Глава 12. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 12. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 Определение границ

К 750 году империя мусульман достигла границ, в которых более или менее стабильно держалась в течение трехсот лет. В последующие годы из важных изменений были только завоевания Сицилии и Крита в Средиземноморье. Величина и населенность империи была в целом близка к величине и населенности Римской империи периода расцвета; соперничать с ней мог лишь Китай династии Тан. Халиф из Дамаска управлял примерно половиной территорий, которыми в первые три века нашей эры правил Рим. Сюда входили Сирия, Палестина, Египет, Северная Африка и Иберийский полуостров. Разумеется, римляне правили и во Франции, Британии, Италии, на Балканах и в Турции. а эти страны, хотя и подвергались порой набегам мусульман и даже временной ограниченной оккупации, никогда не попадали под власть арабов. С другой стороны, халифат включал Ирак, Иран, Трансоксанию и Синд — области, лежавшие за пределами Римской империи.

Пределы Римской империи определялись твердыми границами — «лимами». Порой, как в случае с Адриановым валом на севере Британии, это были каменные стены с равномерно расставленными по ним фортами. Во многих других случаях, как, например, в Сирии и Иордании, вместо укрепленных стен была сеть маленьких крепостей и фортов с гарнизонами вдоль края пустыни.

Ранняя мусульманская империя не создавала «лимов» такого рода. Во многих районах границы определялись очень приблизительно, в других просто терялись в пустыне. Только в нескольких областях вдоль анатолийской границы с Византией или там, где мусульманские и христианские форпосты стояли рядом в верховьях реки Эбро, существовали укрепленные границы, разделявшие мусульман с людьми иной веры.

Средиземное море отделяло мусульман от многих потенциальных врагов на западе и на севере. В первые два века после начала завоеваний средиземноморское побережье мусульманского мира было практически недоступно для нападений. Только византийский флот совершал редкие рейды в порты Леванта и Египта, но и византийцы могли устроить поджог и ограбить, но не способны были удержаться надолго.

Северная граница Аль-Андалуса, мусульманской Испании, лежала на востоке по подножию Пиренеев, а на западе — по Кантабрийским горам, почти точно следуя тысячеметровой горизонтали. Мусульман защищал ряд небольших укрепленных городов — Уэска, Сарагоса, Тудела, Калатаюд, Мадрид, Талавера — часто еще со стенами римской постройки. В Португалии и на западе Испании, по-видимому, образовалась широкая полоса ничейной земли между северными форпостами ислама и маленькими христианскими королевствами, укрывшимися в Кантабрийских горах и, дальше на восток, в долине Эбро. Христиан и мусульман разделяло лишь несколько километров.

В Северной Африке от Марокко на западе до Египта на востоке граница мусульманского государства проходила по северному краю пустыни Сахара. Пустыня определяла границу и в Египте. В долине Нила власть мусульман кончалась за Асуаном. Дипломатия обеспечила узкую и легко обороняемую границу с нубийцами. Вокруг Аравии и в Иране, вдоль Персидского залива и Индийского океана границей служил берег моря, и, несмотря на редкие всплески пиратства, мусульмане никогда не ощущали угрозы с этой стороны.

В Синде положение было сложнее. Власть мусульман заканчивалась к северу от Мултана, но граница, кажется, была сравнительно мирной: во всяком случае, неизвестны крупные оборонительные сооружения или гарнизоны, защищавшие мусульманские земли. ГЬраздо более сложным, как и теперь, было положение с Афганистаном. Мусульмане удерживали позиции во многих местах в низинах к северу и югу от Гиндукуша. Буст, Герат, Балх были более или менее пограничными городами, однако непокоренные горцы были скорее досадной помехой, чем серьезным вызовом власти мусульман.

В Трансоксании граница определялась не столько линиями на карте, сколько сферами влияния: мусульмане удерживали города и оседлые земли, а в пустынях кочевали тюрки. Во многих местах мусульмане учредили «рибаты» — крепости, где жили «гази» —воины, посвятившие себя службе исламу.

