Раскол Интернационала
Раскол Интернационала
Парижская Коммуна произвела противоречивое воздействие на Интернационал. С одной стороны, члены Интернационала активно участвовали в событиях и много успели добиться за отведенные им историей 72 дня. С другой – роль организации МТР за пределами Парижа сводилась к кампании солидарности с Коммуной. Маркс считал, что Интернационал должен стать дееспособной политической организацией социалистов, и события Коммуны, за которыми, как казалось, должны были последовать новые революционные потрясения, укрепили Маркса в мысли о необходимости усилить централизацию в Интернационале, что неминуемо вело к обострению фракционной борьбы.
Опыт Коммуны подталкивал Маркса к выводу: идейный синтез затянулся и не ведет к торжеству марксизма в рабочем движении. А «для обеспечения успеха революции требуется единство мысли и действия»[647]. Если революционный подъем продолжится (на что указывала ситуация в Испании), то МТР не сможет стать эффективным инструментом проведения марксистской стратегии революции. Как минимум будут проводится две мешающие друг другу стратегии – марксистская и бакунинская. Желания согласовывать их у Маркса не было. Он ограничился тем, что взял у федералистов «все полезное». Начав после Коммуны решительное нападение на Бакунина, Маркс во многом учел опыт Коммуны, сделав ряд важных уступок федерализму, то есть сблизил свой конструктивный идеал с прудоновско-бакунинским.
В 1871 г. под действием Коммуны и поддержанных ею прудоновских идей Маркс окончательно переходит на позиции политического федерализма. Прежде абстрактные положения о «сломе государственного аппарата» и создании на его месте «диктатуры пролетариата» обрели конкретное наполнение. Диктатура пролетариата – это Коммуна, слом старого государственного аппарата – это переход к федерализму (коммунализму). То есть – реализация политической программы анархизма – по-прежнему проклинаемого марксистами Прудона.
Ссылаясь на декларацию Коммуны, Маркс пишет, что Париж стремится заменить прежнее государство и господствующие классы «политическим объединением самого французского общества при помощи коммунальной организации»[648]. Федерация коммун – идеальное условие для начала социалистических преобразований, «социальная республика», которая «обеспечивает это социальное преобразование коммунальной организацией»[649].
«Если бы коммунальный строй установился в Париже и второстепенных центрах, старое централизованное правительство сменилось бы самоуправлением производителей и в провинции»[650]. Маркс конкретизирует эту программу: «Собрание делегатов, заседающих в главном городе округа, должно было заведовать общими делами всех сельских коммун каждого округа, а эти окружные собрания в свою очередь должны посылать депутатов в национальную делегацию, заседающую в Париже; делегаты должны были точно придерживаться mandat imperatif (точной инструкции) своих избирателей и могли быть сменяемы во всякое время»[651]. Это полное воспроизведение системы делегирования, которую проповедовал Прудон, а за ним и Бакунин. Маркс пишет, что в центре сохранятся только немногие, хотя и важные функции. Словно «заразившись» от своих противников, Маркс называет «государство» «паразитическим наростом»[652]. Но все же ставит государство в кавычки.
В работе «Гражданская война во Франции» Маркс нарисовал несколько идеализированный образ Коммуны, указывая, например, на сменяемость депутатов в любое время, которого на самом деле не было. Для Маркса Коммуна – модель, ожившая программа грядущих революций. «Приукрашивание» Коммуны, Марксом в ходе такого формулирования программы будущей «диктатуры пролетариата» идет в пользу федералистских положений.
Частичный переход Маркса на позиции прудоновского федерализма под влиянием Коммуны имел долгосрочные последствия. Теперь и многие последователи Маркса проникались федерализмом. Но даже В.И. Ленин, уже предложивший передать власть федерации советов (правда, при условии подчинения их централизованному управлению партии большевиков), писал в «Государстве и революции»: «Маркс сходится с Прудоном в том, что они оба стоят за «разбитие» современной государственной машины. Этого сходства марксизма с анархизмом (и с Прудоном, и с Бакуниным) ни оппортунисты, ни каутскианцы не хотят видеть, ибо они отошли от марксизма в этом пункте… Маркс расходится и с Прудоном, и с Бакуниным как раз по вопросу о федерализме (не говоря уже о диктатуре пролетариата). Из мелкобуржуазных воззрений анархизма федерализм вытекает принципиально. Маркс – централист»[653]. Это утверждение неточно. После Парижской коммуны Маркс был вынужден перейти на позиции политического федерализма. Он остался централистом только в социально-экономической части своей концепции. Планирующий центр должен был оказаться сильнее политической надстройки, которая, по Марксу, должна была приобрести коммунальную, федеративную форму.
