Ненадежный и опасный мир
Ненадежный и опасный мир
Как и другие народы Мезоамерики, мешики полагали, что нашему миру предшествовали несколько сменивших друг друга миров, и каждый из них погиб в катастрофе, в ходе которой человечество было истреблено: это были «четыре солнца», а наше — пятое. Каждое из «солнц» обозначено на монументах типа ацтекского календаря, или «Солнечного камня», одной датой — датой его конца, которая одновременно напоминает о том, какое именно бедствие положило ему конец: например, четвертая эпоха, «солнце воды», датировано «науи атль» — «Четыре-Вода»: она завершилась наводнением, своего рода Всемирным потопом.
Наш мир постигнет та же участь; его судьба определена датой, которая, так сказать, отметила его с рождения, когда наше солнце пришло в движение, науи оллин. Иероглиф «оллин» в виде Андреевского креста, который сопровождает маску солнечного бога в центре ацтекского календаря, имеет двойное значение: «движение» и «землетрясение». Он символизирует одновременно первое движение звезды, в начале нашей эры, и катастрофы, которые уничтожат наш мир. Тогда бытие разорвется, как полог, и чудовища сумрака, цицимиме, дожидающиеся рокового часа в глубине заката, выскочат и набросятся на тех, кто останется жив.
Прародителями всех этих существ и даже богов древние мексиканцы считали исконную чету — Ометекутли («господин Двойственности») и Омесиуатль («госпожа Двойственности»). Они живут на вершине мира, на тринадцатом небе, «там, где воздух студеный, чистый и ледяной». От этой вечно плодовитой пары родились все боги и рождаются все люди. В рассматриваемую нами эпоху два этих высших божества стали немного похожи на государей, которые царствуют, но не правят: их оттеснила на задний план мощная толпа молодых и деятельных богов. Но именно им по-прежнему принадлежала привилегия устанавливать дату рождения каждого существа и тем самым определять его судьбу.
Потомки высшего Двуединства, боги, в свою очередь, создали мир. Самым важным актом творения стало, разумеется, рождение солнца, и это солнце родилось из жертвоприношения и крови. Говорят, что боги собрались во мраке в Теотиуакане, и один из них, малое прокаженное божество, покрытое язвами, пожертвовал собой и бросился в огромный костер, откуда появился вновь, превратившись в звезду. Но это новое солнце оставалось неподвижно: ему нужна была кровь, чтобы начать движение. Тогда другие боги принесли себя в жертву, и солнце, извлекая жизнь из их смерти, начало совершать свой путь по небу.
Так начинается космическая драма, в которую, вслед за богами, оказалось вовлеченным человечество. Чтобы солнце продолжало свой путь, чтобы мрак не сгустился над миром навеки, нужно каждый день давать ему пищу — «драгоценную влагу» (чальчиуатль), то есть человеческую кровь. Жертвоприношение — священный долг по отношению к солнцу и необходимость для блага самих людей. Без этого сама жизнь во Вселенной пресечется. Каждый раз, когда жрец на вершине пирамиды поднимает в руках окровавленное сердце жертвы и кладет его на куаушикалли{31}, катастрофа, ежесекундно грозящая миру и человечеству, вновь оказывается отодвинута на более поздний срок. Человеческая жертва — это превращение, когда из смерти получают жизнь. И боги подали тому пример в первый день творения.
Что же до человека, то его главная обязанность и состоит как раз в том, чтобы давать пищу «интонан интота тлальтекутли тонатиу» — «нашей матери и нашему отцу, земле и солнцу». Уклониться от исполнения этого космического долга значит предать богов, а тем самым — остальных людей, ибо то, что верно для солнца, верно и для земли, дождя, растительности и всех сил природы. Всё рождается и существует лишь благодаря крови принесенных в жертву.
Великий бог-правитель тольтеков Кецалькоатль «никогда не соглашался (приносить человеческие жертвы), потому что сильно любил своих подданных, тольтеков, и приносил в жертву только змей, птиц и бабочек». Но Кецалькоатлю пришлось бежать из Тулы, откуда он был изгнан колдовством Тескатлипоки, поэтому Мексика оказалась в руках богов, жаждущих жертв. В самой распространенной форме этого обряда жертву укладывали спиной на слегка выпуклый камень, четыре жреца держали ее за руки и за ноги, а пятый вспарывал ей грудь кремневым ножом и вырывал сердце. Жертвоприношение часто происходило и в форме, которую испанские хронисты называют «gladiatorio»: пленник, привязанный к огромному каменному диску (темалакатлю) веревкой, оставлявшей ему свободу движений, и снабженный деревянным оружием, должен был поочередно сразиться с несколькими ацтекскими воинами с обычным вооружением. Если, паче чаяния, ему удавалось выстоять под их натиском, он мог сохранить себе жизнь. В большинстве случаев «гладиатор» падал израненным и через несколько мгновений испускал дух на камне: жрецы в черных одеждах и с распущенными волосами вспарывали ему грудь. Воинов, обреченных на такую смерть, наряжали в особые одежды и украшения; головы их увенчивали белыми перышками, символом первых проблесков зари — еще неверного часа, когда в сером свете утра души воскресших воинов улетают к отцу нашему Солнцу.