На Кавказе сфера контроля мусульман ограничивалась на опять же высоте в тысячу метров над уровнем моря. Мусульмане владычествовали на равнинах и в речных долинах, подобных окружающей Тбилиси, в сердце гор, но снежные вершины высоких хребтов не пропускали их дальше, и равнины нынешнего юга России оставались для них недоступными. Только на восточной окраине Кавказа, где горы спускаются к Каспийскому морю, имелась укрепленная граница . Огромная каменная крепость, известная ныне как Дербент, звалась тогда у арабов Баб аль-Абваб (Ворота ворот). Ее выстроили Сасаниды для охраны границ, но мусульмане взяли ее и очень рано установили там арабский гарнизон. За этими воротами лежали степи юга России, где владычествовал тюркский народ, хазары, периодически тревожившие набегами мусульманские земли на юге.

Граница с Византийской империей в юго-восточной Анатолии была наиболее укрепленной из всех границ исламского мира и занимала уникальное место в сознании мусульман. К 700 году эта граница стала почти постоянной. И снова мусульмане контролировали области, лежавшие ниже тысячи метров над уровнем моря, а высоты оставались в руках византийцев. Византийцы, хоть и потерпели поражение в первых войнах, оставались основным врагом, единственной силой, с которой мусульмане состязались на равных. Из всех народов, живших вдоль границ ислама, только византийцы имели развитый государственный аппарат, регулярную армию, государственную религию и императора, сравнимого по положению с халифом. Мусульмане сознавали себя носителями единственно верной религии, но по крайней мере часть их понимала, что они могли бы многому поучиться у ромеев по части культуры, философии и науки.

В первые годы после завоевания Сирии и Джазиры, провинций, граничивших с Византией, граница была зыбкой и более походила на нейтральную полосу. Низинные и потенциально богатые районы Киликии в северо-восточной оконечности Средиземноморья практически обезлюдели. Постепенно в течение VIII века мусульмане обустроили пограничные крепости, которые обороняли люди, получавшие жалование из казны. Стены не было, но мусульманские гарнизоны стояли в ряде укрепленных городков от Тарса на западе до Малатии на востоке.

Эти форпосты мусульман неизменно располагались на равнинах или в речных долинах: горы Тавра и Анти-Тавра принадлежали Византии. Из этих своих крепостей мусульмане предпринимали летние, а порой и зимние рейды на византийскую территорию. Часто они ограничивались угоном скота, но порой набеги разрастались в серьезные кампании. В таких войнах активно участвовали халифы и их наследники, и многие кампании носили едва ли не ритуальный характер: халиф ведет мусульман на исконного врага.

В целом мусульманская империя не испытывала постоянного давления, какому подвергалась Римская империя на Рейне, Дунае и границе с Междуречьем. Христиане на севере Испании, хазары с равнин юга России и тюрки из Трансоксании могли совершать периодические набеги на мусульманские земли, но их ощущали лишь обитатели приграничья, а жители Каира или Багдада могли их почти не замечать. Империя, созданная мусульманскими завоеваниями, была экономически сомообеспечивающейся и независимой в военном отношении. В IX и X веках это мусульманское общество пережило кризис центрального правления — в отличие от Римской империи, не пережившей давления пришельцев-варваров.

Успех арабских завоеваний

Теперь пора вернуться к вопросу Иоханнана бар Пен-кайе, которым начиналась эта книга: как могли арабы так быстро завоевать столько земель и почему их завоевания оказались столь прочными?

