Глава 11 Ужасные машины 28 апреля — 25 мая 1453 года

Глава 11

Ужасные машины

28 апреля — 25 мая 1453 года

Для ведения осады нужны машины: различные виды «черепах»… деревянные башни, которые можно перенести с места на место… лестницы разных видов… различные инструменты для того, чтобы прорыть стены разных видов… машины, дабы забираться на стены без помощи лестниц.

Руководство по ведению осады (X в.)

Осадная башня атакует замок.

Увы, о всеблагой Отец, какая страшная катастрофа! О, почему ярость Нептуна в один миг отправила их на дно!» Взаимные обвинения после неудачной ночной атаки, причем весьма резкие, зазвучали немедленно. В этой катастрофе венецианцы потеряли от восьмидесяти до девяноста своих близких товарищей, и виновники, как они считали, были им известны: «Предательство совершили генуэзцы из Перы, восставшие на веру христианскую, — заявлял Николо Барбаро, — дабы выказать свое дружественное отношение к турецкому султану». Венецианцы утверждали — кто-то из Галаты отправился в лагерь султана и сообщил о плане. Они называли имена: или самого подеста, отправившего своих людей к султану, или человека по имени Фаузо. Генуэзцы обвиняли в поражении венецианцев: Коко был «столь жаден до почестей и славы», что проигнорировал инструкции, и в результате экспедиция потерпела неудачу. Более того, они упрекали венецианских моряков, будто те тайно нагружают свои корабли и готовятся к бегству из Города.

Разразился грандиозный скандал: «каждая из сторон обвиняла другую в намерении бежать». На поверхность всплыла вражда между итальянцами, уходившая корнями в глубокое прошлое. Венецианцы вновь разгрузили корабли по приказу императора и предложили генуэзцам тоже «отнести рули и паруса в Константинополь в безопасное место». Генуэзцы отвечали, что у них нет намерения покидать Город: дескать, в отличие от пришельцев из Венеции у них в Галате есть жены, семьи и имущество, «и они намерены защищать их до последней капли крови» — и отказались передать «свой славный город, украшение Генуи, во власть» венецианцев. Весьма двусмысленный характер позиции генуэзцев, живущих в Галате, давал и осажденным, и осаждающим повод для обвинения в обмане и предательстве. Они торговали с теми и с другими, однако их симпатии, естественно, были на стороне братьев-христиан, и они скомпрометировали свой внешний нейтралитет, позволив прикрепить цепь к своим стенам.

Вероятно, Константину пришлось самому вмешаться в ссору между подозрительными итальянцами, однако Золотой Рог оставался зоной, вызывавшей неослабное напряжение. Моряки-христиане, боявшиеся ночных нападений, а также быть взятыми в клещи двумя частями османского флота (одна находилась внутри бухты, близ Долины источников, другая — за ее пределами, у Диколона), не могли вздохнуть спокойно. День и ночь они пребывали в состоянии боевой готовности, напрягая слух и ожидая приближения брандера. У Долины источников заряженные османские пушки оставались направлены на предполагаемый сектор атаки, однако турецкие корабли не двигались. Потеряв Коко, венецианцы провели реорганизацию. На его галеру назначили другого капитана — Дольфина Дольфина. Высказывались также новые соображения о том, как уничтожить османские корабли в бухте. Очевидно, после неудачи 28 апреля атаковать с судов сочли слишком рискованным делом, и было принято решение использовать долгосрочные средства, дабы доставить противнику неудобства.

3 мая обороняющиеся поместили две довольно большие пушки близ водяных ворот, выходивших к Золотому Рогу прямо напротив османского флота, на расстоянии примерно семисот ярдов от него, и стали стрелять по кораблям. Многообещающее начало: несколько фуст затонуло, и «многие из их людей были убиты в результате нашего обстрела», как писал Барбаро. Однако османы быстро приняли ответные меры. Они отвели корабли за пределы досягаемости, а затем дали ответный залп из трех больших пушек, «причинив [врагу] значительный ущерб». Десять суток подряд две батареи день и ночь стреляли через пролив, однако ни те ни другие не могли подбить вражеское орудие, «поскольку наши пушки находились за стенами, а их были защищены прочной насыпью, притом что обстрел велся на расстоянии полумили». Таким образом, в ходе противостояния возникла патовая ситуация. Напряженность в бухте продолжала сохраняться, и 5 мая Мехмед нанес артиллерийский удар по собственной инициативе.

