Глава 3. ЗАВОЕВАНИЕ ИРАКА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 3. ЗАВОЕВАНИЕ ИРАКА

И вот вы видите на горизонте тонкую жесткую темную линию. Двадцать дней пути по пустыне от главного опорного пункта мусульман в Медине, двадцать дней палящего зноя и яростных ветров, мучительно холодных ночей, проведенных на земле под плащом или в пути под звездами. Эта пустыня— не существующие в представлении широкой публики песчаные барханы и пальмовые оазисы, а жесткая недобрая земля, покрытая валунами и щебнем, низкими волнистыми холмами и редкими узловатыми колючими деревцами. И вот наконец на горизонте показывается долгожданная линия, знаменующая конец путешествия. В следующие день или два линия понемногу расширяется, усталый путник начинает различать деревья и, быть может, дома оседлых поселений. Ведь впереди — Савад, чернозем аллювиальных равнин центрального Ирака. Ландшафт здесь плоский, насколько видит глаз. Это земля пальм и пшеничных полей, орошаемых водами Тигра и Евфрата. Веками этот район был одним из самых богатых и плодородных на земле.

На протяжении 400 лет до мусульманского завоевания Ирак был составной частью империи Сасанидов. Сасанидами называлась династия, воскресившая и обновившая империю Ирана в III веке н. э. Наряду с Византийской империей Сасаниды были одной из могучих сил Древнего мира, но два эти государства очень различались между собой. Рискуя излишне упростить вопрос, можно сказать, что Византийская империя контролировалась чиновниками и постоянной армией, а царство Сасанидов управлялось воинской аристократией. Мозаика на стене церкви в Равенне, на которой император Юстиниан повелел изобразить себя и свою супругу Феодору, рисует их пешими, невозмутимыми, элегантными, в одеждах мирного времени. Портрет сасанидского монарха Хосрова II, высеченный в гроте Таге Бостан, показывает человека действия, могучего охотника на коне в полном доспехе или демонстрирует его искусство лучника.

Сасанидский монарх носил титул «царя царей», шахиншаха, отражавший тот факт, что в империи было множество аристократических семейств, сравнимых по древности рода и знатности с Сасанидами. В их империю входили весь современный Иран, Ирак на западе и большая часть Афганистана и Туркменистана на востоке. Столицей царства был Ктесифон на юго-востоке от современного Багдада, однако правитель, по-видимому, проводил много времени в разъездах от одного сельского поместья к другому, по дорогам, которые вели через горы Загрос, с равнин Месопотамии к нагорьям Ирака.

В то время как высший класс Византии склонен был проживать в городах, персидская империя обосновывалась более на сельских поместьях и дворцах. И города здесь были совсем не похожими на города византийского мира. Прежде всего, они были выстроены в основном из сырцовых кирпичей или обломков камня и редко возводились по регулярному плану. Не было в них и городских советов, тративших деньги на их украшение. Типичным городским поселением в сасанидском Ираке был город-поселок, возможно с крепостью и стеной, окружающей центр города, — «шахристан», где располагалась рыночная площадь и мастерские, но без малейшей претензии на величие и гражданское самоуправление .

Византийская империя была почти целиком христианской, а в Сасанидской империи государственной религией был зороастризм. Зороастрийцы верили, что за власть над миром борются две великие силы: добрый бог Ормазд и злой Ариман. Центрами поклонения были храмы огня, потому что огонь считался священным, и его следовало хранить в чистоте и беречь от скверны. Заботилась о храмах огня каста жрецов, известных под названием «маги»; возможно, три мудреца, пришедшие поклониться младенцу-Христу, были зороастрийскими жрецами. Сасанидский шах поддерживал магов и обеспечивал храмам огня участки земли, дававшие им средства к существованию. Если в христианстве большие церкви были центрами притяжения для населения и строились так, чтобы вместить толпы верующих, то большая часть храмов огня, по-видимому, располагалась в уединенной сельской местности, и под их маленькими куполами, укрывавшими священный огонь, явно не могли бы поместиться толпы молящихся. Складывается впечатление элитарной религии, богатой, обладающей твердой иерархической структурой, но не имеющей особого влияния на население. Среди зороастрийцев не было отшельников, сравнимых с легендарными аскетами христианского мира, и нам неизвестны великие зороастрийские проповедники, чьи слова могли бы подвигнуть людей к пылкому и страстному поклонению. Это в особенности относится к Ираку, где среди населения имелись значительные прослойки иудеев и христиан. В Ираке не было крупных храмов огня, и религией, кажется, была охвачена только персидская администрация и солдаты.

Христианство глубоко проникло в Сасанидскую империю. Ирак, наиболее богатая и населенная ее часть, был, вероятно, в основном христианским, хотя в нем проживало и немало иудеев. Большинство христиан принадлежали к несторианской, восточно-сирийской церкви, которую византийские власти считали еретической. В глазах сасанидской администрации это было некоторым преимуществом, потому что освобождало христиан от подозрений в сношениях с Византийской империей. Так или иначе, большая часть населения Персидской империи не разделяла веры персидской аристократии, так что общая вера не могла объединить их в противостоянии исламу. Большая часть средств, поддерживавших блеск Персидской монархии, извлекалась из богатых земель Ирака. Члены царского рода и благородных династий владели там богатыми и доходными имениями. Обрабатывали их земли крестьяне, влачившие полурабское существование. Между аристократией и народом, возделывавшим земли аристократов, лежал глубокий экономический и социальный разрыв. Смешение разных социальных групп строго воспрещалось, во всяком случае в теории. Высший класс был освобожден от ненавистного подушного налога, который обязаны были выплачивать сасанидскому шаху крестьяне и купцы. Аристократия носила короны, золотые пояса и браслеты, а также высокие колпаки, называвшиеся «калансува». рустам, персидский генерал, возглавлявший войско, выступившее против арабских завоевателей, происходил из высших слоев, и говорили, что его калансува стоила 100 000 золотых дирхемов. Ниже высшей аристократии существовал большой слой «дехкан» — это слово точнее всего перевести как «мелкопоместное дворянство». Эти мелкие землевладельцы были опорой сасанидской бюрократии и налоговой системы.