Давайте начнем с обзора стран, завоеванных ими, чтобы посмотреть, в чем и почему они были уязвимы. Здесь действовали долговременные факторы, трудно уловимые и не поддающиеся количественной оценке, но, безусловно, важные. Существенное значение мог иметь демографический спад. Разумеется, у нас почти нет количественных сведений о населении этого периода, но различные источники дают основания предполагать, что многие из завоеванных областей сильно обезлюдели после первой вспышки бубонной чумы в Средиземноморье за столетие до завоевания в 540 году, и что потери в населении сильнее всего ощущались в городах и селениях. Иногда создается впечатление, что арабское войско продвигалась по безлюдным землям. Скоротечное завоевание огромных пространств Ирана и Иберийского полуострова, почти не встретившее сопротивления со стороны населения, подтверждают эту гипотезу. И тот факт, что такую большую часть военной добычи составляли пленники, тоже предполагает, что люди были в цене. Персы, захватив Антиохию в 540 году и Апамею в 573-м, депортировали большую часть горожан для заселения новых городов Сасанидской империи или расширения старых — политика, которая имеет смысл только при недостатке населения. Большое количество рабов, захваченных в Северной Африке и вывезенных на Средний Восток, показывает, что люди представляли собой ценный и, возможно, труднопополняемый ресурс. Древние и славные города захватывались, по-видимому, практически без сопротивления. Судьба трех главных городов позднеримского мира ярко иллюстрирует эту мысль: Антиохия сдалась, оказав минимальное сопротивление, возможно, в 636 году; Карфаген, кажется, был почти необитаем, когда мусульмане наконец оккупировали его в 698; Толедо, несмотря на положение столицы визиготского королевства и превосходные природные укрепления, почти не задержал мусульманского войска в 712 году. Свидетельства демографического спада, хотя и разрозненные, а часто и косвенные, все же в конечном счете выглядят убедительно. Конечно, не демографический спад вызвал экспансию арабов, но он ослабил сопротивление. На пути арабского войска не вставали многолюдные города, жители которых решительно отстаивали бы их стены. Может быть, только в Трансоксании мы находим упорное сопротивление местного населения, имеющего сильную мотивацию к обороне.

Вместе с этими долгосрочными факторами существовали и кратковременные эффекты войн и неурядиц. Конфликты между Римской империей и Персидским царством начались со времен Красса, войско которого было разбито парфянами в 53 году до н. э., но война, разразившаяся после убийства императора Маврикия в 602-м, оказалась масштабней и разрушительней прежних. Персы, пройдя по землям Византии, во многом повлияли на состояние общества. Они уничтожили контроль империи над землями Ближнего Востока, они прервали связь с Константинополем; наместники-катепаны больше не назначались, войска не посылались и налоги не выплачивались. Халкедонская ортодоксальная церковь утратила покровительство властей и стала одной из многих христианских сект. Многие священники и другие представители элиты общества бежали в сравнительно безопасную Северную Африку или Италию. Археологические исследования указывают на то, что, по крайней мере в Анатолии, персидская армия в огромной мере нарушила жизнь городов, так что люди покидали просторные города на равнине, чтобы укрыться в горных крепостях. Восстановление имперского контроля Византии произошло лишь за год или два до начала похода арабских армий из Медины, а во многих местах военные и политические структуры империи еще не были восстановлены.

Отличительной чертой этой «последней великой войны античности» было равно жестокое опустошение обеих великих империй. Вторжение Ираклия в Персию было столь же губительным для нее, как и вторжение персов в Византию; великий храм огня Шиза, где принимал посвящение шах, был разрушен, а шахский дворец в Дастгарде разграблен. Еще большую роль сыграла гибель великого шаха Хосрова И, от рук его же военных. Сасанидская империя, в отличие от Византийской, формально была наследственной монархией. Наступление Ираклия подорвало престиж и самоуверенность персидской правящей элиты. Междоусобная борьба между членами царского рода временно нарушила стабильность власти. Ко времени, когда Йездгерд III (632-651) был повсеместно принят как правитель, арабские армии уже атаковали границы Ирака.

Успеху завоеваний способствовали также разногласия, возникшие после смерти Ираклия в феврале 641 года. Видимо, борьба за власть при византийском дворе — непосредственная виновница необъяснимой ничем иным неудачи в обороне Египта. Если бы Ираклию унаследовал сильный и способный новый император, Византия могла бы мощно контратаковать в Сирии и на Средиземноморском побережье, особенно в период волнений после убийства халифа Усмана в 656 году. В распоряжении мусульман оказалось целое поколение, когда они могли консолидировать свои силы и упрочить свою власть в отвоеванных у Византии странах.

Обе великие империи обладали силой, которая, как ни странно, оказалась в критическом положении и их слабостью. И в Византии, и в Персии войско было сильно централизованно, обе империи полагались на профессиональную армию, оплачивавшуюся из налоговых поступлений. В Византийской империи были «лимитанеи» — войска, расселенные вдоль границ и получавшие земли и жалование за оборону рубежей империи. В первой половине VI века эти войска распустили, заменив их союзниками Византии — кочевниками Шссанидами. После 582 года и от них отказались, и империя теперь полагалась в отношении обороны на постоянную полевую армию. Кажется, византийцы были совершенно не подготовлены к нападению со стороны пустыни. «Стратегикон» — военное руководство VI века — дает наставление по войне с персами, турками и аварами, но даже не упоминает арабов: их явно не воспринимали как существенную угрозу. Похоже на то, что, не считая арабских союзников, не многие из солдат, пытавшихся защищать империю от мусульманских захватчиков, были местными уроженцами. То были либо говорившие по-гречески жители других частей империи, либо армяне.

