XXVIII. Большевики и вопрос о власти: первая попытка

XXVIII. Большевики и вопрос о власти: первая попытка

На июнь 1917 года пришлись два давно запланированных события, которым суждено было оказать структурирующее влияние на дальнейший ход революции: 3 июня в Петрограде открылся Первый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, а 18 июня армии Юго-Западного фронта перешли в долгожданное наступление.

Последствия второго из этих событий мы проанализируем несколько позже.

А вот первое событие — съезд Советов — стало хорошим поводом для большевистской партии, возглавляемой героем революции Лениным, прокачать некоторые возможные варианты решения вопроса о власти уже сейчас, не откладывая их в долгий ящик.

Первая неделя съезда была посвящена заслушиванию отчётов министров-социалистов о результатах первого месяца их работы в составе коалиционного правительства.

Как раз в один из этих первых дней (а именно 6 июня), после неосторожной и кокетливой фразы министра почт и телеграфов, антигероя революции И. Г. Церетели о том, что:

«…в настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займём ваше место»,

и прозвучало знаменитое ленинское:

«Есть такая партия! Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком»

(Первый Всероссийский съезд Советов Рабочих и Солдатских Депутатов. Стенографический отчёт. Т.1. М.-Л., 1930, с.65).

Планка претензий большевиков была обозначена самым отчётливым образом.

И ЦК РСДРП(б) в ближайшие же дни на секретном заседании рассматривает вопрос о возможности вооружённого захвата власти. Об общеизвестных планах большевиков — проведение 10 июня в Петрограде демонстрации вооружённых рабочих и солдат с требованиями в адрес Временного правительства и съезда Советов — мы, пожалуй, распространяться не будем. Гораздо интереснее малоизвестные подробности этого заседания, о которых мы узнаём из «Записок о революции» Н. Н. Суханова (выделено всюду автором):

«Положение формулировалось так. Группа Ленина не шла прямо на захват власти в свои руки, но она была готова взять власть при благоприятной обстановке, для создания которой она принимала меры.

Говоря конкретно, ударным пунктом манифестации, назначенной на 10 июня, был Мариинский дворец, резиденция Временного правительства. Туда должны были направляться рабочие отряды и верные большевикам полки. Особо назначенные лица должны были вызвать из дворца членов кабинета и предложить им вопросы. Особо назначенные группы должны были, во время министерских речей, выражать „народное недовольство“ и поднимать настроение масс. При надлежащей температуре настроения Временное правительство должно было быть тут же арестовано. Столица, конечно, немедленно должна была на это реагировать. И в зависимости от характера этой реакции Центральный Комитет большевиков под тем или иным названием должен был объявить себя властью. Если в процессе „манифестации“ настроение будет для всего этого достаточно благоприятным и сопротивление Львова — Церетели будет невелико, то оно должно было быть подавлено силой большевистских полков и орудий.

По данным большевистской Военной организации, выступление против большевиков допускалось со стороны полков: Семеновского, Преображенского, 9-го кавалерийского запасного, двух казачьих полков и, конечно, юнкеров. Полки стрелковой гвардии (4), Измайловский, Петроградский, Кексгольмский и Литовский оценивались большевистскими центрами как колеблющиеся и сомнительные. Ненадежным представлялся и Волынский полк. Но во всяком случае эти полки считались не активной враждебной силой, а только нейтральной. Предполагалось, что они не выступят ни за, ни против переворота… Финляндский полк, издавна бывший уделом интернационалистов-небольшевиков, должен был соблюдать по меньшей мере благожелательный нейтралитет. Крайне важная часть гарнизона, первостепенный фактор восстания — броневой дивизион в те времена делился пополам между Лениным и Церетели, но если бы дело решало большинство его состава, то мастерские давали Ленину определенный перевес.

Вполне же верные большевикам полки, готовые служить активной силой переворота, были следующие: 1-й и 2-й пулеметные полки, Московский, Гренадерский, 1-й запасный, Павловский, 180-й (со значительным числом большевистских офицеров), гарнизон Петропавловской крепости, солдатская команда Михайловской артиллерийской школы, в распоряжении которой находилась артиллерия. Надо заметить, что все эти части были расположены на Петербургской и Выборгской сторонах, вокруг единого большевистского центра, дома Kшесинской. Кроме того, восстание должны были активно поддержать окрестности: во-первых, Кронштадт; затем в Петергофе стоял 3-й запасный армейский полк, где господствовали большевики, а в Красном Селе — 176-й полк, где прочно утвердились „междурайонцы“. Эти части могли быть немедленно, по нужде, вызваны в Петербург.

