Глава 8 Взрыв, страшный, словно гибель мира 6-19 апреля 1453 года
Глава 8
Взрыв, страшный, словно гибель мира
6-19 апреля 1453 года
Чей язык может поведать или рассказать об этих бедствиях и страхах?
Нестор Искандер
Стрельба из пушки.
Потребовался немалый срок, чтобы большие пушки, трясясь, прибыли по грязным дорогам из Эдирне на повозках с цельнолитыми колесами по весенней распутице. Шум разносился далеко вокруг. Быки в упряжках двигались с трудом, оглашая воздух мычанием. Люди кричали. Оси скрипели, издавая протяжный, однообразный звук, подобный зловещему голосу судьбы.
Когда орудия достигли линии фронта, понадобилось немало времени, чтобы выгрузить их с помощью блоков, нужным образом разместить и нацелить каждую пушку. 6 апреля, вероятно, лишь некоторые из легких орудий уже находились на месте. Первые их выстрелы по стенам не дали особого эффекта. Вскоре после начала осады предприняли энергичный, но плохо организованный штурм силами иррегулярной пехоты в районе уязвимого участка стены в долине Лика. Люди Джустиниани сделали вылазку и обратили в бегство непрошеных гостей, «убивая одних и раня других». Порядок в османском лагере восстановили только в результате мощной контратаки, вынудившей обороняющихся укрыться за стенами. Первое поражение, по-видимому, убедило султана, что лучше подождать до того, как развернется артиллерия, чем идти на риск, чреватый ослаблением боевого духа воинов[17].
Тем временем он продолжил вести осадные мероприятия так, как это было принято у османов. Спрятавшиеся в укрытиях за земляными валами саперы начали осторожно вести работы в центральном секторе. Им предстояло прорыть туннель длиной в двести пятьдесят ярдов в сторону стены, позволивший бы затем подорвать ее. Было также приказано попытаться заполнить большой ров в подходящих местах, «принеся камни, фашинник, куски земли и накапливая иной материал такого рода» до того дня, когда начнется запланированный штурм стен, — опасная, даже смертельно опасная работа для воинов. Ров находился в сорока ярдах от стены и прикрывал незащищенный участок, который можно было выровнять, лишь подвергаясь жестокому обстрелу. Повсюду, где можно было как-то закрепиться или продвинуться вперед, требовалось преодолеть яростное сопротивление. Джустиниани изучил особенности местности и принялся оказывать противодействие усилиям осаждающих. Его люди начали устраивать вылазки и засады в темноте — предполагалось, что защитники «вырвутся из городских ворот, стремясь атаковать тех, кто находится за пределами стен. Иногда, когда они будут выпрыгивать из рва, их будут отбрасывать назад. В других случаях они [защитники] захватят в плен турок», которых нужно будет подвергнуть пыткам для получения информации. Отчаянные вылазки из рва оказались эффективными, но осажденные быстро поняли — соотношение потерь для них неприемлемо. Смерть каждого обученного бойца причиняла защитникам серьезный ущерб, и не имело значения, сколько при этом погибало турок, поэтому вскоре было принято решение сражаться преимущественно со стен: «пусть одни стреляют из арбалетов, другие — простыми стрелами [из луков]». Борьбе за ров суждено было стать одним из самых напряженных эпизодов осады.
После 7 апреля, ожидая прибытия тяжелой артиллерии, нетерпеливый султан занялся другими делами. Двигаясь через Фракию, османская армия захватывала по дороге греческие селения, но некоторые отрезанные от внешнего мира крепости до сих пор не были взяты. Таковые Мехмед обходил, предоставив наблюдение за ними специально выделенным отрядам. Вероятно, 8 апреля он выступил со значительными силами и несколькими пушками, рассчитывая захватить крепость Ферапию, стоявшую на холме, откуда открывался вид на Босфор за «Перерезанным горлом». Цитадель сопротивлялась два дня, пока артиллерия не разрушила ее укрепления и не уничтожила большинство ее защитников. Остальные, «когда уже не могли долее держаться, сдались и сказали [Мехмеду], что он может поступить с ними как пожелает. И он посадил на кол сорок человек». Другой подобный замок, в Студионе на Мраморном море, также быстро смели огнем пушек. На сей раз тридцать шесть несчастных выживших защитников посадили на кол за пределами стен.
