Конструктивный социализм эсеров
Конструктивный социализм эсеров
К началу ХХ в. народничество оправилось от поражения первой половины 80-х гг. В 1901-1902 гг. была создана Партия социалистов-революционеров (ПСР), что означало возрождение революционного крыла народничества.
Идеологи эсеров внимательно отнеслись к теоретическим достижениям марксизма и стремились включить их в свой теоретический багаж. Идеолог ПСР Виктор Михайлович Чернов (1873-1952) писал об эсерах как о “партии, чтущей наряду с именами Маркса и Энгельса имена Лаврова и Михайловского”[1059]. Чернов выдвигает две ключевые ценности: “Я до сих пор считал этическим обоснованием социализма стремление рассматривать весь исторический процесс в его закономерном ходе с точки зрения интересов человеческой личности, с точки зрения ея всестороннего и гармоничного развития, предполагающего торжество общественной солидарности”[1060] Сочетание свободы личности и социальной солидарности определяло направление общественной эволюции, к которой стремились эсеры. Ни концентрация капитала, ни классовые интересы пролетариата не должны были встать выше этих ценностей. Сближение с марксизмом не значило поглощения. Программа ПСР признавала неизбежность развития капитализма в России и других среднеразвитых странах, но обращала внимание на двойственность этого процесса, особенно в странах, которые мы теперь называем Третьим миром. Капиталистическое развитие нельзя отождествлять с индустриальным прогрессом. Приветствуя «промышленный гений», Чернов считал капитализм лишь его оболочкой, которую можно свести к минимуму[1061]. Более того, «капитализм, как таковой, никаких положительных сторон не имеет»[1062].
Применяя прудоновскую диалектику (унаследованную от Михайловского), Чернов утверждает, что у социально-экономического развития есть и положительные, и сугубо негативные стороны. «Взаимное соотношение между этими положительными и отрицательными сторонами, более благоприятное в высших отраслях индустрии и в странах классического капитализма, становится все менее и менее благоприятным при переходе к различным отраслям промышленности добывающей, в особенности же к земледелию, и к целым странам, хуже поставленным в международной экономической борьбе. Чем благоприятнее это соотношение, тем более развит современный индустриальный пролетариат и тем больше его значение сравнительно с остальной массой трудящегося и эксплуатируемого населения. Чем всестороннее и последовательнее развиваются в обществе начала буржуазной собственности и хозяйства, тем резче оно распадается на класс эксплуатируемых тружеников, получающих все меньшую и меньшую долю созидаемых их трудом благ, и класс эксплуататоров, сосредоточивающих в своих рука владения естественными силами природы, средствами производства и обмена»[1063]. Уже в начале ХХ века система глобализации вела к глубокому разделению зон капиталистического «процветания» и «загнивания». Стратегия социалистической демократии в этих зонах должна быть различной. Это не сумел осознать меньшевизм, что предопределило стремительное падение его влияние еще в демократических условиях 1917 г. В России нельзя идти к социализму тем же путем, что и в Германии.
Для эсеров как для народников эта проблема оставалась в центре внимания, что подтверждала программа партии: «Развитие капитализма в России характеризуется наименее благоприятным соотношением между творческими, исторически-прогрессивными, и темными, хищнически-разрушительными тенденциями. Все связанные с этим развитием кризисы переживаются Россией в концентрированном виде, в сокращенный период времени, при низком культурном уровне, который обостряется взаимоприспособлением наиболее примитивных форм эксплуатации народного труда и медленно изменяющихся форм патриархального дворянско-чиновничьего царизма»[1064].
Теоретики эсеров признавали, что на Западе буржуазия сыграла определенную положительную роль, но в России она является реакционной и не способна выполнить «даже ту долю освободительной работы, которую она совершила в других странах Западной Европы»[1065]. Поэтому революционное движение приняло антибуржуазное, социалистическое направление, и лидерство в нем принадлежало «идеалистически настроенной части интеллигенции»[1066].
