автобусами. В следующие две недели советские войска оттеснили немцев и венгров, у которых заканчивались боеприпасы, к Дунаю. В замке Буды штаб IX горнострелкового корпуса СС посылал непрерывные радиограммы с требованиями доставить боеприпасы, но парашюты с контейнерами часто падали на советские позиции. Контейнеры с продуктами захватывали голодающие горожане, не обращая внимания на угрозы расстрела на месте.

Малиновский, видя, что Пешт будет занят в течение нескольких дней, отправил 7-й корпус румынской армии на север Венгрии. Он хотел, чтобы взятие Будапешта было исключительно советской победой. 17 января он приступил к завершающему броску к берегу Дуная. Вскоре большая часть западных районов Пешта была объята пламенем. В пламени горящих домов гибли горожане, бежавшие по улицам в поисках спасения. Большинство венгерских частей не хотело отходить за реку на верную гибель при защите Буды. Поэтому все больше и больше солдат стали прятаться в тех немногих местах, которые еще не горели, чтобы сдаться Красной Армии. Даже офицеры не подчинялись приказам.

Советские штурмовики атаковали на бреющем полете тех, кто в беспорядке отступал через полуразрушенные Цепной мост Сечени и мост Эржебет. «Мосты постоянно находились под массированным огнем, – записал один из кавалеристов-эсэсовцев, – но люди бросались вперед, не обращая на это внимания. Сгрудившиеся легковые машины и грузовики, крытые брезентом повозки, перепуганные кони, беженцы, плачущие женщины, матери с плачущими детьми, и много, очень много раненых в спешке рвались к Буде». Многие находившиеся на мостах горожане погибли, когда при подходе советских войск мосты были взорваны. При этом погиб и член венгерского Сопротивления, пытавшийся разминировать мост Эржебет.

К концу декабря IV танковый корпус СС прибыл на Дунайский фронт и нанес неожиданный удар 1 января по 4-й гвардейской армии, едва не прорвав ее оборону. Другое наступление – через неделю в южном направлении – проводил IIIтанковый корпус. Оно было возобновлено 18 января совместно с IV танковым корпусом, который вышел из боев к северу от Будапешта, чтобы с ним соединиться. Впервые немецкие танки экспериментировали с инфракрасными прицелами. Но вновь, после поразительных первых успехов, удар танков был остановлен, когда Малиновский быстро двинул против них шесть своих корпусов со Второго Украинского фронта.

Значительно меньший по размеру район Буды, покрытый почерневшим от разрывов снарядов снегом, оборонять было проще. Атаки советских войск на его крутые холмы были отражены с тяжелыми потерями от огня немецких пулеметов MG–42, расставленных в ключевых точках. Вместе с регулярными частями: 8-ой кавдивизией СС и остатками дивизии Feldherrnhalle, – там стояли добровольцы батальона Vannay и Университетского ударного батальона, знавшие местность лучше всех. Набережную Дуная ниже Замкового холма обороняли остатки 1-й венгерской танковой дивизии, не ожидавшие атаки советских войск по тонкому льду, изрытому оспинами разрывов. Но наступившие морозы сделали возможным проход по льду – по крайней мере, для небольших групп венгерских дезертиров из Буды, перебегавших на другую сторону, чтобы сдаться Советам в Пеште.

В конце января советские атаки усилились, были применены огнеметные танки и боевые расчеты с огнеметами. Потери немцев и венгров резко возросли, раненые переполняли импровизированные госпитали, условия в которых были ужасны. Некоторых раненых собирали в коридорах командных пунктов. Один из молодых солдат, шедший с докладом по такому коридору, почувствовал, как кто-то схватил его за шинель. Он взглянул вниз. «Это была девушка лет 18–20 со светлыми волосами и красивым лицом. Она шепотом попросила: “Застрели меня”. Я посмотрел на нее внимательнее, и с ужасом увидел: у нее не было обеих ног».

Даже после того, как попытки оказать окруженным помощь провалились, Гитлер по-прежнему запрещал любые разговоры о выходе из окружения. Будапешт должны были оборонять до конца. Командование группы армий «Юг», как и Манштейн после неудачи в спасении Сталинграда, понимало, что Будапешт обречен. Вплоть до 5 февраля немецкие планеры, управляемые молодыми пилотами из NSFK (Национал-социалистского авиакорпуса), нередко разбиваясь, совершали посадки на луг Вермезо, чтобы доставить боеприпасы, горючее и немного продуктов. Но всего этого было совершенно недостаточно. Вскоре советские танки уже давили гусеницами вражеские орудия, оставшиеся без боеприпасов. Вместе с беженцами в последнем укрытии – на Замковом холме – сгрудилось около 300 тыс. человек. Все кавалерийские лошади были съедены, голод был поголовным. Вши тоже были у всех поголовно, и первые случаи тифа вызвали серьезную панику. 3 февраля, после призыва папского нунция положить конец страданиям, обергруппенфюрер Пфеффер-Вильденбрух радировал в штаб Гитлера просьбу разрешить прорываться из окружения. В этом снова было отказано, через два дня – еще раз.