Подобная же эволюция имела место в Сасанидской империи. В первой половине VI века Хосров I (531-579) централизовал ее администрацию и создал имперскую армию, существовавшую на поступления из налогов. Подобно византийцам того же периода, Сасаниды решили, что более не нуждаются в службе царей Лахмидов, защищавших границы с пустыней. Теперь государство защищала только армия шаха.

Во многих отношениях эти изменения можно воспринимать как признак возрастания власти и опытности правительства, но парадоксальным результатом их стала неожиданная слабость этих могущественных государств. Если в центральном правительстве царил беспорядок, если имперская армия терпела поражение в одном крупном сражении, то не находилось местной силы, которая могла бы принять на себя бремя сопротивления. Не было ни городских войск, состоявших из горожан, ни сельской обороны добровольцев, которую можно было бы собрать в случае необходимости. О многом говорит то обстоятельство, что области, в которых арабы натыкались на самое упорное сопротивление —Трансоксания, Армения, горы Эльбурс и Кантабрийские горы, — всегда были вне сферы прямого централизованного управления и влияния расположенных в низинах монархий. Именно в горах местные жители активно защищали свою родину против захватчиков. Есть основания полагать, что во многих областях, завоеванных мусульманами, захватчики извлекали пользу от внутренней напряженности в древних империях, из-за которой кое-где их встречали как освободителей или, по крайней мере, как сносную альтернативу существующей власти. Иногда напряженность бывала религиозного свойства: у христиан-монофизитов в Египте и на севере Сирии явно не было особых причин любить византийские власти, хотя доказательств, что они деятельно помогали захватчикам, почти не существует. Крестьяне Савада в Ираке вполне могли с облегчением следить за уничтожением правящего класса персов; торговцы и ремесленники Синда, по некоторым сведениям, охотно сотрудничали с мусульманами, используя союз с ним против военного правящего класса брахманов. В Северной Африке берберы то сражались с пришельцами, то заключали с ними союзы, поступали к ним на службу и вовсе не заботились при этом о судьбе Византии.

Покоренные народы после первых завоеваний не создавали культуры сопротивления. Они жаловались на суровых и несправедливых наместников, но, насколько мы можем судить, ни один проповедник или писатель не призывал к активному сопротивлению новому режиму. Антимусульманская пропаганда христианских источников ограничивается апокалиптическими сочинениями, в которых великий император или герой является извне и избавляет христианский народ. Между тем все, что оставалось делать им самим, это молиться и хранить твердость в вере. Христианская враждебность к инакомыслящим и различным на-правлениям внутри конфессии, а более того — к иудеям, всегда была более ожесточенной и интенсивной, чем враждебность к арабам. Ни один из голосов побежденных не поднялся в призыве к свержению нового режима.

Перечисленные внутренние события в Персии и Византии были фундаментальными факторами, определившими успех арабского завоевания. Если бы Мухаммад родился поколением раньше и он или его преемники попытались отправить войска против великих империй году, скажем, в 600-м, трудно представить, чтобы им удалось бы чего-либо достичь.

Слабость существовавших политических структур еще не гарантировала успеха арабского оружия. Здесь действовали скрытые силы, которые дали мусульманским армиям мощь и эффективность, какой ни до, ни после не обладали войска бедуинов.

Уже достаточно много говорилось о религиозной воодушевленности завоевателей, о силе идеи мученичества и рая как побудительного мотива в сражении. Все это сочеталось с традиционной, доисламской идеей верности племени и роду, преклонения перед воином-одиночкой, перед героем. Смешение культурных ценностей кочевого народа с идеологией новой веры создало грозную силу.

Следует помнить, что мусульманские армии первых завоеваний были именно армиями. Это не было массовой миграцией кочевых племен. Женщины и стада, старики и младенцы оставались дома, будь то дом или шатер. Они были организованы, в каждой группе командир назначался, обычно после совещания, халифом или наместником. Домочадцы присоединялись к воинам только после победы.