Спустя несколько дней Балтоглу, адмирал Мехмеда, направился с частью флота к Принцевым островам в Мраморном море, планируя овладеть традиционным убежищем императорской фамилии во времена смут. На самом большом из островов, Принкипо, стояла мощная крепость, где находилось «тридцать тяжеловооруженных воинов и несколько местных жителей». Они отказались капитулировать. Когда стало ясно, что артиллерийского огня недостаточно, чтобы вынудить обороняющихся сдаться, люди Балтоглу собрали огромное количество хвороста у стены и подожгли его. Смола, сера и крепкий ветер сделали огонь настолько сильным, что он охватил башни, а вскоре пылала уже вся крепость. Те, кто не сгорел в пламени, сдались на милость победителей. Воинов убили на месте, мирных жителей продали в рабство.
11 апреля Мехмед вернулся в свой красно-золотой шатер. Теперь артиллерию полностью укомплектовали. Мехмед сгруппировал ее в четырнадцать или пятнадцать батарей и разместил их вдоль стен в ключевых пунктах, которые считал наиболее уязвимыми. Одну из самых больших пушек Урбана, «ужасное орудие», поставили на особой позиции у Влахернской стены близ Золотого Рога, «где не было прикрытия ни в виде рва, ни внешней стены». Другую расположили близ точки, где смыкаются стены под прямым углом, а третью — у Пигийских ворот дальше к югу. Остальные пушки расставили в наиболее важных местах вдоль уязвимой долины Лика. Гигантскую пушку Урбана, нареченную греками «Базиликой» — «царской пушкой», — установили напротив палатки султана, откуда он мог в полной мере убедиться в ее эффективности. Она держала под угрозой ворота Святого Романа — «самые непрочные в Городе». Каждой крупной пушке оказывала поддержку батарея малых, и турки любовно называли их всех «медведицей с детенышами». Орудия стреляли каменными ядрами весом от двухсот до тысячи пятисот фунтов (как в случае с монстром Урбана). По словам некоего наблюдателя, ядро одной из самых больших пушек достигало в «высоту до колена, а у другой — до пояса» соответственно. Другой заявил: что самый крупный след от выстрела, который ему удалось измерить, достигал «одиннадцати его ладоней в окружности». Хотя очевидцы говорили о «бесчисленных орудиях войны», в распоряжении Мехмеда имелось в общей сложности, по-видимому, примерно шестьдесят девять орудий (по меркам того времени — огромная сила). В ряде пунктов в поддержку артиллерии использовались и другие, более старые технические средства для метания камней, такие, как требюше — катапульта, приводившаяся в действие с помощью противовеса. Требюше сыграли чрезвычайно важную роль при взятии мусульманами замков крестоносцев тремя столетиями раньше. Теперь они выглядели орудиями из другой эпохи.
Установка пушек и приведение их в боевую готовность требовали немалого труда. Стволы не были закреплены и не имели надежной опоры. Их просто связывали ремнями, транспортируя на крепких повозках. По прибытии массивный блок и канаты устанавливали вертикально и опускали ствол на наклонную деревянную платформу, сооруженную на защищенном участке передовой турок. Ее прикрывал от вражеского огня деревянный палисад и навесная дверь, поднимавшаяся, когда орудие открывало огонь.