Все-таки Маркс был революционером, и романтические отблески революционного пожара могли заставить его признать правильность даже прудоновско-бакунинской системы федерализма. Но только в качестве политической надстройки. Это порождает противоречие между федерализмом и централизмом в программе марксизма, которое в ХХ веке способствовало распадению этого течения на множество направлений от почти анархических до тоталитарных.
* * *
После Коммуны марксисты на время перестают любить государство.
В 1875 г., в борьбе с лассальянством, «классики» делают серьезный шаг в сторону позиции Прудона и Бакунина. Энгельс писал Бебелю: «Следовало бы бросить всю эту болтовню о государстве, особенно после Коммуны, которая не была уже государством в собственном смысле слова». Энгельс прямо ссылается на критику со стороны анархистов как мотив столь решительного поворота. Чтобы сохранить лицо, Энгельс вспоминает здесь также о полемике Маркса и Прудона, но вполне очевидно, что по сравнению с Прудоном Маркс был именно государственником, стремившимся разрушить данное государство ради рабочего государства. Пока происходит революция, марксисты готовы укреплять государство, диктатуру. Но после их победы государство «само собой распускается», и наступает свобода. «Мы предложили бы поэтому поставить везде вместо слова «государство» слово «община», прекрасное старое немецкое слово, соответствующее французскому слову «коммуна»». В этой фразе Энгельс фактически признает, что переход от государственничества к идее «общины» произошел именно под давлением бакунистов. Более того, Энгельс фактически переходит на позиции, к которым в то же время с противоположной позиции сдвигается анархист Лавров: государство необходимо не для строительства социализма, а лишь для защиты революции. Энгельс писал Бебелю, что государство нужно не в интересах свободы, а «в интересах подавления своих противников, а когда становится возможным говорить о свободе, государство перестает существовать»[654]. Когда противники пролетариата будут подавлены, государство становится не нужным.
Таким образом, и авторитет Коммуны, и сама тенденция идейной эволюции марксизма давали шанс ослабить фракционную борьбу в Интернационале, сблизив их «в районе» позиций Лаврова.
Но личные противоречия вождей, стремление Маркса усилить «управляемость» Интернационала и произошедшая в этот момент значительная радикализация тактических взглядов Бакунина (который не стал замечать и эволюции взглядов Маркса) все же привели к расколу Первого Интернационала.
Это не значит, что Энгельс отказывается от временного авторитаризма: «… пока пролетариат еще нуждается в государстве, он нуждается в нем не в интересах свободы, а в интересах подавления своих противников, а когда становится возможным говорить о свободе, тогда государство как таковое перестает существовать»[655].
Для либерала государство – гарант свободы, свобода нуждается в государстве. Для социалистов свобода – плод не защиты друг от друга, отчуждения друг от друга, а общения, сближения, сотрудничества. Поэтому государство не нужно для обеспечения свободы, которая будет вытекать из самой структуры общества. Но только часть социалистов заметила, что излишнее сближение между людьми тоже угрожает свободе.
Не случайно в написанной в то же время «Критике Готской программы» Маркс утверждал, что даже в коммунистическом обществе сохранятся некоторые функции, «аналогичные теперешним государственным функциям»[656]. Но не уточнял какие. Сталин уточнит эту мысль на практике.
* * *
17-23 сентября 1871 Генеральный совет МТР созвал закрытую Лондонскую конференцию, на которую пригласил прежде всего марксистов, тред-юнионистов и бланкистов. С кворумом было плохо – Энгельс представлял Италию, где был широко распространен бакунизм. Первый после Коммуны форум Интернационала был посвящен вопросу «о политическом действии рабочего класса». Коммунар-бланкист Вайян предложил «сплотить свои силы на политической почве»[657]. Бакунист А. Лоренцо, попавший на конференцию от Испании, где бакунизм тоже очевидно преобладал, предложил синдикалистское решение – создание федерации революционных профсоюзов. Коммунар П. Делаэ, развивая эту идею, предложил видеть в этом объединении синдикатов «Коммуну будущего». Так стремление бакунистов избежать политической централизации МТР вело к формированию синдикалистской доктрины: идеологически многообразные организации рабочего класса формируют федерацию в рамках капиталистического строя, которая затем, в ходе революции возьмет на себя управление новым обществом. Не партия с единой идеологией, а широкая организация рабочего класса. В это время антипартийность бакунистов еще не была принципиальной – об этом свидетельствовало само создание Бакуниным Альянса социалистической демократии.
