Анархизм Кропоткина: бакунизм + коммунизм

Анархизм Кропоткина: бакунизм + коммунизм

В последней трети столетия произошла своеобразная «рокировка»: марксизм проникал в Россию, а народники оказывали решающее воздействие на развитие западного анархизма.

Если марксисты использовали затишье социальных бурь для воспитания кадров пропагандистов своего учения, то пропаганда анархизма развивалась стихийно. Бакунину не удалось создать своей школы. Работая с молодежью, он увлекся радикальной формой, что привело к непониманию последователями его программы-минимум. Часть бакунистов, занявшись выработкой программы-минимум в условиях упадка революционного движения, отступила к марксизму, более приспособленному для индустриального общества. Часть стала искать выход в структурах самого рабочего класса и обратилась к синдикалистской идее. Часть осталась верна максимализму, надеясь на революцию, которая немедленно установит анархический строй, основанный на альтруизме и солидарности.

Направление дальнейшего развития анархистской идеологии зависело не только от объективных обстоятельств, но и от фигур ведущих теоретиков, которые возьмутся за разработку теории после Бакунина. Нишу ведущего теоретика анархизма в конце 70-х гг. занял Петр Алексеевич Кропоткин (1842-1921).

По уровню своей общей культуры, жизненному опыту и авторитету революционера Кропоткин превосходил других лидеров анархистского движения после смерти Бакунина. «Структура момента» сложилась так, что движение не имело другого идеолога такого же калибра. От идейного выбора Кропоткина зависело направление дальнейшего развития анархистской идеи. Несмотря на то, что Кропоткин прямо не возражал Бакунину, он радикально пересмотрел его конструктивную программу. Как писал ветеран и историк анархистского движения М. Неттлау, в 1880 г. под влиянием Кропоткина произошел идеологический переворот против «коллективистического анархизма, который в течение 13 лет был гордостью анархистов»[936]. Кропоткин заменил коллективизм коммунизмом. Наследие Бакунина после этого сохранилось в радикализме, антиэтатизме и антипартийности.

Популярность Кропоткина в анархистских кругах конца XIX в. объясняется не только его личными качествами, но также радикализмом его программы, импонировавшим как анархистской молодежи, так и части рабочих масс, вчерашних крестьян, которые оказались в тяжелейших социальных условиях. Уровень развития капиталистических отношений не позволял обеспечить стабильные условия существования рабочих, капитализм еще не получил прививку «социального государства».

Еще во времена Большого общества пропаганды Кропоткин унаследовал от Бакунина основные конструктивные идеи освободительного социализма и анархизма. Но в дальнейшей разработке этих идей в конце XIX века Кропоткин руководствовался прежде всего своими знаниями в области «естественных» наук, распространяя их выводы на человеческое общество. Лишь в самом конце века он предпринял самостоятельные исследования социально-экономических проблем, что дало весьма продуктивный результат и привело к корректировке его взглядов.

* * *

Кропоткин своей разносторонностью и достижениями в различных областях науки напоминает титана возрождения. Но попытка применить абсолютизированные закономерности разных наук к человеческому обществу сыграли с видным географом злую шутку: обнаружив в живой природе примеры альтруизма и взаимопомощи, Кропоткин принял за аксиому, что человек – по природе своей альтруист. Увы, образ человека-альтруиста весьма далек от реального многообразия человеческой натуры.

Как и все анархистские теоретики, Кропоткин отрицает начала современного ему общества как в экономической, так и в политической сфере. В этом обществе "все было захвачено в свою пользу небольшой горстью людей в течение той долгой истории, составившейся из грабежей, переселений, войн, невежества и насилий, которую человечество пережило с тех пор, как стало учиться побеждать силы природы"[937]. Сделав такую экологическую заявку на объяснение причин социального господства, Кропоткин не развивает ее, а движется по пути наименьшего сопротивления – уже известной критики государства и товарно-денежных отношений. Господство олигархии, опирающейся на силу государства и капитала, по мнению Кропоткина крайне неэффективно: "они мешают рабочему производить то, что нужно всем, и заставляют производить не то, что нужно другим, а то, что дает наибольший барыш хозяину"[938]. Автор опускает важное обстоятельство: чтобы товар принес "барыш хозяину", он все же должен быть "нужен другим".