Языком аристократии был фарси, но большая часть населения говорила на арамейском. Арамейцами были крестьяне, возделывавшие богатые земли. Некоторые из них могли дотягивать до статуса дворян, но проникнуть в среду аристократии для них было невозможно. Они, как правило, не призывались в армию, набиравшуюся из персов и таких народов, как армяне, имевших мощную военную традицию. Презираемые арамейские крестьяне вряд ли стали бы рисковать жизнью, защищая своих господ.

Интересное описание персидской армии начала VII века дает «Стратегикон», авторство которого приписывают римскому императору Маврикию (582-602). Он начинает с того, что подчеркивает раболепие персов, которые повинуются своим правителям из страха. Эту мысль мы находим и в арабских источниках. В то же время они патриотичны и ради своей отчизны готовы переносить великие трудности. В военных действиях они полагаются более на дисциплину чем на порывы отважных воинов. Они ставят укрепленные лагеря, и «когда близится битва, они окружают себя рвами и остроконечными частоколами». Имея дело с копейщиками, они предпочитают сражаться на изрезанной местности и стрелять из луков, чтобы разбить вражеский строй. Они также склонны оттягивать сражение, особенно когда знают, что противник готов к бою. Перед атакой они разбивают пехоту на строгие порядки, причем сами они не пользуются щитами и копьями. На них и следует обрушивать удар, потому что они «не выносят долгого боя и не умеют внезапно развернуться навстречу атакующим, как это делают (кочевые) скифы». Кроме того, они уязвимы перед атакой с флангов и с тыла, и против них действенны внезапные ночные атаки, «потому что внутри своих укреплений они разбивают свои палатки в беспорядке и где попало»[33]. Это описание интересно тем, что хорошо совпадает с описаниями сражений в арабских источниках. Особенно это относится к укреплениям, склонности вести только оборонительные действия и выжидать удобного момента. Такая консервативная тактика превращала персов в легкую добычу для мобильных и склонных к риску арабов.

Большая война между Византией и персами, так подорвавшая Восточную Римскую империю в три первых десятилетия VII века, стала катастрофой и для Сасанидов. Поначалу персидское оружие побеждало почти всюду. В 615 году персидская армия вышла к Босфору напротив Константинополя, а в 619-м персидское войско вступило в Александрию и завершило завоевание Египта. Удача стала изменять им с 624 года, когда император Ираклий вывел свой флот в Черное море и начал вторжение в Армению и Азербайджан. Персы, оказавшиеся перед угрозой с фланга, вынуждены были вывести войско из Анатолии навстречу императору, атаковавшему их теперь с севера. В 627 году он пронесся через северо-запад Ирана, обрушился на его северные равнины и разбил персов в Ниневии (2 декабря 627 года). Та-кого разгрома Сасанидская империя еще не переживала. Хоеров II отступил в столицу Ктесифон, покинув свой дворец в Дастгарде на произвол ромеев. Там он стал подыскивать козла отпущения, чтобы свалить на него вину за столь явно отвернувшуюся от него фортуну. По-видимому, он решился казнить самого видного своего военачальника Сар-вара, но не успел: в начале 628 года Хосров был убит, и его сын, допустивший убийство отца, взошел на трон под именем Кавада II.

Кавад немедля вступил в мирные переговоры с Ираклием. В результате всех пленных освободили и восстановили довоенные границы. Все могло бы еще кончиться хорошо, если бы новый шах не умер в том же году, по-видимому, от чумы. Ему унаследовал малолетний сын Ардашир III, но генерал Сарвар отказался признать его власть и в июне 629 года захватил трон. Впервые за четыре века на трон посягнул человек, не принадлежавший к династии Сасанидов, и его действия встретили значительное сопротивление. Процарствовав два месяца, он тоже был убит, и, поскольку Хосров II не оставил других сыновей, на престол взошла его дочь Буран. Она оказалась достаточно эффективной правительницей, но через год и она скончалась, умерев своей смертью. За нею быстро сменяли друг друга несколько правителей, пока наконец в 632 году на трон не возвели внука Хосрова II — Йездгерда III.

Подробности дворцовых интриг не важны сами по себе, но в целом они привели к катастрофе. Сасанидскую империю опустошала армия вторжения, и вера в непобедимость империи была начисто уничтожена. Археологические свидетельства показывают, что война заставила жителей покинуть многие поселения в богатейших районах Ирака. Затем династия Сасанидов, опора и основа государства, была подорвана враждой и убийствами. Вполне вероятно, Йездгерд, будь у него время, укрепил бы царскую власть и возвратил ей престиж. Но год его воцарения был годом смерти Мухаммада. Арабские племена уже пользовались хаосом, прокладывая путь в населенные части Ирака, а на подходе был мусульманский военачальник Халид ибн аль-Валид. При таких обстоятельствах удивительно не то, что персы потерпели поражение, а то, что они сражались с арабами с такой решимостью.

