3. Коалиционный сговор
3. Коалиционный сговор
На Уфимском Совещании почти не спорили о формах власти. Весь словесный бой сосредоточился на вопросе: перед кем должна быть ответственна будущая всероссийская власть?
Вслушаемся в те официальные декларации, которые были оглашены на Совещании. Их было целых 23! С этих деклараций началась согласительная работа общих собраний, перенесённая потом в комиссию, где надлежало достигнуть единогласного решения.
Если в первой речи Вольского лишь в общих чертах говорилось о народовластии и об Учредительном Собраний [с. 17], то скрытый смысл её был расшифрован в декларации Сибоблдумы. Вольский, встреченный «бурными и продолжительными аплодисментами» (все встают, очевидно, этот знак внимания относился к главе антибольшевицкого Самарского правительства, а не к Комучу как к таковому), начал свою речь словами: «Граждане, ваше приветствие — это приветствие тому У.С., которое будет созвано усилиями Комитета членов У.С.». Затем кафедру занимает представитель Сибоблдумы Карпов, который выражает уверенность, что члены Собрания сумеют, отбросив все разделяющее их индивидуальное, местное, достигнуть соглашения «на основе сохранения завоеваний февральской революции и ответственности, создавшейся временной российской власти перед Учредительным Собранием настоящего созыва»…
В приветствии от имени Сибири была начертана целая политическая платформа[443], — именно этого и хотело избежать Сибирское правительство, возражая против посылки делегации от Сибоблдумы[444]. Сразу появилась трещина. Сиб. Облдума говорила одно, а Омское правительство, представители которого ещё не появились на Совещании, стояло совсем на иной позиции. Сибоблдума присоединялась к позиции Комуча; Омское правительство фактически отстаивало позицию московского соглашения, может быть и не зная в точности об этом соглашении. Инструкция, данная Правительством делегации, между прочим, гласила: (п. 5) «верховная власть создаётся по типу Директории как верховной власти»; (п. 7) «до открытия вс. У.С., вновь избранного, никаких общероссийских представительных учреждений не должно быть, а У.С. 1917 г. немедленно распускается» [«Хроника». Прил. 103]. В духе инструкции и была оглашена проф. Сапожниковым на третьем заседании Совещания 12 сентября соответствующая декларация[445].
По порядку произнесения, из наиболее важных выступлений, следовала речь представителя чехов д-ра Павлу.
«Мы, чехословаки, от души желаем Вам успеха в предстоящей ответственной задаче и верим, и надеемся, что вам удастся создать на этом Государственном Совещании всероссийскую власть, опирающуюся действительно на все слои русского народа. Мы верим и надеемся, что вы все, здесь присутствующие представители России, найдёте тот общий язык, который объединит всех в общем стремлении послужить родине. Мы верим и надеемся, что русский народ, который 300 лет тому назад в Нижнем сумел встать на защиту своей свободы и единства, найдёт и в настоящее смутное время и на Уфимском Государственном Совещании своих Мининых и Пожарских, которые крепкою рукою поведут Россию на путь славы и мира. Мы верим в это тем более, что все мы, как и Вы, чувствуем тяжесть момента, когда нам всем были даны два предостережения. Первое — прорывом севернее Уфы, в действительности неликвидированным, и второе — падением Казани. Господа, мы все должны объединиться для того, чтобы не ожидать третьего предостережения» [с. 84].
Затем шла речь члена «Единства» Фомина. Нельзя не отметить, что наиболее твёрдую и последовательную позицию в течение всех перипетий Совещания занимало именно «Единство»:
«Мы находим, что верховная власть должна руководствоваться следующими полномочиями: первое — вести войну совместно с союзниками против Германии и стран, её поддерживающих, до победы над поработителем народов — германским империализмом, второе — вести войну за самостоятельность и независимость единой, нераздельной России, третье — содействовать развитию материальных производительных сил страны и четвёртое — укреплять завоевания февральской революции.
