Французский социализм: Прудон + Маркс

Французский социализм: Прудон + Маркс

В 70-е гг. во Франции шло восстановление структур рабочего движения после разгрома 1871 г. Преобладающим течением был прудонизм, доминировавший в профсоюзном движении. Рабочий съезд в Париже 1876 г. прошел под флагом мютюэлизма, договорного права, кооперации. Но выстраивать структуры взаимопомощи в условиях полицейских репрессий и бесправия рабочих было очень трудным делом. В повестку дня встало политическое действие, способное облегчить условия для развития рабочего движения.

Мотором политизации стали бывшие бакунисты Ж. Гед и П. Брусс. Гед постепенно придал слову «коллективизм» новое значение, сделав его почти синонимом марксизма (или своего понимания марксизма). Получив такого союзника, как Гед, зять Маркса Лафарг стал «возвращать» марксизм во Францию. Гед создал парижский кружок изучения «Капитала», соединив политическое течение с научной школой. И в этом был залог великого будущего марксизма также и во Франции.

Переход гедистов от бакунизма к марксизму шел постепенно. Первоначально бывшие бакунисты пришли к выводу о необходимости использования парламентской борьбы. В 1877 г. во время предвыборной кампании Гед и его товарищи развернули агитацию за социалистические лозунги, испытывавшие еще большое влияние бакунизма и прудонизма. Социалисты выступали за передачу средств производства в распоряжение тех, кто на них работает, и полную автономию территориальных общин от государства. Часть участников создания рабочей партии, такие, как Брусс, так и не перешли к марксизму. На втором рабочем съезде в Лионе гедисты предлагали проголосовать за переход орудий труда в коллективную собственность (вполне бакунистская формулировка). Сторонников политизации поддержало меньшинство синдикатов, но и это было победой.

В 1879 г. на третьем рабочем съезде в Марселе сторонники Геда вступили в конфликт с умеренными лидерами синдикатов, выступавшими за развитие кооперации, а не политическую борьбу за коллективизм. Гедисты выступили за революционный переход орудий труда в коллективную (общественную) собственность, осудив идею самопомощи рабочих путем создания кооперативов как неэффективную. На этот раз рабочие делегаты поддержали социалистов и даже проголосовали за переход земли, недр, орудий труда и сырья в «нераздельную и неотчуждаемую общественную собственность»[740]. Эта простая, понятная рабочим формулировка заметно сдвинула французский социализм в сторону марксизма. Началось создание рабочей партии, к которому подключился прудонист и депутат Коммуны Малон, вернувшийся из эмиграции.

В 1879 г. марксисты и левые прудонисты создали Французскую рабочую партию (ФРП). Программа ФРП испытывала сильное влияние бакунизма и прудонизма. Партия выступала за «коллективное присвоение» и «возвращение обществу всех средств производства». Ее лидерами стали П. Брусс, Б. Малон, Ж. Гед и П. Лафарг.

П. Брусс, тоже участник Коммуны, сохранив приверженность прудонизму и бакунизму, сделал лишь одну тактическую поправку к анархизму – возможность участия в выборах. Таким образом, он вернулся от бакунизма к прудонизму, продолжая вызывать раздражение Маркса и Энгельса. Энгельс назвал его «отъявленным анархистом, признавшим лишь допустимость участия в выборах…»[741] Тем самым Маркс признал, что с анархистами их разделяет не вопрос участия в выборах, а программа преобразований.

Но и сблизившийся с Марксом, Ж. Гед продолжал испытывать влияние идей Бакунина. В 1880 г. Гед писал: «коллективисты не являются коммунистами в том смысле, в котором во Франции обычно употребляют это слово… то, чего они добиваются – это обобществление средств производства; целью, которую они преследуют, является индивидуальная собственность, но распространенная на всех и основанная на личном труде ее владельцев»[742]. Только по мере обострения конфликта с товарищами-прудонистами Гед окончательно перешел на позиции марксизма.