Некоторое время он непрерывно раздумывал над тем, как бомбардировать корабли у заграждения, учитывая, что стены Галаты будут находиться в секторе обстрела. Мехмед решил — необходимо создать пушку с более изогнутой траекторией полета ядра, способную стрелять из-за генуэзского поселения. Он приказал своим пушкарям создать примитивную мортиру, «которая могла бы посылать снаряды очень высоко, так что когда камень упадет, он поразит судно прямо посредине и потопит его». В должный срок мастера отлили новую пушку. Ее поместили на холме за Галатой, и обстрел начался. Траектория усложнялась за счет того, что стены городка находились в секторе обстрела, но это, несомненно, было выгодно Мехмеду: таким образом он получал возможность оказывать психологическое давление на генуэзцев, вызывавших у него подозрения. Когда первые выстрелы из мортиры прогремели над крышами, жители города, несомненно, ощутили, как османская петля все туже стягивает их анклав. Но вот «с вершины холма прогрохотал» третий выстрел за день. Ядро поразило не вражеское судно, а палубу нейтрального генуэзского купеческого корабля водоизмещением «в триста бочек, нагруженного шелком, воском и другими товарами стоимостью двенадцать тысяч дукатов. Он немедленно пошел ко дну, так что ни верхушку мачты, ни корпуса было уже не видать, и немало людей, находившихся на нем, утонуло». Тут же все суда, охранявшие заграждение, двинулись под защиту стен Галаты. Обстрел продолжался. Дальность его понемногу уменьшалась, и ядра начали поражать стены и дома самого городка. Люди на галерах и кораблях гибли от ударов каменных снарядов. «Некоторые выстрелы убивали по четыре человека», однако стены служили надежной защитой для кораблей, и ни одно судно больше не затонуло. Генуэзцы впервые очутились непосредственно под огнем, и хотя погибла только одна жительница города — «женщина безупречной репутации, стоявшая посреди группы из тридцати человек», декларация о намерениях османов прозвучала недвусмысленно.

Выразить недовольство этим нападением из городка в лагерь султана отправилась депутация. Визирь и бровью не повел. Он заявил, что турки полагали, будто корабль принадлежит врагу, и вежливо заверил: «все, что следует, будет выплачено», когда Город наконец падет. «Сие враждебное действие — вот истинная плата турок за дружбу, явленную им генуэзцами», — саркастически высказался Дука, намекая на информацию, благодаря которой атака Коко была сведена на нет. Тем временем каменные ядра по-прежнему проносились по изогнутой траектории над Золотым Рогом. К 14 мая, согласно сведениям Барбаро, османы произвели выстрелы «двумя сотнями и двенадцатью каменными ядрами; каждое из них весило самое меньшее двести фунтов». Флот христиан невозможно было использовать — его в буквальном смысле приперли к стене. Задолго до наступления этого дня стало ясно — христиане потеряли возможность эффективно контролировать Золотой Рог, а насущная нужда в людях и материалах на стенах, ограждавших Город с суши, еще более усиливала разногласия между моряками. Теперь, когда напряжение уменьшилось, Мехмед приказал построить понтонный мост через бухту выше Города, неподалеку от стен, намереваясь сократить линии сообщения и получить возможность перемещать людей и орудия, как ему будет угодно.

* * *

Мехмед также усилил нажим и со стороны стен, ограждавших Город с суши. Он начал использовать тактику изматывания и все увеличивавшегося психологического давления. Теперь, когда защитникам пришлось еще больше растянуть свои силы, он решил изнурить их, ведя непрерывный обстрел из пушек. В конце апреля он передвинул некоторые из больших орудий к центральному участку стены близ ворот Святого Романа, «ибо в том месте стена городская была и ниже и обветшала», хотя по-прежнему яростно атаковалась одиночная стена в районе дворца. Пушки стреляли день и ночь. То и дело через нерегулярные промежутки времени организовывались небольшие стычки, дабы проверить, насколько ослабела защита. Иногда обстрел прекращался на несколько дней, чтобы усыпить внимание обороняющихся и вызвать у них обманчивое ощущение безопасности.

Ближе к концу апреля мощный обстрел уничтожил верхнюю часть стены высотой около тридцати футов. Однажды после наступления темноты люди Джустиниани в очередной раз принялись за работу, заделывая брешь земляной насыпью. На следующее утро пушки возобновили атаку. Однако к полудню пороховая камера одной из них треснула (вероятно, причиной послужила трещина в стволе, хотя русский хронист Нестор Искандер заявляет — орудие разрушил выстрел из пушки защитников Города). Мехмед пришел в ярость и тут же отдал приказ идти на приступ. Начавшееся нападение застало защитников врасплох. Завязалась отчаянная схватка. В Городе зазвонили колокола, и люди кинулись на бастионы. «От стука оружия и сверкания его казалось, будто весь Город содрогается до основания». Атакующие османские войска были сброшены вниз; их затоптали те, кто следовал за ними, в неистовстве спеша достичь стен. Отвратительное зрелище, по словам Нестора Искандера: «И наполнились рвы доверху трупами человеческими, так что через них карабкались турки, как по ступеням, и сражались, мертвецы же были для них как бы мост и лестница к стенам городским». В конце концов атаку с громадным трудом удалось отразить, хотя продолжалась она до наступления ночи. Трупы грудами лежали в канавах, «наполнившихся кровью». Обессиленные солдаты и горожане отправились спать, оставив раненых стонать за стенами. На следующий день монахи вновь взялись за свой скорбный труд: они хоронили погибших христиан и подсчитывали число павших врагов. Константина, переутомленного изнурительной борьбой, конечно же, удручали серьезные потери.