Тыловое обеспечение операции организовали поистине грандиозно. Огромное количество черных каменных ядер изготавливалось на побережье Черного моря и доставлялось на купеческих судах. 12 апреля в Диколон прибыл груз «пушечных ядер, изгородей и бревен и другого снаряжения для их [османов] лагеря». Необходимо было также собрать большое количество селитры, чтобы орудия могли вести огонь достаточно долго. Дорога, которую Мехмед приказал построить своему военачальнику Заганос-паше вокруг оконечности бухты Золотой Рог, должна была, вероятно, облегчить доставку предметов снабжения. Для транспортировки пушек требовались большие деревянные повозки, множество людей и рогатого скота. Литейщики, работавшие с Урбаном в Эдирне, составляли также и расчет его пушек. Они передвигали, устанавливали, заряжали орудия, сделанные собственными руками, и вели из них огонь, а при необходимости чинили их на месте. И хотя монстров Урбана изготовили в ста пятидесяти милях от Константинополя, турки имели достаточно ресурсов для ведения осады, чтобы ремонтировать пушки в лагере и даже делать новые, специально наладив для этого целое производство. К месту осады доставлялось необходимое количество железа, олова и меди; выкапывались угольные ямы, над которыми возводились куполообразные крыши; строились и обмуровывались плавильни. Часть военного лагеря превратилась в огромную полевую мастерскую: оттуда поднимался дым и гром кузнечных молотов разносился по весеннему воздуху.
Подготовка гигантских орудий требовала немалых трудов и времени, чтобы довести все до конца. Порох засыпался в орудийный ствол. Сзади туда вставляли деревянный пыж. Пыж плотно обивали кусками железа или бараньей кожи, чтобы его «ни при каких обстоятельствах не вытолкнуло наружу иначе как взрывом пороха». Затем каменное ядро подтаскивалось к передней части орудия и закладывалось в ствол. Все это было хорошо в теории, но ядра часто не совпадали по размеру со стволом. Прицеливание производилось с помощью «определенных методов и расчетов» — на деле же методом проб и ошибок — и угол наклона пушки соответственно корректировали, подбивая под платформы деревянные клинья. Затем орудия загонялись на позицию с помощью больших деревянных брусьев, а также камней, выполнявших роль амортизаторов, «иначе в результате выстрела и производимой им отдачи пушка сместилась бы со своего места и стреляла мимо цели». Наконец порох засыпали с казенной части, и на этом подготовка оканчивалась. 12 апреля подожгли запалы султанских пушек на четырехмильном участке, и первая в истории массированная бомбардировка началась.
Если бывают особые моменты в истории военного дела, в связи с которыми по-настоящему ощущается страх перед очевидной мощью пороха, то о них можно прочитать именно в рассказах о стрельбе главных орудий весной 1453 года. Фитиль зажег порох…
И когда порох вспыхнул — быстрее, чем можно успеть произнести это — сначала последовал ужасающий рев, земля страшно затряслась под нами и далеко вокруг, и раздался грохот, какого никогда не слышали. Затем с чудовищным шумом и вызывающими трепет вспышками и пламенем, которое осветило и обожгло все вокруг, деревянный пыж вышибло наружу горячим потоком сухого воздуха, и каменное ядро яростно вырвалось наружу. Выброшенное с невероятною силой и мощью, оно ударилось о стену, тотчас затрясшуюся и обрушившуюся. Она рассыпалась на множество кусков, и осколки разлетелись, неся смерть стоявшим рядом.
Когда гигантские каменные ядра ударились о стену в уязвимых местах, эффект оказался сокрушительным: «Иногда обваливался целый участок стены, иногда — половина, иногда — большая или меньшая часть башни, турели или парапета, и нигде стена не оказалась настолько прочной или толстой, чтобы выдержать удар или устоять перед силой или быстротой каменных ядер». Поначалу защитникам показалось, что вся история осад прошла перед их взором. Прикрывавшая Город с суши стена Феодосия, результат двухтысячелетней эволюции фортификационного искусства, чудо инженерного дела, сотворенное человеческим гением и благословленное Богом, начала рушиться везде, где его поражали ядра из хорошо наведенных пушек.