Советские войска, направляемые венгерскими перебежчиками и членами Сопротивления, начали зачистку окруженных гарнизонов Замкового холма. 11 февраля стали появляться белые флаги. В некоторых местах венгерские солдаты разоружали немцев, которые хотели продолжать оборону. К вечеру сопротивление, казалось, прекратилось. Но Пфеффер-Вильденбрух решил прорываться, вопреки приказу Гитлера. С остатками 13-й танковой дивизии и 8-й кавалерийской дивизии СС Florian Geyer в первой группе, Feldherrnhalle и 22-й кавалерийской дивизии СС – во второй, они попытаются в ту ночь прорваться на северо-запад с остатками техники. Пфеффер-Вильденбрух радировал группе армий «Юг», прося о встречном ударе. Но советское командование ожидало такой попытки и предугадало ее направление. Все вылилось в самую ужасную бойню войск и гражданского населения. В полной неразберихе нескольким тысячам удалось бежать на холмы к северу от города, но большинство было окружено. Советские войска обычно убивали немцев и щадили венгров. Около 28 тыс. солдат приняли участие в прорыве из Буды, до немецких позиций добрались чуть больше 700 человек.

12 февраля над городом повисла мертвая тишина, прерываемая случайными выстрелами и очередями. Писатель Шандор Мараи вышел пройтись по Буде и был потрясен увиденным. «О некоторых улицах можно только догадываться, – записал он в дневнике. – Вот это был дом на углу с кафе «Флориан», это – улица, где я когда-то жил. От дома – ни следа, эта гора обломков на углу улицы Статистики и бульвара Маргит была несколько дней назад пятиэтажным домом с кафе и множеством квартир».

После сражения солдаты Красной Армии добивали немецких раненых – некоторых вытаскивали и давили танками, – а также всех эсэсовцев и советских перебежчиков, служивших в немецких вспомогательных войсках, которых ошибочно называли «власовцами». Любой, одетый в немецкую форму, но не говоривший по-немецки, мог быть убит. Из венгерских участников боевых действий убили не многих. Почти всех мужчин, даже коммунистов, которые сражались в Сопротивлении против «Скрещенных стрел», согнали на принудительные работы. Князь Пал Эстергази был отправлен на работу по захоронению мертвых лошадей в Пеште.

НКВД и СМЕРШ демонстрировали манию преследования, подозревая в шпионаже каждого, у кого были контакты с иностранцами, включая сионистов. Рауль Валленберг был арестован 19 января вместе с патологоанатомом Ференцем Оршошом, одним из международных наблюдателей, участвовавшим в немецких раскопках в Катынском лесу. Считается, что Валленберг тоже видел доклад по Катыни и что его подозревали в тесных контактах с английскими, американскими и другими спецслужбами. Он был арестован СМЕРШ и казнен в июле 1947 г.

После падения Будапешта эпических размеров достигло советское мародерство – как индивидуальное, так и государственное. Были захвачены коллекции произведений искусства, включая самые выдающиеся, принадлежавшие евреям. Были обысканы даже нейтральные посольства, их сейфы вскрывали, взрывая гранатами. Горожан на улицах останавливали и под дулом оружия отбирали у них часы, бумажники и документы. Любого выжившего в этом аду еврея грабили так же, как и христиан. Некоторые советские солдаты таскали награбленное за собой в детских колясках.

Хотя советские войска были более снисходительны к венгерским солдатам, чем к немецким, они абсолютно не жалели венгерских женщин, когда Малиновский дал им столицу на разграбление в ознаменование победы. «Во многих местах они насилуют женщин, – записал в дневнике пятнадцатилетний юноша. – Женщины прячутся везде». Медсестер в импровизированных госпиталях насиловали, потом убивали. Студентки университета были первыми среди жертв. Согласно некоторым сообщениям, самых красивых женщин удерживали до двух недель, заставляя заниматься проституцией. Епископ Йожеф Грош слышал, что «70 процентов женщин, от двенадцатилетних девочек до матерей на девятом месяце беременности (были) изнасилованы». Другие, более надежные источники, указывали цифру в 10 процентов.