В 1880 Лафарг и Гед с помощью самого Маркса подготовили более чистый марксистский вариант программы ФРП, но под влиянием Малона в ней осталось требование перехода орудий труда в собственность общин, а не всего общества. Выступая за расширение государственного сектора экономики, программа предусматривала распоряжение рабочих государственными предприятиями.

Несмотря на то, что Рабочая партия шла по пути синтеза различных теорий социализма, ей предстояла тяжелая работа по борьбе за влияние в рабочем движении. На севере Франции преобладали более умеренные сторонники развития кооперации, на юге – более радикальные анархисты. Созвать объединенный рабочий съезд уже не удалось, но и в самой Рабочей партии обострилась борьба между двумя тенденциями социализма.

* * *

В условиях преследований революционного социализма во Франции предложенная Прудоном стратегия постепенных действий, вытеснения власти и собственности гражданским обществом, оказалась ко времени. Именно на этом прудонизм сходился с тенденциями умеренности в марксисткой школе, которые усиливались и в Германии.

Но в другом отношении французский (и в целом европейский) социализм удалялся от прудонизма. Преобладающим стало непредрешенчество конкретных черт социализма, антиутопизм – поссибилизм (действие по возможности). Прудон победил в тактическом споре. Но ценой этого стало замалчивание принципиальных конструктивных разногласий, а по существу – забвение конструктивной программы социализма, разработанной Прудоном. Это забвение происходило по мере «вымирания» прудонистов времен Парижской коммуны.

Последним из могикан прудонизма был Бенуа Малон (1841-1893), участник бакунинского Альянса социалистической демократии, Интернационала и депутат Парижской коммуны. Он разработал идею «интегрального социализма», в котором сочетались идеи коммунального социализма прудоновского толка и социальная доктрина марксизма.

Штурм капитализма Коммуной не удался, и старый коммунар по возращении во Францию в конце 70-х гг. предлагал осаждать систему через местные коммуны, превращая их в территориальное самоуправление, в своего рода школу: «Завоевание муниципалитетов даст нам возможность приобретать опыт административного управления»[743]. Затем «красные муниципалитеты» могут превратиться в бастионы социализма.

В отличие от более поздних идей Бернштейна, Малон считал необходимым, действуя постепенно, держать в голове четкие параметры нового общества. Последним заветом прудонизма были слова Малона: «мы желаем не улучшить буржуазный строй, а подготовить социалистический»[744]. Почти цитируя Прудона, Малон заявлял: «придется долго ждать, но это лучше, чем одна Варфоломеевская ночь»[745]. По мнению Малона, как только муниципальный социализм укрепится, он совершит «бескровную революцию». Таким образом, задача социалистических властей на местах – «создать базу для коммунальной собственности и подготовить образование большой социалистической федерации коммун»[746]. Провозглашенная Коммуной стратегия революции может проводиться без грохота орудий.

В ходе избирательной кампании 1881 г. Рабочая партия потерпела поражение, и это вызвало обострение конфликтов в ней. Жесткое и неудачное руководство Геда подверглось нападкам, структура партии была демократизирована. Гед, заклейменный как авторитарист (его сближение с Марксом также способствовало этому обвинению), ушел из партии, но продолжал называть свою организацию Рабочей партией.

П. Луи в своей крайне пристрастной «Истории социализма во Франции» писал о ситуации в ФРП: «Против Геда выступил Брусс, подобно тому, как против Маркса Бакунин. Та же полемика, те же аргументы»[747]. Впрочем, при «клонировании» конфликта «Маркс-Бакунин» произошли некоторые изменения. Даже Маркс признавал, что его товарищи Лафарг и Гед первыми вывели противоречия в партии на уровень публичной полемики, и «будут опорочены как нарушители мира»[748]. Позиции сторон тоже изменились – теперь федералисты выступал с более умеренных позиций, а марксисты – с более радикальных. Последователи Прудона оказались теоретически сильнее, и даже Маркс с прискорбием писал о поражении своих адептов в полемике[749].