Архиепископ Леонард видел, что случилось с одинарной стеной рядом с дворцом: «Они превратили стену в пыль, и хотя та была очень толстой и прочной, она обвалилась от залпов ужасного устройства».
Ядра из гигантских орудий, уничтожающие стены, могли пролетать целую милю в глубь Города, безжалостно обрушиваясь на дома и церкви, убивая мирных жителей или, точнее, погребая их в садах и полях уменьшившегося Города. Некий очевидец был поражен, когда на его глазах ядро ударило в стену церкви и рассыпало ее, словно пыль. По словам других, земля сотрясалась на две мили вокруг, и даже галеры, стоявшие в безопасности на приколе в гавани Золотой Рог, ощущали на себе силу разрывов, отдававшуюся в их крепких деревянных корпусах. Гром пушек слышался даже в Азии, за пять миль за Босфором. Тем временем требюше, которые стреляли по более крутой траектории, забрасывали камнями крыши домов, стоящих за стеной, а также били по императорскому дворцу.
Психологически артиллерийский обстрел воздействовал на обороняющихся поначалу даже сильнее, чем материальный ущерб. Шум и вибрация, производимые крупными ядрами, облака дыма, сильные удары одних камней о другие пугали видавших виды защитников Города. Мирные жители решили — наступает конец света и грядет воздаяние за грехи. «Звук был такой, — писал османский хронист, — словно загремели трубы Страшного суда». Люди выбегали из домов, били себя в грудь, крестились и восклицали: «Кирие элейсон![18] Что же теперь будет?» Женщины падали в обморок. Люди, заполнившие церкви, «и молитвы и мольбы возносили, плача, и рыдая, и возглашая: «Господи, Господи! Мы… далеко от тебя отступили. Все, что навел Ты на нас и на Град Твой святой, праведным и истинным судом Твоим сотворил Ты за грехи наши». При мерцающем свете перед наиболее почитаемыми иконами их уста шептали ту же самую бесконечную молитву: «Не предай же нас навеки врагам Твоим, и не разори достояния Твоего, и не лиши нас милости Твоей, и пощади нас в час этот».
Константин немало делал для поддержания морального духа защитников Города как в практическом, так и в религиозном отношении. Он ежечасно появлялся на стенах, укрепляя дух командиров и солдат. Церковные колокола звонили непрерывно, и император убеждал «всех людей не терять надежды, не ослаблять сопротивления врагу, но уповать на Господа Вседержителя».
Обороняющиеся по-разному старались ослабить ущерб от артиллерийского обстрела. Раствор мела и кирпича выливали на внешнюю стену как средство, повышающее ее прочность. В других местах для защиты от ядер использовались кипы шерсти, прикрепленные к деревянным брускам, крупным кускам кожи и дорогим гобеленам. Все это вывешивалось на стенах. Но такие меры мало помогали против сокрушительной силы артиллерийского огня. Обороняющиеся сделали все возможное, пытаясь вывести из строя гигантские орудия турок, стреляя по ним из собственных немногочисленных пушек. Но они испытывали недостаток в селитре, да и пушки турок прикрывались палисадом. Хуже всего было то, что стены и башни оказались совершенно непригодными в качестве платформ для пушек. Они не имели достаточной ширины и не могли дать место орудиям, когда те откатывались после стрельбы мощными зарядами. Им также не хватало прочности, чтобы выдерживать вибрацию, «от которой дрожали стены, в результате чего [укрепления] терпели больший ущерб, чем враг». Самая мощная пушка греков быстро взорвалась. Защитники, придя в ярость, хотели предать смерти пушечного мастера, по их мнению, продавшегося султану. «Но поскольку не нашлось бесспорных доказательств того, что мастер заслуживает такой участи, его отпустили на свободу». Вскоре стало ясно — конструкция стен Феодосия не соответствует требованиям новой эпохи в истории войн.