Венгерские коммунисты обратились с жалобой к командованию Красной Армии, описывая «безудержную, безумную ненависть», от которой страдали даже их товарищи. «Матерей пьяные солдаты насиловали на глазах детей и мужей. Девочек двенадцати лет отрывали от отцов и матерей и насиловали по 10–15 солдат, зачастую заражая венерическими болезнями. После первой группы приходили следующие и поступали так же. Некоторые товарищи погибли, пытаясь защитить своих жен и дочерей». Даже Матиас Ракоши, генеральный секретарь Венгерской коммунистической партии, обращался к советским властям, но безуспешно. Не все солдаты Красной Армии были насильниками. Некоторые относились к семьям, особенно к детям, с большой добротой.

Пострадали почти все города Венгрии, хоть и не в такой степени, как Будапешт. Солдаты 9-й гвардейской армии жаловались, что их путь наступления не давал «ни женщин, ни трофеев», как записал офицер-минометчик, описывавший солдат как «невероятных храбрецов, но и невероятных негодяев». «Решение нашли быстро, – писал он. – Четверть солдат по очереди отправлялась в Мор, где они захватывали дома и не успевших убежать или спрятаться женщин. На это им давался один час. Затем шла следующая группа. Они использовали женщин от пятнадцати лет до пятидесяти. В домах производили полный погром, выбрасывали все на пол, ломали и давили, искали карманные или наручные часы. Если находили вино, его, конечно, выпивали. В Море было много винных погребов, но когда мы вошли в город, все они были опустошены, бочки разбиты, а вино вылито на пол. Именно там мы видели двух солдат, утонувших в вине».

Пировали и на более высоком уровне. Фельдмаршал Александер, прилетевший в Белград на переговоры с Тито, отправился в Венгрию на встречу с маршалом Толбухиным, командующим Третьим Украинским фронтом. Грузный пожилой Толбухин встретил его грандиозным банкетом и даже послал армейскую медсестру спать в его комнату. Однако Александер «не счел ее подходящей, и она спала за моим порогом». Незадолго до ужина, когда Александер и Толбухин были одни, старый маршал увидел награды Александера. Среди них заметил царский орден Св. Анны с мечами, которым Александер был награжден во время службы офицером связи на Восточном фронте в Первую мировую войну. «У меня тоже есть такой, – вздохнул Толбухин, коснувшись ордена, – но мне нельзя его носить».

Толбухин вел себя поразительно спокойно, если принять во внимание, что переброшенная из Арденн Шестая танковая армия СС как раз подошла к Венгрии. Она прибыла слишком поздно, чтобы помочь оборонять Будапешт, но Гитлер все равно приказал ей вступить в бой 15 февраля 1945 г. в ходе операции Fruehlingserwachen – «Весеннее пробуждение». У него и в планах не было спасать местный гарнизон, а лишь усилить его и оборонять нефтепромыслы у Балатона. Немецкое контрнаступление окончилось полным провалом. Когда Гитлер узнал, что дивизии войск СС отступили без приказа, он был так разгневан, что направил к ним Гиммлера, поручив ему отдать приказ о том, что солдаты этих дивизий не имеют более права носить нарукавные нашивки, в том числе и солдаты самой знаменитой дивизии СС Leibstandarte Adolf Hitler. Это было унизительное наказание. «Поездка Гиммлера в Венгрию, – отмечал Гудериан со злорадством, – не вызвала к нему большой любви среди его собственных войск СС».

Гиммлер был одним из тех в окружении Гитлера, кто не хотел слушать предупреждений Гудериана о возможном мощном советском наступлении в Польше и считал все эти предупреждения «грандиозным блефом». Предсказание начальника Генерального штаба подтвердилось во вторую неделю января. Сталин притворялся перед союзниками, что перенес наступление на более ранний срок, чтобы оказать помощь союзникам в выходе из затруднительного положения в Арденнах, но это было неправдой. Сражения там решительно изменились в пользу союзников в дни Рождества. У Сталина же были более веские причины. Красной Армии нужна была сильно промерзшая почва для танковых соединений, а метеорологи предупреждали Ставку, что в конце января будут «сильные дожди и мокрый снег». У Сталина было и более серьезное основание для приближения даты наступления. Он хотел полностью контролировать Польшу, прежде чем союзники встретятся в Ялте в начале февраля, всего через три недели. Первый Белорусский фронт, которым теперь командовал маршал Жуков, и Первый Украинский фронт под командованием маршала Конева стояли вдоль Вислы готовые к наступлению. Рокоссовский был обижен, когда его заменили Жуковым, но Сталин не хотел, чтобы Рокоссовскому, поляку, досталась слава завоевателя Берлина. Вместо этого Рокоссовскому дали Второй Белорусский фронт для наступления в Восточную Пруссию с юга, тогда как Третий Белорусский фронт генерала Черняховского должен был наступать с востока.