Во многих местах граница между орошаемыми землями и пустыней видна так четко, что ее можно буквально перешагнуть, но граница эта не мешала движению и общению людей. Арабские племена, скитавшиеся в пустыне по западному берегу Евфрата, давно привыкли иметь дела с оседлыми жителями Савада, говорившими в основном на арамейском. Общение могло быть мирным — когда бедуины меняли мясо и шкуры на зерно, вино и тонкие ткани. Случалось и насилие: кочевники требовали и вымогали дань, пользуясь своей мобильностью и воинским опытом, чтобы запугивать мирное население. Кое-кто из кочевников поступал и на военную службу к Сасанидам или попросту принимал от властей субсидии за то, чтобы не применять военную силу против оседлых жителей.

Среди таких племен было бану шайбан, занимавшее, кажется, пустынные земли к востоку от старого арабского города Хиры. У некоторых шейхов племени в городе были дворцы. Как и другие племена, бану шайбан было далеко от единства, и между разными родами шла борьба за главенство. Ко времени смерти Пророка прежним вождям бросил вызов новоявленный претендент из малой ветви племени. Его звали Мутанна ибн Харита. Мутанна пытался заслужить себе репутацию, возглавляя набеги на земледельческие поселения: собрав побольше военной добычи, он мог бы навербовать сторонников, признавших его великим вождем племени. Несколько лет до подхода главного войска мусульман в 633 году он беспокоил приграничные земли, не захватывая и не заселяя их, а собирая дань для кочевников.

Возможно, религиозные убеждения Мутанны, если таковые имелись, были не слишком глубоки, однако волей обстоятельств он оказался одним из первых принявших ислам вождей в Ираке. Главенствующий клан племени бану шайбан почитал пророчицу Саджах и встретил мусульманское войско враждебно. Мутанна не упустил случая. Когда в Ираке появилась мусульманская армия под командованием Халида ибн аль-Валида, он со своими сторонниками присоединился к ней, а прежние вожди, воспротивившиеся мусульманам, превратились в противников новой власти и отверженных. Среди членов племени шайбан оказались и первые сторонники мусульман в Ираке, и самые яростные их противники. Внутриплеменная политика сложно и разнообразно переплеталась с религиозными мотивами, и вожди мусульман нередко пользовались соперничеством вождей, чтобы привлечь новых единомышленников.

Халид ибн аль-Валид, представитель знатного рода Мекки и чрезвычайно опытный военачальник, вышел к границам Ирака, естественным образом продолжая кампанию по усмирению «ридда» в северо-восточной Аравии. Со времени смерти Пророка политика Медины требовала, чтобы все кочевые арабы подчинились правлению мусульман, и племена Евфрата не составляли исключения.

Возможно, Халид достиг границ Ирака в начале лета 633 года. Он привел с собой не слишком большие силы, по всей вероятности около тысячи человек, но они были дисциплинированны и подчинялись умелому предводителю. Он, по-видимому, передвигался вдоль границ, несомненно, подавляя всякое сопротивление бедуинов и громя приграничные гарнизоны персов. Затем он вышел к древнему городу Хире. Хира была довольно маленьким городом — более поздний арабский источник оценивает ее население в 6000 мужчин — всего, скажем, 30 000 человек. Город не был компактным, и в нем не найдено остатков городской стены — скорее это было обширное поселение, где арабские вожди жили во дворцах, разбросанных среди пальм.

Один из таких дворцов был открыт при раскопках в 1931 году экспедицией из Оксфорда. Двухэтажное здание окружала стена из обожженного кирпича. Нижний этаж объединялся с не имеющим окон подвалом. Археологи нашли множество декоративных лепных панелей с абстрактным или растительным узором. Как видно, горожане были не чужды роскоши. Большинство населения города составляли арабы, часто сохранявшие родственные связи с бедуинами соседних племен. Многие из этих арабов были христианами, и среди городских зданий были знаменитые монастыри и церкви. В городе находилась резиденция несторианского епископа. Археологи обнаружили остатки двух церквей-базилик, построенных из кирпича, потому что здесь, как в большинстве районов Месопотамии, были трудности с хорошим строительным камнем. Внутри церкви были оштукатурены и расписаны фресками на религиозные темы, от которых сохранились лишь маленькие фрагменты.

Чтобы вынудить горожан к мирному соглашению, много сражаться не пришлось. Арабские вожди забаррикадировались в своих дворцах и из-за укреплений поглядывали на мусульман, занимавших свободное пространство между зданиями. Затем начались переговоры. Арабская знать охотно пошла на мир и выплату дани в обмен на обещание, что их церкви и дворцы не пострадают. Собранная дань стала первой добычей, отосланной из Ирака в Медину: первыми каплями водопада богатств, которые вскоре потекли из Савада в столицы халифов: Медину, Дамаск, а позже — в Багдад.

Халид не удовольствовался захватом Хиры. Он двинулся дальше на север к Анбару — еще одному арабскому городку на границе пустыни, а от него на запад к поселку в оазисе Эйн-Тамир. В каждом городе он сталкивался с сопротивлением персидских войск, а также и арабов, многие из которых, подобно жителям Хиры, были христианами.