Действительно, усталость, голод и отчаяние начали оказывать пагубное действие на защитников Города. К началу мая поставки стали стремительно сокращаться. Теперь торговать с генуэзцами в Галате сделалось труднее, а отправляться в Золотой Рог на рыбную ловлю — опаснее. Во время затишья солдаты на стенах начали покидать свои посты в поисках пропитания для своих семей. Османы узнали об этом и стали предпринимать неожиданные набеги. Крючьями на палках они стаскивали с бастионов бочки, наполненные землей; случалось, что турки открыто приближались к стенам и доставали сетями пушечные ядра. Вновь зазвучали взаимные обвинения. Генуэзский архиепископ Леонард упрекнул греков, покидавших свои посты, в трусости. Те отвечали: «Что нам до обороны, если наши семьи пребывают в нужде?» Другие, полагал он, «были объяты ненавистью к латинянам». Раздавались обвинения в сокрытии продовольствия, трусости, спекуляции и обструкциях. Национальность, язык и вера дали поводы для разногласий. Джустиниани и Нотарас ссорились из-за людских резервов и материалов, необходимых для ведения войны. Леонард порицал поведение «иных людей, которые — о кровопийцы! — прятали запасы пищи или поднимали цену на нее». В тяжелых условиях осады хрупкий союз между христианами начал распадаться. Леонард проклинал Константина за неспособность контролировать ситуацию: «Императору не хватает строгости, и те, кто не подчинится ему, не будут наказаны ни словом, ни мечом». Вести о размолвках, вероятно, просачивались за крепостные стены и доходили до Мехмеда. «Начался раздор между силами, оборонявшими город», — писал о тех днях османский хронист Турсун-бей.

Стремясь сделать так, чтобы люди не пренебрегали охраной стен, отправляясь на поиски пищи, Константин приказал ежевечерне выдавать продовольствие семьям солдат. Положение было столь серьезным, что, посоветовавшись с министрами, император начал реквизировать церковную утварь, дабы переплавить ее в монеты и платить солдатам, а те смогли купить любую имевшуюся в наличии пищу. Ход, пожалуй, сомнительный, вряд ли снискавший ему симпатии благочестивых сторонников православия, воспринимавших страдания, которые выпали на долю горожан, как следствие грехов и заблуждений.

Дискуссии между командующими продолжались. Присутствие неприятельского флота в бухте Золотой Рог весьма затрудняло ведение обороны. Защитникам пришлось провести соответствующую перегруппировку войск. Наблюдатели не сводили с моря глаз буквально двадцать четыре часа в сутки, однако ничто не двигалось на западном горизонте. Вероятно, 3 мая был созван большой совет, включавший командующих, высших чиновников и иерархов, для обсуждения ситуации. Орудия все так же били по стенам, боевой дух слабел. Все понимали — приближается решающая атака. В атмосфере [дурных] предчувствий участники собрания попытались убедить Константина покинуть Город и отправиться на Пелопоннес, где он смог бы провести перегруппировку, собрать свежие силы и нанести новый удар. Джустиниани предложил свои галеры для бегства императора.

Хронисты приводят эмоциональное описание того, как ответил Константин. Он «долго молчал, обливаясь слезами, и так им ответил: «Хвалю и ценю совет ваш и знаю, что дан он мне на мое же благо, ибо может все так и случиться. Но как я могу совершить подобное и покинуть священство, и церкви Божии, и империю и всех людей? И что обо мне скажет весь мир, молю нас — ответьте мне? Нет, господа мои, нет, но да умру здесь с вами». И, пав, поклонился, горько плача. Патриарх же и все находившиеся тут люди умолкли и заплакали».

Придя в себя, Константин внес практическое предложение: венецианцы должны сейчас же отправить корабль в восточную Эгеиду на поиски идущего на выручку флота. Двенадцать человек вызвалось исполнить труднейшую задачу — прорвать османскую блокаду. Для осуществления плана подготовили бригантину. Ближе к полуночи в ночь на 3 мая матросы, одетые турками, взошли на борт маленького судна, привязанного к заграждению. Подняв османский флаг, они распустили парус. Судно незаметно проскользнуло между вражескими патрулями и устремилось на восток по Мраморному морю под покровом темноты.

Мехмед продолжал вести обстрел стен, невзирая на технические неполадки с большими пушками. 6 мая он решил, что момент для решающего удара наступил: «он отдал приказ всей своей армии еще раз двинуться маршем на Город и сражаться целый день». Новости, пришедшие из Города, вероятно, убедили его, что дух обороняющихся сломлен; возможно, он также получил предупреждение, что итальянцы понемногу собирают силы для освобождения Города. Мехмед почувствовал — ненадежность центрального участка стены в настоящий момент может сыграть в происходящем решающую роль и решил предпринять еще одну мощную атаку.

Большие орудия начали стрельбу 6 мая. Их поддержали пушки меньшего размера (подобный способ используется и в наши дни). Все это сопровождалось «криками и стуком кастаньет, дабы напугать население Города». Вскоре обрушился еще один кусок стены. Защитники дождались ночи, чтобы провести ремонт, но на этот раз одна из пушек не прекратила стрелять и в темноте. Починить брешь оказалось невозможно. На следующее утро орудие, находившееся недалеко от подножия стены, продолжило усиленную стрельбу и вновь уничтожило значительный ее участок. Османы не прекращали огня весь день. Примерно в семь часов вечера начался мощный штурм: нападающие ринулись в брешь, как всегда, производя ужасный шум. Вдали, в гавани, христиане услышали дикие крики и схватились за оружие, опасаясь атаки османского флота. Тысячи воинов пересекли ров и бросились к пролому. Однако численное превосходство не сыграло на руку атакующим в условиях ограниченного пространства. Нападающие опрокидывали друг друга, изо всех сил стараясь проложить путь в Город. Джустиниани устремился навстречу незваным гостям, и в проломе завязался отчаянный рукопашный бой.