12 января сосредоточенная артиллерия маршала Конева, имевшая 300 орудий на километр фронта, начала сокрушительную артподготовку. Его 3-я и 4-я гвардейские танковые армии с танками Т-34 и тяже-лыми танками ИС выдвинулись с Сандомирского плацдарма западнее Одера и направились к Кракову и Бреслау (Вроцлаву) на Одере. Сталин четко заявил Коневу, что хочет, чтобы Силезию захватили без сильных разрушений ее промышленности и шахт. 13 января Черняховский начал свое наступление на Восточную Пруссию. Рокоссовский последовал за ним на следующий день, выступив с плацдармов севернее реки Нарев. Наступление Жукова также началось 14 января.

После прорыва немецкой линии обороны главным препятствием для войск Жукова была река Пилица. Все командиры понимали, что очень важно двигаться быстро, чтобы не дать немцам возможности закрепиться. Полковник, командир гвардейской танковой бригады, не захотел ждать прибытия техники для наведения мостов. Решив, что в этом месте река неглубока, он просто приказал своим танкистам проломить лед выстрелами из танковых орудий и двигаться по дну, что стало страшным испытанием для водителей. На правом фланге Жукова 47-я армия окружила руины Варшавы, а Первая армия Войска Польского вошла в предместья города.

Гитлер был вне себя, когда слабый немецкий гарнизон польской столицы сдался. Он увидел в этом еще одно подтверждение измены в Генштабе, трех офицеров забрало гестапо. Даже Гудериану пришлось пройти через допрос у Кальтенбруннера. Гитлер вернулся в Берлин из своей ставки в Зигенберге для руководства войсками, что привело к предсказуемо катастрофическим результатам. Он не позволял никому из генералов отступать. А из-за скорости советского продвижения и отсутствия связи в войсках любая информация, на которой он основывал свои решения, уже устаревала. К тому времени, когда его приказы попадали на фронт, они устаревали на сутки.

Гитлер вмешивался в руководство войсками, не ставя в известность и Гудериана. Он решил передислоцировать корпус Grossdeutschland из Восточной Пруссии на побережье выше фронта по Висле, но это заняло столько времени, что это мощное воинское соединение оказалось выведенным из боевых действий на несколько дней в самый решающий момент сражения. Гудериан был в отчаянии от того, что Гитлер по-прежнему отказывал в выводе запертых на Курляндском полуострове дивизий для усиления войск в рейхе. То же самое можно было сказать о непомерно больших немецких силах в Норвегии. Хуже всего, с точки зрения Гудериана, было решение Гитлера перебросить Шестую танковую армию СС на венгерский фронт.

Черняховский обнаружил, что оборона немцев на Инстербургской линии в Восточной Пруссии гораздо сильнее, чем ожидалось. Поэтому грамотным маневром он отвел 11-ю гвардейскую армию, провел ее в тылу других трех армий и направил на северный фланг вражеской обороны, который был менее защищенным. В соединении с наступлением 43-й армии через реку Неман в районе Тильзита этот прорыв посеял панику в немецком тылу.

Армии Рокоссовского, ударившие с юга, стремились к устью Вислы, чтобы отрезать Восточную Пруссию полностью. 20 января Ставка неожиданно приказала Рокоссовскому наступать также и на северо-восток, чтобы помочь Черняховскому. Менее чем через два дня 3-й гвардейский кавкорпус на правом фланге вошел в городок Алленштайн. На следующий день передовые части 5-й гвардейской танковой армии генерал-полковника Вольского обошли Эльбинг и вышли на побережье Фриш-Гаф (теперь – Калининградского залива) – длинной замерзшей лагуны, отделенной от Балтийского моря песчаной косой. Восточная Пруссия была почти полностью отрезана. Немного западнее устья Вислы находился концлагерь Штутхоф. Лагерная охрана, напуганная приближением Красной Армии, убила 3 тыс. евреек, стреляя, или выгоняя их на тонкий лед, чтобы они провалились в ледяную воду.

Эрих Кох, гауйляйтер Восточной Пруссии, все еще отказывался разрешить эвакуацию мирного населения. Они слышали отдаленные залпы артиллерии, когда началось советское наступление, но их просьбы об эвакуации отклонялись местными руководителями нацистской партии. В большинстве случаев эти чиновники сами удрали, бросив население на произвол судьбы. Отступающие немецкие солдаты оповещали все хутора и деревни, побуждая всех бежать как можно быстрее. Некоторые, особенно старики, кто не мог оставить свой дом, решили остаться. Поскольку почти все мужчины были призваны в фольксштурм, женщинам пришлось запрягать повозки, возможно, иногда с помощью работавших на немцев пленных французов, и загружать их одеялами и едой для себя и детей. Колонны беженцев двигались через заснеженные поля при морозе до минус 20 градусов.