Отрицая рыночные отношения в их частнособственническом варианте, Кропоткин выступает против них и в случае коллективной собственности на средства производства. Рыночные отношения не устраивают его в принципе: "С того дня, когда люди начали менять услуги, оказываемые обществу, платя за них деньгами или какой-либо другой формой заработной платы,... – с этого дня вся история капиталистического общества была (при содействии государства) написана заранее"[939].

Кропоткин, как и Маркс, считает, что эксплуататорская система возродится, если рыночные принципы будут сохранены после революции. Называя "коллективистами" государственных социалистов, Кропоткин под видом критики их построений приводит аргументы против экономических методов стимулирования к труду вообще. Таким образом, он косвенно критикует и Бакунина. Кропоткин пишет: ""Каждому – по его делам!"- говорят они. Но человеческое общество не могло бы просуществовать и двух поколений подряд, если бы каждый не давал иногда другим гораздо больше, чем он надеется получить от них в виде денег или рабочих чеков"[940]. Но ни государственные социалисты, ни бакунисты не предлагали распространить принцип оплаты по труду на все жизненные ситуации. Попытка Кропоткина довести идею до абсурда ничего не доказывает.

Зато сам Кропоткин выступает как максималист и требует «осуществить коммунизм» на следующий день после победы революции: "как только революция сломит силу, поддерживающую современный порядок, нашею первою обязанностью будет немедленное осуществление коммунизма"[941].

Кропоткин выступает за немедленную экспроприацию хозяйства у экономической олигархии, за "возврат обществу того, что ему принадлежит по праву"[942]. Все хозяйство переходит в распоряжение всего общества, которое тут же организует производство "уже не ради барышей кому бы то ни было, а для того, чтобы обеспечить жизнь и дальнейшее развитие всего общества"[943]. Так возникает опасная тема «общества», которое действует как целое от имени своих членов. Но общество никогда не едино, тем более – на следующий день после революции. Кто же распоряжается ресурсами общества от его имени? Это – та же проблема, которую поставил Бакунин перед Марксом: кто будет действовать от имени рабочих после установления «диктатуры пролетариата»? Ответ Кропоткина поражает своей бесхитростностью: от имени общества будут действовать все.

Кропоткин отрицает не только собственность, но в теории – и владение: «Пусть все принадлежит всем…»[944] В то же время, несмотря на такие максималистские формулировки, Кропоткин считает, что не нужно лишать людей мелкого владения, включая и домик с приусадебным участком[945]. Но кроме домика и участочка есть огромная и сложная хозяйственная машина. Фабрики и поля нельзя отдать во владение тем, кто на них работает – тогда будут нарушены права «всех» остальных жителей. Кто обеспечит их интересы, кто наладит производство и распределение?

Если Маркс возлагал надежды на умения управленцев и контроль над ними со стороны рабочих, то Кропоткин «решает» проблему еще проще: люди сами все чудно наладят.

Кропоткин надеется, что захват запасов прежнего общества обеспечит населению "право на довольство" и позволит пережить тяжелый период разрушения экономики, вызванный революцией[946]. Уравнительное обеспечение всех продовольствием должно, по мысли Кропоткина, вызвать в недрах трудящихся творческие силы и коллективистские чувства, достаточные для того, чтобы наладить производство на новых, уже коммунистических, началах.

"Пусть только представят народу свободу действия, и через неделю распределение припасов будет происходить с удивительной правильностью. Сомневаться в этом может только тот, кто никогда не видел рабочего народа в действии, кто провел всю жизнь, уткнувшись в бумаги"[947]. Однако эти оптимистические строки сами навеяны скорее книжными образами истории, нежели реальной практикой. Парижская Коммуна, которую Кропоткин приводит в подтверждение своей идеи, дает множество примеров неразберихи и нерациональности в распределении, которые были порождены не только бюрократизмом, но и отсутствием у коммунаров навыков экономической самоорганизации. В конце жизни Кропоткин сможет наблюдать «свободу действия» рабочего народа осенью 1917 – весной 1918 гг., и этот опыт тоже не подтвердит его гипотезу о способности рабочих за неделю «с удивительной правильностью» наладить распределение (не говоря уж о производстве).