Радикальная «антиполитичность» бакунистов, закрепленная затем в анархистском движении П. Кропоткиным, была отходом от первоначальных принципов анархизма. Ведь современный анархизм родился как реформистское течение, а реформизм, ненасильственное изменение общества, волей-неволей предполагает участие во власти. Чтобы напор социалистического движения на государственные структуры не вылился в гражданскую войну, политики-анархисты должны способствовать постепенной демократизации и демонтажу государственных структур изнутри. И это следует делать как раз в революционной обстановке. Прудон стал депутатом парламента во время революции 1848 г. Его ученик Ф. Пи-и-Маргаль стал главой правительства Испанской республики во время революции 1868-1874 гг., прудонисты составляли влиятельную фракцию в Парижской Коммуне.
Поскольку достичь идеологического единства в Интернационале путем дискуссии не удалось, проект федерации рабочих организаций, основы «Коммуны будущего» давал возможность избежать раскола. Но марксисты и бланкисты провели проект создания партии рабочего класса. Формулировка решения Лондонской конференции была программной (что означало узурпацию прав конгресса): «против объединенной власти имущих классов рабочий класс может действовать как класс, только организовавшись в особую политическую партию, противостоящую всем старым партиям, созданным имущими классами; … организация рабочего класса в политическую партию необходима для того, чтобы обеспечить победу социальной революции и достижение ее конечной цели – уничтожение классов»[658]. Марксистская концепция партии 70-х гг. еще не расходится с бакунинской концепцией качественно. Бакунин выступает за организацию рабочего класса, которая возьмет на себя решение всей полноты революционных задач (без особой политической надстройки над рабочими). Маркс предлагает решать политические задачи силами организации, в которую объединен весь рабочий класс (то есть и здесь формально нет надстройки). Спор заостряется на уровне терминов «партия», «уничтожение классов» (формула, претившая оппонентам Маркса, так как провоцировала рабочие массы на физическое уничтожение социальной элиты). Сущностное разногласие крылось в структуре организации рабочего класса, которую предлагали централист Маркс и федералист Бакунин. В дальнейшем противники настаивали на своих идеологических позициях, превращая синдикализм и партийность в непримиримые позиции. Только в конце века они стали снова сближаться.
На Лондонской конференции противники Бакунина создали следственную комиссию по его «делу», запретили существование тайных секций (что было совсем неуместно в условиях разгрома Парижской коммуны и развития революции в Испании), и приступили к подготовке Гаагского конгресса. На Лондонской конференции «сделано больше, чем на всех предыдущих конгрессах вместе взятых…»[659], – скромно писал Маркс, впервые принявший участие в форуме МТР. Юрская федерация заявила, что «большинство конференции было заранее подтасовано», и что централисты стремятся «превратить Интернационал, свободную федерацию автономных секций, в иерархическую и авторитарную организацию дисциплинированных секций, всецело подчиненных Генеральному совету, который может по своему усмотрению отказать им в приеме или приостановить их деятельность!!»[660]. Это не нравилось не только бакунистам, но и многим ветеранам Коммуны из «французской секции 1871 г.». Они требовали прекратить кооптировать в Генсовет новых членов (понятно, что путем такой кооптации Маркс добивался численного преимущества) и формировать Генеральный совет путем делегирования из представителей секций. Это было принципиальное разногласие, предвосхищавшее споры о сталинских методах подбора кадров «сверху».
В ходе подготовки к Гаагскому конгрессу марксистами и их союзниками формировались «бумажные секции», заключались противоречивые блоки, которые не переживут и самого конгресса. И все ради того, чтобы скомпрометировать и исключить Бакунина из Интернационала. Бакунисты, «закусив удила», требовали роспуска скомпрометировавшего себя Генсовета и замены его информационно-статистическим бюро. Трагедия Интернационала заключалась в том, что в этот переломный момент после падения Парижской коммуны, когда от его лидеров требовалось осмысление нового этапа социалистического движения, они направили свою энергию на фракционную борьбу. В этих условиях часть симпатизировавших Бакунину секций вовсе не поехала на конгресс. Тем не менее, и на таком искусственном конгрессе Марксу удалось провести свои решения голосами Генерального совета, члены которого получили решающие мандаты наравне с представителями массовых организаций и почти приравненных к ним бумажных секций.