Греческие хронисты старались передать то, что они видели, или даже найти соответствующие термины для описания пушек. «Не существует старинного названия для этого устройства, — заявляет классически образованный Критовул. — Разве что некоторые говорят об этом как о наносящем сильнейшие удары таране или движителе. Но вообще теперь все называют его аппаратом [apparatus]». Встречаются и другие названия: бомбарды, скевы, гелеполы — «покорители городов», торменты и телеболы. Под воздействием окружающих условий язык изменялся в соответствии с новой устрашающей реальностью — ужасным опытом артиллерийской бомбардировки.
Стратегия Мехмеда, направленная на изматывание противника, в то же время обнаруживала нетерпение султана. Он решил день и ночь разрушать стены артиллерийским огнем и устраивать неожиданные нападения, рассчитывая истощить силы защитников и расширить брешь накануне решающего приступа. «Обстрел продолжался день и ночь, не было покоя от ударов и взрывов, и камни и ядра беспрерывно били в стены, — рассказывает Мелиссин, — поскольку султан надеялся таким путем облегчить себе овладение Городом (ведь нас было мало против столь многих), доведя нас до истощения и смерти, и он не давал нам возможности отдыхать от атак». Бомбардировка и борьба за ров продолжались с неослабевающим напряжением с 12 по 18 апреля.
Конечно, первоначально обстрел произвел психологический эффект, но управление гигантской пушкой было нелегким делом. Чтобы зарядить и навести ее, требовалось столько труда, что «Базилика» могла стрелять лишь семь раз в день, причем предварительный залп производился перед рассветом — он предупреждал о начале дневной бомбардировки. Иногда орудия вели себя непредсказуемо и капризно, а то и представляли опасность для обслуги. Под весенним дождем их трудно было установить на позиции, ибо они откатывались, грохоча, словно атакующий носорог, а посему часто соскальзывали из своих люлек в грязь. Опасность быть задавленными для артиллеристов еще усиливалась риском быть разорванными на куски осколками пушечного ствола, в случае если тот расколется на части. Очень скоро «Базилика» потребовала от Урбана новых забот. Сильное нагревание от разрывов начало расширять трещинки в некачественном металле — очевидно, отливка орудия такого размера оказалось делом чрезвычайно трудным. Греческий хронист Дука, живо интересовавшийся техническими вопросами, вспоминал: для решения проблемы в ствол пушки заливали горячее масло сразу после того, как вылетело ядро, чтобы попытаться предотвратить проникновение туда холодного воздуха и расширение трещин.
Однако опасность того, что ствол расколется, как стекло, продолжала беспокоить Урбана, и возмездие, согласно легенде, вскоре настигло наемника-христианина. Пристальный осмотр показал: трещины были действительно серьезными. Урбан захотел убрать пушку в тыл и переплавить ее. Мехмед же, постоянно бывший рядом, чтобы видеть, как действуют его мощные орудия и с нетерпением ожидавший успеха, приказал продолжить огонь. Взвесив, что опаснее — неисправность пушки или гнев султана, — Урбан перезарядил ее и попросил Мехмеда отойти подальше. При вспышке порохового заряда «Базилика» «треснула сразу же после выстрела и раскололась на множество кусков, убив и ранив стоявших рядом» — в том числе и самого Урбана. Есть, однако, надежные свидетельства в пользу того, что Урбан, чья смерть являлась столь желанной для христианских хронистов, расстался с жизнью иначе. Очевидно одно: его гигантское орудие рано прекратило участвовать в осаде. Его быстро укрепили железными обручами и опять пустили в дело, но оно вновь раскололось, еще больше разъярив Мехмеда. Огромную пушку изготовили с нарушением допустимых в тогдашней металлургии отклонений. Она обеспечивала скорее психологический эффект. Ее придали группе менее крупных, но все равно достаточно внушительных орудий для нанесения ущерба неприятелю.