Как показывает опыт революционных событий в Испании в 1936-1937 гг., энтузиазм трудящихся при проведении анархистских преобразований действительно позволял творить экономические чудеса, хотя и не столь впечатляющие, как это представлялось Кропоткину. Но энтузиазм оказывался весьма краткосрочным фактором, после которого должны действовать другие мотивы[948].

Как будет происходить это «распределение припасов с удивительной правильностью»? Кропоткин призывает: «пусть каждый берет сколько угодно того, что имеется в изобилии, и получает ограниченное количество всего, что приходится считать и делить!»[949]. Своего рода шведский стол на развалинах старой цивилизации, проедание ее запасов. Надолго ли хватит?

Чтобы «распределять» продукты сколько-нибудь долго, нужно наладить их производство. В условиях разделения труда это требует взаимодействия работников разных предприятий и отраслей, обмен продуктами. Как будет организована эта хозяйственная система?

Кропоткин категорически отрицает централизованное управление "общенародным" хозяйством. Распорядителями анонимного общества должны быть автономные союзы людей, объединившихся совершенно свободно ради выполнения какого-либо дела. Согласование вопросов в таких союзах предусматривается на основе консенсуса, причем органы согласования не вольны принимать самостоятельного решения – они лишь ведут предварительные переговоры. В итоге нужно прийти к согласию по любому поводу между всеми людьми, ведь они – равноправные совладельцы всего общественного хозяйства.

Но что будет, если многочисленные стороны не придут к консенсусу? Бесконечная затяжка переговоров? В условиях постоянно меняющихся экономических реалий это означает раскол "единого экономического пространства" на самостоятельные части, которые должны как-то взаимодействовать друг с другом. Собственность перестает быть общей, абстрактное стремление к равенству превращается в равенство возможностей. Возникает потребность в универсальном экономическом посреднике – деньгах. Иная перспектива теоретически возможна лишь при высочайшем развитии духовной культуры и средств коммуникации, предпосылки которого стали возникать лишь во второй половине ХХ в. Но и в наше время рано говорить о том, что этот процесс зашел достаточно далеко, чтобы обеспечить быстрое согласование интересов групп с разными интересами. Тем более – согласие большинства людей.

Таким образом, стремление немедленно ввести и коммунизм, и анархию в условиях индустриального общества, современного Кропоткину, порождает множество проблем. Их решение возможно лишь в случае принятия за аксиому ряда очень спорных предположений (например, о пробуждении альтруизма в массе тружеников в условиях тотального разрушения современной им цивилизации; о готовности трудящихся немедленно организовать общество всеобщего достатка простым перераспределением накопленных прежде продуктов; о способности большого количества участников гигантских союзов немедленно договариваться друг с другом по множеству самых разных вопросов и т.д.).

Противоречия, заложенные в анархо-коммунистической модели Кропоткина, сформулированной на материале ХIХ в., проявятся и в концепциях его последователей в ХХ в.[950] Попытка немедленно организовать коммунизм вела к быстрым разочарованиям и отступлению к переходным коллективистским или государственно-коммунистическим моделям. Радикальный коммунизм Кропоткина не выдержал экспериментальной проверки в ХХ веке. Впрочем, сам Кропоткин еще раньше отказался от радикальных требований немедленного осуществления коммунизма.

* * *

Конкретизируя свой план, Кропоткин начинает шаг за шагом сдавать позиции радикального анархо-коммунизма.

Основным субъектом общества по Кропоткину первоначально должна стать большая территориальная община (Париж с округой, например) – это уже все-таки не весь мир и даже не целая страна. Все принадлежит не всем, а территориальной коммуне, от имени которой действуют ее органы самоуправления. Мало того – несмотря на уравнительные принципы социальной революции, другие коммуны вовсе не обязаны просто так снабжать Париж продовольствием. Это предполагает взаимовыгодный обмен без единого плана, что de facto ведет к признанию рыночных отношений между территориальными общинами.

Правда Кропоткин надеется на то, что сами коммуны вскоре перейдут к самообеспечению, сформировав индустриально-аграрные территориальные комплексы, которые вскоре покончат с мировым разделением труда. Но поскольку Кропоткин не призывает к примитивизации жизни до уровня средневекового натурального хозяйства, создание таких территориальных комплексов требует экономического рывка, построения в каждой коммуне комплекса производства всех видов продуктов, которые производит мировое хозяйство. Из этого следует, что от революции до создания развитой экономики автаркичных общин предстоит длительный период экономического развития.