Эсеры, продолжая традицию 60-70-х гг., решились на откровенный разговор о роли интеллигенции в социалистическом движении. Интеллигенты-марксисты видели себя слугами пролетариата и не признавали, что у них есть самостоятельный от пролетариата социальный интерес в качестве интеллигентов. Поскольку марксизм так и не доказал, что именно его проект соответствует интересам пролетариата, он мог быть выражением интересов нового класса, «умственного рабочего», выражаясь словами Я. Махайского. В чем действительные интересы интеллигенции, насколько они совпадают с интересами рабочих? Без постановки этого вопроса интеллигент в рабочем движении был обречен на комплекс неполноценности и недоверие со стороны рабочих, отчасти справедливое. Ведь в социалистическом обществе марксистов работники «сложного труда» должны занять более выгодное положение.
Лидер умеренных народников А. Пешехонов уже в те годы обратил внимание на формирование социального слоя, отличного как от интеллигенции, так и от буржуазии, и в то же время соответствующего как раз антиутопии «умственного рабочего». Вместо концентрации богатства происходит концентрация экономической власти в руках менеджеров, технократов-управленцев. Приобщение к собственности миллионов акционеров не играет большой роли, поскольку капиталом от их имени распоряжаются менеджеры. Народники, таким образом, отличали интеллигенцию от нового господствующего класса, который может сменить буржуазию[1067].
Чернов предлагает сделать положение интеллигенции в социалистическом движении не скрытым, закамуфлированным под представительство интересов пролетариата, а открыто равноправным. Крестьяне, рабочие и интеллигенция – три равноправные составляющие единого фронта трудящихся. Интеллигенция «характеризуется преобладанием в ее труде творческого начала»[1068], которое предполагает индивидуальность и свободу.
Партия социалистов-революционеров отстаивала интересы не только рабочего класса, но прежде всего крестьянства, отличаясь в этом от большинства партий Второго Интернационала. Разъясняя свою политику коллегам по Второму Интернационалу, эсеры утверждали: «мы рассматриваем крестьянство как неотъемлемую часть рабочего класса… наполовину собственников, наполовину пролетариев»[1069]. Таким образом, отождествление крестьян с буржуазией (хотя бы и мелкой) не более правомерно, чем с пролетариатом.
Идеолог партии В. Чернов подчеркивает, что переход к социалистическому хозяйству возможен только после освоения трудящимися более простых общественных форм хозяйствования.
Эсеры обращали внимание на недостаточность тех предпосылок социализма, которые капитализм создает автоматически, сам собой. Для социализма необходимо нечто большее: «Капиталистическая концентрация, доводящая до апогея обычный буржуазный отрыв функции управления от функции труда, для современного социализма есть палка о двух концах»[1070]. Облегчая управленческую задачу социализма, она создает опасность бюрократизации, способную вынуть из социализма «самую душу». Важно, насколько подготовлены к самоуправлению сами рабочие, и как их к этому готовить. А это происходит не на фабрике как таковой, а «в лаборатории собственных трудовых культурно-хозяйственных, кооперативных, синдикальных и идейно-политических организаций – в этих оазисах солидарности в пустыне капиталистической борьбы «всех против всех»[1071]».
Следовательно, необходимо еще в рамках капитализма развивать самоуправляемые общественные формы, постепенно вытесняя капитализм. Этот взгляд продолжает традицию Прудона-Герцена-Михайловского.
При такой социальной умеренности эсеры были крайне радикальны политически – ведь им противостояло крайне консервативное самодержавие. «У истории нужно запрашивать большее, чтобы получить хоть что-нибудь»[1072], – заявил Чернов. Как не вспомнить лозунг западных радикалов 60-х гг. «Будьте реалистами – требуйте невозможного!»
* * *
Вполне естественно, что в центре программы эсеров стоял аграрный вопрос, в наибольшей степени интересовавший как крестьянство, так и оппозиционную часть элиты. Революционеры связывали с преодолением помещичьего землевладения расчистку препятствий на пути прогресса. Для эсеров решение аграрного вопроса во многом определяло возможность быстрого продвижения к социализму. М. Гоц считал задачей теории искать возможности «перейти от зоологических пережитков общинности к высшим формам коллективности», причем капитализм для этой стратегии является препятствием, а не подспорьем[1073].