Беженцы из Кенигсберга думали, что благополучно бежали на поезде, но когда добрались до Алленштайна, их вытащили из вагонов советские солдаты 3-го гвардейского кавкорпуса, обрадованные, что обнаружили такой источник добра и женщин. Большинство из тех, кто пытался бежать по дороге, были перехвачены советскими войсками. Некоторых просто раздавили в повозках гусеницы советских танков. Других ждала еще худшая судьба.

Леонид Рабичев, лейтенант-связист 31-й армии, так описывал сцены у Гольдапа. «Все дороги были заполнены стариками, женщинами и детьми, большие семьи медленно двигались на повозках, на машинах или пешком на запад. Наши танки, пехота, артиллерия, связисты догоняли их и расчищали себе дорогу, сталкивая лошадей, повозки и пожитки на обочины. Затем тысячи солдат оттесняли старух и детей. Забыв свою честь и долг, забыв об отступающих немецких частях, налетали на женщин и девушек. Женщины, матери и дочери, лежат слева и справа от шоссе, и перед каждой стоит хохочущая толпа мужчин со спущенными брюками. Уже окровавленных и теряющих сознание оттаскивают в сторону. Детей, которые пытались помочь, застрелили. Слышны смех, рев, насмешки, крики и стоны. А командиры – майоры и подполковники – стоят там, на шоссе. Некоторые смеются, но некоторые руководят происходящим, чтобы все их солдаты без исключения могли поучаствовать. Это не обряд инициации, и не имеет никакого отношения к мести проклятым оккупантам, это всего лишь адский, дьявольский групповой секс. Это означает полную потерю управления и жестокую логику обезумевшей толпы. Я сидел в кабине нашей полуторки и дрожал, пока мой водитель Демидов стоял в одной из таких очередей. Я думал о Карфагене в «Саламбо» Флобера. Полковник, который только что руководил происходящим, не смог противиться искушению и встал в одну из очередей, пока майор расстреливал свидетелей: впавших в истерику детей и стариков».

Наконец, солдатам приказали быстро закончить и садиться по машинам, потому что они мешали проходу другой части. Позже, когда обогнали другую колонну беженцев, Рабичев увидел повторение тех же сцен. «Насколько хватало глаз, повсюду трупы женщин, стариков и детей среди куч одежды и перевернутых повозок… Вечереет. Нам приказано найти место для ночевки в одной из немецких деревень, у шоссе. Я повел свой взвод в село за два километра от шоссе. Во всех комнатах – трупы детей, стариков и женщин, которых изнасиловали и застрелили. Мы так устали, что не обращаем на них внимания. Мы так устали, что ложимся среди трупов и засыпаем».

«Русские солдаты насиловали каждую немку от восьми до восьмидесяти, – отмечала советский военный корреспондент Наталья Гессе, близкий друг Сахарова. – Это была армия насильников. Не только потому, что они помешались от похоти, это была еще и форма мести».

Было бы слишком поверхностно приписывать такое поведение просто похоти или мести. Прежде всего, было много солдат и офицеров, которые не принимали участия в изнасилованиях и ужасались действиям своих товарищей. Убежденных коммунистов поражал беспорядок, а управляемая природа советского общества не позволяла представить такую недисциплинированность. Но исключительные тяготы жизни на фронте создали свое сообщество, и многие стали удивительно откровенными в своей ненависти к колхозам и к подавлению, которое царило в их жизни. Солдаты очень возмущались огромными жертвами, понесенными в большом количестве бессмысленных атак, и унизительным отношением, которое им приходилось терпеть. Солдат отправляли на ничейную землю снимать форму, и даже белье с мертвецов, чтобы одеть пополнение. Поэтому, хотя и существовало сильное желание мести немцам, которые вторглись на их Родину и убивали их родных, был и значительный элемент той же причинно-следственной связи, которая определяла психологическое состояние японских войск. Соблазн справиться с унижениями и страданиями, которые они перенесли, был определяющим, и теперь все накопившееся срывали на беззащитных женщинах врага.

При Сталине понятия любви и сексуальности жестоко подавлялись в политической среде, которая стремилась «деиндивидуализировать индивида». Сексуальное образование было запрещено. Попытки Советского государства подавить либидо своего народа создало то, что один русский писатель описывал, как особый вид «эротизма бараков», который был намного примитивнее и жестче, чем «самая грязная зарубежная порнография». И это, в соединении с совершенно ожесточающим эффектом бойни на Восточном фронте и пропагандой всеобщего возмездия, поощряемой в статьях и публичных выступлениях политработников, дало взрывной эффект, когда советские войска вторглись в Восточную Пруссию.