Необходимость скорейшего взятия Города стала для Мехмеда еще более очевидной после прибытия посольства от Яноша Хуньяди из Венгрии. Целью политики Мехмеда было разделить противников. Он подписал трехлетний мир с Хуньяди, в то время регентом Венгрии, рассчитывая избежать во время попыток овладеть Константинополем удара с Запада. Посольство Хуньяди прибыло к османскому двору, дабы объявить: поскольку их повелитель слагает с себя регентство и передает власть находившемуся прежде под его опекой королю Владиславу, он более не связан договором, поэтому желает возвратить грамоту с соглашением о перемирии и получить обратно свой экземпляр. Коварный венгр задумал такой ход, дабы пригрозить туркам помешать им осуществить их планы. Вероятно, вдохновителями подобных замыслов являлись агенты Ватикана. Возник призрак венгерской армии, переправляющейся через Дунай для снятия осады с Константинополя. Поэтому весь лагерь объяло чувство неуверенности. Вместе с тем новости укрепили волю оборонявшихся.
К несчастью, визит посольства Венгрии дал повод для необоснованных слухов о том, будто члены делегации оказали серьезную помощь делу турок. Один из послов с интересом наблюдал в лагере за тем, как ведет огонь гигантская пушка. Когда он увидел, что после выстрела в определенное место артиллеристы стали готовить орудие к новому залпу в ту же точку, профессиональный интерес взял в нем верх, и венгр стал открыто смеяться над наивностью турок. Он посоветовал им навести теперь пушку «на тридцать — тридцать шесть футов в сторону от первого выстрела, но на той же самой высоте», а когда будут стрелять третий раз, пусть целятся так, «чтобы попадания образовали треугольник. Тогда вы увидите, как данная часть стены развалится». В результате применения такой методики стены начали разрушаться гораздо быстрее. Через короткое время «медведь и детеныши» стали действовать как слаженная команда. Меньшие орудия должны были обеспечивать два нижних попадания, а затем одна из больших пушек Урбана наносила удар по вершине треугольника ослабленного теперь участка стены: «Заряд действовал с такой дьявольской силой и непреодолимой мощью, что причиняемый им ущерб оказывался невосполним». Хронисты дают причудливое объяснение столь полезному для османов совету: сербский предсказатель объявил — несчастья христиан не прекратятся, пока Константинополь не попадет под власть турок. В истории венгерского посольства слились воедино предрассудки христиан: уверенность в том, что османы могут добиваться успеха лишь благодаря более сведущим в технике европейцам, что причина падения Константинополя — закат христианства, и, наконец, вера в религиозное пророчество.
Несмотря на трудности, связанные с наведением орудий и их низкой скорострельностью, бомбардировка непрерывно продолжалась начиная с 12 апреля шесть дней подряд. Теперь наиболее мощный огонь сосредоточился на долине Лика и воротах Романа. По Городу производилось примерно сто двадцать выстрелов в день. Стена начала неуклонно разрушаться. В течение недели превратились в обломки участок внешней стены, а также две башни и турель внутренней стены за ней. Однако после того страха, который поначалу нагнала бомбардировка, защитники вновь собрались с духом: «Познав мощь султанских орудий, наши воины привыкли к ним и не выказывали более ни страха, ни трусости». Джустиниани непрерывно занимался восстановительными работами и вскоре придумал эффективный в данном случае способ поправить дело после разрушения внешней стены. Временной заменой явилась конструкция из кольев. На эту опору защитники стали класть любой материал, какой только попадался под руку. Камни, дерево, хворост, кусты, комья земли — все бросалось в пролом. Куски кожи и шкуры натягивались поверх внешнего деревянного частокола в качестве защиты от зажженных стрел. Когда новая оборонительная насыпь достигла достаточной высоты, сверху положили бочки с землей на одинаковом расстоянии друг от друга. Они обеспечили позиции «зубцов», прикрывавших защитников от стрел и ядер, которыми турки осыпали укрепления. Все эти усилия потребовали огромных трудов. После наступления темноты мужчины и женщины со всего Города работали ночь напролет, таская дерево, камни и землю, чтобы восстановить укрепления там, где они пострадали днем. Непрерывный ночной труд забирал немало сил у измученного населения, но земляные работы приносили свои плоды, обеспечив неожиданно эффективное решение проблемы ликвидации последствий разрушительного действия ядер. Подобно камням, брошенным в грязь, ядра теряли ударную силу и тем нейтрализовывались: они «зарывались в мягкую и податливую землю и не могли сделать пролом в твердом и неподатливом материале».
