Странные письма

Странные письма

Зернышком, из которого выросла эта книга, стали три письма Василия Сталина из тюрьмы, написанные в 1955–1959 годы. Приводить их полностью я не буду, они слишком длинные, приведу по отрывку из каждого, чтобы читатель получил представление не столько о содержании этих писем – оно к делу не относится, сколько об их стиле.

«Мне не известно, какие обвинения предъявлены Новикову при снятии его с должности Главкома ВВС, т. к. я был в это время в Германии. Но если на снятие и арест Новикова повлиял мой доклад отцу о технике нашей (Як-9 и М-107) и о технике немецкой, то Новиков сам в этом виноват. Ведь было бы правильно и хорошо для Новикова, когда я рассказывал отцу о немецкой технике, если бы отец сказал: “Мы знаем это. Новиков докладывал”. А получилось все наоборот. Я получился первым докладчиком о немецкой технике, а Новиков, хотел я этого или нет, умалчивателем или незнайкой…

Значимость решения, принятого ЦК и правительством, о перевооружении ВВС на реактивную технику и вывозе специалистов из Германии огромна. А в том, что не Новиков оказался зачинателем этого реактивного переворота в нашей авиации, а ЦК и Совет Министров, только сам Новиков и виноват…»

«…Разговор этот был совершенно не такой, каким его мне предъявляют в обвинении. Я говорил: “Если бы на моем месте был сволочь и враг советского народа, то он дал бы интервью иностранным корреспондентам, а последние, подняв шумиху в прессе, нажились бы сами и дали бы ему нажиться, а потом он (сволочь) удрал бы за границу”. Все “если бы” и “сволочь” отброшены и мне предъявляется обвинение в желании связаться с корреспондентами и изменить Родине. Сплошная клевета.

Я, балда, даже не стеснялся этого говорить, т. к. не мог представить, что кому-либо придет в голову не только предъявить мне такое обвинение, но даже подумать о способности рождения в моей голове такой мысли…» и т. д.

Это письмо адресовано Президиуму ЦК КПСС и датировано 23 февраля 1955 года. Следующее – 10 апреля 1958 года и адресовано Н. С. Хрущеву:

«…Бывают моменты, когда сливаешься с выступающим в единое целое. Такое ощущение было у меня сегодня, когда я слушал Вас. Буду откровенен до конца, Никита Сергеевич! Бывали и бывают моменты, когда я ругаю в душе Вас. Потому что невозможно не ругнуться, глядя на эти 4 стены и беспросветность своего положения со всеми этими зачетами, работой, содержанием и т. д. […] Но, слушая Ваши выступления, а особенно сегодняшнее, вся злость пропадает и кроме уважения и восхищения ничего не остается. Ведь верно говорите и замечательно действуете! Нельзя не радоваться за Вас, Родину и не восхищаться…»

«Уверяю Вас, я мог бы быть действительно преданным Вам человеком, до конца! Потому что (это мое глубочайшее убеждение) мешает такому сближению и взаимопониманию – не разность политических убеждений, ибо они одни; не обида и желание мстить за отца, – у меня этого в голове нет, – а Ваша неосведомленность об истине моих взглядов и помыслов о дальнейшей своей жизни…

И вообще, я считаю, что все полезное для партии должно восприниматься, как полезное! Это я о Вас говорю, Никита Сергеевич! Потому что верю, что Вы пошли на борьбу с культом не с радостью, а в силу необходимости… Были и враги принципиальной линии ХХ съезда. Многие в начале не поняли всей величины Ваших действий, всей Вашей принципиальности (а не кощунства) ради партии. Не осознали сразу, что так надо было поступить не от хорошей жизни, а во имя партии.

Это не была месть за что-то кому-то, а был большой политической значимости акт, – вызванный необходимостью, а не личным отношением!..» и т. д.