Самыми жестокими были штрафники – живые мертвецы штрафбатов. Многие были закоренелыми преступниками, переведенными из ГУЛАГа. (По приказу Берии политзаключенным воевать не разрешалось.) Даже на офицеров влияла неприкрытая жестокость их жизни. «Преступник – всегда преступник, в тылу или на фронте, – писал военный врач штрафроты. – На фронте в роли штрафника их уголовная натура всегда проявляла себя. Поэтому у нас в роте было весело. Молодая немка подбежала ко мне в Хальсберге и закричала по-немецки: “Меня изнасиловали четырнадцать солдат!” А я пошел дальше, думая: “Жаль, что их было четырнадцать, а не двадцать восемь, жаль, что они не пристрелили тебя, сука немецкая…” Мы, офицеры штрафроты, закрывали глаза на все, у нас не было жалости к немцам. И мы позволяли штрафникам делать со штатскими что угодно».

Мародерство сочеталось с бездумным уничтожением. Солдаты, бывало, сжигали дома, а затем обнаруживали, что негде укрыться от холода. Рабичев описал разграбление Гольдкапа. «Все содержимое магазинов было выброшено на тротуары через разбитые витрины. Тысячи пар обуви, пластинки и радиоприемники, разные бытовые и фармацевтические товары и продукты, все было перемешано. Из окон квартир на улицу вышвыривались одежда, подушки, пуховые одеяла, картины, граммофоны и музыкальные инструменты. Дороги были забиты всем этим добром. В этот момент немецкая артиллерия и минометы открыли огонь. Несколько резервных немецких частей моментально вытеснили наши деморализованные войска из города. Но штаб фронта уже доложил о взятии первого немецкого города. Выбора не было, пришлось брать город снова».

Александр Солженицын, молодой офицер-артиллерист в Восточной Пруссии, описывал сцены мародерства как «шумный рынок», где солдаты примеряли огромных размеров подштанники прусских немок. «Немцы бросили все, – писал солдат Красной Армии о разграблении Гумбиннена, – а наши, как толпа гуннов, врывались в дома. Все горит, в воздухе летает пух из подушек и перин. Все, начиная от солдата и заканчивая полковником, тащат награбленное. Красиво обставленные квартиры, шикарные дома были разрушены в несколько часов и превращены в свалки, где порванные портьеры покрыты джемом, вытекающим из разбитых банок… Этот город был распят». Через три дня он записал: «Солдаты превратились в хищников. В полях лежат сотни застреленных коров, на дорогах свиньи и куры с отрубленными головами. Дома разграблены и горят. Что нельзя забрать, разбивается и уничтожается. Немцы правильно делают, что бегут от нас, как от чумы».

В охотничьем домике в Роминтене, принадлежавшем прусской королевской семье, а затем занятом Герингом, советская пехота разбила все зеркала. Один намалевал черной краской слово «хуй» на теле обнаженной Афродиты Рубенса.

Непонятная злоба в основном была порождением увиденного уровня жизни, даже в домах обычных бауэров, который был невообразим в Советском Союзе. Почти у всех была горькая мысль: зачем же они вторглись к нам и грабили нашу страну, если они настолько богаче? Фронтовая цензура, встревоженная письмами домой, где описывалось, что увидели солдаты, передавала их НКВД. Советские власти были обеспокоены широко распространенным ощущением, что вся пропаганда о «рае для рабочих» в противоположность ужасным условиям в капиталистических странах, была ложью. Они хорошо знали, как привело к восстанию декабристов то, что русские армии увидели лучшую жизнь в Западной Европе в 1814 г.

Первый Белорусский фронт Жукова днем и ночью продолжал безудержное преследование немецких войск. Водители танков часто засыпали от огромной усталости, но возбуждение преследования гнало их вперед. Отступающих немцев расстреливали из пулеметов, а если догоняли штабную машину с офицерами, ее просто давили гусеницами.

18 января 8-я гвардейская армия генерала Чуйкова атаковала Лодзь на пять дней раньше, чем планировалось. В этих боях им помогли бойцы Армии Крайовой. Чуйкову не понравилось, что часть своей сталинградской армии ему пришлось направить на взятие города-крепости Познани. Их навыки уличных боев здесь значили мало. Потребовался месяц обстрелов из тяжелых орудий и удары фугасами и из огнеметов, прежде чем уцелевшие защитники города сдались.