Как только общественная жизнь даст возможность населению проявить нормально политическую избирательную деятельность, власть безотлагательно должна приступить к организации выборов в будущее Учредительное Собрание…
Считаясь с наличными соотношениями взглядов, представленных на Совещании, мы допускаем возможность образования параллельно с будущей коллективной властью политического правительственного органа, который в случаях, если бы власть, видимо, уклонилась от пути, намеченного ей Государственным Совещанием, имел бы право интерпелляции. Такой лишь в случаях надобности, по требованию большинства своего, собирающийся орган, ни в чём не тормозя деятельности Правительства, никак не стесняя его и не мешая ему и ничего ему не навязывая, мог бы служить связующим звеном между Правительством и населением, сближая между собою их и укрепляя у последнего доверие к первому»…
Народный социалист Чембулов, отмечая заслуги Комитета У.С., взявшего на себя «почин» (?) — воссоздание нашей рассыпанной государственности, и невозможность иметь полноправное Учр. Собр., признавал, что только настоящее Государственное Совещание «при обстоятельствах переживаемого времени» должно быть признано единственным органом государственного властвования…
«Трудовая народная социалистическая партия не мыслит себе подвижного немногочисленного по составу правительственного органа, не ответственного ни перед кем или теоретически ответственного перед мыслимым будущим органом. Ибо при таком положении первоисточником государственного властвования сделается коллегия лиц, которая легко может подпасть под влияние групп и классов и, кроме того, не всегда сможет воплотить и отразить всю многогранность и многообразие нашей огромной отчизны…
Конструкция Государственного Совещания, созываемого периодически для непродолжительных сессий, должна быть теперь создана настоящим составом Совещания, дабы при расширении территории, освобождаемой от большевиков, при следующей сессии пополненное Государственное Совещание явилось бы выразителем воли всей свободной России.
Когда условия государственной жизни допустят произвести выборы в новое Учредительное Собрание, оно одно явится верховным властителем, истинным выразителем воли народной и создаст основные законы Государства Российского»[446] [с. 91–94].
Представитель Уральского правит. Кощеев, подчёркивая важность коалиционной власти, признавал также необходимость контрольного органа из представителей всех направлений и групп, участвовавших в Совещании, «в целях создания гарантий, что центральная власть не отклонится от намеченной Государственным Совещанием программы».
«Созданное таким образом Центральное Всероссийское правительство имеет временный характер, будучи обязано при наступлении соответствующих условий, гарантирующих возможность производства правильных выборов, созвать в срок, определяемый по соглашению с контрольным органом, Учредительное Собрание нового состава и сложить свои полномочия» [с. 97].
Уже резким диссонансом с предшествующими декларациями звучит речь Букейханова от Прав. автон. областей Туркестана: «Мы считаем, что верховная власть в России должна принадлежать У.С. этого созыва. Пока У.С. это не созвано, верховная власть, по нашему мнению, должна принадлежать наличному составу Съезда членов У.С. вместе с коллегией, которая создаётся в этом нашем Совещании…» Намечая Правительство из 7 лиц автономные области Туркестана делали его «ответственным» перед Съездом У.С.[447] [с. 99].
Несколько двойственной оказалась позиция партии нар. свободы, высказанная Л.А. Кролем, членом «Союза Возрождения», хорошо осведомлённым о московском договоре. В своих воспоминаниях он объясняет эту двойственность так:
«Я был в Уфе единственным человеком, который мог взять на себя представительство нашего ЦК. Ходатайства областных комитетов разных партий о допущении их делегатов на Государ. Совещ. были отклонены: допускались исключительно представители Центральных Комитетов. Отказ мой от представительства ЦК означал бы уклонение партии народной своб. от участия в создании всероссийской власти. С другой стороны, директивы ЦК, привезённые Пепеляевым из Москвы, были для меня неприемлемы. Недаром я участвовал только в «Союзе Возрождения». В спасительность диктатуры я не только не верил, но и считал её гибельной для дела. Между тем директива, привезённая Пепеляевым, была весьма краткой: диктатура! К тому, что я не верил в целесообразность диктатуры, прибавлялось и то, что практически, при сложившейся обстановке, предлагать Государственному Совещанию диктатуру как форму правления было безнадёжно. Выступать с такой формулой — значило бесцельно повредить своей политической репутации и уменьшить возможное своё влияние налево.
Как быть? Отказаться от участия партии в создании власти во имя спасения своего реноме я не считал допустимым. Я решил поэтому принять такую позицию: вот какова принципиальная точка зрения ЦК на необходимую форму власти, а вот что приходится делать сейчас, принимая во внимание конкретную обстановку»[448] [с. 97].
Надо сказать, однако, что в своей речи Кроль довольно образно изобразил значение и преимущества диктатуры, почему Болдырев записал в дневник, что «наиболее откровенно за диктатуру высказался Кроль».