Третье письмо, связанное с так называемой «антипартийной группой Маленкова, Молотова, Кагановича, Булганина и Шепилова», представляет собой фактически донос на Булганина и Маленкова и датируется 19 января 1959 года.

«…Создается впечатление, что он (Булганин. – Е. П.) чувствует за собой какую-то силу (?!) или считает партию настолько глупой, что позволяет себе слишком свободно каламбурить. Номинальный лидер?!. Нет, он собирался быть не номинальным лидером, как это видно из его же выступления! Номинальным же лидером (то есть пустышкой!) он стал не по своей воле (ибо сие не от него зависело), а по воле партии. Выступление его не искреннее, а смесь фарисейства с трусостью…» и т. д.

А теперь приведем подлинное письмо Василия Сталина. Оно, правда, написано раньше, 4 марта 1941 года, но дает полное представление об уровне литературных талантов его автора:

«Здравствуй, дорогой отец!

Я недавно (22, 23-го и половина 24-го) был в Москве по вызову Рычагова, очень хотел тебя видеть, но мне сказали, то ты занят и не можешь.

Начальник Главного управления ВВС Рычагов вызывал меня по поводу учебы. Летать тут мне опять не дают. Боятся, как бы чего не вышло. Он меня вызывал и очень сильно отругал за то, что я начал вместо того, чтобы заниматься теорией, ходить и доказывать начальству о том, что необходимо летать. И приказал об этом выводе и разговоре доложить тебе, но я тебя не видел.

Все же Рычагов приказал давать мне летать столько же, сколько летают и остальные. Это для меня самое главное, так как я уже 2 месяца не летал и если бы так пошло бы и дальше, то пришлось бы учиться сначала летать…»

Глядя на эти документы, что же видишь? Подлинное письмо Василия Сталина написано короткими фразами, а когда в нем появляются длинные предложения, то автор начинает путаться в согласованиях, не говоря уж о том, что литературностью его речь отнюдь не отличается. По-видимому, за последующие пятнадцать лет он полностью преодолел этот недостаток, потому что даже письмо 1955 года написано вполне гладким и правильным стилем, второе – просто поэма, передовица «Правды», а третье – это уже настоящее литературное произведение, автор которого прекрасно владеет пером и даже достаточно сложным стилем памфлета. Хотелось бы знать, где и при каких обстоятельствах Василий Иосифович развил в себе такие литературные дарования, поскольку все это время он летал, пьянствовал, соблазнял женщин, командовал округом, сидел в тюрьме, где тоже вряд ли читал шедевры мировой литературы, о несомненном знакомстве с которыми говорит третье письмо, да, пожалуй, и второе. А также о несомненных писательских способностях. Подумать только, какие таланты иной раз открывает в человеке тюрьма!..

Впрочем, есть и еще одно объяснение столь стремительной писательской эволюции сибаритствующего генерала-летчика. А именно: первые три письма – фальшивка. Кстати, в данном случае фальшивка видна невооруженным глазом, именно по причине абсолютного стилевого несоответствия этих писем друг другу и подлинному письму Василия Сталина. Второе письмо об этом просто кричит!

Да, но зачем? Зачем было фабриковать письма, с какой целью?

Ну, со вторым письмом все ясно. Оно должно было греть сердце Никиты Сергеевича и оправдывать его перед историей, а может быть, не только перед историей, а иной раз и перед людьми: вот, мол, даже сын самого Сталина выражает мне преданность и одобряет мой курс на борьбу с культом личности… Хотя никакого одобрения не могло быть по определению: у Василия Сталина было много недостатков, но трусостью и раболепием он не страдал. Например, когда Василий ненадолго вышел из тюрьмы и Ворошилов спросил его, почему он не хочет встречаться со Светланой, тот ответил без обиняков: «Дочь, которая отреклась от отца, мне не сестра!»