Тем временем продолжалась упорная борьба за ров. Днем османские войска пытались наполнить его разным подручным материалом: они тащили землю, дерево, булыжники, и даже, как утверждают источники, свои собственные палатки на нейтральную полосу под прикрытием огня и бросали в траншею. Ночью защитники устраивали вылазки из калиток, стремясь вновь очистить ров и восстановить его прежнюю глубину. Стычки по всей линии стен становились ожесточенными, доходило до рукопашной. Иногда атакующие использовали сети, пытаясь вытащить столь необходимые ядра, скатившиеся в ров. Остальные солдаты продвигались вперед, «прощупывая» уязвимые участки стены и не давая отдыха измученным защитникам Города. Имея при себе палки с крюками на конце, они пытались зацепить лежавшие наверху наполненные землей бочки.
В ближнем бою перевес обычно имели обороняющиеся, ибо они были лучше вооружены и защищены, но даже на очевидцев из числа греков и итальянцев произвела впечатление храбрость неприятеля под огнем. «Турки отважно сражались в рукопашной схватке, — вспоминал Леонард, — поэтому все они погибли». Их осыпали со стен градом пуль и стрел из больших луков, арбалетов и аркебуз. Бойня была ужасной. Сочтя свои пушки бесполезными для стрельбы тяжелыми ядрами, защитники Города стали использовать их как большие дробовики. Пушка могла вместить пять или десять свинцовых ядер размером с грецкий орех. Выстрел такими зарядами в упор давал устрашающий эффект: они обладали «огромной пробивной и проникающей силой, так что если они попадали в воина, облаченного в доспехи, его щит и тело оказывались пронзенными насквозь, затем та же участь постигала того, кто стоял в следующем ряду, и того, кто шел за ним — до тех пор, пока сила пороха не иссякала. Одним выстрелом могли быть убиты на месте два или три человека».
Османы понесли ужасающие потери от убийственного огня, а когда они захотели забрать своих убитых, обороняющиеся вновь подвергли их обстрелу. Венецианского хирурга Николо Барбаро поразило увиденное:
И когда один или двое из них были убиты, тотчас же явились другие и унесли павших, взвалив их себе на плечи, словно свиней, не беспокоясь о том, насколько близко от городской стены они находятся. Но наши люди, находившиеся на валу, стали стрелять в них из ружей и арбалетов, целясь в турка, несшего убитого товарища, и оба они пали на землю мертвыми, и затем пришли другие турки и понесли их прочь, нимало не боясь смерти, но предпочитая скорее потерять десять человек убитыми, чем претерпеть поношение за то, что оставили тело хотя бы одного турка перед городской стеной.