«…К несчастью, — говорил Кроль, — у нас ещё народ не свыкся со свободой, к несчастью, свободу у нас ещё смешивают с разнузданностью, и настоящая власть должна поставить настоящее дело так, чтобы свобода не мешала порядку, и я не сомневаюсь в том, что всё это будет требовать очень сильной власти… Комитет партии н.с. считает, что наилучшей формой для осуществления такой власти было бы создание временной единоличной верховной власти. К великому несчастью для России, если наша революция выдвинула титанов разрушения, анархии и беспорядка, то, к сожалению, на фоне нашей революции не явилось ни одного человека, которому вся нация, вся страна могла бы доверить такую власть и на которого могла бы рассчитывать, что он доведёт страну до Учредительного Собрания, поэтому приходится поневоле мириться с менее совершенной формой в виде директории. Но эту Директорию мы мыслим как верховную власть, действующую через посредство министров, ответственных перед этой верх. властью, причём эта Директория — эта верх. власть ни перед кем не отвечает, объём её прав — вся полнота власти. Она ограничивается только в том, что перед Директорией ставится задача довести страну до Учредит. Собрания и уже сама Директория должна понимать, что подлежит решению Учредительн. Собрания» [с. 100–101].
Противоположную Кролю точку зрения развивает Вольский. Чрезвычайно характерен для соц.-рев. тот исторический экскурс, который он делает для формального оправдания своей позиции. Он, подобно «буржуазным» государствоведам, ищет прежде всего юридической преемственности власти, которую видит в формальном акте отречения от престола в. кн. Михаила Александровича, предшествующем акту о созыве всерос. Учред. Собр.
«Ясно, что и той власти, которая должна создаваться теперь, должна предшествовать государственная преемственность… Поэтому для нас является первым основным, совершенно непреложным положение, что верховная власть в России для устроения государства в тех условиях, в каких Россия теперь находится, может принадлежать только тому Учред. Собранию, которое существует… Мы считаем, что съезд членов Учр. Соб. должен быть тем органом, который даст санкцию той государственной власти, которая будет здесь образована» [с. 107–108].
В сущности, казаки первые осуществили в Совещании принцип делового объединения. Их декларация была оглашена ген. Хорошхиным от имени всех уже казачьих войск. Принципиальная позиция их определялась двумя положениями:
(4) «Всерос. верховная власть действует в обстановке полной деловой самостоятельности и независимости и ответственности перед всерос. Учред. Соб. нового созыва.
(5) При решении вопросов общегосударственного значения, связанных с существованием и самостоятельностью Государства Российского, каковыми являются вопросы войны и мира, всерос. верховная власть должна созывать Государственное Совещание, решения которого для неё обязательны» [с. 171–180].
Наибольшее значение должна была иметь следовавшая затем речь ген. Болдырева, выступившего от имени «Союза Возр.». В сущности, Б. говорил не только от «Союза» — в Москве соглашение было достигнуто более широкое. Приходится сказать, что речь Болдырева сильно разочаровывает. Он давал реальный повод впоследствии Гинсу говорить о недостаточно ясной позиции «Союз Возр.» [I, с. 209]. Несколько неожиданно Болдырев заявил:
«Исходя из отмеченного признака общего доверия, власть эта отнюдь не должна быть стеснена в своих действиях каким-либо параллельно с ней существующим контрольным аппаратом и как власть, создаваемая на основании принципа народовластия, ответственная перед всероссийским Учредит. Собранием в его законном составе, собравшемся к определённому сроку» [с. 20].
Болдырев склонился на сторону поддержавших У.С. 1917 г. или, вернее, наметил тот компромисс, который в конце концов и принят был Совещанием. Такая позиция нарушала принцип московского соглашения, которое Б. обязан был проводить от имени «Союз. Возр.» на Совещании. По этому поводу в согласительной комиссии Болдырев пояснил: ««Союз Возр.» до освобождения Поволжья от власти большевиков стоял на точке зрения непризнания У.С. настоящего созыва. Но группе членов У.С. удалось возглавить особое движение, изыскивающее способы возрождения России»… Но как связать наличный состав членов У.С. с новой властью? «Выход один, — по мнению Б., — нужно добиться кворума У.С. и признать ответственность перед ним» [с. 130]. Кто, в сущности, уполномочил Болдырева идти на такой компромисс от имени коалиционной группировки? Болдырев, в воспоминаниях выставляющий себя (не совсем основательно) «до известной степени» инициатором «Союз. Возр.», по-видимому, такую самостоятельную позицию мог занять только потому, что между членами «С.В.» не было достаточной связи. Выдвинутый компромисс наметился уже, очевидно, в дни Уфимского Совещания. По крайней мере, в интервью, напечатанном в «Сиб. Вест.» [№ 2], Н.Д. Авксентьев так определённо говорил: «Если действительно члены самарского Комитета полагают, что собрание 30 или даже 150 членов, почти исключительно принадлежащих к эсерам, может и должно явиться законодательным органом, который построит коалиционную власть, то это политически явно несостоятельно». Авксентьев указывал, что никто не пойдёт на такую коалиционную власть и что население такое собрание не будет считать авторитетным.