А вот с первым и третьим письмом все куда интереснее. Читая и перечитывая их в поисках ответа: «Зачем они написаны?», – я заметила две вещи. Во-первых, при общем достаточно деловом стиле время от времени автор вдруг начинает многословно рассуждать о Берии, хотя никакой необходимости в этом нет. А во-вторых, всякий раз, когда заходит речь о давно покойном министре внутренних дел, автора буквально начинает трясти от ненависти:

«…Тут я должен оговориться о Берии. Отвращение к Берии внушено мне было матерью. Она ненавидела его и прямо говорила: “Он много зла и несчастья принес отцу”. До сих пор смерть матери я в какой-то мере связываю с влиянием Берии на отца…».

Здесь неплохо бы напомнить, что мать Василия, Надежда Аллилуева, покончила с собой осенью 1932 года, когда Сталин был едва знаком с Берией, а Василию было одиннадцать лет. Так что непонятно, как Берия ухитрился в то время принести Сталину «много зла» и с какого перепугу Надежда вдруг откровенничала по этому поводу с десятилетним сыном. Но читаем дальше:

«Позже я утверждался в плохом мнении об этом человеке. Часто замечал, как он разыгрывал перед отцом “прямодушного человека”. И отец, к несчастью, попадался на это, верил, что Берия не боится говорить “правду”. Невозможно было в этом переубедить отца…

…Последний разговор с Берией был в Боржоми. На этот раз отец, увидав кое-какие грузинские “порядки” своими глазами, не сердился, а задумался и даже вспомнил: “Надя его терпеть не могла”. Я вынужден воспроизвести все эти разговоры с отцом, чтобы стало ясно, почему так резко о Берии высказывался после смерти отца. Это не случайность, а последовательное, все более и более утверждающееся мнение, что он подлец. Счастье мое, что он не вызвал меня после ареста. Отец однажды при нем заставил меня повторить мое мнение о нем. Берия перевел все в шутку. Но не такой он был человек, чтобы забыть, хотя внешне разыгрывал, особенно перед отцом, моего покровителя…»

В третьем письме Берии вообще уделяется больше места, чем кому бы то ни было. Много говорится о его «взаимоотношениях» с Маленковым, приводится, на правах очевидца, история с арестом Реденса:

«Когда Берию назначили в НКВД, Реденс был для него помехой… ибо Реденс знал Берию по работе в Закавказье с отрицательной стороны и был вхож к т. Сталину в любое время. Берия решил убрать Реденса с дороги. Когда Берия заговорил с т. Сталиным о необходимости ареста Реденса (я случайно был при этом разговоре), т. Сталин резко возразил Берии и казалось, что вопрос этот больше не поднимется. Но… Берия был поддержан Маленковым». И дальше, дальше в том же духе. Ну и неизменная «ругательная» часть.

«Еще несколько слов о Берии. Т. Сталину я называл его (причем при самом Берии): подлецом, лжецом, лицемером и т. д., то есть доказывал, что он морально нечестный человек-карьерист. Для выражения политического недоверия у меня не было фактов – я этого не заявлял и не предполагал. Но в связи с разоблачением Берии как врага народа, мне кажется, надо в новом свете взглянуть на людей, бывших его друзьями, и на людей, которым он доверял…»

Нет, кто бы что ни говорил, доносы – не жанр Василия Сталина, равно как и хвалебные оды такому человеку, как Хрущев. Может быть, он и пьяница, и неуправляемый скандалист, но не трус и не подлец, и лизать сапоги своему тюремщику не стал бы…

Ну так вот: когда я обнаружила, что в этих, явно фальшивых письмах разоблачению вот уже несколько лет как покойного Лаврентия Павловича уделено непропорционально много места, и что это единственное объяснение самого факта существования писем, – тогда-то я и заинтересовалась всерьез вопросом: чем же так насолил Берия Хрущеву и компании, если даже не с ним, а с его памятью расправляются таким гнусным образом?

