ОТ ФЕВРАЛЯ К ОКТЯБРЮ
ОТ ФЕВРАЛЯ К ОКТЯБРЮ
Короткий период между февральской и октябрьской стадиями русской революции известен буквально по дням. Впрочем, узловые моменты этого временного отрезка, приведшие к власти партию большевиков, пробуждают немало вопросов.
Не вызывает сомнений, что большая часть кадров, которые «решили все» на этом революционном витке, была поставлена в Россию из-за границы. Ленин признавал огромную ценность для революции этого контингента, сказав главе еврейской секции ВКП(б) Семену Диманштейну: «Мы имели возможность захватить административный аппарат только потому, что имели под руками этот запас разумной и образованной рабочей силы».
Речь шла в основном о реэмигрантах из Америки. Первая и самая большая волна их — свыше двух тысяч человек (Троцкий, Володарский, Чудновский и др.) — вернулась на объятую революцией родину весной — летом 1917 г. Эта сплоченная группа получила название «межрайонцев». Поколебавшись недолго между различными фракциями социал-демократии, она в результате примкнула к большевикам и быстро заняла в этой партии многие руководящие посты. Интересно, что до возвращения в Россию многие «межрайонцы» не проявляли интереса не то, что к марксизму, но и вообще к политике, занимаясь в Америке собственным бизнесом. Стало быть, русская революция представляла собой весьма выгодное предприятие, если ради него приходилось бросать налаженное дело.
Руководил организацией группы и ее переброской в бывшую империю Троцкий. Деньги на мероприятие он получил от Шиффа, Варбурга и других «красных» еврейских миллионеров.
Впрочем, и лица, непосредственно связанные с американским правительством, проявляли странное сочувствие к революционной буре в России. Член руководства демократической партии США, помощник президента Вильсона и глава фирмы «Крейн и К°» Чарльз Крейн в марте 1917 г. сказал побывавшему в России социалисту Луису Фрейне: «Мои друзья надеются, что революция еще только в первой фазе и что она должна развиться. Мы думаем, что вы должны вернуться в Петроград, чтобы участвовать в новой революции». Еще конкретнее Крейн был в разговоре с американским послом в Берлине Доддом: «Надо направить революцию Керенского на путь коммунизма».
Впрочем, связь Троцкого с американцами тщательно скрывалась. А вот о его дружбе с Германией были осведомлены правительства Антанты, поэтому по прибытии Троцкого в апреле 1917 г. транзитом в Канаду, он немедленно подвергся аресту как вражеский агент.
Несмотря на то, что доказательств в поддержку этого обвинения было предъявлено вполне достаточно, «красного Льва»… отпускают по требованию британского правительства (Канада тогда являлась британским доминионом). Это стало следствием давления, оказанного на английского премьера Ллойд Джорджа со стороны двух влиятельных лиц: уже известного нам спонсора февральской революции лорда Мильнера — члена коллегии военного министерства и главы «Джо-инт Сток Бэнк» в Лондоне, а также Уильяма Виземана ? члена правления банков Моргана и «Кун, Лоэб и К°». Мало того: сам Керенский позаботился о дальнейшем благополучном пути Троцкого на берега Невы. Еще более трогательно проявилась забота о его судьбе в июльские дни, когда Бронштейна с компанией по той же высочайшей воле освободили уже из «Крестов».
Что руководило Керенским в его действиях, если учесть, что он и Троцкий принадлежали, казалось бы, к полярным политическим силам? Намек на это, возможно, сделал сам Керенский в своих воспоминаниях, где достаточно туманно, но все же дал понять, что в Октябре 1917 г. некто заставил его фактически без боя уступить власть Ленину и Троцкому. (Известно, что Зимний дворец был захвачен нестройной толпой матросов без всякого штурма, инцидент сопроводился только парой случайных выстрелов в воздух. Верные Временному правительству части были почему-то заранее выведены из Петрограда, а поднять их на подавление мятежа никто приказа не отдал. В. В. Шульгин утверждал, что даже одной тысячи армейских штыков хватило бы, чтобы помешать октябрьскому перевороту. Только через два дня после «революции» на столицу пошел один казачий полк численностью в 800 сабель, но это была личная инициатива атамана Краснова. И даже эти ничтожные силы едва не отбили столицу у большевиков).
Непосредственной прелюдией к Октябрю стала история с «делом Корнилова». 19 июля 1917 г. командующий Юго-Западным фронтом (генерал Л. Г. Корнилов) был назначен главковерхом вооруженных сил. Он добился некоторого усиления дисциплины в армии и приостановил поток дезертирства с фронта. Но главный очаг разложения находился в столице, где даже после июльских событий значительное влияние имели большевики. Устроив официальное чествование генерала 2 августа, Временное правительство договорилось с ним о наведении порядка в Петрограде с помощью подразделений георгиевских кавалеров.