На левом фланге наступления от Вислы войска Конева захватили Краков. К счастью, древний город был оставлен без боя. Днем 27 января из заснеженного леса вышел разведдозор 107-й стрелковой дивизии и обнаружил самый страшный символ в современной истории человечества.

Примерно за неделю до этого 58 тыс. заключенных Освенцима, которых признали годными для длинного пешего перехода, перед наступлением Красной Армии погнали на запад. Те, кому довелось выжить в этом марше смерти, ставшим, возможно, худшим из всех пережитых ими ужасов, оказались в других концлагерях, где в последние три месяца войны невероятно усилились голод, болезни и смерть. Доктор Менгеле собрал отчеты обо всех своих экспериментах и уехал в Берлин. Служащие «ИГ Фарбен» уничтожили все записи. Были взорваны газовые камеры и крематории в Биркенау. Были отданы приказы о ликвидации заключенных, которые были тяжело больны и не могли передвигаться, но по каким-то причинам эсэсовцы убили только человек двести из 8 тыс. оставшихся. Они больше старались уничтожить свидетельства преступлений, но их все равно осталось более чем достаточно, включая 368 820 мужских костюмов, 836 255 женских пальто и платьев, не говоря уже о тоннах человеческих волос.

Советская 60-я армия немедленно направила весь свой медицинский персонал в Освенцим для помощи выжившим, а советские офицеры начали опрашивать некоторых заключенных. Адам Курилович, бывший председатель польского профсоюза железнодорожников, которого отправили в лагерь в июне 1941 г., вспоминал, как первые испытания газовых камер проводились на восьмидесяти красноармейцах и шестистах польских заключенных. Венгерский профессор рассказал о «медицинских экспериментах». Всю информацию отправили Г. Ф. Александрову, начальнику Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), но кроме небольшой статьи в газете «Красная звезда», широкой мировой общественности ничего не сообщали до конца войны. Возможно, потому, что линия партии заключалась в том, что евреев не следует как-то особо выделять. Упор следовало делать на страданиях всего советского народа.

Колонны беженцев из Силезии и Восточной Пруссии становились все многочисленнее, вскоре к ним добавились беженцы из Померании. Нацистские бонзы считали, что к 29 января «около четырех миллионов человек из эвакуированных областей» направлялись в центральные области рейха. Эта цифра представляется сильно заниженной, потому что за две недели она выросла до семи миллионов, а к 19 февраля – до 8,5 миллионов. Ярость Красной Армии вызвала самые массовые перемещения людей за всю историю. Такая этническая чистка полностью устраивала Сталина, который планировал перенос польских границ к западу от Одера.

Несколько сотен тысяч гражданских лиц еще оставались окруженными в Кенигсберге и на Земландском полуострове, а также в районе, где была окружена немецкая Четвертая армия у Хайлигенбайля на побережье залива Фриш-Гаф. ВМС Германии прилагали усилия, чтобы вывезти как можно больше людей из маленького порта Пиллау, началась эвакуация и из портов восточной Померании. Однако советские субмарины торпедировали много больших немецких судов, включая пассажирский лайнер Wilhelm Gustloff, который затонул ночью 30 января. Точно неизвестно, сколько людей было на борту, но оценки погибших составляют от 5300 до 7400 человек.

Несмотря на риск в море, обессиленные и голодные женщины с детьми на руках ждали кораблей, зачастую напрасно. Пайки в Кенигсберге были такими скудными, менее 180 г хлеба в день, что многие пешком шли по снегу, чтобы сдаться на милость Красной Армии, но не встречали жалости. В городе началось ожесточенное уничтожение дезертиров. Тела восьмидесяти немецких солдат были выставлены на северном вокзале с плакатом: «Они были трусами, но все равно умерли».

Быстрое наступление к Одеру оставило позади тысячи немецких солдат, которые пытались пробиться на запад поодиночке или группами. Ответственные за безопасность тылов стрелковые дивизии НКВД оказались втянутыми в настоящие сражения. По мере наступления войск Конева на Бреслау началось паническое бегство населения, толпы штурмовали поезда, другие уходили пешком по глубокому снегу. Многие, если не большинство тех, кто шел пешком, погибли от холода. Некоторые добрались до безопасных мест, все еще прижимая к себе замерзший труп ребенка. Осада Бреслау, которая продолжалась до конца войны, была организована фанатичным гауляйтером Карлом Ханке, правившим при помощи террора, казнившим солдат и принуждавшим горожан, включая детей, расчищать взлетную полосу под сильным советским огнем.