Рассказывали, что в тех первых набегах брали много пленных. По обыкновению их на некоторое время превращали в рабов, часто вынуждая заниматься тяжелым физическим трудом: известно, что одному из пленных пришлось стать могильщиком. Многие впоследствии получили свободу, став «мавали» (мусульманами не арабского происхождения) в арабских племенах и полноправными членами мусульманского общества. Кажется, среди попавших в то время в плен был Носсейр, чей сын Муса ибн Нос-сейр в 712 году возглавил завоевательную армию в Испании. Такое было типичным для мусульман: победив тот или иной народ, они использовали его в своей армии для продолжения завоеваний.

До этого момента атаки Халида на Ирак были не более чем завершением борьбы с «ридда». Он ставил целью заручиться верностью всех арабских племен исламскому правительству в Медине. Поражения персидских приграничных гарнизонов и взятая дань подтверждали его репутацию военачальника. Однако он пока не продвигался в глубь заселенных земель и не сталкивался со всей мощью персидской армии. Ему так и не случилось этого сделать, потому что полученные приказания халифа Абу Бакра из Медины требовали от него вести свое войско через пустыню на помощь мусульманам в Сирии, где те встретили неожиданно упорное сопротивление: на этой стадии Сирия в глазах вождей мусульман была важнее Ирака. Халид, очевидно, немедленно исполнил приказ.

Уход Халида оставил мусульманское войско у иракской границы без начальника. На какое-то время командование, видимо, захватил Мутанну, но как только халифом стал Умар, он решил выслать в приграничье Ирака новые силы, чтобы обеспечить верность местных арабских племен. Силы эти были не очень внушительными: в лучшем случае 5000 воинов, а скорее намного меньше. Кажется, вербовка шла туго, и сообщают, что люди неохотно отправлялись в Ирак «из трепета перед персами — их мощью, властью, славой и военными победами над многими народами»[34]. Многие новобранцы принадлежали к мединским ансарам, не отличались воинственностью, а предводительствовал ими Абу Убайда из племени такиф в Таифе — маленьком городке в горах недалеко от Медины. Вероятно, Абу Убайда встретился с Мутанной и его людьми в конце 634 года, и они общими силами вступили в бой с персидскими войсками. Это сражение стало известно как Битва на мосту. Арабские источники описывают ее с несвойственной им дотошностью. Персидскими войсками командовал Рустам, недавно назначенный главнокомандующим. Рассказывают, что персы были хорошо экипированы, лошади их конницы одеты в кольчужную броню, над всадниками развевались геральдические знамена и при войске было много слонов. Они везли с собой громадный штандарт персидских царей из тигровых шкур — 6 метров в ширину и 40 в длину. Войска противников разделял ирригационный канал. Через него перекинут был старый мост, по которому крестьяне окрестных селений попадали на свои поля. Презрев осторожные советы, Абу Убайда, которого хроники изображают упрямым человеком, более всего опасавшимся обвинений в трусости, решился перейти мост навстречу врагу. Кажется, кони мусульман обезумели при виде слонов, а персидские лучники косили людей в рядах мусульман. По своему обычаю мусульмане спешились и вступили в рукопашную схватку на мечах. Рассказывают, что Абу Убайда пытался свалить слона, либо ударив его копьем в живот, либо отрубив ему хобот, но слон растоптал его насмерть. Потеря командира привела мусульман в панику. И тут один из них додумался подрубить мост, чтобы остановить бегство и заставить их держаться твердо. В результате множество мусульман утонуло при попытке спастись вплавь через канал. Спаслись лишь немногие. Мутанна собрал их и увел в пустыню.

Битва на мосту была самым тяжелым поражением мусульман за первые годы завоеваний. Она могла стать окончанием кампании против Ирака, который в этом случае остался бы христианской страной с говорящим на арамейском населением под властью персов. Этого не случилось по двум причинам: из-за раздоров в рядах персов и благодаря решимости нового халифа Умара отомстить за поражение.

Сразу после поражения уцелевшие арабские воины, уведенные Мутанной, который, кажется, был тяжело ранен в бою и вскоре умер, вернулись к привычному для них занятию: к набегам на приграничные поселения, в которых гарнизоны персов были слишком слабыми, чтобы дать им отпор. Первым действием Умара была отправка подкрепления. Однако он столкнулся с проблемой нехватки людей. Племена Хиджаза, образовывавшие ядро первого мусульманского войска, теперь почти все сражались в Сирии, а поражение еще и проредило их ряды. Однако Умар не желал полагаться на людей из племен, которые всего год-другой назад восставали против мусульман, будучи «ридда». Он обратился к тем племенам, которые во время только что окончившейся войны более или менее сохраняли нейтралитет. На юг от Хиджаза, ближе к границам Йемена, лежит гористая область Сарат. Именно в селениях и лагерях кочевников этой местности вербовали большую часть новобранцев. Их вождя, роль которого историки основательно преувеличили, звали Джарир ибн Абдуллах аль-Баджали. Джарир был достойным доверия мусульманином: он принял ислам за несколько лет до смерти Мухаммада и, соответственно, имел почетный статус спутника Пророка. С другой стороны, он был племенным вождем, гордившимся своим древним родом и высоким общественным положением. Он не считал, что переход в ислам может подорвать его власть и репутацию высокопоставленной персоны.

С самого начала его отношения с Мутанной были натянутыми. Между ними возникло соперничество, отраженное в исторических источниках, где сторонники каждого из них старались преувеличить деяния своего героя. А на горизонте уже маячила новая угроза: пока мусульманские отряды тратили силы в пустых набегах, новый молодой персидский шах Йездгерд III собрал достаточно сил, чтобы упрочить свою власть, и послал войска, которые должны были раз и навсегда покончить с назойливыми бедуинами. Армянин Себеос, автор, ближайший по времени к описываемым событиям (Себеос писал в 650-х годах, чуть больше десяти лет спустя), говорит, что персидское войско насчитывало 80 000 человек, а он мог располагать точной информацией, поскольку к имперскому войску присоединилось не-сколько армянских князей, которые привели с собой от 1000 до 3000 человек.