После раскола ФРП в 1882 г. Брусс и Малон возглавили Федерацию работников социалистов-революционеров, которая приняла принципы Интернационала образца 1866 г., то есть идеологические рамки, открывавшие возможность синтеза различных тенденций социализма.

После 1880 г. в страну вернулось большинство деятелей Коммуны. Бланкисты создали еще одну социалистическую организацию – Центральный революционный комитет (социал-революционная партия). Поскольку собственной конструктивной программы, принципиально отличной от марксизма и прудонизма, у бланкистов не было, им предстояло после некоторых колебаний сделать выбор между двумя тенденциями. Авторитарная политическая программа бланкистов способствовала сближению с марксистами. В то же время общая тенденция к большей умеренности мировой социал-демократии способствовала залечиванию раскола гедистов и поссибилистов. Из-за того, что постаревший Брусс в своем поссибилизме совсем сблизился с либералами, в немарксистском социализме произошло выделение более радикального крыла – в 1890 г. образовалась Французская партия социал-революционных рабочих во главе с Ж. Алеманом, выступавшая за сочетание синдикализма и революционной политической борьбы. Одновременно бурно развивалось синдикалистское движение, которое стало еще одним проявлением идей освободительного социализма.

Впрочем, несмотря на свой поссибилизм, Брусс, в отличие от немца Бернштейна, не подвергал сомнению важность целей движения, и категорически требовал не забывать и о них: «Новая политика – … это великая рабочая партия, неизменно верная коммунистической цельности своей программы, регулярно наносящая на скрижали своего знамени всю совокупность идеалов, кои позволяет предвидеть наука, но в повседневной борьбе становящаяся на почву возможного и осуществляющая таким образом свой идеал по частям»[750].

В 1885 г. социалисты всех направлений выдвинули общий избирательный список Федерации республиканских социалистов, в который вошли не только бланкисты Вальян и Гамбон, поссибилист Малон, марксист Гед, но и анархисты Э. Реклю и П. Кропоткин. Список потерпел поражение, Франция еще не ощутила остроту социальных проблем. Но уже в 1886 г. начались мощные стачки, которые в дальнейшем сопровождались правительственными репрессиями. Эти события способствовали росту влияния социалистов, и в 1886 г. они вошли в столичный муниципалитет, что подтвердило правильность линии Малона.

* * *

В 1893 г. произошло событие, которое заметно усилило влияние социалистов во Франции, одновременно сделав сам социализм более этатистским и умеренным. Несколько депутатов-радикалов (то есть либералов) во главе с Ж. Жоресом и А. Мильераном объявили себя социалистами и выступили за национализацию промышленности. Жорес начал свое восхождение к славе одного из лидеров Интернационала, будучи еще полу-либералом, но уже революционным демократом. Он был историком Великой французской революции и считал, что якобинцы «уже проявляли смелый социализм»[751]. Такое понимание социализма как демократического радикализма и этатизма сочеталось с тактическими взглядами Жореса, которые были весьма умеренными. Со времен Великой революции много воды утекло, и сегодня Жорес считал залогом успеха союз либералов и социалистов против реакции. В эпоху после поражения Коммуны это было вполне логично, но вызывало возмущение Геда, для которого условия своей страны были вторичны в отношении универсальных законов марксистской науки.