Все эти „повстанческие“ полки, вместе взятые, должны были подавить сопротивление советско-коалиционной военной силы, устрашить Невский проспект и столичное мещанство и послужить реальной опорой новой власти. Главнокомандующим всеми вооруженными силами „повстанцев“ был назначен вышеупомянутый вождь 1-го пулеметного полка прапорщик Семашко.

Со стороны военно-технической успех переворота был почти обеспечен. В этом смысле большевистская организация уже тогда была на высоте. И из двух главных ее руководителей, Невский, настаивал на форсировании движения, на доведении его до конца. Другой же, Подвойский, требуя осторожности, едва ли руководствовался при этом „стратегическими“, а скорее политическими соображениями.

В политическом центре „восстания“ — в Центральном Комитете дело ставилось, как мы видели, условно, факультативно. Переворот и захват власти должны быть совершены при благоприятном стечении обстоятельств. Здесь на деле воплощалось то, что за три дня до того говорил Ленин на съезде: что большевистская партия готова одна взять в свои руки власть каждую минуту. Но готовность взять в руки власть означает только настроение, только политическую позицию. Она еще не означает определенного намерения взять власть в данную минуту. Поставить вопрос таким образом большевистский ЦК не решился. Он решил только всеми мерами способствовать созданию благоприятной для переворота обстановки. И это отлично отразило те колебания, какие испытывал он в эти дни. И хочется, и колется. И готовы, и не готовы. И нужно, и страшно. И можно, и нельзя…

Разумеется, колебания вызывались главным образом мыслями о том, что скажет провинция. Это понятно без комментариев. Расчеты же основывались преимущественно на популярности большевистской программы, которая подлежала немедленному осуществлению. Эту программу, со слов Ленина, мы хорошо знаем.

Колебания большевистского ЦК выражали позицию его отдельных членов, центральнейших фигур тогдашнего большевизма. Понятно, колебания их были тем меньше, а стремление к перевороту тем больше, чем меньше им было дано мыслить и рассуждать или чем больше преобладали у них темперамент и воля к действию над здравым смыслом. Безапелляционно стоял за переворот Сталин, которого поддерживала Стасова, а также и все те из периферии, которые были посвящены и полагали, что революционной каши брандмейстерским маслом не испортишь. Ленин занимал среднюю, самую неустойчивую и оппортунистскую позицию, ту самую, которая и явилась официальной позицией ЦК. Против захвата власти был, конечно, Каменев и, кажется, Зиновьев. Из этой „парочки товарищей“ один был — soit dit — меньшевик, а другой, при своих очень крупных способностях, вообще обладал известными свойствами кошки и зайца. Не знаю, кто еще из большевистских вождей решал тогда судьбу переворота».

(Суханов Н. Н. Записки о революции. Т.2. М., Политиздат, 1991, с. 293–295.)

О планах большевиков стало известно на съезде Советов, и известие это вызвало настоящий переполох. Подробности действий советского руководства по предотвращению большевистского выступления мы узнаём из воспоминаний И. Г. Церетели:

«9 июня, во второй половине дня, в казармах большевизированных полков и в рабочих кварталах была расклеена прокламация большевистской партии, зовущая солдат и рабочих выступить на следующий день на улицу с требованием передачи всей власти Советам для проведения в жизнь большевистской программы.

С 4 часов 9 июня в помещение Всероссийского съезда Советов, на Васильевском Острове, стали стекаться все в большем количестве члены Петроградского Совета, побывавшие на Петроградской Стороне, где примыкавшие к большевикам рабочие и солдаты толпились перед прокламациями, расклеенными на улицах, прилегавших к дому Кшесинской. Наши товарищи отмечали небывалое возбуждение в толпах, из рядов которых слышались угрозы расправиться „с буржуазией“ и „соглашательским большинством Съезда“. Красноармейцы и солдаты говорили, что выйдут на завтрашнюю демонстрацию с оружием в руках, чтобы подавить всякое сопротивление контрреволюции. Среди этих толп сновали в большом количестве подозрительные штатские лица, явно не принадлежавшие к среде рабочих и солдат и старавшиеся своими призывами к революционному действию еще больше разжечь страсти. Наши товарищи не сомневались в том, что это были бывшие охранники и жандармы. Скоро появились и стали переходить из рук в руки расклеивавшиеся на улицах листовки.