Во время первой волны атаки штурм возглавил янычар по имени Мурад. Он устремился к Джустиниани, желая зарубить его. Генуэзца спасло от смерти только то, что со стены спрыгнул грек и отрубил нападающему ноги топором. Вторую волну возглавил некий Омар Бей, знаменосец Европейской армии. Его встретил значительный отряд греков под командованием офицера по имени Рангави. В суматохе боя, где люди рубили и кромсали друг друга, предводители приготовились сразиться один на один на глазах у своих солдат. Омар «обнажил меч и напал на него [на Рангави], и оба ожесточенно рубились. Ракхавей[23] [Рангави] же, встав на камень и взяв меч обеими руками, ударил противника по плечу и рассек его надвое, ибо имел в руках великую силу». Придя в ярость при виде гибели своего командира, османские войска окружили Рангави и поразили его насмерть. Обе стороны продолжали сражаться за его тело, что напоминало сцену из «Илиады». Греки отчаянно дрались, стремясь заполучить павшего; они выбежали из ворот толпой, «но не смогли [отбить тело], и многие из них пали». Османы изрубили на куски изувеченный труп и оттеснили греческих солдат назад, в Город. Битва свирепствовала три часа, однако защитники успешно держались. Когда бой утих, османы вновь начали стрелять из пушки, не давая защитникам заделать брешь, и предприняли второй диверсионный рейд — они хотели поджечь ворота близ дворца. Их попытка также провалилась. В темноте Джустиниани и измотанные защитники трудились, восстанавливая временные укрепления. Так как по стене велась стрельба, им пришлось построить защитный барьер из земли и древесины немного ближе, чем прежде. Стена держалась — но едва-едва. А в Городе «зарыдали греки и пришли в отчаяние от гибели Ракхавея, ибо был он доблестный и мужественный воин и любим цесарем».

Для защитников Города повторяющиеся циклы — бомбардировка, атака, ремонт — начали сливаться в одно целое. Подобно дневникам участников позиционной войны, отчеты хронистов становятся монотонными: авторы начинают повторяться. «Одиннадцатого мая, — записывает Барбаро. — В тот день ничего не произошло ни на суше, ни на море, за исключением мощного обстрела стен со стороны берега, а более ничего такого, что заслуживает упоминания… тринадцатого мая под стены пришли турки, и завязалась перестрелка, однако ни днем, ни ночью не произошло ничего значительного, за исключением продолжительного обстрела и без того находящихся в плачевном состоянии стен». Нестор Искандер начинает терять нить времени. Нарушается последовательность событий, они сливаются и повторяются. И солдаты, и горожане все сильнее уставали от сражений, от необходимости проводить ремонт, закапывать трупы и подсчитывать убитых врагов. Османы, с их скрупулезным отношением к гигиене в лагере, выносили мертвецов прочь и ежедневно сжигали их, но рвы по-прежнему оставались забитыми гниющими трупами. Тела погибших создавали угрозу заражения запасов воды: «Кровь же, оставшаяся во рвах и потоках, разлагаясь, издавала великий смрад». В Городе все больше людей устремлялись в церкви, надеясь на чудотворную силу икон. Они были поглощены мыслями о грехе и теологическими истолкованиями событий. «И было видно повсюду в Городе, как все мужчины и женщины устремились к Божьим церквам, со слезами славя и благодаря Бога и пречистую Богоматерь». В лагере османов смену дневных часов отмечали призывы к молитве. Среди войск бродили дервиши, приказывавшие верным держаться стойко и помнить о пророчествах Хадиса: «В джихаде против Константинополя треть мусульман потерпит поражение, и Аллах не простит им этого; треть будет убита в бою — они станут святыми мучениками; треть же одержит победу».

Поскольку потери продолжали расти, Константин и его командиры в тревоге искали возможности «закрыть бреши». Однако их лихорадочные попытки объединить усилия всех защитников Города терпели неудачу. Мегадука Лука Нотарас ссорился с Джустиниани, а венецианцы во многом действовали самостоятельно. Единственные резервы живой силы и оружия, не использованные до сих пор, оставались на галерах, и с соответствующей просьбой обратились к венецианской общине. 8 мая собрался венецианский Совет Двенадцати. Он проголосовал за то, чтобы выгрузить оружие, хранившееся на трех венецианских галерах, и передать его людям на стенах, а затем затопить галеры в арсенале. Отчаянная мера, призванная обеспечить самое горячее участие моряков в судьбе Города, однако она вновь спровоцировала чрезвычайно сильную негативную реакцию. Разгрузка вот-вот должна была начаться, но тут команды бросились к трапам, с обнаженными мечами в руках преграждая путь, и заявили: «Посмотрим, кто возьмет груз с этих галер! Мы знаем: как только мы разгрузим галеры и затопим их в арсенале, греки тут же захватят нас силой и станут держать в Городе в качестве рабов, тогда как сейчас мы вольны уплыть или остаться». Опасаясь, что единственное средство к спасению будет уничтожено, капитаны и экипажи опечатали свои корабли и не поддавались ни на какие уговоры. Весь день турки обстреливали стены с неукротимой яростью. В соответствии с неотложными требованиями ситуации совет был вынужден на следующий день встретиться снова и внести коррективы в свои планы. На сей раз капитан двух больших галер Габриэль Тревизано дал согласие разоружить свои суда и присоединиться вместе со своими силами в четыреста человек к защитникам ворот Святого Романа. На то, чтобы склонить людей к сотрудничеству и уговорить их перенести вооружение, ушло четыре дня. Они прибыли 13 мая; задержка едва не оказалась роковой.