Подобная точка зрения не являлась каким-то исключением в среде демократии. Нечто аналогичное развивал в челябинской газете «Власть Народа» столь трагично потом погибший в Омске с.-д. Маевский — он ожидал многих бед, если будет принята ответственность власти перед старым У.С. [цитирую по «Сиб. Вест.», № 29].
Но официальная точка зрения местного с.-д. комитета была иная. Она была развита на Совещании в декларации Майского в свою очередь, в то время резко расходившегося со своим ЦК:
…«Мы полагаем, что, в интересах укрепления внутреннего единства страны, в интересах введения до крайности обострённого классового озлобления в рамки нормальной классовой борьбы, желательно образование всерос. власти на началах коалиции демократических и цензовых элементов, объединённых на определённой политической программе. Однако не менее решительно, чем военную диктатуру, мы отвергаем и сосредоточение всей верховной власти в руках одного бесконтрольного органа — будь то Директория из нескольких лиц или власть полномочного премьера, формирующего правительство по своему усмотрению…
Нет, только та власть окажется в силах справиться со стоящими перед ней исполинскими задачами, которая будет опираться в своей работе на постоянно действующий представительный орган, выражающий волю, желания и стремления всего населения страны.
Таким органом может быть только тот орган, вокруг которого в настоящее время концентрируются силы демократии, во имя которого велась борьба с большевицкой диктатурой за народовластие.
Это Учред. Собр. первого созыва и действующий от его имени наличный состав членов Учред. Собр.
Мы не закрываем глаза на то, что со времени выборов в Учред. Собрание произошёл значительный сдвиг в общественных настроениях, поэтому мы считаем крайне необходимым назначение в кратчайший срок перевыборов в Учред. Собрание, однако мы признаем, что впредь до созыва нового Учред. Собр. нынешнее Учред. Собр. является наиболее полным и законным представителем всей страны. Одно лишь ограничение представляется нам желательным: памятуя о переменах, происшедших в настроении избирателей с ноября 1917 года, Учред. Собр. настоящего состава должно изъять из сферы своей компетенции издание основных законов Государства Российского» [с. 124–125].
* * *
Что общего имели между собой оглашенные декларации и чем они разнились? Никто не выдвигал на Совещании идеи диктатуры; никто не отрицал созыва У.С., которое должно быть подлинным «хозяином земли русской». Большинство стремилось к твёрдой, независимой от партийных решений власти. Уже в силу этого отвергалось возобновление старого У.С. «Сибиряки, — резюмирует Серебренников позицию своей делегации, — хотят ответственности перед новым У.С., а не перед социалистами-революционерами». Невозможность такой ответственности вначале признавал и сам Авксентьев. Подводя итоги прений в согласительной комиссии, он говорил: «Настоящее Учред. Собр. и Съезд членов Учред. Собр. являются, по существу, представителями партии социалистов-революционеров. Они все проникнуты идеей общенационального блага. Данное Учред. Собр. вошло клином. Состав его чисто партийный — там одни с.-p., и представить себе ответственность власти перед ним невозможно. Если бы был другой орган, составленный более пропорционально, был ли бы предмет спора? Конечно, нет. Если бы такой орган был, то от ответственности перед этим органом мы бы не отказались» [с. 131].
«Учредительное Собрание этого созыва готово идти на самоограничение», — утверждал в согласительной комиссии с.-р. Кругляков [с. 132]. Однако, как видно из заявления Зензинова в той же комиссии от имени Комитета У.С., ЦК партии с.-p., ЦК партии с.-д. и 4 представителей мусульманских правительств, «самоограничение» было весьма относительно: «Эти группы считают незыблемым признание прав У.С. данного созыва. Власть должна сложить полномочия перед У.С., созданным в срок, установленный наличным составом членов У.С., участвующих в Гос. Сов.» [с. 133].
Эсеры выступали уже объединённо. Противоположную точку зрения от другого объединения в комиссии развил проф. Сапожников:
«В объединённом фракционном заседании представители партии нар. своб., «Союза Возрождения России», Сибирского правит., казачьих войск и организации «Единство» пришли к следующему: власть должна быть ответственной. Органом, избирающим власть, является не учред. Собр., а настоящее Государственное Совещание. Следовательно, и ответственность должна быть перед Госуд. Совещанием. Это Госуд. Совещание может быть пополнено членами Учред. Собрания настоящего созыва, причём Директория действует в течение 6 месяцев безответственно, потом отчитывается перед Гос. Совещанием» [с. 133].