Аграрную реформу планировалось провести на основе социалистических принципов, используя механизм общинного самоуправления. Программа ПСР формулировала этот план так: «Социализированная земля поступает в распоряжение центральных и местных органов народного самоуправления, начиная от демократически организованных бессословных сельских общин и кончая государством (расслоение и переселение, заведование резервными земельными фондами и т.д.). Пользование социализированной землей должно быть уравнительно-трудовым, т.е. обеспечивать потребительную норму при условии приложения собственного труда единолично или в товариществе при обращении рентных доходов путем обложения на общественные нужды; при переходе пользования землей от одного лица и группы к другим устанавливается вознаграждение за произведенные улучшения в земле. Земля переходит в общественную собственность без всякого выкупа; за пострадавшими от этого имущественного переворота признается лишь право на общественную поддержку на время, необходимое для приспособления к новым хозяйственным условиям»[1074].
В дальнейшем эти положения были конкретизированы эсерами и превратились в 1917 г. в подробнейшие планы аграрных преобразований. Было определено, как вычисляется земельная норма в зависимости от региона проживания крестьян, каким образом стимулировать приближение к этим нормам различных по размерам хозяйств. Не углубляясь здесь в детали, обратим внимание на принцип, лежавший в основе эсеровского аграрного плана. Это – замена собственности владением. Земля требует обработки, и, как кормилица человека, она должна каждому дать место. Отсюда – право работника на получение собственной доли земли как места приложения труда, и отсутствие у хозяина права эксплуатировать чужой труд с помощью монопольного права на землю. Эсеры не стремились запрещать сезонные наемные отношения, как позднее большевики, но эсеровская реформа делала устойчивые капиталистические отношения невыгодными. Зачем быть батраком, если можно получить землю для своего хозяйства? Зачем расширять земельный участок, если придется платить за это? Не лучше ли интенсифицировать собственное хозяйство, расположенное на участке оптимального размера?
Чернов был против полного закрепления земли не только за хозяевами, но даже за общинами. Общинная собственность могла привести к раздроблению земли между сельскими обществами, прикреплению к общине крестьян, желавших иметь доступ к земле. Гражданин России на всей ее территории должен был иметь возможность получить свою земельную норму. Аграрную проблему должно было решить не только общинное землевладение, но и внутренняя колонизация — перераспределение земли в масштабах всей страны. Но распределение земли должно было определять не государство, а нормы права. Поэтому эсеры выступали против национализации земли.
“Социализируя землю, мы именно ставим ее в такое положение, в котором обычные определения частного права к пользованию ею становятся более неприложимы. Мы не делаем землю ни имуществом общины, ни имуществом области, мы не переводим ее и просто в разряд современных “государственных имуществ”. Мы делаем ее ничьей. Именно как ничья она и становится общенародным достоянием”[1075]. В отождествлении понятия государственного имущества и ничейности чувствуется влияние марксистского течения социал-демократии того времени, видевшего «собственность» именно в частной собственности. Передача права верховного распоряжения землей государству создавала для бюрократии возможность злоупотребления при распределении этого ресурса. Чтобы избежать этой угрозы, и требуется тщательное определение в нормах права принципов распределения земли, дабы сам процесс в минимальной степени зависел от чиновника.
Эсеров не смущали возражения по поводу эффективности пользования “ничьей землей”. Во-первых, крестьяне, объединенные в общины и органы местного самоуправления, найдут разные условия землепользования в зависимости от местных условий. А во-вторых, движение технологий к машинной обработке земли должно привести к превращению распределительного обобществления в производственное, в “коллективную обработку земли”[1076]. Чернов полагал, “что в смысле производства социализация земли еще не означает никакого коренного переворота. Производство, пользование землей остается индивидуальным. Социализация земли в деревне может, конечно, явиться прекрасным фундаментом для дальнейшей органической, творческой работы в духе обобществления крестьянского труда, развития кооперативного и общинного хозяйства и т.д.”[1077]
* * *
План решения земельной проблемы в аграрном обществе был также моделью для решения рабочего вопроса в индустриальной системе: работник должен иметь доступ к рабочему месту и к управлению производством.