* * *
Маркс проявил себя как технолог власти, предвосхитив достижения многих своих последователей ХХ века. 2-7 сентября 1872 г. он провел конгресс Интернационала в Гааге (первый конгресс, который он почтил личным присутствием). Маркс в резкой форме защищал мандаты своих сторонников, которые, по мнению делегатов оппозиции, никого не представляли. Наступление было здесь лучшим способом защиты. Бакунистов Маркс обвинил в подпольных конспирациях против Интернационала, а трэд-юнионистов в том, что они подкуплены буржуазией. Атмосфера скандала стала нормальным фоном Гаагского конгресса. Чистка стала направлением его работы. Генсовет получил право исключать целые федерации. МТР превращался в авторитарную партию.
Были предъявлены «компрометирующие» Бакунина бумаги, часть из которых была написана до вступления в Интернационал (когда Бакунин создавал подпольное «братство»), а часть вообще была написана Нечаевым и приписана Бакунину.
Сам Бакунин на Конгресс не поехал. Он был недоволен порядком подготовки конгресса и диктатурой Генерального совета МТР, которым в это время фактически руководил Маркс. Клеветнический характер большинства обвинений, выдвинутых против Бакунина, отбил у него желание участвовать в склоке, далекой от действительной сути разногласий с Марксом. Присутствующий в Гааге сторонник Бакунина Д. Гильом отверг предъявленные обвинения как совершенно необоснованные, но марксистские делегаты ему не поверили, и бакунисты были исключены из Интернационала.
Главным идейным вопросом на Гаагском конгрессе была политическая борьба. Бакунисты «перегибали палку» в одну сторону, отрицая ее в пылу полемики, и занимаясь ей на практике (например, в Испании). Для них политическая борьба была синонимом парламентской. Противники Бакунина «перегнули палку» в другую сторону, приняв на Конгрессе постановление: «Завоевание политической власти есть первый долг пролетариата», хотя до этого момента завоевание власти считалось в Интернационале лишь вспомогательным средством социальных преобразований. По сути в Гааге возобладал даже не марксизм, а лассальянство.
В дальнейшем сторонники и противники двух течений Интернационала породили обширную литературу о расколе[661]. Марксисты и бакунисты естественным образом пытаются обелить своих “отцов-основателей” и очернить их противников. Эта традиция резких моральных оценок повлияла и на современных исследователей, даже не склонных к апологии одной из сторон и претендующих на объективность своей позиции. Так, например, Бакунин объявляется “неискренним” на том основании, что его оценки Маркса и Герцена менялись со временем (и при том с сохранением признания положительных сторон в деятельности Маркса); роль Бакунина в деле Нечаева объявлена “некрасивой” на том основании, что Нечаев Бакунина обманул. Сохраняется и не подкрепленная аргументами оценка деятельности Бакунина как “подрывной” и направленной против Интернационала[662]. Постсоветские авторы еще не преодолели традиции отождествлять Интернационал с марксистской фракцией, а борьбу против нее — с подрывной работой. Собственно, к расколу МТР привели действия марксисткой фракции, исключившей лидера оппонентов из организации. Этот акт позволяет оценивать деятельность марксисткой фракции как направленную против Интернационала. Характерно, что, фактически победив в этой борьбе, “интриган” Бакунин не стал “захватывать власть” в Интернационале и вскоре вообще отошел от общественной деятельности (на теоретических причинах этого отхода мы остановимся ниже).
Казалось бы, «победив при Гааге», Маркс получил в свои руки мощную международную организацию. Тут бы и за дело взяться.
Но уже в 1873 г. он пишет Генеральному секретарю своего Интернационала Ф. Зорге: «я считаю безусловно полезным временно отодвинуть на задний план формальную организацию Интернационала…»[663]. Отчего такое охлаждение к организации, на завоевание которой было положено столько трудов? Дело в том, что победа марксистов оказалась пирровой.
Трещины в антибакунинской коалиции пошли уже на Гаагском конгрессе.
Доказывая отсутствие у себя претензий на власть в МТР, Маркс отказался от переизбрания в Генсовет. Это способствовало поддержке его линии со стороны британских тред-юнионистов и французских эмигрантов-бланкистов. Уход Маркса означал переход контроля над усилившимся Генсоветом к ним – жителям Лондона. Но тут их ждал сюрприз – голосами своих сторонников Маркс добился переноса выборного Генсовета… в Нью-Йорк. После недавно проведенной чистки от «буржуазных радикалов», американской (фактически – германоязычной, состоявшей из эмигрантов) секцией руководил стойкий марксист, немец Ф. Зорге, который был назначен Генеральным секретарем МТР. Понятно, что англичане и французы не собирались ехать за Генсоветом за океан, и новый Генсовет будет фактически подконтролен американо-немецким марксистам, а через них – Марксу, который и станет безо всяких выборов руководить МТР в Европе. Для этого создавалась должность «уполномоченных» Генсовета, которых назначали из Нью-Йорка.