Прокламация большевистской партии называла предстоящую демонстрацию „мирной“. Но и содержание, и тон этой прокламации, в которой каждое слово было рассчитано на то, чтобы довести призываемые на улицу массы до крайнего возбуждения, не оставляли сомнения в том, что дело шло о восстании, направленном на свержение правительства. Бросалось в глаза то обстоятельство, что прокламация призывала демонстрантов — солдат и рабочих — проявить те же чувства единства и взаимной поддержки, какие они проявляли в дни Февральского восстания…

Никто из нас не сомневался, что при существующем соотношении сил попытка большевистского переворота не имеет шансов на успех. Но вместе с тем, мы знали, что если бы на улицах Петрограда появились многочисленные толпы вооруженных солдат и рабочих с требованием перехода власти к Советам, это неминуемо должно было вызвать кровавые столкновения. Прямым последствием этого выступления были бы трупы на улицах Петрограда, дискредитация демократии, не сумевшей предохранить революционную столицу от таких потрясений, и усиление контрреволюционных течений в стране.

Надо было во что бы то ни стало предотвратить готовившееся выступление.

Временное правительство, как только ему стало известно о расклеенной большевиками прокламации, приняло постановление: „Ввиду распространяющихся по городу и волнующих население слухов, Временное правительство призывает население к сохранению полного спокойствия и объявляет, что всякие попытки насилия будут пресекаться всей силой государственной власти“. С вечера 9 июня военные патрули разъезжали по городу.

Но всем было ясно, что парализовать авантюру большевистской партии могло только решительное выступление съезда Советов.

Несколько человек из руководящей группы Советов, — Чхеидзе, Гоц, Дан и я, — составили проект воззвания, которое должно было быть обращено от имени Съезда к рабочим и солдатам, чтобы предостеречь их от участия „в демонстрации, подготовленной партией большевиков без ведома Всероссийского съезда Советов“. Воззвание требовало, чтобы 10 июня „ни одной роты, ни одного полка, ни одной группы рабочих не было на улице“. Воззвание указывало на то, что „при существующем тревожном настроении в столице демонстрация с требованием низвержения правительства, поддержку которого Всероссийский съезд Советов только что признал необходимой“, не может не привести к кровавым столкновениям, результатом которых будет не ослабление, а усиление „притаившихся контрреволюционеров, которые жадно ждут минуты, когда междоусобица в рядах революционной демократии даст им возможность раздавить революцию“.

До открытия вечернего заседания Съезда Чхеидзе созвал соединенное собрание Президиума и Бюро Исполнительного Комитета. Мы огласили на этом собрании выработанный нами проект воззвания и предложили принять этот проект за основу для установления окончательного текста.

Все присутствовавшие с этим согласились, за исключением двух членов собрания, представлявших большевиков, Каменева и Ногина. Оба они принадлежали к правому крылу большевистской партии, которое не сочувствовало выступлению, затеянному Лениным и его ближайшими сторонниками. Но, как дисциплинированные члены партии, они протестовали против принятия нашего текста за основу обсуждения…

Представители большевистской фракции заявили, что они не могут перерешать постановления своей партии, и покинули заседание. Вместе с ними ушел и Луначарский, представлявший в Президиуме „интернационалистов-межрайонцев“.

После этого, в отсутствие большевиков, собрание обсудило проект воззвания против демонстрации и, с небольшими изменениями, утвердило его для представления Съезду. Кроме того, было решено предложить Съезду запретить, в особой резолюции, всякие манифестации в Петрограде на три дня, 10, 11 и 12 июня. Для организации противодействия всяким попыткам вывести солдат и рабочих на улицу было решено предложить Съезду избрать бюро, состоящее из председателя Съезда Чхеидзе и нескольких членов Президиума и Исполнительного Комитета.