В то же время Чернов (в отличие от более радикальных эсеров-максималистов, а затем и левых эсеров) считал обобществление промышленности делом крайне сложным и потому более отдаленным, чем социализация земли. На съезде партии в 1906 г. он спорил с Н. Ракитниковым, который считал необходимым одновременно производить социализацию земли и крупных предприятий, и максималистом Г. Ривкиным, предлагавшим передать в коллективную собственность фабрики и заводы. Главной проблемой для Чернова стала сама возможность управления сложным промышленным хозяйством: «кто и на каких началах будет заведовать фабрично-заводским хозяйством»?[1078] Чернову была неизвестна программа федеративной координации самоуправляющихся организаций, разработанная еще П. Прудоном. В течение десятилетий работы над программой «конструктивного социализма» Чернову пришлось переоткрывать возможные механизмы координации работы социализированных предприятий.
Чернов выступает против форсирования социализации промышленности прежде всего потому, что осознает опасность, которая исходит от бюрократии и «государственного социализма»: «Вообще по отношению ко всем мероприятиям, имеющим целью обобществление еще в пределах буржуазного государства тех или иных отраслей народного хозяйства, П.С.-Р. усвоит положительное отношение постольку, поскольку демократизация политического строя и соотношение общественных сил, равно и самый характер соответствующих мероприятий будет давать достаточно гарантий против увеличения таким путем зависимости рабочего класса от правящей бюрократии. Тем самым П.С.-Р. предостерегает рабочий класс против того «государственного социализма», который является отчасти системой полумер для усыпления рабочего класса, отчасти же своеобразным государственным капитализмом, сосредотачивая различные отрасли производства и торговли в руках правящей бюрократии ради ее фискальных и политических целей»[1079].
Однако Чернов отрицает и рыночный социализм. Стремясь заменить рынок организованным распределением, Чернов ставит задачи, которые мудрено решить без множества чиновников: «Социализируя фабрично-заводское дело, необходимо социализировать и распределение продукта, т.е. заменить обмен, торговлю и конкуренцию организованным доставлением продукта потребителям. Это со своей стороны предполагает систематический учет и расценку по степени возможности потребностей населения, как и его производительных сил; распределение производительных сил между отдельными отраслями народного труда в соответствии с потребностями; установление таким путем гармонического соотношения, равновесия между разными отраслями производства. Нечего и говорить, насколько колоссальна эта задача, какой степени сознательности, сплоченности, единства и организаторских способностей рабочего класса требует ее осуществление»[1080]. Отождествление вытеснения капитализма с вытеснением рыночных отношений вопреки желанию Чернова отодвигает социализм в далекое будущее (что создавало предпосылки для сближения эсеров и меньшевиков в 1917 г.). Здесь Чернов под влиянием марксизма уклоняется от собственно народнической логики, выраженной в программе социализации земли. Ведь наличие рыночных отношений в деревне не мешает социализации, которая должна положить начало развитию в сторону социализма. Сам Чернов считал, что и проблема социализации промышленности вскоре встанет в практическую плоскость, но для этого социал-демократия должна встать на путь «конструктивного социализма», который предложит конкретные, детальные планы регулирования хозяйства нерыночными методами. Чтобы избежать бюрократизации, необходимо опираться на профсоюзы, кооперативы и другие организации трудящихся. Их развитие становится основным условием последующей социализации всего хозяйства.