Одна нар.-соц. фракция неожиданно оказалась ни в том, ни в другом лагере. Это так не соответствовало определённой позиции партии! Однако устами И.Е. Маркова, видного самарского общественного деятеля, позже расстрелянного большевиками, нар. социалисты поддержали фактически позицию второго объединения:
«Указав, что искалеченное Учред. Собр. хотят оживить, оратор говорил: «Мы не протестуем против оживления Учред. Собрания, но не нужно мешать работе Правительства. Разговоры носят академический характер, но мы верим в государственный разум Совещания и уверены, что будет сказано: работать Правительству с Учред. Собранием нельзя. Повторять опыты с Учред. Собранием — значит унижать идею Учред. Собрания»» [с. 176].
Совещание, или, точнее, его «согласительная» комиссия, блуждало среди трёх сосен — примирить непримиримое нельзя было. И тщетны были призывы И.Е. Маркова к «разуму», попытка его убедить эсеров отказаться от контроля власти [с. 128]. Характерны были аргументы, которые иногда в ответ выдвигали эсеровские лидеры. Напр., Гендельман прибёг к такому демагогическому софизму: соц.-рев. не будут принимать участия в организации власти, которая может посягнуть на У.С.: «мы (т.е. Совещание) установили, что никакие большевицкие законодательные акты не имеют последствий. Я желаю слышать подтверждение, что все большевицкие декреты и посягательства на У.С. тоже не имеют никаких последствий. Хотя на У.С. насильственно посягнули большевики, но оно не умерло» [с. 160].
На этот софизм прекрасно ответил член «Единства» Фомин:
«Я, как соц.-демократ, разумеется, не меньше других ценю идею Учред. Собр. И когда созовётся настоящее Учред. Собр., которое явится выразителем воли всего русского народа, то перед ним, конечно, будущее правительство должно сложить свои полномочия, это ясно. Учред. Собр. есть хозяин земли русской, и ему всё будет подчинено… Но не о таком Учред. Собрании идёт здесь речь у граждан Гендельмана, Зензинова и их единомышленников из объединённой соц.-демократической партии… речь идёт не об Учред. Собр., а о квази-Учред. Собрания, о пародии на Учред. Собр. Это факт, и этот факт я констатирую. Представители партии соц.-рев. все боятся, как бы здесь не умалили значение Учред. Собр. Они сами, как видите, умаляют его значение, заменяя Учред. Собр. группой членов его» [с. 160–161].
Зензинов безнадёжно пытается доказать, что и «юридически» У.С. «продолжает существовать», ибо члены У.С. «своих полномочий не сложили» [с. 163]. Противники старого У.С. в ответ на указания, что бесконтрольная власть легко превратится в диктатуру, при которой России грозят ужасы, вплоть до вмешательства иностранцев во внутренние дела, решительно отметали недопустимые приёмы «запугивания» и предлагали (Фомин) вообще устранить неуместные эпитеты «правых» и «левых», которыми злоупотребляли считавшие себя представителями организованной революционной демократии [с. 136].
Волынка тянулась бы бесконечно при некотором внешнем оптимизме председателя, говорившего: «отчаиваться не надо» и надо «представить себе картину расхождений и соглашений» [с. 146]… «Правая», объединённая группа Совещания в целях достижения соглашения пошла на новые уступки и присоединилась к тому компромиссу, который выдвигала болдыревская декларация. От её имени 18 сентября Кроль сделал заявление о необходимости «искать общего согласия и отбросить теорию»… Эта группа соглашалась на созыв старого У.С. при кворуме в 250 человек и при сроке его созыва 1 февраля, дабы на первых порах не мешать работе власти. Представители Сибирского правительства, входившие в это объединение, но связанные определённой инструкцией, сочли, однако, необходимым запросить свой центр.