В ответ Умар начал сбор нового войска. Чтобы разрешить споры о власти в войсках, он назначил командующим человека, безусловно относившегося к первой мусульманской элите. Саад ибн Аби Ваккас происходил из мекканских курайшитов, очень рано перешел на сторону Мухаммада и был одним из немногочисленного отряда ветеранов, сражавшихся рядом с Пророком в его первой победоносной битве при Бадре в 624 году. В мусульманских преданиях у него сложилась репутация «горячей головы». Когда враги Мухаммада в Мекке наносили ему словесные оскорбления перед хиджрой, Саад до крови избил одного из них верблюжьей челюстью. Под конец жизни он гордился славой человека, первым выпустившим стрелу в защиту ислама. Ни Мутанна, ни недавно прибывший Джарир не могли оспорить его верховенства. А вот войско, которое он привел с собой, не производило особого впечатления. При выступлении из Медины осенью 637 года оно насчитывало, может быть, 4000 бойцов, набранных в основном в Хиджазе, в Йемене и в других частях Южной Аравии. В него входили люди из десяти или более различных племенных групп. Кроме того, Умар вызвал к нему часть контингента из Сирии, не так давно оставившего Ирак с Халидом ибн аль-Валидом. Ко времени столкновения мусульманских и персидских армий у Саада могло быть от 6000 до 12 000 человек— значительно меньше, чем у персов. Как замечает один из заслуживающих доверия современников, «при всем своем значении битва при Кадисии была, видимо, стычкой между довольно небольшими армиями»[35].

Маленький городок Кадисия лежит среди пальмовых рощ на самом краю населенных земель Ирака. В последующие годы в нем собирались паломники, готовящиеся пуститься в долгий путь через пустыню к святым городам Мекке и Медине. Город послужил и естественным сборным пунктом для армии Саада. Здесь предстояло решиться судьбе Ирака.

История битвы при Кадисии послужила основой великой легенды. Воспоминания о победе маленькой, собранной наспех и слабо вооруженной армии арабов над мощью персидской империи веками вдохновляли мусульман и арабов. В Багдаде Саддама Хуссейна квартал на берегу Tигpa, где располагались почти все министерства, назывался Кадисия. Когда в 1986 году Саддам Хуссейн выпустил облигации, чтобы собрать средства на войну с Ираном, они назывались облигациями Кадисии. Иракские средства массовой информации часто и не столь удачно называли «Кадисией Саддама» вторую Войну в Заливе 2003 года. Все это были сознательные попытки воззвать к народной памяти о временах, когда арабские армии торжествовали над могущественными врагами.

Несмотря на огромное значение этой битвы и ее легендарную славу, мы на удивление мало знаем о действительном ходе сражения, а многие подробности производят впечатление общих мест. Даже год сражения определен неточно. Арабские источники, по обыкновению, противоречивы в отношении дат. Они называют годы от 635-го до 638-го, но большинство сходятся на 636-м. С другой стороны, недавние исследования армянских источников позволяют предположить, что решающее сражение произошло в день православного Рождества (6 января) 638 года. Описание сражения в «Истории» ат-Табари растянуто на 160 страниц, изобилует событиями и подробностями, однако не дает общей картины. Армянские источники ясно говорят, что персы были разбиты наголову, но что армянские князья, разумеется, сражались с великой отвагой, и двое самых знатных из них были убиты вместе со многими знатными персами.

Арабские повествования начинаются со сбора и выступления армии из Медины и уделяют скрупулезное внимание именам и племенной принадлежности участников. После прибытия армии к границам Ирака описываются обмен посланниками между арабами и шахом Йездгердом III. Нам сообщают о дебатах и военных советах мусульман, причем постоянно повторяется, что им не следует заходить в глубь орошаемых земель и каналов Савада, а лучше сражаться на краю пустыни — если дело обернется плохо, они смогут скрыться в необитаемых землях. Так подчеркивается слабость позиции мусульман.

Мы узнаем также и о спорах между персами. Когда мусульманское войско вышло на край пустыни и начало рейды в населенные земли, местные землевладельцы послали известие молодому шаху Йездгерду в столицу Ктесифон и просили о помощи и защите. Шах приказал Рустаму возглавить экспедицию против арабов. Рустам был одним из главных сторонников Йездгерда в борьбе за престол. Он был опытным полководцем, а теперь становился, фактически, правителем Ирака. Иногда арабские источники называют его армянином, во всяком случае, в его армии определенно сражались армяне под предводительством своих князей. Другие источники утверждают, что он был родом из Хама-дана или Рея, а его силы, похоже, базировались в Медии на западе центра Ирана, между тем как Йездгерду III первую поддержку оказала знать Фарса, лежавшего гораздо южнее. Региональное соперничество, возможно, ослабило военную силу персов. Рустама арабские источники рисуют мудрым и опытным человеком, довольно пессимистичного настроя. В великом персидском эпосе «Шахнаме» Фирдоуси, написанном около 1000 года, он описан как проницательный, умный человек и славный воин. Он был знатоком астрологии и слушал советы жрецов. Фирдоуси приводит также текст длинного стихотворного послания, якобы написанного Рустамом перед сражением и обращенного к его брату. В нем предсказывается поражение и конец династии Сасанидов.