Как мы уже видели, арабские армии не знали новых военных технологий, недоступных их врагам, и побеждали не численным перевесом, но они обладали некоторыми чисто военными преимуществами. Самым важным из них была мобильность. Просто поразительно, какие расстояния покрывали в походах мусульманские армии. От дальней границы Марокко до восточной границы мусульманского мира в Средней Азии более 7000 километров. Для сравнения — Римская империя от Адрианова вала до границы по Евфрату насчитывала менее 5000 километров. Вот какие пространства быстро преодолели и покорили мусульманские армии. Местность, в которой они действовали, часто была суровой и негостеприимной, и выжить в ней могли только закаленные сильные люди. Их армии передвигались без обоза. Кажется, каждый воин возил провиант при себе и покупал, крал или добывал иным способом, когда запас истощался. И люди, и животные бедуинов были привычны к очень скудному пропитанию и к ночевкам под открытым небом в любых условиях. Пустынники обычно путешествовали ночью, когда воздух бывал прохладнее, и можно было ориентироваться по звездам. Заметим, что во многих схватках, попавших в анналы истории завоеваний, арабы проявили искусство ночных сражений. Мобильность давала им возможность отступить в пустыню, скрыться, перегруппироваться после поражения или застать врага врасплох.

Ясно, что качество руководства мусульманскими армиями было очень высоким. Малочисленная элита городов Хиджаза, в основном из курайшитов и союзных племен, поставляла высших командующих, иногда чрезвычайно способных людей. Халид ибн аль-Валид в Сирии, Амр ибн аль-Ас в Египте и Саад ибн Аби Ваккас в Ираке — все они были выдающимися военачальниками. В следующем поколении также можно назвать крупных военачальников, таких как Укба ибн Тафи в Северной Африке, Тарик ибн Зияд и Муса ибн Носсейр в Испании, Кутайба ибн Муслим в Трансоксании и Мухаммад ибн Исхак аль-Такафи в Синде. Арабские источники часто подробно повествуют о военных советах и о том, как командующий выслушивает мнения подчиненных, прежде чем принять окончательное решение. Отчасти это литературный прием для обозначения вариантов действия и для того, чтобы подчеркнуть «демократический» характер мусульманского сообщества, но возможно, он правдиво отражает практику принятия решений после обсуждения и обмена мнениями.

Эффективность руководства могла отчасти быть продолжением традиций арабского общества. Главенство переходило по наследству в рамках определенных семей и родов, но внутри этой группы лидер должен был проявить себя, доказать свою отвагу, ум и способности к дипломатии. Если он оказывался неудачником, выбирали другого. Кроме того, он должен был учитывать взгляды и мнения тех, кого надеялся повести за собой. Быть сыном своего отца никогда не считалось достаточным для вождя. Изумление иранской царицы низким положением сына Кутайбы ибн Муслима указывает на различие в иранской и арабской культуре. Некомпетентный или неумеренно властный командующий долго не продержался бы. Убайдаллах ибн Аби Бакра в Афганистане и Джунайд ибн Абд аль-Рахман в Трансоксании —два редких примера неудачных командующих — они недолго продержались у власти, и их жестоко бичевали современные им поэты и политические критики.

Во властной и военно-командной структуре мусульман были и другие черты, ведущие к успеху. Источники постоянно подчеркивают роль халифов и наместников, в особенности халифа Умара I (634-644), в организации и направлении хода завоеваний. Вполне возможно, что Умар действительно писал письма с указаниями относительно мелких деталей военных операций, однако эти сообщения могут отражать и то обстоятельство, что военные действия строго контролировались из Медины, а позже — из Дамаска. Мы почти не знаем примеров неповиновения командующих приказам вышестоящих, и так же мало случаев восстаний против центральной власти, даже в отдаленных областях и провинциях. Этот факт тем удивительнее, что в Византийской империи той эпохи эффективность военной силы, напротив, постоянно подтачивалась мятежами военачальников, надеявшихся прорваться к трону. То, как успешные военачальники, такие как Халид ибн аль-Валид, Амр ибн аль-Ас, Муса ибн Носсейр и Муххамед ибн Исхак принимали отставку и смиренно возвращались в центр, где их зачастую ожидало наказание и бесчестье, воистину удивительно.