Несмотря на все усилия обороняющихся, безжалостная бомбардировка обеспечила достаточное прикрытие для участке рва в долине Лика для его заполнения. 18 апреля Мехмед решил: ущерб, причиненный стене, настолько велик, а обороняющиеся измотаны так сильно, что теперь можно нанести по Городу мощный удар. То был прекрасный весенний день; когда наступил вечер, в османском лагере, как обычно, словно не существовало никакой войны, зазвучал призыв к молитве, а православные внутри стен отправились в церкви, чтобы отстоять ночную службу, зажечь свечи и помолиться Богородице. Через два часа после заката при мягком свете весенней луны Мехмед приказал наступать крупному отряду своих ударных сил. Под глухой ритмичный стук барабанов, обтянутых верблюжьей кожей, пронзительные звуки дудок и громыхание кимвалов (все средства психологической войны из арсенала османов), чей эффект усиливался благодаря вспышкам, крикам и возгласам, Мехмед начал выдвигать вперед «тяжелую пехоту, лучников, дротометателей и всю пешую гвардию». Он бросил их на штурм уязвимого участка укреплений в долине Лика, где развалилась часть стены. Защитников Города охватила паника, когда они услышали уже знакомый им страшный шум — османы двинулись на приступ. «Я не могу описать те вопли, с которыми они полезли на стены», — с дрожью вспоминал позднее Барбаро.
Константин сильно встревожился. Император опасался общего штурма по всей линии стен и знал — его войска к этому не подготовлены. Он приказал звонить в колокола церквей. Испуганные люди побежали по улицам, солдаты пробирались на свои места. Невзирая на мощный обстрел из ружей, пушек и луков, турки стали преодолевать ров. Смертоносные залпы не давали возможности стоять на импровизированных земляных укреплениях, так что янычары могли добраться до стен с лестницами и таранами. Они старались сорвать прикрывавшие защитников зубцы и затем обрушить на обороняющихся лавину огня. Одновременно делались попытки поджечь деревянный частокол, но они оказались неудачными, а недостаточная ширина проломов в стене и болотистый характер местности препятствовали продвижению атакующих. В темноте разверзлась преисподняя, звуки, по словам Нестора Искандера, слились в сплошной гул:
От грохота пушек и пищалей, и звона колокольного, и воплей и криков с обеих сторон, и треска доспехов — словно молния, блистало оружие сражавшихся, — а также от плача и рыдания горожан, и женщин, и детей казалось, будто небо смешалось с землею, и оба они содрогаются, и не слышно было, что один человек говорит другому: слились вопли, и крики, и плач, и рыдания людей, и грохот пищалей, и звон колокольный в единый гул, словно гром великий. И тогда от множества огней и пальбы пушечной и пищальной с обеих сторон клубы дыма густого покрыли Город и все войско так, что не видели сражающиеся, кто с кем бьется.
Поскольку воины рубили и кололи друг друга на узком пространстве при свете луны, преимущество оставалось на стороне оборонявшихся, имели лучшее вооружение и сражавшиеся под командованием храброго Джустиниани. Постепенно натиск атакующих ослабел: «они истощили свои силы в бою на стенах, и их изрубили в куски»[19]. Через четыре часа на укреплениях неожиданно наступила тишина, прерываемая лишь стонами умиравших во рву. Турки возвратились в лагерь, «забыв даже об убитых своих», а защитники после шести дней непрерывных боев «попадали от усталости, словно мертвые».
При холодном свете утра Константин и его свита отправились посмотреть на результаты побоища. Все рвы были «завалены трупами, а иные [лежали] в воде и по берегам». Осадные машины стояли брошенные у стен, и в утреннем воздухе догорали пожары. Константин не смог добудиться ни воинов, ни измученных горожан, дабы предать погребению павших христиан, и эту работу пришлось поручить монахам. Как всегда, число жертв в источниках сильно разнится; Нестор Искандер приводит цифру восемнадцать тысяч убитых турок, Барбаро пишет о двухстах, что более правдоподобно[20]. Константин приказал не мешать неприятелям собирать тела своих убитых, но осадные машины велел поджечь. Затем он проследовал в храм Святой Софии с представителями клира и знати «воздать благодарение всесильному Богу и Пречистой Богоматери, ибо надеялись все, что отступит безбожный [Мехмед], увидев, сколько воинов его перебито». То был момент передышки для Города. Ответом Мехмеда стало усиление бомбардировки Константинополя.