Но это были не единственные формы жертвоприношения: женщинам, обреченным на смерть в честь богинь земли, отрубали головы, пока они танцевали, будто бы не зная о том, что их ждет; детей, посвященных богу дождя Тлалоку, топили; жертв богу огня бросали в костер, одурманив йаутли (вид наркотика); людей, олицетворявших собой бога Шипетотека, привязывали к подобию козел и пронзали стрелами, после чего с них сдирали кожу, и в нее облачались жрецы. В большинстве случаев жертву наряжали, раскрашивали и украшали таким образом, чтобы она изображала бога, которому совершали служение. Таким образом, сам бог погибал перед собственным изображением и в своем собственном храме, как все боги согласились погибнуть в первые времена ради спасения мира. И когда, при некоторых обстоятельствах, имел место жертвенный каннибализм, верующий в кровавом причастии поглощал плоть самого бога.
Ни один другой аспект мексиканской цивилизации так не шокирует нас, как этот. С первого знакомства европейцев с индейцами ужас и отвращение, внушенные вновь прибывшим человеческими жертвами, помогли им убедиться в том, что религия туземцев исходит из ада, а их боги — демоны. С тех пор они пребывали в убеждении, что Уицилопочтли, Тлалок, Тескатлипока и все остальные мексиканские божества — на самом деле черти, и всё, что к ним относится прямо или косвенно, следует истребить навсегда. Практика человеческих жертвоприношений у ацтеков во многом способствовала тому, чтобы лишить всех точек соприкосновения две столкнувшиеся религии, а затем, когда между испанцами и мексиканцами разразилась война, придать ей ожесточенный и непримиримый характер, начиная с того момента, когда конкистадоры издали бессильно наблюдали за кончиной своих товарищей, а позже нашли их оскаленные черепа на цомпантли.
Нам, разумеется, трудно по-настоящему понять, что означала для ацтека XVI века человеческая жертва. Отметим все же, что в каждой культуре есть свое особое понятие того, что жестоко, и того, что таковым не является. В эпоху расцвета Римской империи на аренах цирков проливалось для развлечения больше крови, чем ацтеки пролили перед своими идолами. Испанцы, столь искренне возмущенные жестокостью туземных жрецов, сами резали, жгли, увечили и пытали с невозмутимой добросовестностью. Например, Кортес велел отрубить ступни кормчему Гонсало де Умбриа, повесить двух испанцев и дать другим по двести ударов кнутом, а также приказывал отрубать руки пленным индейцам. Мы сами вздрагиваем, слушая о кровавых ритуалах в древней Мексике, но в наше время на наших глазах цивилизованные народы устраивают систематическое истребление миллионов живых существ и создают оружие, способное уничтожить за одну секунду в сто раз больше жертв, чем было умерщвлено за всю историю империи ацтеков.
Человеческие жертвоприношения у мексиканцев не вдохновлялись ни жестокостью, ни ненавистью. Это был их ответ (единственный ответ, который они могли себе представить) уязвимости мира, постоянно находившегося под угрозой. Чтобы спасти этот мир и человечество, нужна была кровь: приносимый в жертву — не враг, которого убивают, а гонец, которого отправляют к богам и который сам облечен богоравным достоинством. Все описания церемониалов, например, те, что продиктовали Саагуну его собеседники из ацтеков, создают впечатление, что между жертвами и жрецами не существовало ничего похожего ни на неприязнь, ни на жажду крови, но некое странное братство или, вернее (это следует из текстов), нечто вроде мистического родства. И такое впечатление возникает само собой.
«Когда человек завладевал пленником, он говорил: "Вот мой возлюбленный сын". И пленник отвечал: "Вот мой досточтимый отец"» («Флорентийский кодекс»). Воин, захвативший пленника и присутствовавший при его смерти перед алтарем, знал, что рано или поздно последует за ним в мир иной, умерев похожим образом. «Добро пожаловать, ты знаешь, каков исход войны: сегодня для тебя, завтра для меня», — сказал, если верить Тесосомоку, император одному пленному вождю. Что до самого пленника, прекрасно осведомленного о том, что его ждет, и с детства подготовленного к тому, чтобы принять такой конец, то он стоически склонялся перед судьбой. Более того: он отказывался от помилования, противоречащего его судьбе и божественной воле, если ему его предлагали.