Такие нас бедствия ждут впереди,

Что жизни уж сердце не радо в груди.

Дано мне грядущее все созерцать,

Однако о том предпочту умолчать.

Скорблю о судьбе твоей горькой, Иран,

О шахах, чей родоначальник Сасан.

Жаль трон, и корону, и доблести жар,

Жаль знатность, величие, царственный фарр!

Наш строй будет войском тазийским разбит,

Вращение звезд о несчастье твердит[36].

Он заканчивает, оплакивая свою неизбежную смерть и выражая верность обреченному персидскому монарху.

А я в Кадиси обрету свой конец,

Здесь саван мой — панцирь, и кровь — мой венец.

Ткк вот что высокий таил небосвод!..

Пусть горесть о брате твой дух не гнетет.

Очей со владыки земли не своди,

В сраженье на смерть без оглядки иди[37].

Если верить арабским источникам, он уговаривал молодого шаха не вступать в битву с арабами без крайней необходимости. Он один среди персов сознавал военное искусство и идеологическое превосходство презираемых бедуинов и понимал, что они одержат победу.

Сообщения о посольстве к персам и происходивших дебатах составляют наиболее интересную часть повествования не потому, что точно описывают имевшие место события, а потому, что позволяют нам понять отношение первых мусульман к завоеваниям. Одно из наиболее полных повествований[38] начинается с того, что Саад обращается к своим советникам, которых посылает с посольством к персам. Один из них высказывает мнение, что для персов в этом слишком много чести и что достаточно послать одного человека. В результате и отправили одного этого советника Риби. Для встречи с Рустамом он был взят персами под стражу. Прежде чем представить его перед лицом военачальника, персы решили запугать этого бедуина. Они вздумали продемонстрировать ему богатство и утонченность персидского двора. Перед ним выложили изделия персидских мастеров, ковры и подушки. Сам Рустам воссе-дал на золотом троне, украшенном ковриками и подушками, вышитыми золотой нитью. Источники обыгрывают контраст между этой роскошью и внешностью Риби, приехавшего на неприглядной спотыкающейся лошадке. Меч его был начищен до блеска, но скрыт в потертых матерчатых ножнах. Копье его было обвязано верблюжьими жилами. При нем был красный щит из бычьей шкуры, «как толстый круглый ломоть хлеба», лук и стрелы.

Вместо того чтобы проникнуться трепетом, бедуин озлобился. Он вел себя с откровенным вызовом. Он был, как нам сообщают, «самым диким из всех арабов» и ничуть не пытался смягчить впечатление. Одеждой его была верблюжья попона с проделанной посередине дырой для головы, а вместо пояса он обвязался тростником. Голову он обвязал поводом того же верблюда. Четыре вихра на его голове торчали, «как козлиные рога». Поведение его было не менее грубым, чем внешность. Вместо того чтобы спешиться, как ему было приказано, он прямо на лошади въехал на ковер, а когда все же сошел с нее, то разодрал две подушки, чтобы тряпками стреножить свою лошадь. Он демонстративно отказался сдать оружие, сказав, что персы пригласили его, так пусть принимают как есть, или он уедет назад. Когда его наконец привели к Рустаму, он из гордости стал бесчинствовать: протыкал копьем ковры и подушки, не оставив ничего целым. В ответ на вопрос, зачем он это сделал, он ответил: «Мы не нуждаемся в этой вашей пышности».

Рустам спросил, что привело его сюда, на что Риби ответил краткой проповедью: «Аллах послал нас и привел сюда, чтобы мы освободили тех, кто желает свободы от рабства (ибадат) перед земными властителями и сделали их слугами Господа, дабы он обратил их нищету в богатство, избавил их от тирании (ложной) веры и привел к справедливости ислама. Он послал нам принести Его религию всем Его Созданиям и призвать их к исламу. Кто примет ее от нас, тому нечего бояться, и мы оставим его в покое, но с тем, кто откажется, мы будем сражаться, пока не исполнится обетование Господне».

На вопрос Рустама, что обещал ГЬсподь, он ответил: «Рай для тех, кто погиб в бою с отвергнувшими ислам, и победу для тех, кто выжил». Затем Рустам спросил его, не он ли вождь мусульман, на что Риби отвечал, что он не вождь, но это все равно, потому что все они — часть одного целого, «и самые смиренные из нас могут обещать защиту от имени самых благородных».

Тогда Рустам попросил дать ему время на то, чтобы посоветоваться, и Риби дал три дня, потому что такой срок давал Пророк. Когда нелюбезный гость удалился и Рустам остался наедине со знатными персами, он выразил восхищение словами Риби. Персы пришли в ужас, заподозрив, что Рустам подумывает об отказе от своей веры по совету этого грубого оборванца. Тот возразил, что им следовало бы смотреть не на одежду, а на «суждения, речи и поступки».

Тогда персы пошли осмотреть оружие Риби и нелестно отозвались о его качестве, однако Риби продемонстрировал им серьезность намерений арабов, обнажив меч, сверкнувший из-под лохмотьев «подобно языку пламени». Затем дошло до стрельбы из лука, и его стрелы пронзили персидские щиты, в то время как стрелы персов застревали в его кожаном щите. После этого Риби вернулся в мусульманский лагерь, чтобы дать персам время на размышления.