Хотя Мехмед сосредоточил огневую мощь на участке близ ворот Святого Романа, несколько пушек продолжали вести обстрел того места у дворца, где стена Феодосия столь неудачно соединялась с одиночной стеной. К 12 мая орудия уничтожили часть внешних укреплений, и Мехмед решил предпринять на этом участке массированную ночную атаку. Ближе к полуночи огромные силы двинулись в пролом. Защитников застигнули врасплох и оттеснили назад со стены силами под командованием Мустафы, знаменосца Анатолийской армии. С других участков стены устремились подкрепления, однако османы продолжали отбрасывать их; они начали карабкаться на стену по штурмовым лестницам. Ужас распространился по узким улицам вокруг дворца. Горожане в панике бросились бежать со стены, и многие «думали в ту ночь, что Город потерян».

В тот момент, согласно Нестору Искандеру, в трех милях от места событий, под портиком Святой Софии, шел военный совет. Участники были настроены мрачно: ситуация сложилась весьма тяжелая. Ряды защитников непрерывно редели день ото дня: «если так и дальше будет — всех нас перебьют и Город возьмут». В подобных обстоятельствах Константин прямо предложил своим командирам: они могут либо сделать вылазку под покровом ночи и попытаться внезапно атаковать османов и нанести им поражение, либо оставаться в бездействии и ожидать неизбежного, надеясь на спасение со стороны венгров или итальянцев. Лука Нотарас требовал держаться до конца, тогда как остальные вновь умоляли Константина покинуть Город. В этот миг пришла весть о том, что «турки уже взошли на стену и одолевают горожан».

Константин поскакал ко дворцу. В темноте навстречу ему от пролома бежали горожане и солдаты. Он напрасно пытался повернуть их вспять. Ситуация ухудшалась с каждой минутой. В Город начала проникать османская кавалерия. Теперь бой шел внутри городских стен. Появление Константина и его охраны сплотило греческих солдат: «цесарь, подоспев, кликнул, ободряя своих». С помощью Джустиниани он отбросил вторгшихся в Город османов назад и расколол их силы надвое. Очутившись в лабиринте узких улиц, турки оказались в ловушке. Загнанные в угол, они предприняли яростную контратаку, желая добраться до императора, однако тот остался невредим. Опьяненный погоней, он гнал часть турок до самого пролома в стене — и поскакал бы за ними и дальше, однако «вельможи из императорской свиты и его германские телохранители остановили его и настояли на том, чтобы он ехал назад». Тех из османских воинов, кому не удалось спастись бегством, перебили на темных улицах. На следующее утро горожане оттащили тела на стены и побросали в канаву, дабы товарищи могли подобрать их. Город устоял, но каждая атака уменьшала шансы защитников на выживание.

Так произошло последнее нападение Мехмеда на участок стены близ дворца. Несмотря на неудачу, он ощутил, что вот-вот добьется успеха. По-видимому, теперь он решил сконцентрировать всю имевшуюся в его распоряжении огневую мощь на наименее защищенном участке городских укреплений — воротах Святого Романа. 14 мая, узнав, что христиане разоружили некоторые из своих галер и отвели большую часть кораблей 13 маленькую гавань позади заграждения, он заключил — его собственные суда в бухте находятся в относительной безопасности. Тогда он убрал орудия с Галатского холма и расставил их вдоль стен, ограждавших Город с суши. Первоначально он расположил их так, чтобы они обстреливали стену близ дворца. Когда это оказалось неэффективным, он вновь переместил их к воротам Святого Романа. Теперь султан в основном сконцентрировал пушки на одном участке, а не рассредоточил их по широкому фронту. Обстрелы стали еще более яростными: «День и ночь эти пушки не прекращали стрельбу по нашим несчастным стенам, так что во многих местах сровняли их с землей, и мы — те, кто находился в Городе — трудились день и ночь, чтобы как следует починить стены там, где они были разрушены, используя для этого бочки, и хворост, и землю, и все прочее, что могло пригодиться». Именно здесь разместились свежие силы, пришедшие с галер под командованием Тревизано: у них имелись «хорошие пушки, хорошие орудия, хорошая артиллерия, а также немало арбалетов и другого вооружения».

В то же время по приказу Мехмеда корабли, защищавшие заграждение, находились под постоянным прессингом. 16 мая, незадолго до полуночи, обороняющиеся увидели, как несколько бригантин отделилось от основных сил османского флота в проливе и на полной скорости устремилось к заграждению. Наблюдавшие за ними моряки предположили, что на них находились рекруты-христиане, бежавшие с османского флота, «и мы, христиане, ожидали их у цепи с великой радостью». Однако, подплыв ближе, суда открыли огонь по оборонявшимся. Тут же, чтобы отогнать их, вперед двинулась одна из итальянских бригантин. Непрошеные гости пустились наутек. Корабли христиан едва не настигли их, но те «поспешно начали грести и ускользнули назад к своему флоту». На следующий день османы вновь предприняли «проверку» заграждения с помощью пяти быстроходных фуст. Дав по ним «более семидесяти выстрелов», защитники прогнали их.

