ПОРТРЕТ ВТОРОЙ. «ДОРОГОЙ» ТЕНЕРОМО.

ПОРТРЕТ ВТОРОЙ. «ДОРОГОЙ» ТЕНЕРОМО.

В конце двадцатых годов в одной из парижских русских эмигрантских газет появилась очень большая статья М. К. Первухина под названием «Тенеромо». Первухин прочитал в попавшей в его руки советской газете, что в течение ближайшего летнего сезона в государственных (большевистских, бывших императорских) театрах готовится к постановке пьеса Тенеромо «Император Александр Третий». Первухин хорошо знал этого грязного пройдоху-проходимца, и, даже, глазам своим не поверил, что подобная вещь возможна. Это было чудовищно невероятно. Однако советская газета писала, что пьеса прошла все инстанции контроля, окончательно утверждена и назначена к постановке. «Чудеса в решете: дыр много, а вылезти невозможно!» — с изумлением повторял озадаченный автор.

«В России было два гада», — пишет М. К. Первухин. «Сергеенко и Тенеромо беззастенчиво, бессовестно, оптом и в розницу торговавших . . . великим писателем Л. Н. Толстым». Сергеенко чуточку покультурнее и менее нахален. Тенеромо — мелкотравчатые и ультра-гросс-супер нахал. Сергеенко состряпал, кажется, двухтомник о жизни и деятельности Графа Льва Николаевича Толстого. Предприимчивый петербургский издатель П. П. Сойкин (Еврейская фамилия. Прим. Стол.) издал макулатуру Сергеенки о Толстом в начале девятисотых годов (еще при жизни Толстого). Несмотря на то, что в России воспринималось с огромным интересом все то, что так или иначе связывалось с именем Толстого, тираж книги Сергеенко «захлебнулся» на втором издании.

Тенеромо, например, по словам Первухина, частенько просиживал целыми днями возле забора имения Толстых и наблюдал в щёлочку за всем происходившим .. . Через несколько дней после подглядывания в щёлочку в газете (и при том довольно солидной) какого-либо губернского города появлялась огромная статья Тенеромо под заглавием: «Как живет и работает великий писатель Лев Николаевич Толстой и как он разговаривает с пташками и букашками»… Первухин (по памяти) приводит, даже, образец писаний Тенеромо, примерно, в следующем виде: «День был очень солнечный. Рано утром мы пошли с великим писателем в степь, в обычную каждодневную его прогулку. Воздух был свеж: и чист. Солнце косым лучом золотило все окрестности. Всюду щебетали и чирикали птички. На степи ржала лошадка. Великий писатель, обращаясь ко мне, сказал: «Дорогой Тенеромо, сегодняшняя погода и радость теплому летнему дню птичек, животных и всяких насекомых напомнила мне следующую легенду из Талмуда». Дальше шел пересказ легенды Талмуда. «Конечно», — патетически восклицает Первухин, — «Толстой Талмуда не знал, зато его очень хорошо знал сам «дорогой» Тенеромо». Первухин удивлялся, что подобного рода «галиматью» печатали весьма солидные газеты и что возмутительнее всего — за нее платили и подчас очень щедро. (Вот тут удивляться было как раз не надо. Прим. Стол.)

В бытность свою редактором газеты с довольно значительным тиражом Первухина просил Л. Н. Толстой не печатать статей Тенеромо. Через некоторое время когда Первухин был редактором «Ялтинского Курьера», Л. Н. Толстой приехал в Крым лечиться, графиня Софья Андреевна, зайдя в редакцию, в более резкой форме подтвердила просьбу Льва Николаевича и сказала: «Если к Вам прийдет некий Тенеромо и даст статью в газету, то пожалуйста не печатайте ее. В ней не будет ни одного слова правды. Этот грязный тип так пристал к нам, что мы никак не можем отделаться от него. Он уже написал много статей в газетах и все пишет, что он близкий друг Левушки. Все это наглая ложь. Я его в глаза называла гадиною несколько раз. Не помогло и это».

Как-то А. П. Чехов при встрече с Первухиным сказал: «Вы, вот, Михаил Константинович, скептик, в чудеса не верите, а со мной сегодня было истинное чудо. Встретился мне некий Тенеромо, впился в меня «как вша в кожух» и так битый час. Едва-едва отстал он от меня». — «В чем же чудо-то, Антон

Павлович?» — «Только этот фрукт отстал от меня, хватился я, а. .. в кармане часы золотые»… Чехов схватился за карман, как бы нащупывая часы. — «Что, Антон Павлович, часы исчезли?» — «В том-то и дело, что уцелели! Вот Вы и верьте, что чудес на свете не бывает». «Конечно», — повествует Первухин — «Чехов шутил. Тенеромо часов не вытаскивал, кошельков не воровал и золотых коронок изо рта не выкручивал, но он делал несоизмеримо худшие вещи: устно и печатно выдавал себя за друга и конфидента Толстого, Чехова, Андреева».

В заключении своей обширной статьи Первухин предполагает сколько громадных ушатов грязи вылил этот порочный тип в своей пьесе на голову императора Александра Третьего. А в том, что много грязи было вылито Первухин не сомневался, ибо такую пьесу, где Александр Третий не был бы замаран, коммунистические «держиморды» просто не приняли бы. Первухин писал, что коммунистическая власть — власть разбойная, но фигура Тенеромо настолько одиозна, что, далее, и разбойная власть должна была бы шарахнуться от этого темного дельца подальше.

Первухин привел гипотезу и со стопроцентной уверенностью заявил, что случись переворот и Тенеромо стал бы обливать грязью и помоями своих вчерашних властителей и покровителей коммунистов с ног и до ушей.

Скандал, поднятый Первухиным в эмигрантской печати, заставил коммунистические театральные верхи снять с репертуара пьесу Тенеромо «Император Александр Третий» в самый последний перед репетициями момент. С тех пор Тенеромо как в воду канул. Или этот выжига со сцены ушел или… его «ушли».

Очень жаль, что Первухин поступил опрометчиво (выражаясь по-воровски): поднял шухер о Тенеромо очень рано. Надо было дать пьесе несколько представлений, а затем разоблачать порочность автора. Жаль. Скандал получился бы грандиозный.