Ключевым элементом успеха были сравнительно легкие для побежденных условия сдачи. Арабские командующие обычно соглашались подписывать договоры, гарантирующие безопасность жизни и имущества побежденных, в том числе их религиозных учреждений, в обмен на выплату дани и обещание воздерживаться от враждебных действий по отношению к мусульманам. Случалось, что побежденных защитников тех городов, которые держали оборону, казнили, но известно лишь несколько примеров поголовного истребления населения. Требования предоставлять дома для мусульман-поселенцев, подобные выставленному в Хомсе, и другие посягательства на имущество сравнительно редки. Так же редко случалось сознательное разрушение существующих городов и селений. Это — разительная противоположность, скажем, монголам XIII века, заслуженно получившим репутацию убийц и разрушителей. Мы не можем утверждать этого с уверенностью, но кажется, арабы, по крайней мере сначала, требовали от подданных меньше податей и работ, чем их византийские и персидские предшественники, да и налагаемые подати, возможно, были ниже прежних. Только в конце VII века раздаются жалобы на тяжкое налоговое бремя. Возможно, для многих побежденных арабы представлялись преходящим явлением, большим набегом, который закончится и больше не повторится: лучше уж откупиться и подписать нужные документы, чем рисковать, что твой город возьмут штурмом, перебьют мужчин, а женщин и детей продадут в рабство.

Арабские мусульманские войска начали заселять завоеванные местности почти сразу после завоеваний. Но при этом они почти всегда селились отдельно от местного населения. В Ираке они сосредоточились в трех новых исламских городах — Куфе, Басре и Мосуле. В Египте арабы сначала поселились в Фустате, заняв в основном свободные земли; В Африке главным мусульманским поселением стал новый город Кайруан, а в Хорасане крупнейшим арабским поселением был Мерв, где новые кварталы строились за стенами старого сасанидского города. И в Сирии арабы предпочитали селиться в предместьях за стенами существующих городов, таких как Халкис и Алеппо, а не захватывать участки горожан в центре. Это в значительной степени смягчало неизбежные трения между армией победителей и местным населением, поскольку им не приходилось встречаться на узких улочках.

Арабские завоевания охватывают большие, но разрозненные пространства земли. Арабы двигались по большим дорогам, штурмовали крупные города или принимали их капитуляцию. Но вдали от проторенных путей, в горах или затерянных долинах, наверняка оставалось множество селений, где никогда не видели араба, и только спустя недели, месяцы, а то и годы узнавали, что ими теперь правит не император и не шах. Горы Азербайджана, хребты к югу от Каспия, горы Курдистана, горы Атлас в южном Марокко, Сьерра-де-Гредос в Испании — во всех этих районах, вероятно, редко появлялись арабы-мусульмане. Мусульманские миссионеры, купцы и путешественники стали проникать в эти земли лишь через два-три века после первых завоеваний, разнося вести о новой вере и новой власти. У населения этих мест не было повода сопротивляться захватчикам, поскольку захватчики попросту обошли их.

Как мы постоянно отмечали, мусульмане-победители почти не оказывали давления на завоеванные народы, принуждая их к обращению в ислам. Всякая попытка принудительного обращения, вероятно, вызвала бы обширные волнения и открытую вражду. Однако мусульманские власти устанавливали рабочие отношения с главами церквей и других религиозных учреждений, оказавшихся под их правлением. Когда началось обращение в ислам, оно было вызвано отчасти желанием уклониться от ненавистных налогов или влиться в новый правящий класс. Принадлежность к исламу была необходима для всякого, желавшего сделать военную карьеру. К X веку, а местами и раньше, почти невозможно было построить успешную карьеру и в бюрократии, не став мусульманином. Основным соблазном новой веры было то, что она привлекала, а не принуждала.

В течение первого века мусульманская империя была довольно открытым обществом. Элита новой империи была мусульманской, и ислам претендовал на звание религии для всего человечества. Никому из желающих приобщиться к новой вере не отказывали в этом. Между тем ромейское, как и римское гражданство и принадлежность к персидским аристократическим семьям были трудно достижимыми, и привилегии этого статуса ревностно отстаивались теми, кто уже обладал им. Переход в ислам давал побежденным возможность приобщиться к победителям, войти в новый правящий класс и достичь, по крайней мере теоретически, равенства со всеми прочими мусульманами. Разумеется, скоро возникли проблемы, и начались продолжительные и ожесточенные столкновения между старыми мусульманами и новыми, как арабского, так и иного происхождения, но они не могли обесценить того факта, что ислам был открыт для всех.