Третью и последнюю атаку заграждения провели перед рассветом 21 мая, на сей раз силами всего флота. Суда быстро подошли на веслах к цепи «под громкие звуки своих [османских] тамбуринов и кастаньет — так они хотели напугать нас». Затем они остановились, оценивая силу противника. Корабли у заграждения находились в боевой готовности. Казалось, вот-вот разразится большое морское сражение, но тут из Города послышался сигнал тревоги, возвестивший начало генерального штурма. При этих звуках все корабли в Золотом Роге устремились на свои места. По-видимому, и командиры османского флота пересмотрели свои намерения. Их суда развернулись и поплыли обратно к Диколону, а «через два часа после восхода солнца с обеих сторон царил полный покой, как будто никакой морской атаки не было и в помине». То была последняя попытка захватить заграждение. По всей вероятности, слишком низкий боевой дух османского флота, в большей мере укомплектованного гребцами-христианами, не позволил им бросить серьезный вызов христианскому флоту. Однако из-за маневров обороняющиеся не могли передохнуть ни минуты.

Мехмед вел зловещие приготовления повсюду. 19 мая турецкие инженеры закончили строительство понтонного моста. Он должен был закачаться на поверхности Золотого Рога, достигая берега непосредственно под городскими стенами, — еще одна гениальная импровизация. В состав конструкции понтона входила тысяча больших бочек (несомненно, полученных от употреблявших вино христиан, жителей Галаты). Их связывали попарно, а сверху устроили настил из досок. Получившаяся дорога была достаточно широка, чтобы по ней могло пройти в ряд пять солдат, и достаточно прочна, чтобы выдержать повозку. Такой мост позволял сократить пути сообщения между двумя флангами армии Мехмеда (прежде они огибали верхушку Рога). Барбаро предполагает, что постройка Мехмедом понтонного моста осуществлялась в ходе подготовки генерального штурма, во время которого ему могла понадобиться быстрая переброска людей, однако мост должен был оказаться на водах Золотого Рога лишь в конце осады: ведь «если бы мост протянулся через Рог до начала решающей атаки, его можно было бы разрушить одним выстрелом из пушки». Все эти приготовления хорошо видели с городских стен. Они порождали у защитников тягостное ощущение: сколь велико число людей и количество материалов, доставленных сюда Мехмедом для ведения осады! Однако куда сильнее христиане испугались, когда их взору предстали конструкции, созданные инженерами: такого они до сих пор не видели.

К середине мая Мехмед сократил силы защитников Города до предела — однако они по-прежнему были не сломлены. Он полностью задействовал возможности армии и флота, предпринимал атаки, обстрел и блокаду, использовав таким образом три ключевых метода ведения осады в Средние века. Оставалась последняя классическая стратегия — до настоящего времени он уделял ей не слишком много внимания — подкоп.

В Сербии — одной из стран в вассальной зависимости от Османской империи — находится Ново-Брдо, наиболее значимый город во внутренних районах Балкан, знаменитый на всю Европу серебряными рудниками. Славянские войска, мобилизованные в ходе кампании, включали в себя группу опытных горняков из этого города — вероятно, саксонцев-иммигрантов. То были «мастера в искусстве прокапывать и срывать до основания горы; для их инструментов мрамор был все равно что воск, а черные горы — то же, что кучи грязи». Еще в начале осады они предприняли попытку сделать подкоп под стену на центральном участке, однако план не реализовался, поскольку почва оказалась неподходящей. В середине мая, когда другие способы себя не оправдали и пошел второй месяц осады, начали новую операцию. На сей раз копали возле одинарной стены близ дворца. Подкоп, хотя и требовавший значительных трудозатрат, являлся одним из наиболее эффективных способов разрушения стен, и мусульманские армии успешно использовали его несколько столетий. К концу XII века преемники Саладина научились захватывать мощные крепости крестоносцев за шесть недель, сочетая обстрел и подкоп.

Примерно в середине мая саксонцы с серебряных рудников начали вести подкоп из-за османских траншей под защитой палисадов и бункеров. Им предстояло одолеть двести пятьдесят ярдов. Изнурительная работа, требовавшая большого умения и исключительно сложная. При свете чадивших факелов минеры прокапывали подземные туннели, по мере продвижения укрепляя их деревянными опорами. Во время прежних осад, предпринятых османами, попытки подкопа стен оказались неудачными. Горожане полагали — это мнение считалось общепризнанным и было воспринято от дедов, — что сделать подкоп ни в коем случае не удастся: земля вблизи стен по большей части представляла собой твердый камень. На исходе ночи 16 мая защитники Города с ужасом обнаружили, что ошибались. Солдаты на бастионах случайно услышали звонкие удары киркомотыг и приглушенные голоса, шедшие из-под земли внутри стены. Очевидно, подкоп проходил под укреплениями и мог позволить нападающим тайно войти в Город. О происходящем немедленно сообщили Нотарасу и Константину. Тут же был созван совет. В Городе начались поиски людей, искусных в горном деле, дабы оказать противодействие новой угрозе. Человек, выбранный для организации обороны против нападения из-под земли, был любопытной персоной: «Иоанн Грант, немец, опытный солдат, искушенный в военном деле», прибыл на помощь осажденным вместе с Джустиниани. На самом деле то был шотландец, которому, вероятно, довелось работать в Германии. Остается лишь гадать, какие пути привели его в Константинополь. Очевидно, он хорошо разбирался в военном деле, ведении осад и строительстве, и на короткое время ему выпала центральная роль в одном из наиболее странных эпизодов в истории осады.