Экономическая автаркия – синоним замкнутости, монополизма и дефицита «импортных товаров», которые где-то за рубежом умеют делать лучше, чем у нас. Но и открытость экономики миру немногим лучше – она несет с собой зависимость от глобальных хозяйственных центров, равнодушных к интересам данной территории. Страна, открытая глобальному рынку, занимает узкое место в мировом разделении труда, и ее судьба зависит от минутного состояния экономической конъюнктуры. Призыв Кропоткина к экономическому самообеспечнию – естественная реакция на издержки глобализации и экономическое неравенство народов. Если избавить эту идею от максимализма, она вполне разумна: территория должна стремиться к экономическому самообеспечнию основными продуктами, не отказываясь от торговли «излишками» и предметами, обеспечивающими улучшение качества жизни.

Кропоткин не сводит свой коммунизм к сообществу территориальных автаркичных коммун. Постепенно коммуны превратятся в экстерриториальные сообщества: коммуна – «не территориальная агломерация; это скорее родовое понятие, синоним группировки «равных», не признающих ни границ, ни стен»[951]. Таким образом, это уже не люди, живущие вместе, а субкультура, связанна культурными узами и открытая вовне: «Социальная Коммуна организуется путем свободной группировки, которая разрушит стены и уничтожит границы. Возникнут миллионы коммун, но не территориальных, а готовых протянуть друг другу руки через реки, горные хребты, океаны, и объединить в одну единую и единородную семью «равных» всех индивидуумов, рассеянных по различным концам земного шара»[952].

Пожалуй, только в эпоху Интернета это явление приобретает зримые очертания. В чате все равны, нет границ, стен, территориальных привязок. Модель коммунизма по Кропоткину. Увы, пока только модель, ибо виртуальное равенство не сохраняется там, где начинается раздел ограниченных ресурсов. А ресурсы, необходимые человеку, все еще весьма ограничены.

Доказывая легкость согласования интересов различных коммун после того, как специализация будет сведена к минимуму, Кропоткин приводит примеры преимущественно из рыночной практики.

Ссылаясь на абонементную оплату за газ, воду, пользование библиотекой и др., Кропоткин видит в этих явлениях приближение к коммунизму и доказательство его возможности. Что это – прогрессивная тенденция или присущие любому обществу упрощения оплаты? Ведь к неудовольствию Кропоткина и эти «коммунистические» услуги оплачиваются деньгами, и пользователи и работники не имеют голоса в заведывании делом. Значит, это – в принципе не коммунизм. Но характерно, что Кропоткин ищет примеры будущего общества в современности. Это значит, что переход к пост-капиталистическому обществу – не акт разрыва со всеми элементами современности, а процесс преобразования тех структур, которые уже есть в существующем обществе.

* * *

Итак, люди будут жить в территориальных коммунах и сообществах по интересам, свободно обмениваться продуктами… Но неудобные вопросы остаются. Кто будет организовывать производство в коммуне, принимать решения. Все? Что делать, если «все» не договорятся и в коммуне? Все-таки это – тысячи, а то и миллионы людей. А поводов для социально-экономических разногласий множество. Получают все по потребности или, если образуется дефицит (а как не образоваться) – поровну. Но тогда необходимо, чтобы все и работали поровну, причем с максимальной отдачей. А что делать, если обнаружатся "лентяи", которые откажутся трудиться в анархической коммуне или будут работать «спустя рукава», для вида? Принуждать их к труду нельзя, но кормить их коммуна тоже не обязана. Если лентяи откажутся делать хоть что-нибудь "признанное общественно-полезным", они должны будут покинуть коммуну[953]. Но очевидно, что при отсутствии иных стимулов к труду, кроме моральных, лица, равнодушные к анархической морали (а первоначально это – далеко не отдельные индивидуумы), будут формально исполнять какую-то работу, фактически саботируя ее. Мы уже видели, что такая ситуация гасит стимулы к труду и у самоотверженных работников – трудно отдавать свои силы обществу, когда этим пользуется лентяй, валяющий дурака у тебя на глазах.