Это обстоятельство — оборотная сторона крушения старого социального порядка и разрушения классовых перегородок, оплакиваемых персидскими авторами того периода.

Существуют живописные примеры такого перехода в новый статус. Носсейр был военнопленным, возможно — армянином низкого происхождения, попавшим в плен во время первых походов арабов в Ирак. Он перешел в ислам, и его сын Муса стал наместником Северной Африки и главнокомандующим силами мусульман при завоевании Испании. На более низком уровне — крестьяне, отказывавшиеся повиноваться приказам персов-землевладельцев в Ираке, копты, которые предпочли остаться в Северной Африке вместо насильственного возвращения в родной им Египет, как и местные жители, служившие в мусульманском войске в Трансоксании, — все они видели в приходе мусульман новые возможности, свободу выбора, которую предлагал новый порядок.

Ранние мусульмане уверенно ощущали себя носителями духовной миссии. Бог говорил с ними через своего Пророка на арабском языке, они были носителями истинной религии и языка самого Бога. Интересно сравнить их с германцами, вторгавшимися в Западную Европу в V веке. Занимая земли Римской империи, они покидали старых богов и обращались в христианство, религию империи, которую они только что победили. К тому же, насколько нам известно, никто из них не утверждал, что бог говорит на их языке. Такая культурная самоуверенность арабов привела к тому, что арабский стал языком новой администрации и новой высокой культуры. Всякий, кто хотел участвовать в управлении или в интеллектуальной деятельности, должен был изучить арабскую грамоту и, желательно, стать мусульманином. Здесь снова обнаруживается контраст с германским вторжением на Запад. Там латынь оставалась языком администрации и высокой культуры по меньшей мере до XII века, и новый правящий класс принимал латинские титулы: герцог (дюк, дож, от латинского «dux», т. е. вождь) и граф (в ряде языков «comt» от латинского «cornes»), а германские языки сохранялись только как разговорные. Мусульманские же титулы, принятые в мире ислама: халиф, эмир (или амир) и вали (наместник) — ведут происхождение из арабского языка.

Тем не менее завоевание было прелюдией к обращению. Оно установило политические и социальные рамки, в которых происходил куда более медленный процесс перехода к исламу. К 1000 году, вероятно, большая часть населения всех территорий, завоеванных мусульманами к 750, стала мусульманской. Завоевание не вынуждало к переходу в ислам, но создавало для него условия: без завоевания ислам не стал бы доминирующей религией этих территорий.

Успех мусульманского завоевания был результатом уникального стечения обстоятельств и проповеди простой новой монотеистической веры. Многие черты ислама сближают его с христианством и иудаизмом. В нем имеется Пророк, Святое Писание, установленная форма молитвы, предписываются правила питания и законы семьи. В мусульманской традиции Авраам и Иисус — великие пророки. С самого начала ислам утверждал себя как новая вера, однако он претендовал на то, чтобы усовершенствовать, а не уничтожить старые монотеистические религии. В нем нет чуждости, свойственной, скажем, буддизму. Эти черты сходства, общие традиции наверняка помогали и способствовали обращению.

Во многих отношениях примирение с властью мусульман было результатом их политики по отношению к врагу: капитуляция, принятие условий и выплата дани всегда оказывались предпочтительнее сопротивления до конца. Исламизация и арабизация, последовавшие за завоеваниями в следующие два или три века, не могли бы произойти без предварительного политического успеха, но не были продиктованным следствием завоевания. Напротив, это был постепенный, почти всегда мирный процесс, вызванный тем, что все больше людей желали приобщиться и идентифицироваться с доминирующей культурой своего времени.

В заключение скажем, что успех мусульманских завоеваний был результатом неустойчивого и несовершенного состояния всего послеримского мира, в который они вторглись, мужества и самоотверженности воинов-бедуинов и вдохновенности, сочетавшейся с открытостью для всех, новой веры — ислама.