По-видимому, Грант знал свое дело. Месторасположение вражеского подкопа установили по звуку работ. Быстро и незаметно осажденные вырыли собственный подкоп. Они имели преимущество перед противником, поскольку их действия явились для него неожиданностью. Ворвавшись во тьме во вражеский туннель, они подожгли подпоры и обрушили свод на минеров, оставив тех задыхаться во мраке. Опасность, исходящая из подкопа, отняла последний покой у горожан. Были приняты всевозможные предохранительные меры, дабы уследить за подобной деятельностью противника. Несомненно, Грант применял способы, обычные для своего времени. На земле под стенами следовало разместить чаши или ведра с водой на равном расстоянии друг от друга. За ними наблюдали: не покажутся ли на поверхности воды волны, свидетельствующие о подземных вибрациях? Больших навыков требовала задача определить направление подкопа, а затем быстро и втайне пресечь деятельность рабочих. В последующие дни мрачная подземная борьба развивалась своим порядком с использованием присущих ей методов, будучи как бы эхом борьбы за стену и заграждение, шедшей при свете дня. В течение нескольких дней после 16 мая христианские саперы не замечали никаких признаков подземных работ. 21 мая был обнаружен новый подкоп. Он опять-таки проходил под укреплениями и предназначался для проникновения войск в Город. Люди Гранта прервали строительство туннеля, однако им не удалось захватить османов врасплох: враги отступили, сумев перед тем поджечь опоры, так что подкоп обвалился.

Затем началась в игра в кошки-мышки: события развивались во тьме в ужасных условиях. На следующий день, «в час повечерия»[24], защитники обнаружили туннель в Городе близ Калигарийских ворот и помешали работам. Они заживо сожгли рабочих, применив «греческий огонь». Несколько часов спустя вибрации послужили знаком того, что поблизости есть еще один подкоп, но на сей раз прервать деятельность противника оказалось труднее. Однако рудничные стойки обрушились сами собой, и все рабочие погибли.

Саксонские горняки действовали неутомимо. Без подземной борьбы не проходило ни дня. И всякий раз, вспоминал Джакомо Тетальди, «христиане выкапывали свои ходы, и прислушивались, и определяли их [вражеских саперов] местоположение… они душили турок в их туннелях дымом, а порой — отвратительным зловонием. В иных местах они топили их в потоках воды и часто сражались с ними врукопашную».

Пока продолжалось строительство туннелей, инженеры Мехмеда предприняли новое начинание, примечательное и на тот момент не имевшее аналогов во всем мире. На рассвете 19 мая стражи на стене близ ворот Харисия, окликавшие друг друга в преддверии нового дня, оглядели видневшееся вдали море вражеских палаток — и то, что они узрели, ошеломило их. В десяти шагах на краю рва стояла гигантская башня, «возвышавшаяся над стенами барбаканов»: каким-то образом она явилась ночью неизвестно откуда. Обороняющиеся пришли в изумление. Они терялись в догадках, как османам удалось так быстро воздвигнуть это сооружение: его прикатили из расположения вражеских войск, и теперь оно возвышалось над городскими укреплениями. Башню выстроили на каркасе из прочных брусьев, покрытых верблюжьими шкурами и двойным слоем переплетенных прутьев, дабы защитить людей внутри. Нижнюю половину сооружения наполнили землей и засыпали землей снаружи, «так что выстрелы из пушек и пищалей не могли повредить его». Каждый ярус внутри был снабжен лестницами. Их предполагалось использовать для преодоления промежутка между башней и стеной. Кроме того, за ночь множество людей выстроило крытую дорогу, ведущую от башни назад в расположение османских войск, «длиной в полмили… над ней помещалось два слоя брусьев, а поверх — верблюжьи шкуры; по ней они [османы] могли пройти от башни до лагеря, находясь под прикрытием, так что их не могло ранить ни пулями, ни стрелами из арбалетов, ни камнями из маленьких пушек». Вооруженные поди бросились на стены поглядеть на невиданное зрелище. Создание осадной башни было шагом назад, возвращением к военному искусству классической эпохи, хотя архиепископ Леонард счел ее «сооружением, которое не под силу было бы выстроить римлянам». Башню создали специально для того, чтобы заполнить ров перед стеной, затруднявший действия нападающих. Отряды, находившиеся внутри башни, выкапывали землю и бросали ее в находившийся перед ней ров через маленькие отверстия в защитном экране. Они работали целый день. Тем временем с верхних ярусов лучники вели заградительный огонь — «казалось, прямо из заоблачных высей».