Вопрос о «лентяях» показывает, насколько реализация анархо-коммунистической модели непосредственно зависит от этики. По замыслу Кропоткина, анархо-коммунистическое общество будет состоять из альтруистов. Следовательно, необходимо воспитывать альтруистов уже в рамках капиталистического общества. Предпосылкой анархической революции является способность большинства людей разделять анархическую этику еще до наступления анархии.

Кропоткин считает, что противопоставление альтруизма и эгоизма бессмысленно, ибо альтруистическое поведение к конечном итоге ведет к пользе каждого. Чтобы доказать это, Кропоткин предлагает людям брать пример с муравьев: «Живи заодно с массами, и тогда, что бы с тобой не случилось в жизни, ты будешь чувствовать, что заодно с твоим бьются те именно сердца, которые ты уважаешь, а против тебя бьются те, которые ты презираешь. Когда мы это говорим, чему мы учим, — альтруизму или эгоизму?… Если бы муравьи не находили бы все сильного удовольствия в общей работе на пользу муравейника, муравейник не существовал бы… Никогда, ни в какую эпоху истории, ни даже геологии благо индивида не было и не могло быть противоположно благу общества. Во все времена они оставались тождественны… Вот почему различие между альтруизмом и эгоизмом, на наш взгляд, не имеет смысла»[954]. Если так, то интересы всех индивидуумов тождественны между собой. В конечном итоге — может быть. В реальной жизни по реальным вопросам — нет. Массы людей, которым предлагается жить по закону муравейника, имеют очень разные представления о жизни. Это показал уже эксперимент Оуэна. Очевидно, идеи анархистов и их представления о морали не совпадут с мнением какой-то части «человеко-муравьев». В любом человеческом обществе остаются люди с различными интересами и идеями по тому или иному поводу. А ведь Кропоткин требует уважения к личности, отказывается от права «ломать человеческую природу во имя какого бы то ни было нравственного идеала»[955]. А раз так, революция невозможна, пока большинство людей не готово жить по-анархически: «Во всех социальных вопросах главный фактор – хотят ли того люди?»[956] А люди-то далеко не всегда хотят перемен, тем более – радикальных, непредсказуемых. Значит ли это, что и перемены не нужны? Отсюда – один шаг до поссибилизма.

* * *

Первоначально Кропоткин надеялся на немедленную перестройку сознания современного ему человека в ходе революции, причем именно в том направлении, которое соответствовало анархо-коммунистической теории. Человек предрасположен к альтруизму, государство исказило его психологическую структуру. Исчезновение государства позволит выправить это искажение. Но произойдет ли такое изменение само собой, как в упругом теле, на которое перестала воздействовать внешняя сила. А если психология людей «пластична», и выправления не произойдет без целенаправленных усилий? Или еще более неприятное для Кропоткина предположение: альтруизм – не изначальное свойство человека, а возможный результат развития культуры.

Вслед за Прудоном в своей поздней работе «Этика» Кропоткин признает, что для достижения справедливости «необходимо высокое развитие идеалов и чувства солидарности со всеми, а это достигается только путем долгой индивидуальной и социальной эволюции»[957].

В конце жизни Кропоткин (как и Бакунин) пришел к выводу о необходимости разработки анархической этики, которая на деле является не выявлением «подлинного» нравственного чувства (здесь Кропоткин, похоже, выдает желаемое за действительное), а моральных принципов анархического авангарда. Отринув этику традиционных религий, авторы социальных доктрин в конечном итоге не могут обойтись без этической основы своих учений. Этические поиски Кропоткина привели все к тому же «золотому правилу нравственности», известному еще до Христа и признаваемому христианством: «Поступай с другими так, как бы ты хотел, чтобы в тех же условиях другие поступали с тобой»[958].

Распространение альтруистической этики, нравственных ценностей свободы и солидарности рассматривается Кропоткиным как предпосылка революции. Д.И. Рублев считает, что в этом Кропоткин «пошел дальше своего великого предшественника» Бакунина[959]. Но Бакунин понимал, что нравственность зависит от общественных отношений, и упования на нравственную проповедь наивны, пока не меняются социальные структуры. В этом отношении Кропоткин делает шаг назад от научного социализма к морализму утопистов XVIII века. Но может быть научный социализм потерял от своего строго социального прагматизма?