Персы продолжали спорить между собой, подыскивая достойный ответ, а Рустам приказал Риби вернуться на следующий день. Но мусульмане прислали вместо него другого человека, напоминая тем, что все они равны и едины. Тот тоже въехал верхом на драгоценный ковер и предложил им, по обыкновению, три возможности: «Если вы примете ислам, мы оставим вас в покое: если согласитесь платить подушный налог, мы защитим вас, когда вам потребуется наша защита. В ином случае будет война». Этот тройной выбор стал обычным при переговорах между мусульманами и их противниками. Рустам предложил перемирие. Араб согласился, но лишь на три дня, «начиная со вчерашнего».

Среди персов продолжались споры, и Рустам попросил прислать третьего посланника. Им стал Мугира ибн Шуба, персона куда более важная, чем двое предыдущих. Ему предстояло сыграть видную роль в завоевании и заселении Ирака. И снова персы пытались произвести впечатление на посланца: они предстали перед ним в расшитых золотом одеяниях и в золотых коронах. Перед ним расстелили ковер на полет стрелы, так что невозможно было подойти к ним, не встав на него. Как они могли бы предвидеть, Муги-ра остался невозмутим и выказал свое презрение, вскочив на трон рядом с Рустамом. Персы стащили его оттуда насильно, а он в ответ прочел им краткое поучение о равенстве, обращаясь к ним через переводчика — араба из Хиры. Он утверждал, что арабы видят в каждом из своих равного, что его поражает, что у персов это не так, из чего заключил: «Опорой царству не может быть такое поведение и такие мысли, как ваши». Это опять вызвало споры между персами: представители нижних классов (сифла) говорили, что Мугира прав, но землевладельцы (дахакин) возражали, что он говорит то же, что всегда говорили их рабы, и проклинали своих предков за то, что те недостаточно серьезно относились к арабам.

рустам попытался шуткой загладить спор, разгоревшийся на глазах у Мугира. Затем завязался более формальный диспут, рустам и Мугира поочередно выступили с короткими речами через стоящего между ними переводчика, рустам начал с того, что возвеличил силу и славу персов. Даже если бы они потерпели на время поражение, Аллах бы восстановил их славу. Далее он сказал, что арабы всегда жили в нищете и, страдая от голода и жажды, искали помощи на границе. Он понимает, что и теперь происходит то же самое, так что готов дать каждому запас фиников и два одеяния, чтобы они ушли — он не хочет убивать их или брать в плен.

Мугира наотрез отказался от этого высокомерного предложения. Он сказал, что все, чем владеют персы, принадлежит Аллаху, а они выказывают ему черную неблагодарность. Нынешний приход арабов вызван не голодом и лишениями, а тем, что Аллах послал им своего Пророка. Он продолжал высказывать положения веры, подобно двоим до него. Когда он дошел до фразы: «Если вам нужна наша защита, будьте нашими рабами и смиренно выплачивайте дань, иначе будут говорить мечи», Рустам вышел из терпения и поклялся «солнцем», что не настанет еще рассвет следующего дня, как он перебьет их всех. Так прервались переговоры. После ухода Мугиры Рустам сказал персам, что никто не может противостоять народу такой честности, ума и упорства в достижении цели.

Современные историки склонны пренебрегать подобными вставками в арабских текстах: как-никак, они были написаны намного позже событий и полны условностей и штампов, так что никак не могут описывать действительные события и речи. Это сообщение было передано не менее чем двумя ранними рассказчиками, прежде чем его записал Саиф ибн Умар (?-786) Возможно, в настоящей форме оно было составлено в пределах века после событий, которые якобы описывает. Столь же вероятно, что его сочинили, когда мусульманские войска еще раздвигали границы ислама в Испании и Средней Азии. Это подлинное свидетельство менталитета завоевателей, и если мы хотим понять образ мыслей ранних арабских завоевателей, то должны обратиться именно к таким документам.

Наиболее фундаментальная мысль этого текста состоит, конечно, в том, что арабы верят в поддержку Аллаха и проповедь Мухаммада. Это само собой разумеется. Более поражает осознание ими культурных различий между ними и персами и внимание к ним. Персы богато одеты, живут в роскоши среди ковров и тканей, арабы же бедны и одеты в лохмотья. Во всем потрепанном снаряжении арабов блестят лишь клинки их мечей. Арабы презирают богатство противника. Кроме того, создается явственное ощущение, что арабы уверены: они живут в обществе большего равенства в сравнении с иерархичным обществом персов, и для них это важный источник силы. Наконец, звучит тема признания персами силы и морального превосходства арабов. Признавая это, Рустам ссорится со своей свитой, сохраняющей надменность невежества.

Рассказывают, что в ожидании столкновения войск арабы совершали рейды в Савад и пригоняли из этих набегов скот для пропитания. Один раз в засаду попал свадебный поезд знатного перса. Мужчин перебили, а женщин захватили в плен. Арабы изображаются умелыми лазутчиками, пробирающимися во вражеский лагерь, перерезающими веревки шатров и угоняющими лошадей, чтобы посеять панику в рядах врага.

О решающем сражении при Кадисии существует множество сообщений, но подробности их очень противоречивы и составить общую картину невозможно. Множество коротких и бессвязных арабских рассказов рассказывают об отваге одного, о смерти другого, порой о трусости третьего. Некоторые темы подтверждают друг друга: факт, что битва продолжалась много дней и ночей, факт, что персы в начале битвы продолжали использовать слонов, но им это не помогло. Представляется, что основное сражение было пешим, и всадники сходили с коней, чтобы вступить в бой. Одно краткое арабское сообщение подчеркивает роль лучников в победе. Некий воин персидской армии вспоминает:

Я сражался при Кадисии, будучи еще магийцем (позже он перешел в ислам). Когда арабы выпустили в нас свои стрелы, мы стали кричать «дук, дук!», что означало «веретена». Они продолжали осыпать нас этими «веретенами», пока не осилили нас. Один из наших лучников выпустил в них стрелу, но она только застряла в одежде араба, а их стрелы пробивали наши кольчуги и двойные кирасы[39].