Выжидательная позиция Сибирского правительства много раз впоследствии вызывала нарекания в неискренности. Неоспоримо, у Сибирского прав. были колебания. Вопрос всероссийской власти разрабатывался в такой ненормальной обстановке, что у Вологодского могла явиться мысль поставить согласие Сибирского правительства в зависимость от переговоров его на Д. Востоке. Если бы союзники признали Сибирское правительство, вероятно, и позиция последнего на Совещании сделалась бы иной. Всё это только предположения. Объяснять подобную психологию, если она была только честолюбием и какой-то присущей Сиб. правительству правизной, едва ли возможно. Надо, очевидно, признать, что сибирская власть при некоторых условиях могла бы для России сделать значительно больше, нежели всероссийская власть, рождённая в атмосфере недоверия и вражды. Можно было ожидать, что новая всероссийская власть получит партийный налёт с неприятным привеском в виде мертворождённого У.С. Члены сибирской делегации тогда уже знали, что Авксентьев и его политические единомышленники довольно отрицательно относились к сохранению сибирского правительственного аппарата, на чём настаивали в частных беседах Серебренников и Старынкевич[449]. Приходилось настораживаться. Но у нас нет никаких данных, подтверждающих слова Аргунова, что будто бы «за подписью то Михайлова, то Вологодского, то от них обоих в Уфу на имя сибирской делегации летели телеграммы, в которых рекомендовалось делегатам держать твёрдо «правую» позицию и не идти на уступки ввиду того, что Сибирское правительство накануне признания его союзниками; в одной из последних телеграмм… рекомендовалось прямо идти даже «на разрыв» с Уф. Сов. и указывалось при этом, что это необходимо сделать ввиду того, что левое крыло (т.е. эсеры) Уф. Сов. ослаблено взятием большевиками Казани, Симбирска и угрожающим положением Самары» [с. 31]. Серебренников не отрицает в своих воспоминаниях того факта, что он сносился с Омском по прямому проводу в течение всего хода работ Совещания:
«От Вологодского я однажды получил неопределённые указания на то, что делегации не следует особенно торопиться с организацией власти, и, кажется, один раз от И.А. Михайлова мне последовало предложение прекратить переговоры в Уфе[450]. Но всё это были только советы, это не были строгие директивы, коим я должен был бы немедленно и безусловно подчиниться. Этих директив никто и не мог мне давать, ибо в Омске не было к тому времени соответствующего компетентного органа власти.
Я и вся моя делегация были предоставлены самим себе и должны были руководиться собственным разумением и опытом» [«Сиб. Арх.». 11].
В Совещании делегация неизбежно шла дальше, чем теоретически предполагало это Правительство в Омске. Оно, вероятно, не раз испытывало то чувство, которое от имени сибирских казаков передавал Березовский:
«Чтобы прийти на помощь нашим братьям оренбургскому и уральскому казачеству, я решил быть вместе с ними и пошёл на уступки. Я не остановился даже перед расхождением во взглядах с Сибирским правительством, которое осталось на своих позициях, а я в своих уступках пошёл дальше:
Делаю так единственно из искреннего желания достигнуть соглашения, чтобы скорее создать необходимую в настоящих условиях единую центральную власть» [с. 178].
Сибиряки присоединились в конце концов к линии, наметившейся у большинства. Мне кажется, она может быть ясно передана заявлением Войтова от Правительства Урала:
«Областное Правительство Урала, хотя и считает занятую здесь по отношению к Учред. Собранию настоящего созыва позицию неприемлемой, но, принимая во внимание настроение большинства членов Совещания и ради спасения России, заявляет, что оно будет признавать ту власть, которая будет образована здесь, на Госуд. Совещании, и будет ей подчиняться» [с. 192].
Уступчивость Сибирского правительства в значительной степени объясняется омскими событиями 21 сентября. «Это подрывало моральный авторитет Сиб. прав. и колебало устойчивость позиций его представителей на Уф. Гос. Совещании», — говорит Серебренников [с. 14][451]. Вместе с тем внешние события давили и на представителей Комуча: решающее влияние на уступки, по словам Буревого, имело падение Симбирска и Казани [Распад. С. 27][452]. Вынужденные идти на уступки[453], официальные ораторы Комуча и партии с.-р. облекли эти уступки в торжественные формы декларативного характера.
Участники Совещания, шедшие на очень большие для себя компромиссы признанием прав старого У.С., естественно, хотели обеспечить, по крайней мере, то, чтобы собравшиеся остатки У.С. были внушительны по числу народных избранников, и хотели определённых гарантий в этом отношении. В ответ они получили, быть может, принципиально правильную, но схоластическую реплику Гендельмана: «От имени У.С. никто не имеет права говорить, оно одно определяет и кворум и срок». Впрочем, эсеры делали уступки, мотивируя их устами Гендельмана: «…гибель У.С. есть гибель России. Вопрос поставили таким образом, что установление определённого кворума и определённого срока для возобновления работы У.С. делается условием соглашения. Итак, перед нами опасность дальнейшего безвластия, если это условие не будет принято… ввиду тяжкой ответственности, лежащей на нас, от имени партии соц.-рев. я заявляю, что члены У.С., принадлежащие к нашей партии, будут настаивать на признании кворума в 250 чел. и на срок созыва 1 января 1919 г.» [с. 178]. Далее Гендельман пояснял, что 1 февраля Уч. Собр. возобновит свою деятельность при всяком кворуме[454] и, «может быть, ограничится одним назначением перевыборов» [с. 186]. Логически это будет вытекать из позиции партии, но «формально я об этом не уполномочен заявить», — добавлял Гендельман. Так осторожно говорили лидеры партии о возможности ограничения функций будущего У.С.