Данный проект Мехмед разработал самолично — он осуществлялся в обстановке строжайшей секретности и исключительно быстро выполнялся, подобно транспортировке кораблей. Его психологический эффект оказался очень велик. Изобретательность и возможности, которыми обладала осаждающая армия, должны были поражать защитников, как повторяющийся ночной кошмар. Константин и его командиры поспешили на укрепления, дабы противостоять новой напасти, «и, увидев ее [башню], они были напуганы до полусмерти и долгое время полагали, что из-за этой башни они потеряют Город, потому что она возвышалась над барбаканами». Угроза, создаваемая башней, являлась очевидной. На глазах у них она уничтожала ров, а заградительный огонь, который вели находившиеся на ней лучники, делал затруднительными любые ответные действия. К ночи османы достигли заметных результатов. Они заполнили ров бревнами, сухим хворостом и землей. Осадная башня, подталкиваемая изнутри, продвигалась вперед все ближе к стене. Охваченные паникой защитники решили действовать безотлагательно — следующий день в тени нависающей [над ними] башни мог оказаться роковым. Под покровом тьмы они приготовили за стенами бочки с порохом и скатили их с бастионов напротив башни, запалив фитили. Последовала серия мощных взрывов: «и внезапно загремела земля, словно гром великий, и поднялась вверх с турами и с людьми, как от бури сильной, до самых облаков». Башня затрещала и взорвалась: «и падали с высоты люди и бревна». Оборонявшиеся бросали бочки с горящей смолой на стонавших внизу раненых. Выдвинувшись из-за стен, они перебили всех, кто оставался в живых, и сожгли тела вместе со всем оборудованием для ведения осады, установленным поблизости: «длинными таранами, и лестницами на колесах, и повозками с защитными турелями на них». Мехмед издали наблюдал за очередной неудачей. Охваченный яростью, он приказал своим солдатам отступить. Подобные башни, выдвинутые в других пунктах вдоль стены, также были отведены назад или сожжены защитниками Города. Осадные башни, очевидно, оказались слишком уязвимы для огня, и эксперимент не стали повторять.

Военные действия в туннелях под землей активизировались. 23 мая обороняющиеся обнаружили еще один подкоп и проникли в него. Продвигаясь вниз по узкой шахте при колеблющемся свете факелов, они неожиданно очутились лицом к лицу с врагом. Бросая «греческий огонь», они сломали крышу туннеля и сожгли саперов, однако при этом сумели взять в плен и поднять на поверхность живыми двух офицеров. Греки пытали захваченных людей до тех пор, пока те не выдали всех мест, где еще велись работы, «и когда они признались, им отрубили головы, а тела сбросили со стен с той стороны Города, где находился турецкий лагерь; и когда турки увидели, что их люди сброшены со стен, их охватила ярость и они преисполнились враждебных чувств к грекам и нам, итальянцам».

На следующий день мастера из серебряных рудников изменили тактику. Вместо того чтобы прокладывать путь прямо под стенами, дабы создать проходы, ведущие в Город, они повернули свой туннель в сторону. Достигая стены, он тянулся прямо под ней; этот участок имел в длину десять шагов. Опоры туннеля были деревянными; предполагалось, что в нем будет устроен пожар с целью обрушить часть стены. Работы были обнаружены как раз вовремя; вторжение удалось предотвратить, а пространство под стеной вновь заложили кирпичами. Это вызвало великую тревогу в Городе. 25 мая турки предприняли последнюю попытку повторить операцию. Саперы вновь сумели разместить подпорки под большим участком стены прежде, чем их остановили и отогнали назад. С точки зрения оборонявшихся, то был наиболее опасный изо всех туннелей, когда-либо обнаруженных ими. То, что они отыскали его, знаменовало окончание туннельной войны. Саксонские рудокопы неустанно трудились десять дней: они прокопали четырнадцать туннелей, но Грант уничтожил их все до одного. Мехмед признал: ни подкопы, ни башни не принесли успеха — и продолжал вести артиллерийский обстрел.

К западу от Константинополя, вдали от грохота стрельбы и ночных атак, разыгралась другая драма — маленькая, но имевшая немаловажное значение. В гавани у одного из островов Восточно-Эгейского моря покачивалось стоявшее на якоре парусное судно, — венецианская бригантина, ускользнувшая из [бухты близ] Города. В середине мая она прочесала архипелаг, разыскивая флот, идущий на подмогу. Команда не обнаружила ничего. От проходивших мимо судов не удалось получить никаких добрых вестей. Теперь моряки точно знали, что кораблей нет. (На самом деле венецианские суда находились близ побережья Греции: венецианцы тщательно собирали сведения о намерениях османского флота, тогда как галеры, заказанные папой у республики, до сих пор строились.) Команда в полной мере поняла, в какое положение попала, и на палубе разгорелся жаркий спор о том, что делать дальше. Один из моряков приводил веские аргументы за то, чтобы уплыть прочь от Города и вернуться «в христианские земли», ибо, по его словам, он «точно знал — к этому времени турки возьмут Константинополь». Его товарищ возражал ему и отвечал, что император доверил им выполнить это задание, поэтому завершить его необходимо: «итак, мы желаем вернуться в Константинополь, будь он в руках турок или же христиан. Что бы ни было нам суждено — жизнь или смерть — давайте идти своим путем». В результате голосования моряки решили вернуться, какими бы ни оказались последствия этого шага.

Бригантина примчалась назад в Дарданеллы, подгоняемая южным ветром, вновь замаскировавшись под турецкое судно, и приблизилась к Городу незадолго до рассвета 23 мая. Но сейчас османский флот обмануть не удалось. Моряки патрулировали воды, тщательно осматривая их, поскольку опасались прибытия венецианских галер, и решили, что маленькое парусное судно сопровождает их. Корабли устремились на веслах наперерез, но бригантина опередила их. В заграждении открылся проход, и ее пропустили назад, внутрь. В тот же день команда отправилась сообщить императору, что флот не найден. Константин поблагодарил моряков за их возвращение в Город и «горько заплакал, охваченный скорбью». Окончательное осознание того, что христианский мир так и не отправит корабли, погасило любые надежды на спасение; «и увидев это, Император решил предать себя в руки милосерднейшего Господа нашего Иисуса Христа, и Матери его Мадонны Святой Марии, и святого Константина, покровителя нашего Города, дабы они охранили его [Город]». Шел сорок восьмой день осады.