Эта комбинация возмутила недавних союзников Маркса не только потому, что им так грубо навязывалось руководство, но и в связи с абсурдностью решения о переносе Генсовета – он «бежал» от классовых битв, что исключало оперативную координацию работы МТР (почта через океан шла долго, иногда месяцами).
В результате начался стремительный распад антибакунинской части Интернационала, в то время, когда Бакунина поддержал ряд крупных федераций. В знак протеста бланкисты ушли с Гаагского конгресса и в октябре 1872 г. опубликовали направленную против политики Маркса декларацию «Интернационал и революция».
Одновременно нарастали противоречия с Британским федеральным советом, в котором преобладали тред-юнионисты. Но они еще не могли сомкнуться с бакунистами в силу своей умеренности и стремления к участию в парламентской борьбе. В сражении с тред-юнионистами Маркс в конце концов потерял своего старого друга И. Эккариуса, которого пришлось отлучить от «единственно верного учения» вместе с лидером Британского совета МТР Д. Хейзлом. А ведь именно Эккариус пригласил Маркса на первый конгресс МТР, организованный тред-юнионистами и прудонистами. В итоге из Интернацинала Маркса ушли и тред-юнионисты.
“Исключением Бакунина из Интернационала” марксистская фракция спровоцировала раскол МТР. Со всех сторон звучали требования пересмотра дела Бакунина и возмущение интригами Маркса.
15-16 сентября 1872 г. в Сент-Имье собрались представители федераций МТР Испании, Италии, большинство швейцарцев, часть французов, американец и заявили о непризнании неправомерно принятых решений Гаагского конгресса. Словно пародируя решение Гаагского конгресса, делегаты в Сент-Имье провозгласили, «1) что первой обязанностью пролетариата является разрушение всякой политической власти; 2) что всякая организация политической власти, якобы временной и революционной, имеющей целью осуществление этого разрушения, явилась бы лишь новым обманом и была бы так же опасна для пролетариата, как и все ныне существующие правительства»[664]. Марксисты справедливо оценили эту формулу как «осуждение Парижской Коммуны»[665]. Но осуждение было непреднамеренным – бакунисты относились к Парижской Коммуне с уважением, и просто в горячке борьбы забыли об этом примере. Через год федералисты скорректируют эту крайнюю, запальчивую формулу, принятую их радикальным крылом под впечатлением Гаагского переворота в Интернационале. С целью «спасения великого единства Интернационала» федерации вступали в прямые отношения друг с другом, помимо Генсовета.
Вскоре в Интернационале федералистов объединилось большинство федераций (испанская, итальянская, бельгийская, британская, голландская, которая была в Гааге «принимающей стороной»). Во всех этих странах у марксистов оставались немногочисленные секции меньшинства. Французы и швейцарцы разделились. Марксисты продолжали удерживать большинство в Австрии, Португалии и Дании. Нью-йоркский Генсовет погряз в междоусобной борьбе в своем городе, где авторитарными действиями развалил федерацию. В Германии лассальянцы (также вскоре поддержавшие антиавторитарный интернационал) оставались более сильным течением, чем марксизм. Силы «победителей при Гааге» таяли на глазах. В отличие от Ленина и Сталина Маркс установил авторитарный режим не в стране, а в общественной организации, из которой можно было просто уйти. Но события 1872 г. стали моделью коммунистической политики в ХХ веке.
Еще в 1871 г. Юрская федерация поставила проблему: «Возможно ли, чтобы из авторитарной организации вышло общество, основанное на равенстве и свободе?»[666] Анархисты предсказали, что авторитарная централистическая организация может породить только авторитарное общество, а действительный социализм может вырасти только из движения, которое организована на принципиально новых, свободных и равноправных началах федерализма.