Прения по вопросу о кворуме и сроке созыва У.С. чрезвычайно показательны. Из них видно, как у лидеров Комуча почти насильно вытягиваются те или иные уступки и как эти лидеры до последнего момента оставляют за собой «свободу действий». Такая постановка не удовлетворяла Собрания. Кроль негодует: «Обязательство выходит одностороннее» [с. 214]. Вслед за ним протестует представитель уральского казачества Шендриков. Он отмечает, между прочим, что, признав старое У.С., казаки вышли за пределы своих полномочий и что отовсюду «уже последовали протесты» [с. 219]. Немедленно «должно быть опубликовано всё соглашение целиком. Этого именно не хотели представители партии эсеров. По их мнению, Совещание не могло вообще обсуждать вопросов, связанных с У.С. Тут правомочен только Съезд членов У.С. Для Совещания гарантией служит заявление ЦК[455]. Ясно, что эсеры не хотели давать определённого и окончательного ответа до выяснения состава Правительства. Гендельман так и заявил: «Наша воля такова. Когда создастся правительство, тогда и скажем о сроках. Обязательств нет, так как нет соглашения в целом» [с. 214].
Я характеризую Совещание грубыми мазками. Мелкие детали иногда вскрывают подоплёку гораздо лучше, чем какие-либо принципиальные споры. С мучительной медленностью рождались решения. Под натиском казаков эсеры согласились созвать немедленно Съезд наличных членов У.С. и внести соответствующую наметившимся решениям Совещания резолюцию.
Съезд вынес требуемое постановление. И понятно, это были те же лица в другом одеянии. Так люди в ответственный момент играли фикциями.
В связи с вопросом о возобновлении деятельности У.С. было предъявлено ещё одно требование, оказавшееся в самом ближайшем будущем чреватым последствиями: всё дело подготовки У.С. к 1 января должно было находиться в руках самого У.С., т.е. в руках существующего Съезда членов У.С. Этот Съезд должен функционировать как «государственно-правовой орган», и Правительство, «всемерно содействуя» ему, не должно вмешиваться в его работу. Такая формулировка вызвала недоумение и у Кроля, и у Фомина, и у других [с. 179–182]. Авксентьев пытался убедить оппонентов, что здесь нет ничего страшного: «Это будет официальный орган постольку, поскольку Правительство ему будет помогать». Авксентьев не мог тогда учитывать содержания, которое вкладывали творцы этой идеи в формулу Съезда как «государственно-правового» органа. Тут не было речи об авксентьевском «постольку, поскольку». Гендельман довольно высокомерно обрывает спор: «Меня удивляет этот долгий спор, когда всё сказано. Мы сошлись здесь не убеждать третьих лиц, а узнавать волю друг друга. Нами всё сказано. Ни изменить, ни прибавить нам нечего»… «Если созыв У.С. будет поручен другому органу, — заявляет он ультимативно, — это для нас неприемлемо» [с. 183–184].
Комиссия вновь уступает требованиям эсеров[456], и тогда фракция партии с.-р. «для того, чтобы облегчить соглашение», «признала возможным отказаться от контрольного органа на время до возобновления работ У.С.». «Эта уступка была сделана в ответ на категорическое заявление Сибирского правительства, что оно «никаких контрольных органов не допускает»…»
Обсуждалась на Совещании и деловая программа Временного правительства. П.Н. Милюков называет её «довольно умеренной». В сущности, почти без изменений был принят проект, предложенный эсеровской фракцией. Были внесены некоторые смягчения в вопросе о федерации и главным образом о земельном законе. В эсеровском проекте стояло: «В области земельной политики Пр. руководствуется основными положениями закона о земле, принятыми У.С. 5 января, принимая меры к немедленному возобновлению работ земельных учреждений, которые должны до созыва У.С. регулировать трудовое землепользование на началах максимального использования земельной площади и уравнительности, применяясь к бытовым и областным особенностям отдельных местностей» [с. 156]. Фомин («Единство») заявляет, что он «принципиально не разделяет положения о земле, принятого на заседании У.С. 5 января»… «Чтобы этот пункт не вызвал здесь разногласия», предлагает опустить ссылку на закон. То же самое «ультимативно» ставит Кроль, ибо при сохранении этого пункта «ни один кадет не будет в состоянии вступить в Правительство» [с. 204]. Гендельман указывает, что «это можно истолковать определённо, что частная собственность отменена, а земля всё же до решения У.С. должна оставаться в руках фактических владельцев». Принимается этот пункт в такой формулировке: «Земля остаётся в руках её фактических пользователей, и принимаются меры… к расширению трудового землепользования».