Между тем практический опыт уже в начале века наводил часть эсеров на мысль, что социализация земли требует вытеснения капитализма из сферы промышленности. На I съезде ПСР делегат Уфимского комитета партии утверждал: на Урале «где рабочий рудников и заводов в то же время и крестьянин, немыслима социализация земли и недр без коммунализации и муниципализации самих заводов. Это значило бы разорвать живую человеческую личность надвое»[1081]. Однако Чернов опасается нарушить в этом случае принцип равноправия при распоряжении собственностью. Муниципализация возможна только для предприятий местного значения. Но у других заводов «гораздо более широкий территориальный рынок»[1082]. По мнению Чернова социализированное предприятие должны контролировать не только его работники, но и потребители. А это – огромный круг людей. Как это можно организовать? Предполагается, что социализация крупных предприятий требует привлечения центральных органов «самоуправления». Но эти органы – уже не самоуправление, а государство, социальные интересы которого выражает не столько само распыленное население, сколько бюрократия. Здесь идея социализации у эсеров, как и у других социал-демократов сближается с национализацией. Характерно, что для крестьян Чернов не выдвигает требования контроля потребителей над работой крестьянского хозяйства. Для продвижения от социализации земли к социализму достаточно дальнейшего вовлечения крестьян в кооперацию. Будучи специалистом в аграрной проблематике, в области промышленности Чернов и большинство эсеров оказались под влиянием марксистского крыла социал-демократии. Отсюда – кричащие противоречия аграрной и промышленной программ ПСР.
В вопросе о социализации промышленности Чернов фактически становится на почву коммунистической концепции будущего общества как нетоварного с первых стадий своего развития. У теоретика эсеров было понимание сложности нетоварного распределения, к которому Кропоткин пришел позднее, а Ленин, вопреки предостережениям оппонентов – только после полного краха политики «военного коммунизма». Но эсеры попали в ловушку, типичную для умеренных социалистов – осознание сложности проблемы парализует готовность к преобразованиям. Эсеры, как и большинство социал-демократов, не осознавали вторичность организованного распределения и доставления продуктов в сравнении с необходимостью демократизации самой структуры принятия хозяйственных решений.
Этот «временный» отказ от продвижения к социализму типичен для социал-демократии. Неготовность общества к отказу от рынка и отсутствие у рабочего класса навыков хозяйственного самоуправления (а где бы им взяться в условиях как отсталого, так и классического капитализма) является поводом отказаться от социалистических преобразований «на данном этапе».
Отличие эсеров от правого крыла социал-демократии заключается в том, что ПСР была готова к преобразованиям «здесь и сейчас», но только в аграрном секторе. Ради социализации земли и максимальной политической демократии эсеры были готовы вести бескомпромиссную борьбу с режимом, что придавало их программе революционный потенциал, который все более теряла западноевропейская социал-демократия. «Отсталость» России, необходимость решения общедемократических задач и проблем аграрного общества оправдывали в глазах коллег по Интернационалу радикализм тактики эсеров (вплоть до применения методов терроризма против авторитарного режима). Эти методы не противоречили демократическим принципам эсеров, так как допустимость терроризма четко ограничивалось временем существования автократии. И действительно, в период Временного правительства 1917 г. эсеры категорически отказываются от террористической борьбы.
Однако ради утверждения своих принципов эсеры были готовы создать временную диктатуру: «в случае необходимости партия трудящихся масс, партия революционного социализма не должна будет останавливаться и перед такой временной диктатурой, – временной, ибо ее задачей может быть лишь завершение победы, уничтожение остатков сопротивления, ликвидация гражданской войны для того, чтобы уступить место нормальному правопорядку в новом народно-трудовом государстве»[1083]. В отличие от большевиков и, если взглянуть шире, в отличие от Маркса и его действительных последователей, эсеры (вслед за Лавровым) считали, что революционная диктатура может существовать только в период гражданской войны, а не весь период перехода от классового общества к социализму. Никакой «диктатуры пролетариата» эсеры не допускали. Движение к свободе не может проводиться через ее долгосрочное уничтожение. Движение к социализму исключает усиление иерархического начала в обществе.
В 1917 г. эсеры станут основными соперниками большевиков в борьбе за массы, втянув в орбиту своего влияния меньшевиков. И это также не удивительно – ведь Россия была страной, которая еще не завершила индустриальную модернизацию. Крестьянская партия, вооруженная передовой социалистической теорией, имела значительные преимущества в условиях революции.