К концу заседания вернулся Луначарский и сообщил нам, что фракция большевиков отправила в дом Кшесинской своих представителей, чтобы настоять перед большевистским Центральным Комитетом на необходимости отменить демонстрацию. Делегаты фракции, взявшиеся вести переговоры с Центральным Комитетом, — сказал Луначарский, — надеются на успех и просят дать им полтора часа на выяснение вопроса. Они просили его, Луначарского, быть в телефонном общении с ними и служить посредником между ними и Президиумом Съезда. Собрание решило дать большевикам для ответа срок, о котором они просили…

Все фракции Съезда, кроме фракции большевиков, решили голосовать за принятые Президиумом Съезда и Исполнительным Комитетом Петроградского Совета проекты воззвания и других постановлений, направленных к предотвращению демонстрации.

Члены Съезда наперебой записывались в списки агитаторов, которые в эту ночь должны были быть брошены в казармы и заводы всех районов Петрограда для проведения в жизнь решения Съезда об отмене демонстрации…

В кулуарах Кадетского корпуса, в котором заседал Съезд, царило в момент перерыва необычайное оживление. Здесь были не только члены Съезда, но и многочисленные представители Исполнительных Комитетов Совета Рабочих и Солдатских Депутатов и Совета Крестьянских Депутатов. Здесь же были представители Центральных Комитетов всех входящих в Советы партий и представители столичной прессы…

Всю ночь Таврический дворец поддерживал живую связь с рабочими и солдатскими центрами столицы… Около двух часов ночи появились в Таврическом дворце многие члены Съезда из первой группы агитаторов, которые направились в районы с 11 часов вечера, то есть сейчас же после того, как на фракционных собраниях Съезда были приняты решения о запрещении демонстрации. По их рассказам, на большинстве ночных митингов, где они успели побывать, представителей Съезда встречали дружественно и резолюции против демонстрации принимались единодушно. Зато на митингах, организованных большевиками, фанатизированные солдаты и рабочие не давали говорить нашим ораторам и встречали их криками „предатели“. Участники этих митингов говорили о том, что Всероссийский съезд Советов — это сборище подкупленных людей, поставивших себя на службу контрреволюции. На этих митингах не упоминали о „мирном“ характере предстоящей демонстрации. Здесь говорили о том, что пойдут завтра „резать буржуазию“, свергнуть правительство и передать власть рабочим и крестьянам».

(Церетели И. Г. Воспоминания о Февральской революции. Кн. 2. Цит. по: Октябрьский переворот: Революция 1917 года глазами ее руководителей. М., 1991, с. 214–217.)

И снова Н. Н. Суханов:

«В ночь на 10-е, когда „заговор был раскрыт“, названные лица, в соответствии с занятой общей позицией, решали вопрос об отмене выступления. Сталин был против отмены: он полагал, что сопротивление съезда ничуть не меняет объективной конъюнктуры, а „запрещение“ Цицерона действовать Катилине само собою подразумевается, и со своей точки зрения Сталин был прав. Напротив, „парочка“, конечно, стояла за подчинение съезду и за отмену манифестации. Трудно думать, что она непременно нуждалась в декрете, разрешающем взять Бастилию, скорее она просто воспользовалась предлогом, чтобы сорвать авантюру. Но решил дело, конечно, Ленин. В своем оппортунистском настроении он получил толчок — и в нерешительности воздержался. „Манифестация“ была отменена».

(Суханов Н. Н. Указ. соч., с.295.)

На этом закончим цитирование и по традиции предложим любителям исторической альтернативистики поразмышлять, как могла бы развиваться российская и мировая история, если бы герой революции товарищ Ленин занял на тех памятных заседаниях столь же решительную позицию, что и товарищи Сталин, Стасова и Невский.

А также отметим ещё один немаловажный факт. Советский съезд и его руководство во главе с Церетели, добившись локальной победы над большевиками, тут же дало слабину: само назначило на 18 июня мирную демонстрацию — в поддержку съезда и Временного правительства, — на которую рабочими и были благополучно вынесены заготовленные ещё к десятому числу лозунги «Долой десять министров-капиталистов!» и «Вся власть всероссийскому совету депутатов!». «Звёздная палата» (как называет в своих «Записках» Н. Н. Суханов узкий состав советского руководства) получила возможность воочию оценить настроения петроградских масс.

В этот же день, 18 июня, началось наступление армий Юго-Западного фронта, стратегически поддержанное выступлениями армий Западного и Северо-Западного фронтов. Пришла пора порассуждать поподробнее об этом наступлении и о роли в его подготовке главного персонажа настоящих заметок.