Кстати: судьба сестры Василия после смерти отца сложилась весьма благополучно. Светлана не узнала ни ареста, ни высылки, ни безработицы. Более того, в середине 60-х годов ей дали возможность эмигрировать, выпустили за границу на похороны очередного мужа, что совершенно нетипично по отношению к советским людям вообще и к детям высокопоставленных родителей в частности. Чем-то ведь подобные «услуги» были оплачены! И плата могла быть только одна: пресловутые мемуары. В них сдержанно-доброжелательно говорится о Сталине, да… но Светлану тоже начинает трясти от ненависти, едва речь заходит о Берии. Могло ли это быть ценой эмиграции? А почему бы и нет? И если да, то опять же – почему?

Тот факт, что когда мемуары были опубликованы, Светлана находилась вне досягаемости, не должен сбивать с толку – ведь дети-то ее оставались в СССР!

Зачем я так подробно останавливаюсь на письмах Василия Сталина? А затем, что у наших людей, в том числе и исследователей, и историков, невероятно велико доверие к слову, к соответствующим образом составленному документу. А то, что этот документ может быть фальшивкой, почему-то в голову не приходит. Но кому и зачем нужно составлять компрометирующие Берию фальшивки? Кому мешает давно покойный министр?

Так ведь это-то и есть самое интересное!

Теперь перейдем к документам из «дела Берии». Сами «письма Берии» – те, что будто бы «написаны» им из заключения, я приводить не буду: во-первых, пустое дело, во-вторых, противно. Да и сравнивать их не с чем – подлинных писем Берии пока обнаружить не удалось. Но для чего эти «документы» изготовлены – предельно понятно:

а) доказать, что после 26 июня Берия был жив – ясное дело, раз он писал письма, значит, его не убили;

б) продемонстрировать полновесное унижение, от заискивающего виляния хвостом перед всеми вместе и каждым в отдельности до мольбы о пощаде;

в) продемонстрировать уверения в верности партии, партии и еще раз партии. Правительство и родина неизменно на втором плане;

г) ну и некоторые «специальные моменты», вроде настойчивых напоминаний о «проработке на Президиуме» (том самом), свидетельств об особой дружбе с Маленковым и признании его особых достоинств в прекращении репрессий, организации ГКО и пр. Впоследствии фрагменты из этих писем легли в качестве свидетельств в политологические анализы.

Но поскольку собрано множество доказательств того, что Берия был убит 26 июня, и нет ни одного достоверного факта, свидетельствующего об обратном, то говорить тут, полагаю, не о чем. С литературной точки зрения эти письма смастрячены умело, даже передают тонкие оттенки настроения, а также стилизованы под речь умеренно грамотного грузина и снабжены небольшим количеством орфографических ошибок, но какое они имеют отношение к самому Берии?

Более интересны содержащиеся в этом же «деле» письма Меркулова – человека, который долгие годы был ближайшим соратником Берии. А уже 21 и 23 июля он отправил в ЦК письма, где, поливая грязью своего бывшего начальника, давал ему следующую характеристику:

«Вообще он считал всех людей ниже себя, особенно тех, которым был подчинен по работе. Обычно он старался осторожно дискредитировать их в разговорах с подчиненными ему работниками, делал о них колкие замечания, а то и просто нецензурно ругал. Он никогда не упускал случая какой-нибудь фразой умалить человека, принизить его. Причем иногда он это делал ловко, придавая своим словам оттенок сожаления: жаль, мол, человека, но ничего не поделаешь!

А дело сделано – человек в какой-то мере уже дискредитирован в глазах присутствующих.

Я не могу сейчас конкретно вспомнить, про кого и что именно он говорил, но его выражения, вроде: “Что он понимает в этом деле?! Вот дурак! Он, бедняга, мало к чему способен!” и т. д. – я это хорошо помню. Эти выражения часто срывались у него с уст, буквально, как только после любезного приема затворялась дверь за вышедшим из его кабинета человеком. (Вот уж в чем-чем, а в «любезном приеме» Берия никем из оставивших воспоминания о встречах с ним замечен не был! Корректен, но отнюдь не любезен! Разве что с очаровательной женой Бухарина, когда допрашивал ее на Лубянке. – Е. П.).