Проблема соотношения этики и социальных (в том числе – экономических) структур может быть решена с позиций взаимного детерминирования. Социальные структуры во многом зависят от нравственной традиции и этических представлений, но и нравственность исторически формируется социальными структурами. Кропоткин прав в том, что этот фактор нельзя игнорировать, но и Бакунин прав в том, что сама по себе нравственная проповедь даст ограниченные результаты – классовое общество легко изолирует чудаковатых альтруистов. Носителями этики будущего должны быть деловые самоотверженные революционеры. Христианская моральная проповедь не сделала массы христиан альтруистами. Но и создание нового общества невозможно без нравственных сдвигов. Эти два процесса не должны отрываться друг от друга. Отсюда необходимость постепенного формирования новых отношений в тесной связи с распространением альтруистической морали – первоначально в рамках освободительного движения и локальных социалистических (коммунистических) экспериментов. Бакунин был поборником нравственного воспитания революционеров, Кропоткин как революционер формировался в альтруистичной среде Большого общества пропаганды. Анархистская среда, революционный авангард должен быть носителем высоких нравственных идеалов – в этом поздний Бакунин и поздний Кропоткин вполне согласны.

Прежде чем совершится анархическая революция, очаги альтруизма должны возникнуть и укрепиться в обществе. Анархия возникает сначала не как всеобъемлющая структура общества, а как субкультура, образ действия части людей: «Анархия — не утопия на будущие времена, а одухотворяющий принцип для действий во всякое время: сегодня, также как и завтра»[960]. Здесь Кропоткин сближается с анархо-коммунистом Тэккером и идет дальше – принципы организации анархических очагов и субкультур у Кропоткина более конкретны и гуманистичны. Его утопия, которая была наивной применительно к обществу в целом, более адекватна небольшим коммунам и сообществам. В небольшую коммуну объединяются люди определенных убеждений, из нее можно изгнать «лентяя», который «не дорос» до альтруизма. В это новое общество не нужно принимать всех, как после революции. Начав с радикального проекта скорейшего всеобщего разрушения государственности и рыночной экономики, Кропоткин затем перешел к стратегии долгого пути к анархии и коммунизму.

Комментируя Прудона, который в свою очередь сослался на Моисееву фразу "разрушая, мы будем создавать", Кропоткин писал: "Теперь, когда мы знаем из опыта, как трудно бывает "создавать", заранее не обдумавши весьма тщательно на основании изучения общественной жизни, что и как мы хотим создать – приходится отказаться от изречения предполагаемого творца и хозяина природы, и сказать – "создавая, разрушу!""[961] Как не вспомнить Бакунина: «Дух разрушающий есть в то же время дух созидающий».

Кропоткин не оригинален в своих предложениях переходных форм к коммунизму. Он поддерживает синдикализм, предлагая дополнить отраслевую структуру также территориальной самоорганизацией и коммунами-поселениями. Теперь (в 1913 г.) он положительно оценивает и прудонистские идеи коллективного владения и сети производственных и потребительских организаций: «рабочие профессиональные организации, владеющие средствами производства, – вместе с общинами, организовавшими потребление, заступающими государство, – это идея Прудона, которая легла в основу Интернационала»[962].

Среди анархо-коммунистических авторов нового поколения также шел поиск моста между анархическим идеалом и реальными возможностями общества, даже освобожденного от господства олигархии. Анархо-синдикалист М. Раевский в 1915-1916 гг. высказал идею о необходимости «переходного периода» после революции на пути к анархо-коммунизму[963]. Эта идея, уже выдвинутая Лавровым, получила в анархизме второе рождение.

Таким образом, в начале ХХ века наивный радикализм анархо-коммунистической теории успешно преодолевался. Однако этого не заметили ни массы молодых анархо-коммунистов того времени, ни даже некоторые современные исследователи. Так, В.П. Сапон считает, что и в 1917-1919 гг. Кропоткин «хранил непоколебимую веру в скорую победу безгосударственного коммунизма»[964]. Якобы только в 1920 г. под давлением неумолимого практического опыта Кропоткин согласился с необходимостью существования федеративного государства. В действительности Кропоткин в начале ХХ века уже не был так наивен, как кажется марксистам, корректировка взглядов теоретика анархо-коммунизма произошла ранее.