Армии Жукова прорвались в Вартегау, западную часть Польши, включенную в состав рейха. Бегущих немцев грабили поляки, желавшие отомстить за свое горе в 1939 и 1940 гг. Быстрое продвижение 1-й и 2-й гвардейских танковых армий к Одеру на правом фланге прикрывали четыре другие армии, находившиеся в южной Померании. Их самой большой проблемой было не сопротивление немцев, а трудности служб тыла, которые отчаянно пытались поспеть за войсками в зимнее бездорожье и без действующих железных дорог. Если бы не американские грузовики, поставленные по ленд-лизу, Красная Армия никогда бы не дошла до Берлина раньше американцев.

«Наши танки прогладили, укатали все, – писал один солдат. – Их гусеницы сминали повозки, машины, лошадей и все, что было на дороге. Лозунг “Вперед, на запад!” был заменен лозунгом “Вперед, на Берлин!”. По пути был разграблен город Шверин. «Все горит, – записал в блокноте Василий Гроссман. – Старуха выпрыгивает из окна горящего дома. Огонь освещает всю сцену с грабящими солдатами». Он также отметил «ужас в глазах женщин и девушек. Страшные вещи творят с немецкими женщинами…»

Впоследствии в подробном отчете Первого Украинского фронта отмечалось, что от групповых изнасилований страдали молодые женщины и девушки, вывезенные из СССР для принудительного труда. Страстно ожидавшие освобождения, они были потрясены, когда над ними надругались мужчины, которых они считали товарищами и братьями. «Все это, – заключает генерал Цыганков, – дает богатую почву для роста нездоровых негативных настроений среди освобожденных советских граждан, вызывает недовольство и недоверие перед возвращением на Родину». Но его рекомендации не предлагали усилить дисциплину в Красной Армии. Вместо этого он советовал политуправлению и комсомолу сосредоточиться на «улучшении политической и культурной работы с репатриированными советскими гражданами», чтобы они не возвращались домой с негативными мыслями о Красной Армии.

Случались и редкие минуты чистой радости. Василий Чуркин, который наступал еще от Ленинграда, с тех страшных дней на льду Ладожского озера, и был в составе Первого Белорусского фронта Жукова, записал в дневнике в конце января: «Мы подошли ближе к Берлину, осталось всего 135 км. Сопротивление немцев слабое. В небе только наши самолеты. Миновали концлагерь. Бараки, в которых были заключены наши женщины, обнесены колючей проволокой в несколько рядов. Огромная толпа женщин-заключенных прорвалась через огромные ворота. Они бежали к нам, крича и плача. Они не могли поверить, что это случилось, они ничего не знали до последней минуты. Зрелище было поразительное. Но больше всего меня тронул солдат, нашедший свою сестру. Как она бежала к нему, когда узнала его. Как они обнимали друг друга и плакали у всех на глазах. Это было, как в сказке».

30 января, в двенадцатую годовщину установления власти нацистов и в день последнего радиообращения Гитлера к народу Германии, в Берлине разразилась паника. Танковые колонны Жукова подошли к Одеру, на расстояние чуть более 60 км от Берлина. В ту ночь 89-я гвардейская стрелковая дивизия захватила небольшой плацдарм на левом берегу замерзшей реки, чуть севернее Кюстрина. Рано утром следующего дня войска 5-й ударной армии также переправились и захватили деревню Кинитц. Третий плацдарм был образован к югу от Кюстрина. Отчаяние в Берлине было тем большим, что министерство пропаганды пыталось представить все так, что сражения якобы шли еще вокруг Варшавы. Престиж нацистов оставался более важным для режима, чем любые человеческие страдания, даже страдания собственного народа. За один только январь 1945 г. потери вермахта возросли до 451 742 убитыми, что примерно равнялось числу всех американских потерь за всю Вторую мировую войну.

Разношерстные воинские части были собраны из местных отрядов фольксштурма, какого-то количества кавказских добровольцев (позже арестованных, когда они отказались стрелять по своим), из гитлерюгенда и учебного батальона подростков, которые должны были отправиться в танковую дивизию Feldherrnhalle, окруженную в Будапеште. Охранный полк дивизии Grossdeutschland, который в 1944 г. подавил июльский заговор против фюрера, был направлен на автобусах на Зееловские высоты. Эта линия обрывистых холмов, нависающих над поймой Одера, станет последней линией обороны перед Берлином.

Утром 3 февраля Восьмая воздушная армия США совершила свой самый большой налет на Берлин, в ходе которого было убито 3 тыс. человек. Бомбы попали в рейхсканцелярию и партийную канцелярию Бормана, а штаб-квартира гестапо на Принц-Альбрехтштрассе и здание Народного суда были полностью разрушены. Президент суда Роланд Фрайзер, выкрикивавший оскорбления в адрес июльских заговорщиков, был завален в его подвалах и погиб.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.