* * *
Участники Интернационала еще не считали его необратимо распавшимся. Марксистам казалось, что идет процесс оздоровительной чистки – мол, «пролетариат бодрствует, он обнаружил заговоры и… очистил ассоциацию от вредных элементов»[667], как говорилось в послании нового Генсовета из американского далека. Генсовет угрожал исключить из МТР всех, кто не признает гаагских решений. Но скоро выяснилось, что «вычистить» приходится большинство членов, и даже симпатизировавшие Марксу социалисты, такие как Лавров, заговорили о недопустимости «исключения огулом»[668]. Соответственно, для «исключенного» большинства Интернационал продолжал жить. Федералисты не признавали марксистских «исключений» целых федераций. Организации, входившие в оба Интернационала, сохраняли солидарность в конкретных действиях против капитала. Так, берлинские наборщики-централисты послали деньги на стачку итальянским наборщикам-федералистам.
В сентябре 1873 г. обе фракции распадающегося Интернационала провели смотр сил в Женеве. Интернационал федералистов вернулся к принципам, принятым до Гааги. Здесь собрались не только бакунисты, но также тред-юнионисты, а поддержку высказали лассальянцы (они примут участие в следующем конгрессе федералистов). Бакунисты не были намерены навязывать свои принципы другим течениям, по их мнению Ассоциация не должна «предписывать разным странам единообразную политику». Это значит, что не только социал-демократы, но и анархисты имеют свою политику. Анархисты отрицали «политику» только как «легальную политику», но признавали право англичан и американцев идти этим путем[669]. После прений было решено создать федеральное бюро МТР для лучшей организации информации и конгрессов (то есть де факто Генсовет с изначальными небольшими полномочиями).
На конгрессе был сделан подготовленный коллективно доклад о всеобщей стачке, в результате которой «настанет конец старого мира привилегий и злоупотреблений». Но большинство делегатов не разделило этой уверенности. Было решено, что «пока нельзя дать полного решения вопроса об общей стачке», и следует создать международную организацию ремесленных союзов и заняться пропагандой идей социализма[670].
Большое внимание уделялось организации дела статистики. Казалось, что полные статистические данные позволят организовать саморегулирование хозяйства, когда будет точно известно, сколько требуется продукции, у куда она должна направляться. Эта идея роднила государственников и анархистов, но ХХ век покажет ограниченность возможностей статистики – не все можно описать цифрами, и еще труднее обработать информацию и проверить ее достоверность.
Дискуссии велись по поводу возможности допускать в состав Интернационала людей из буржуазного класса и работников умственного труда. Тред-юнионист Хейзл считал их «причиной всех распрей». Но анархисты с ним не согласились, поскольку работники умственного труда также производят нечто полезное для общества. Конгресс решил, что в МТР могут состоять все, кто согласны с его принципами (аналогичная дискуссия с теми же результатами прошла на конгрессе сторонников Гаагских решений). Эта тема потом время от времени поднималась в рабочем движении и в конце XIX в. вылилась в теорию нового эксплуататорского класса «умственного рабочего» Я. Махайского.
Женевский конгресс централистов оказался менее успешным, чем у федералистов. На нем присутствовали делегаты от Швейцарии, Германии, Австро-Венгрии и Голландии (анархист Ван ден Абеле, который был и на конгрессе федералистов). Накануне «зараза» федерализма вскрылась даже в Романской федерации Швейцарии, которая была опорой марксистов в борьбе с бакунистской Юрой. Докладчик от Генсовета (и фактически – от Маркса) О. Серайе не прибыл в Женеву, чтобы «в случае чего» можно было бы дезавуировать решения такого «неправильного» конгресса.
В итоге прения и решения Женевского конгресса централистов напоминали бледную тень конгресса федералистов. Два конгресса отличались друг от друга только масштабами – у федералистов он был более внушительным. Казалось, открывалась возможность для восстановления единства. На этом этапе марксистский Генсовет сделал все, чтобы окончательно размежеваться, хотя получилось это неуклюже. В апреле 1874 г. Генеральный совет на конгрессе «своей» американской федерации заявил о непризнании Женевского конгресса.
К этому времени распад марксистского Интернационала стал фактом. Какое-то время казалось, что когда «все уляжется», можно будет вернуть марксистский Генсовет в Европу и снова поднять здесь знамя Интернационала уже как международной марксистской партии. Но из этих планов ничего не вышло, и без лишнего шума МТР марксистов был формально распущен в июле 1876 г.
Интернационал федералистов просуществовал дольше. Он провел еще три конгресса – в 1874 г. в Брюсселе, в 1876 г. в Берне и в 1877 г. в Вервье. Но в конце 70-х гг. государственники покинули Интернационал федералистов и пошли своей дорогой. Противоречия в МТР были проявлением более глубоких тенденций. Различия оказались важнее общего, убедительный синтез двух программ не был найден.