Вождь мешиков Тлакауэпан, плененный чальками в правление Мотекусомы I, так отличился своей доблестью, что захватившие его враги предложили ему и другим ацтекам, попавшим к ним в руки, часть своей территории. Он не только сохранил бы себе жизнь, но и стал бы господином этой части города; ему даже предложили командование войсками Чалько. Вместо ответа Тлакауэпан покончил с собой, воскликнув, обращаясь к товарищам по плену: «Мешики, я ухожу и буду вас ждать!»
Не менее знаменита история одного вельможи из Тлашкалы, Тлауисоле, который был пленен мешиками: те настолько им восхищались, что вместо того чтобы принести его в жертву, доверили ему командование войсками в войне с Мичоаканом. Но вернувшись из похода, осыпанный почестями тлашкальтек не захотел больше скрываться от судьбы: он потребовал смерти на жертвенном камне и добился ее.
Таким же было отношение всех остальных приносимых в жертву — юноши, который целый год жил, окруженный княжеской роскошью, чтобы в конечном итоге погибнуть перед изображением Тескатлипоки, или женщин, которые флегматично танцевали и пели, тогда как позади них жрецы в темных одеждах выжидали момент, чтобы срубить им головы, точно кукурузные початки. Сформированная могучей многовековой традицией чувствительность индейцев не была похожа на чувствительность их современников-европейцев: бесстрастно взирая на кровавые сцены, разворачивавшиеся в их храмах, они ужасались, глядя на казни, которые принесли с собой испанцы из страны инквизиции (Кортес лично приказал сжечь живьем перед императорским дворцом сановника Куаупопоку и еще четырех вождей).
Вышеизложенные соображения позволяют понять, в чем заключался для древних мексиканцев смысл войны — той вечной войны, которую город питал всей своей энергией. Наверное, можно расценивать историю Теночтитлана с 1325 по 1519 год как историю империалистического государства, неустанно продолжающего расширяться путем завоеваний. Но это не всё. По мере того как власть мешиков простиралась на все большую территорию, сами их победы создавали вокруг них все более широкую усмиренную зону, до крайних пределов известного им мира. Где же тогда добыть необходимые жертвы, чтобы предоставить богам их пищу — тлашкальтилистли? Где взять драгоценную кровь, без которой солнце и вся машина мироздания обречены на небытие? Приходилось поддерживать войну. Отсюда эти странные «войны цветов» (шочийаойотль), которые приняли характер постоянного явления после ужасного голода, опустошившего Центральную Мексику в 1450 году.
По взаимному согласию правители Мехико, Тескоко и Тлакопана и руководство Тлашкалы, Уэшоцинко и Чолулы решили, за отсутствием собственно войн, устраивать сражения, чтобы приносить пленных в жертву богам: считалось, что бедствия 1450 года были вызваны недовольством богов, недостаточно снабжаемых жертвами. Сражались в основном для того, чтобы захватить пленных и принести их в жертву: на поле боя старались убивать как можно меньше народу. Война была не только инструментом политики, но прежде всего ритуалом — «священной войной».
Просто в глубине души древние мексиканцы не имели веры в будущее. Их мир был хрупким, ему постоянно грозила катастрофа. Помимо природных катаклизмов и голода, еще и чудовищные божества заката являлись на перекрестках в некоторые ночи; существовали колдуны, посланцы таинственного и сумеречного мира; и каждые пятьдесят два года на народы империи обрушивался страх, когда солнце заходило в конце последнего дня «века», и люди в тревоге спрашивали себя, появится ли оно вновь.
В городах и деревнях гасили все огни, и встревоженные толпы собирались у подножия и на склонах горы Уишачтекатль, в то время как на вершине жрецы наблюдали за созвездием Плеяд. Оно близилось к зениту: продолжится ли его движение? Или же оно застынет и сверху низринутся полчища уродливых чудовищ конца света? Жрец-звездочет делал знак; на камне растягивали пленника, кремневый нож с глухим звуком погружался в его грудь, и в разверстой ране быстро поворачивали тлекуауитль — «огненную палку». О чудо! Вспыхивал огонь, словно родившись из изуродованной груди, и под радостные восклицания гонцы зажигали факелы и отправлялись передать священный огонь во все концы центральной равнины. Мир в очередной раз избежал конца. Но какой тяжелой и кровавой задачей для жрецов, воинов, императоров было век за веком и день за днем отражать неустанный натиск небытия!