Уже на Государственном совещании в августе 1917 г. Кропоткин выступал за Учредительное собрание и федеративную республику – явно переходное состояние, отличное от анархии[965]. В 1917-1918 гг. Кропоткин был лидером Лиги федералистов (а не анархистов). Такие эволюционные и "государственнические" идеи вызвали недоумение со стороны его радикальных поклонников. Вспоминая о своей реакции на само участие Кропоткина в Государственном совещании, Н. Махно писал: "он из бывшего учителя революционной анархии превратился в сентиментального старца, ищущего спокойствия и сил для последнего применения своих знаний в жизни"[966]. Радикальный анархо-коммунизм, проповедовавшийся Кропоткиным в 80-90-е гг., продолжал господствовать в анархистской среде в первой трети ХХ века. При этом, как только анархисты приступали к преобразованиям – в ходе Российской революции (Махновское движение) и гражданской войны в Испании (Каталония, Арагон), им приходилось отходить от анархо-коммунистического радикализма к федерализму с элементами рыночного социализма. Таким образом, теоретический поиск Кропоткина шел в том же направлении, в котором затем будет развиваться и практика.

За свою долгую жизнь Кропоткин проделал большой путь от чрезвычайно радикальной концепции революции, которая немедленно порождает анархию и коммунизм, к идее постепенного движения в сторону идеала по мере нравственного взросления человечества, создания анархистских очагов и субкультур уже в недрах капиталистического общества.

Критикуя Кропоткина за наивность, нежизнеспособность анархо-коммунистической модели для уровня развития общества XIX – ХХ в., мы не можем сбрасывать со счетов этот идеал для нашего будущего, ибо Кропоткин по крайней мере в конце жизни указывал на необходимость длительной подготовки к коммунизму. В этом отношении он не отличался от марксистов, однако, как и всякий анархист, отрицал возможность создания нового строя с помощью диктатуры. Если марксизм предполагает централизм общественно-экономических отношений, то Кропоткин — последовательный федералист. В споре авторитарного и освободительного социализма Кропоткин, несмотря на свой коммунизм — всегда на стороне второго.

Если рассматривать эволюцию Кропоткина от радикализма к умеренности, то мы можем воздать ему должное за принципиальность в начале пути и мудрость в конце. Но умеренный конструктивный анархизм был подробно разработан Прудоном, а радикальный — Бакуниным. При этом коллективистские построения Бакунина для своего времени, да и для индустриальных обществ ХХ в. выглядят гораздо реалистичнее кропоткинского немедленного коммунизма.

* * *

Таким образом, с учетом «переходного периода», путь к анархии распадается на ряд этапов: вызревание элементов анархических отношений в недрах эксплуататорского общества, социальная революция, которая приводит к возникновению не анархического коммунизма, а системы федерализма, предложенной еще Прудоном, постепенное укрепление анархических и коммунистических начал по мере развития альтруистической морали. Если примерять анархо-коммунистический идеал не к обществу ХХ века, а к нашему будущему, то отпадают и возражения против этой модели, связанные с особенностями индустриального общества. Кропоткин не разделяет индустриальной гигантомании марксистов. Но он не ограничивается гуманистической критикой индустриализма, как Михайловский. Кропоткин провел исследование экономики наиболее развитой страны того времени — Великобритании и нашел малые формы промышленности перспективными («Поля, фабрики, мастерские», «Мелкая промышленность в Англии»). Теперь Кропоткин с полным основанием заявляет, что при коммунизме «не будет никакой необходимости в большой фабрике»[967]. Это означает, что дальнейшее развитие гибких маломасштабных технологий позволит облегчить задачи управления техникой, а также возродить общинно-коллективистские отношения с их солидарностью и самоуправлением.

Несмотря на вторичность его основных социальных идей, Кропоткин внес значительный вклад в развитие концепции наиболее отдаленного (для начала ХХ в.) идеала, который может последовать за прудоновским федерализмом и бакунинским коллективизмом. Кропоткин подробно остановился на этических предпосылках перехода к анархии и отметил тенденции развития производства, которые могут облегчить такой переход в будущем. Кропоткин часто преувеличивал скорость, с которой мир идет к новому обществу, но для нас, живущих значительно позднее, эти ошибки Кропоткина имеют уже меньшее значение, так как признаков такого продвижения становится все больше.