Я неоднократно наблюдал Берию в игре в шахматы, в волейбол. Для Берии в игре (и, я думаю, в жизни) важно было выиграть во что бы то ни стало, любыми способами, любой ценой, даже нечестным путем. Он мог, например, как Ноздрев, стащить с шахматной доски фигуру противника, чтобы выиграть. И такая “победа” его удовлетворяла.[77]

Общая культурность и грамотность Берии, особенно в период его работы в Тбилиси, была невысокой. Берия тогда буквально не мог написать стилистически грамотно несколько строк.

Берия шел к власти твердо и определенно, и это было его основной целью, целью всей его работы в Грузии и Закавказье».

И снова давайте поговорим о стиле. Если в случае с Василием Сталиным имел место «перелет» – предполагаемый автор писал гораздо лучше, чем позволяли ему таланты и образование, то с Меркуловым мы видим совершенно обратное – здесь явный «недолет». Напомним, что Меркулов был человеком литературно одаренным, на досуге занимался писательским трудом. И что бы ни писал такой человек, даже сопроводительную записку к следственному делу, там все равно останется отпечаток его неповторимого стиля. Мы уже приводили одно письмо Меркулова к Берии, и даже по тому небольшому отрывку видно, что стиль у него легкий, летящий, отточенный, с характерной внутренней интонацией, с особым «дыханием» – такие письма очень трудно подделать, а хрущевские фальсификаторы, судя и по письмам Василия, да и по многим другим подделкам, о которых еще пойдет речь, не затрудняли себя ювелирной работой.

Вот, в качестве примера, еще одно подлинное письмо Всеволода Меркулова, датированное 11 марта 1953 года – любой желающий может сравнить его с вышеприведенным текстом:

«Дорогой Лаврентий!

Хочу предложить тебе свои услуги: если я могу быть полезным тебе где-либо в МВД, прошу располагать мною так, как ты сочтешь более целесообразным. Должность для меня роли не играет, ты это знаешь. За последнее время я кое-чему научился в смысле руководства людьми и учреждением, и, думаю, теперь я сумею работать лучше, чем раньше.

Правда, я сейчас полуинвалид, но надеюсь, что через несколько месяцев (максимум через полгода) я смогу уже работать с полной нагрузкой, как обычно.

Буду ждать твоих указаний.

Твой Меркулов».

Как видим, письмо абсолютно грамотно, словоупотребление правильное до идеальности, это вам не «общая культурность и грамотность» – такой оборот из-под пера «Всеволода Рокка» (псевдоним, под которым писал настоящий Меркулов) не мог бы вылететь даже в бреду. Что же касается фактов и оценок, изложенных как в письме Василия Сталина, так и в письме Меркулова, то не будем их опровергать. Мы их просто отбросим: это не оценки, это «черный» пиар примерно того же розлива, что и общеизвестное утверждение, будто Григорий Распутин спал с царскими дочерьми. Кстати, в то время по рукам тоже гуляли «письма царицы к Распутину»…

То, что эти документы вроде бы не предполагались для издания – они были опубликованы лишь в 90-х годах – не должно сбивать нас с толку. Существовали ведь всякого рода закрытые просмотры и показы, где тщательно отобранную публику знакомили с неподлежащими оглашению документами. А широкие массы, как уже говорилось, для пришедших к власти после 26 июня вообще за людей не считались.

Присовокупим к этим письмам еще один документ, тот, с которого началась эта книга. Письмо Нины Теймуразовны Берия, Нино, к Хрущеву, то самое, где имеются разночтения между изложенной там биографией и ее подлинным интервью. Почему-то большинство подобных документов адресуются не в ЦК, не в Совмин, а лично Никите Сергеевичу. Как все-таки хотелось Кукурузнику стать «вторым изданием» Сталина!