На выборах 1893 г. социалисты добились успеха. Социалистическая пропаганда полилась с парламентской трибуны. Но понимание социализма у депутатов было все таким же примитивным. Вчерашние либералы Жорес и Мильеран, ставшие социал-либералами, уже не видели очевидной для Маркса и Прудона разницы между государством и обществом. Ж. Жорес отождествляет государство и нацию. Стремясь «поставить государство на место крупных посредников, диктующих в соответствующее время рынку свои законы», он утверждает, что тогда «сама нация будет своим собственным посредником»[752]. Логическая уязвимость концепции неофитов социал-демократии открывала хорошие возможности для критики со стороны либералов, которые тут же сравнили Жореса с библейским Иосифом – чиновником фараона. Древнеегипетская бюрократическая машина спекулировала хлебом ничуть не меньше, чем частные торговцы. Уж не хочет ли Жорес вернуть Европу к принципам древнего деспотизма, когда чиновник заменял предпринимателя? Жорес отмахнулся от этого вопроса с помощью ссылок на национальный (сейчас было бы уместно сказать – антиглобалистский) и социалистический характер своей программы. Новые чиновники будут действовать в интересах нации против мировых спекулянтов. Но эта парламентская полемика 1894 г. показала, что социал-либеральная программа Жореса была не социалистической, а национал-бюрократической (что не мешало Жоресу бороться за солидарность партий Интернационала и бороться с шовинизмом, когда речь шла о военной угрозе). Программа Жореса противостояла не столько отношениям господства, сколько глобальному рынку конца XIX в. и консерватизму внутри страны.

В 30-х гг. XX в. глобальный рынок рухнул, и социал-либерализм стал велением времени – совершенно независимо от того, под каким знаменем действовали последователи Иосифа – под коммунистическим, нацистским, французским, шведским или американским. И выяснилось, что чиновник также корыстен, как и буржуа, но все же в условиях индустриализма способен смягчить последствия капиталистического экономического хаоса, порождающего массовую нищету, соседствующую с богатством. ХХ век так и не смог решить дилемму: бюрократические методы стабилизации экономики ведут к ее стагнации, а ограничение власти чиновников в отсутствие развитого самоуправления – к всевластию глобальной олигархии и возвращению социальных бедствий ХIХ в. на новом уровне. Историческая правота оказалась и за социал-демократами, и за их критиками либералами, что в итоге свело к минимуму разницу между ними, и загнало исторический процесс в тупик, при котором лекарства стали синонимом другой болезни.

Но на заре политики социального государства она казалась простым решением наиболее острых проблем. Можно было оставить в стороне споры о будущем обществе и путем умеренных законов несколько улучшить положение работников. В конце XIX века для такой политики были еще значительные резервы, особенно в условиях, когда Запад превращался в своего рода «столицу мира», пользующуюся ресурсами Азии, Африки и Латинской Америки.

К началу ХХ в. поссибилизм и этатизм возобладали в социалистическом движении как Франции, так и Западной Европы в целом. Но если в прудонизме эволюционная стратегия, бескровная революция и децентрализованная модель общества будущего были органически увязаны, то в марксизме отступление от идеи мировой революции и радикального перехода к диктатуре пролетариата разрушало всю концепцию, выводило ее за рамки социализма и превращало марксизм в социал-либерализм.

Во Франции федерализм еще некоторое время не сдавал позиций. Разногласия между фракциями неоднократно обострялись из-за разного взгляда на политические кризисы республики и другие тактические проблемы. Но именно на тактическом уровне было легче всего договориться. В итоге и федералистская модель социализма, и принципиальные положения коммунистической доктрины марксизма была оставлена в стороне ради единства.

В 1905 г. поссибилисты, республиканцы-социалисты, марксисты, алеманисты и бланкисты объединились во Французскую социалистическую партию, известную также как Секция рабочего интернационала (СФИО). Итогом этого теоретического синтеза стала формула этатизм + парламентаризм + поссибилизм. Несмотря на то, что германская и британская социал-демократии развивались другими путями, их теоретики пришли к схожим выводам. Унаследовав тактические идеи Прудона и Лассаля, социалистические и экономические взгляды Маркса, социал-демократия в то же время откатилась к социальной программе якобинцев и государственных социалистов, к 1848 году.