В соответствии с соглашением 25 августа главковерх двинул войска сначала в Москву, где ему устроили торжественную встречу, а затем на столицу. Далее, однако, исполнение плана было нарушено действиями Керенского. Он вдруг объявил Корнилова мятежником и снял с поста командующего. Движению эшелонов с силами порядка стали чиниться препятствия, а затем распропагандированные большевиками железнодорожники и вовсе перекрыли пути. Тем временем на фронте русские войска внезапно 21 августа оставили немцам Ригу, которую до этого успешно удерживали целых два года. Керенский и большевики обвинили в этом Корнилова. На самом деле отступление было провокацией против него. Командовавший рижским участком генерал Парский оказался тайным немецким агентом и сочувствовал Ленину, который и назначил его после Октябрьского переворота на высокие посты в Красной Армии.
Корнилов был арестован и заключен Временным правительством в Быковскую тюрьму. Находившийся в то время в Петрограде румынский дипломат князь Стурдза считает провал корниловского выступления следствием происков определенных тайных сил, располагавшихся в Нью-Йорке, «которые были организаторами и банкирами сонма иностранных агитаторов, с помощью нескольких тысяч рабочих Путиловского завода (быстро организованных под защитой Керенского) предпринявших завоевание русской Империи»[15].
Провал «мятежа» привел к резкому росту влияния крайне левых и падению авторитета Керенского. Последний заботливо способствовал восхождению большевиков. Так, например, он снял с поста командующего Северным фронтом (ближайшим к столице) «корниловца» генерала Клембовского и назначил на его место своего собрата по масонству (согласно спискам Нины Берберовой) генерала Черемисова, открыто заигрывавшего с партией Ленина и потом служившего в Красной Армии. Военным министром стал генерал Верховский, также сочувствовавший крайне левым и впоследствии перешедший в РККА.
В день переворота 25 октября Керенский сбежал из Петрограда как раз в ставку Северного фронта в Псков. Разыграв на совещании штаба «стремление к борьбе с узурпаторами», он тут же отвел в сторону Черемисова и объявил ему о том, что сдает ему верховное командование, а сам… едет в Петроград и отказывается от должности премьер-министра! При этом Керенский втихую отменил с такой помпой им же отданный приказ о наступлении на столицу «сил порядка» (а когда приказ был возобновлен под давлением генералов, стало уже поздно). 31 октября после переговоров представителей Керенского с большевистским комиссаром Дыбенко в Гатчине сладкоречивый Александр Федорович переодевается матросом и сбегает в Москву, оставив нацарапанную на клочке бумаги записку о сложении с себя обязанностей премьер-министра и передаче их «в распоряжение Временного правительства» (которое уже пять дней как было арестовано). Ясно, что это формальный акт отречения в пользу Ленина и Троцкого, совершенный в силу неких таинственных обязательств.
Между тем у победителей случилась «маленькая неприятность»: в колыбели революции началась вакханалия. Был разграблен, в частности Зимний дворец. Более недели в городе продолжались винные погромы: толпы солдат и матросов громили лавки и, напиваясь, бесчинствовали на улицах, теряя даже видимость дисциплины. В этих условиях и несколько казачьих сотен Краснова (которые уже взяли Царское Село и невооруженным глазом созерцали купола Исаакия) представляли реальную опасность. Троцкий с неимоверными усилиями сумел прервать пир победителей, грозивший перейти в похороны революции. Собственно, усилий оказалось недостаточно: понадобились опять-таки большие деньги (хоть и в трагикомической ситуации, но золото ордена помогло вновь), чтобы составить два «трезвых» отряда матросов, которые прервали погромы и мобилизовали едва протрезвевших собратьев в шинелях и бушлатах против «контры». (И. Бунич, впрочем, утверждает, что костяк антикрасновских сил составили германские военнопленные, ранее сосредоточенные в нескольких лагерях под Питером и мобилизованные на защиту большевиков по прямому приказу Гинденбурга. Об этом же сообщал и известный эмигрантский историк Бурышкин: «На четвертый день борьбы со стороны большевиков стали стрелять немецкие пленные»).
Узнав о предательстве Керенского и отказе в поддержке от Черемисова, Краснов понял, что его «сдали». Первого ноября он сказал своим казакам прощальную речь: «Сделали мы, что могли. Другие нас не поддержали. Не на нас вина за то, что начнется теперь на Руси».
Вина лежала прежде всего на Керенском. Уже на склоне лет, в эмиграции в США, он откровенно говорил представителю НТС Поремскому: «Знаете, что бы я сделал, очутись снова в 17-м году? Велел бы расстрелять себя самого — Керенского!»
Чьим же таинственным наставлениям в злополучном октябре внимал председатель Временного правительства, отдав власть узурпаторам?
Возможно, такие наставления могли дать масоны, поскольку будущий глава Реввоенсовета Троцкий обладал, как уже говорилось, определенным весом в их иерархии. Но поскольку речь шла о событии поистине мирового значения, то вопрос мог быть решен только в высших кругах всемирного ордена, где всем заправляет финансовый интернационал. О том, что именно банкиры заставили Керенского «отречься от престола» в пользу большевиков, говорят и таинственные признания X. Г. Раковского.