* * *
На излете революционной эпохи 60-х – начала 70-х гг. анархистское движение оказалось вовлечено в водоворот Испанской революции 1868-1874 гг. Это был важный опыт в условиях полной неготовности к событиям. Испанская революция подтверждала идею о том, что социальная революция имеет лучшие шансы на периферии Запада, а не в его центре. Уже в ходе революции бакунизм получил массовое распространение в Испании. Особое значение имело сближение в 1869 г. с Бакуниным Рафаэля Фарги Пелисьера – секретаря Федерального центра рабочих обществ Барселоны, за которым шло около 25 тысяч рабочих. К 1873 г., когда в Испании была провозглашена республика, анархизм распространился среди рабочих масс. При расколе Интернационала большинство испанских организаций поддержало Бакунина против Маркса. Когда марксисты исключили Бакунина из Интернационала, большинство испанцев во главе с Томасом Гонсалесом Мараго исключило из федерации марксистов и присоединилось к антиавторитарному Интернационалу. Поэтому в марксистской литературе с подачи Ф. Энгельса преобладает обвинительный тон в отношении рабочего движения Испании этого периода. Его лидеров обвиняют то в оппортунизме, то в безрассудном радикализме[671]. Хотя лучше выбрать какое-то одно обвинение.
Рабочее движение в Испании росло. Только в 1871 г. прошло 50 стачек – в большинстве своем успешных. Прежде в Испании такого не бывало – с мнением рабочего класса стали считаться, хотя сам класс еще только возникал.
Испания бурлила. Наибольшую популярность приобрела идея федерализма, исходившая от последователя Прудона Франсиско Пи-и-Маргаля. Пи-и-Маргаль оказал большое влияние на анархистских интеллектуалов Испании ХХ в. Будущий министр-анархист Федерика Монтсени считала, что ее идеи ближе Пи-и-Маргалю, чем Бакунину[672].
7 июня 1873 г. Пи-и-Маргаль стал «президентом» правительства Испании. Он предложил план преобразования Испании в федерацию автономных регионов, подобную Швейцарии. 3 июля была опубликована конституция, утверждавшая федералистское устройство государства. По мнению современного автора А.А. Штырбула, «самым разумным для рабочей организации была бы поддержка правительства Пи-и-Маргаля»[673]. Но лидеры ряда регионов, интрансиженты (непримиримые) были еще более радикальны, они хотели даже большей свободы регионов, чем им предлагал идеолог федерализма. Это означало бы распад Испании, и Пи-и-Маргаль настаивал на сохранении единства страны. 5 июля несколько местных «кантонов» восстали. Для Пи-и-Маргаля это была трагедия – ведь восстали его единомышленники, только более радикальные. 18 июля (эта дата станет рубежной и в испанской истории ХХ века) Пи-и-Маргаль ушел в отставку, и все покатилось под откос. В этой братоубийственной войне анархисты тоже оказались в двойственном положении. Одни сочувствовали кантональным восстаниям, другие справедливо считали их авантюрой. Быстро выработать единую линию в этой неожиданной ситуации раскола федералистов было практически невозможно. Соответственно, и поведение анархистов в этой их первой Испанской революции было разным. Барселонская организация, которую возглавляли ученики Бакунина, воздержалась от участия в этом восстании, но объявила забастовку, чтобы затруднить карательные действия и по возможности – остановить братоубийство. Пока рабочий класс был еще малочислен, но сам метод политической стачки, впервые примененный испанскими анархистами, окажется весьма перспективным уже в ХХ веке.
В Алькое полиция открыла огонь по рабочим, и в ответ они взяли мэрию. Но захватывать власть надолго анархисты не стали, так как у них не было реальных шансов защитить город от приближающихся войск. В Андалузии и Валенсии анархисты поддержали повстанцев и вошли в революционные комитеты[674]. На практике оказалось, что логика событий вовлекает анархистов в политическую борьбу.
В Валенсии восстание поддержали и члены Интернационала, при его расколе выступившие против бакунистов. Но они действовали с тем же успехом, что и бакунисты. Армия давила один очаг сопротивления за другим, пока в начале 1874 г. не передавила все. Затем была установлена военная диктатура и восстановлена монархия. После поражения революции испанский анархизм ушел в подполье, но не исчез. Это станет первым, но не последним вмешательством испанского анархизма в большую политику.