Превосходство арабских лучников могло быть важным фактором, предопределившим успех мусульманских войск.

Как мусульманские, так и немусульманские источники вполне сходятся в том, что персы потерпели катастрофическое поражение и что многие персидские начальники, включая самого Рустама, были убиты. «Шахнаме» описывает его героическую смерть в единоборстве с Саадом ибн Аби Ваккасом (Саадом Ваккасом), однако арабские источники ничего об этом не говорят, отмечая лишь, что «тело его было так избито и изранено, что невозможно было решить, кто нанес смертельный удар». После Кадисии мусульманам открылась дорога в центральный Ирак.

Сразу после сражения арабы начали преследование бегущих персов через каналы и пальмовые рощи Савада. Переправа через каналы могла бы задержать их, однако после победы при Кадисии местные персидские землевладельцы благоразумно предлагали мусульманам свою помощь. Так, Вистам, дехкан из Бурса, навел понтонные мосты через каналы и выслал разведчиков, чтобы узнать о расположении персидских войск. Крушение власти персов не оставило местным жителям иного выбора, как по возможности договориться с пришельцами о мире.

Авангард арабов настиг остатки персидского войска у Бабила, древнего Вавилона. Здесь, у холма давно покинутой столицы Хаммурапи и Навуходоносора, они разбили персов «так скоро, что иной не успел бы скинуть плащ»[40]. Уцелевшие персидские командиры, оказавшись порознь, пытались организовать сопротивление в провинциях. Файрузан направился в городок Нихаванд в Загросе, «где хранились сокровища персидских царей», и начал сбор армии. Хурмузан бежал на юг, в богатую провинцию Хузистан, где занялся сбором средств для финансирования сопротивления. Другие бежали по большой дороге в столичный Ктесифон.

По пути происходили стычки и схватки один на один. Саиф ибн Умар описывает такую схватку между Шахрияром из арьергардного отряда персов и бедуином по имени Наиль. Оба были верхом.

Каждый с копьем. Оба были крепкого сложения, хотя Шахрияр был сложен как верблюд. Когда он увидел Наиля, то отбросил копье, чтобы схватить его за горло. То же сделал Наиль. Схватив друг друга за глотки, они свалились наземь. Шахрияр навалился на Наиля, словно груда кирпича, и захватил его за бедро. Он достал кинжал и принялся сдирать с Наиля кольчугу. Случайно большой палец Шахрияра попал Наилю в рот, и Наиль зубами раздробил ему кость. Заметив, что враг на миг ослабел, он яростно атаковал его, сбросил с себя, сел ему на грудь и сам достал кинжал и сорвал с живота Шахрияра кольчугу. Затем он наносил ему удары в живот и в бок, пока тот не умер. Наиль взял его коня, его браслеты и его добычу[41].

После этой победы Саад наградил Наиля доспехами убитого: «Надень браслеты перса, его плащ и кольчугу, а затем сядь на его коня». Браслеты были важным атрибутом персидской знати, и Саад посоветовал Наилю надевать их, только отправляясь на битву. Эта история богата подробностями и рисует живую сцену боя, причем в ней повторяются две темы, которые мы уже заметили в «Шахнаме»: превосходство персов в вооружении и презрение арабов к их роскоши и изнеженности.

Перс, похожий сложением на верблюда, был не единственной жертвой по пути через Савад. В одном месте мусульмане столкнулись с группой солдат, завербованных царицей Буран, поклявшейся, что царство персидское не погибнет, пока они живы. С ними был ручной лев по имени Мукаррат, принадлежавший персидскому шаху. Кажется, лев вступил в бой на их стороне, но арабский воин, вскочив на коня, убил его копьем. После этого персы уже не сопротивлялись. Кроме того, мусульманам попадалось множество персидских крестьян (феллахов), живших в селениях по берегам T?irpa. Многих из них поставили на рытье оборонительных рвов для персидской армии, однако они, видимо, были безоружны и не думали сопротивляться. Ширзад, персидский дехкан, перешедший на сторону мусульман, уговорил Саада не причинять им вреда, потому что они — лишь нижайшие из персов и никому не страшны. Сообщают, что, переписав 100 000 имен крестьян для обложения налогами, их отпустили. Пока они платили налоги и не предпринимали враждебных действий, мусульмане ничего не имели против этих людей и, безусловно, не пытались обратить их в ислам: их врагами были персидская армия и аристократия.

Очередной стратегической целью стала столица Сасанидов — Ктесифон, лежавшая в 160 километрах, скажем, в трех-четырех днях пути по Саваду, на северо-востоке. Именно оттуда шах Йездгерд пытался направлять сражение.

Персидская столица, известная западным историкам под эллинизированым названием Ктесифон, состояла из нескольких обширных городов, оправдывая данное ей арабами имя Аль-Мадаин — «Города». Она лежала на обоих берегах Тигра, приносившего в город живительную воду и губительные наводнения: временами река неожиданно и резко меняла русло, прокладывая новый путь через равнину Савада, разрезая центр города и отрезая предместья.