До сих пор мы знакомились со значимой частью этого документа, а теперь почитаем риторическую:

«Мне предъявлено обвинение в участии в антисоветском заговоре с целью восстановления капитализма в Советском государстве. Такое обвинение – страшное, тяжелое! В этом можно обвинить человека, который, потеряв человеческий образ, превратился в “свинью под дубом” и, продав свою родину врагам, пользуется правами и благом, предоставленными ему почетным званием советского гражданина; в этом можно обвинить человека, которого Великая Октябрьская социалистическая революция лишила материальной базы для эксплуатации трудящихся и который хочет вернуться к старому положению… Условия жизни, в которых я выросла и жила, не могли из меня сделать такого подлеца!»

Не та ли рука это выводила, которая писала второе письмо Василия Сталина к Хрущеву – то, что с придыханиями: «Бывают моменты, когда сливаешься с выступающим в единое целое…»?

Дальше идет монолог за жизнь, долго идет… Когда же начнет клеймить? Ага, вот:

«Действительно страшным обвинением ложится на меня то, что я более тридцати лет была женой Берии и носила его имя. При этом, до дня его ареста, я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек… Я не разгадала, что он враг советской власти, о чем мне было заявлено на следствии…»

На удивление одинаково пишутся все эти отречения – словно под копирку!

Дальше речь идет об аморальных поступках в отношении семьи – любовницу завел, значит, разложился! Это удобно, когда жена такое говорит! И в конце – униженная просьба:

«Я беру на себя непозволительную смелость обратиться к Вам, к партии с просьбой возбудить ходатайство перед генеральным прокурором Советского Союза – Руденко, чтобы мне не дали умереть одинокой… Если мое общение с людьми, как с опозоренной и всеми презираемой, в настоящее время нецелесообразно, я обязуюсь и дома сохранять тот тюремный режим, который сейчас имею…» и т. д., и т. п.

В общем-то, такое письмо может быть подлинным, может… Если б не было настолько похоже стилистически на другие письма. И если не знать, что эта женщина, когда от нее уводили единственного сына, уже зная, что муж ее мертв, сказала: «Только не бойся ничего. Человек умирает один раз, и, что бы ни случилось, надо встретить это достойно». А когда на ее глазах сына поставили к стенке и предложили спасти его, подписав признание, ответила: «Расстреливайте нас вместе!» И такая женщина будет прогибаться перед теми, кого презирает? Ох, как хочется Хрущеву и компании, чтобы все перед ними пресмыкались: сын Сталина, жена Берии… В психиатрии это, кажется, называется компенсаторным фантазированием…

Ну, а теперь слово Серго Берии, который расскажет еще кое-что интересное:

«То, что против отца использовали военных, несомненно. Его убийство было, по существу, военным переворотом. (Как приятно, когда люди синхронно мыслят! – Е. П.) О роли конкретных военачальников в этом перевороте затрудняюсь что-либо сказать. Знаю лишь одно: Георгий Константинович Жуков дружил с моим отцом. Они сотрудничали как до войны, так и весь военный период… После выхода мемуаров маршала Жукова я получил возможность побеседовать с ним, кстати, по его же инициативе. Он мне сказал тогда: “Все разговоры о моем участии в аресте Берия – чистейшей воды выдумка!” Я ему поверил, ибо какой смысл Георгию Константиновичу оправдываться передо мной…»

Напомню, что запись рассказа об аресте Берии маршал Жуков в печать не передавал: она была найдена в бумагах после его смерти.

Еще одна фальшивка? Или еще одна ложь?

Итак, едва прикоснувшись к «делу Берии», мы уже вляпались в фальшивое заседание Президиума, в фальшивого арестанта, в фальшивые письма. Но это пока только начало. То ли еще будет!