* * *
Характерно, что сам Бакунин уже в 1873-1875 гг. стал скептически оценивать ближайшие перспективы социальной революции и Интернационала. Он называл своих сторонников «последними могиканами покойного Интернационала»[675]. Революционная волна спадала на глазах, и на то были объективные причины. Фактическая победа Бакунина в Интернационале не остановить упадка бакунизма, а поражение Маркса не предотвратило последующих успехов марксистов. Дело было не только в тактических перипетиях, но прежде всего в наступавшей эпохе, которая позднее получит наименование империализма.
Когда переход от «свободного» капитализма к новой стадии уже стал очевиден, новое поколение марксистских теоретиков «открыли» ее черты: концентрация капитала и образование монополий, сращивание финансового капитала с промышленным при господстве первого, глобальная экспансия империй. Формулировки этих признаков были разными. Послушаем Бакунина, который обнаружил смену эпох в самом ее начале, в 1873 г.: «окончательное осуществление противународной идеи новейшего государства, имеющего единою целью устройство самой широкой эксплуатации народного труда в пользу капитала, сосредоточенного в весьма немногих руках…» Это значит торжество «банкократии под могущественным покровительством фискально-бюрократической и полицейской власти…». «Новейшее государство по своему существу и цели есть необходимо военное государство, а военное государство с тою же необходимостью становится государством завоевательным... И точно также, как капитальное (капиталистическое – А.Ш.) производство и банковская спекуляция, поглощающая в себе под конец даже это самое производство, точно также, как они под страхом банкротства должны беспрестанно расширять пределы свои в ущерб поедаемым ими небольшим спекуляциям и производствам, должны стремиться стать единственными, универсальными, всемирными; точно также новейшее государство, по необходимости военное, носит в себе неотвратимое стремление стать государством всемирным…»[676] Эта характеристика – приговор целой эпохе бурного становления капитализма, его неустойчивости, возможности революционных прорывов в будущее. Теперь перед революциями двери закрываются. Еще в 1873 г. он надеялся на последнюю попытку оказать сопротивление новой тенденции в путем сопротивления народов Европы германскому гегемонизму, подъема революционного движения в России. Он жаждал застать новую эпоху перемен, но через два года окончательно понял – не суждено. Бакунин утверждал, что впереди – длительный (10-50 лет) период господства диктатур, который завершится, вероятно, мировой войной, которая откроет новую эру революций[677]. Так и случится, даже сроки верны.
Но пока предстояло неизбежное затишье и в революционном движении. Бакунин, имевший репутацию «фанатичного бунтаря», рассуждает об этом трезво и спокойно. Он вычислил приближение стабильности. Бакунин писал в письме к Э. Реклю в 1875 г.: «Я согласен с тобою, что время революции прошло не по причине ужасных катастроф, свидетелями которых мы были, и страшных поражений, более или менее виновными жертвами которых мы оказались, но потому, что я, к моему великому отчаянию, констатировал и каждый день снова констатирую, что в массах нет революционной мысли, надежды и страсти; а когда их нет, то можно хлопотать сколько угодно, а толку не будет»[678]. Старый боец признавал тем самым поражение своей (и Маркса) радикальной тактики перед методом преобразований, который предлагал Прудон. Понятно, что их конструктивная программа анархизма от этого не страдала. Ее полное воплощение было делом не близкого будущего. Бакунин, как позднее Кропоткин, был намерен посвятить последние годы своей жизни проблемам этики анархизма, поняв, что для нового общества требуются этические предпосылки. Но судьба отмерила ему месяцы.
В обстановке революции аргументы Бакунина против участия в органах старой власти могли звучать убедительно. Народная стихия все равно их сметет, так зачем же укреплять своей энергией обреченные структуры. Но в период затишья, когда борьба между организациями рабочих и имущественно-политической элитой распадались на множество мелких конфликтов, поддержка государственных органов была бы не лишней. Легче было бы выиграть стачку, если бы существовал облегчающий ее проведение закон. Неплохо было бы добиться введения пособия по безработице или 8-часового рабочего дня. Да, революция разом освободит рабочих, но пока ее нет, надо улучшать жизнь людей насколько возможно. А для этого следует пользоваться и механизмами существующей власти. Возможно, сильные позиции в парламентах позволяют и шире развернуть социалистическую агитацию.
После смерти Бакунина у конструктивного анархизма и федерализма не оказалось сильных теоретиков, которые могли бы убедительно откликнуться на мировые перемены. В отличие от Бакунина сила Маркса была в научной школе. В истории идей очень многое зависит от людей.