Следовательно, за законом 5 января и эсеры согласились признать лишь характер декларации.
Аналогичные прения возникли и о федерации. 5 января также принят был закон, объявляющий Россию федеративной демократической республикой. Представитель соц.-демократии Кибрик заявляет о непризнании его партией федерации. Кроль также против федерации, но предполагает, что Украина вряд ли присоединится иначе, как при федерации. Этот пункт в изменение закона 5 января был принят в виде предположения, что У.С. даст окончательное установление государственной организации на федеративных началах. Здесь эсеры оказались гораздо более уступчивы, чем в вопросах об организации власти.
* * *
Наконец, Совещание остановилось на персональном составе будущего Правительства. При намечании кандидатов произошёл довольно большой разброд. Его легко было бы избежать, если бы члены «Союза Возрождения» более определённо проводили на Совещании установленную в Москве линию. Все группы, однако, назвали коалиционный состав Правительства, за исключением эсеров, которые выдвинули только партийных кандидатов[457].
Как и в других случаях, основные группы договорились, и 21 сентября ген. Болдырев от имени делегации «С.В.», Сибирского правительства, казачьих организаций и др. выдвинул список, совпадавший с московским. Он дополнялся лишь Вологодским[458]. Этот список в конце концов и был принят. К членам Правительства были намечены персональные заместители: к Авксентьеву — Аргунов, к Астрову — Виноградов (к.-д.), к Болдыреву — Алексеев, к Вологодскому — Сапожников, к Чайковскому — Зензинов. Каждому члену Правительства выбирался свой заместитель: к нар. соц. Чайковскому заместителем попал соц.-рев. Зензинов. Это сразу нарушило равновесие сил в коалиционной Директории, так, по крайней мере, воспринято было это широким общественным мнением[459]. Так расценивали кандидатуру Зензинова и многие в «левом секторе: «Эсерам… удалось… проскочить сквозь игольное ушко и провести одного из своих партийных людей в состав кандидатов. Но это была всё-таки очень слабая компенсация за то огромное поражение, которое они понесли в Уфе» [Майский. С. 245].
Чайковский был в отсутствии. Членом Директории становился Зензинов.
Соглашение всё-таки состоялось, 23 сентября Совещание «одобрило акт об образовании всероссийской верховной власти»[460]. Члены Директории принесли «торжественное обещание».
* * *
Уфимское Совещание, несмотря на всю свою торжественность, было в действительности довольно обыденной прозой. Отчёт, рисующий облик русской общественности — и в особенности её «левого» сектора, производит местами гнетущее впечатление. Во всяком случае, ничего радостного в нём нет. Вы не ощущаете в нём того подъёма, который необходим людям для того, чтобы творить государственное дело. Но, может быть, в жизни надо, чтобы проза облекалась в лирические и патетические формы.
23 сентября зал «Сибирской гостиницы» был переполнен, везде сияли огни. В соответствии с обстановкой говорилась и заключительная речь председателя Совещания, избранного и временным председателем нового Временного Всероссийского правительства:
«…Если наряду с твёрдостью, единой волей Правительства будет твёрдость и единая воля страны, если мы поймём всё, что большое и высшее право, которое теперь есть у русского человека, — это есть право пожертвовать собой, пожертвовать всем во имя того великого, единого, целого, которое мы именуем нашей свободной родиной, мы, Врем. прав. России, и вы, избравшие нас и представляющие всенародные массы, мы должны сейчас дать великую, единую клятву: клянёмся, братья, клянёмся тем, что мы в этих жертвах и в этом единении, в одной воле, в одной стальной воле не остановимся ни перед чем. И если эту великую клятву мы здесь дадим, и если этот великий акт заключили здесь, то я глубоко убеждён, что Россия — наша Россия — будет спасена» [с. 255].
Следует запомнить и речь тов. предс. Чехословацкого Нац. Совета д-ра Павлу, которого Совещание приветствовало стоя. Он закончил словами:
«…Если мы имеем некоторую заслугу в создании настоящего момента, если мы тоже что-то создали для великой единой России — это не случайно; это потому, что в каждом из нас имеется ясное сознание, что наша судьба и Ваша судьба — судьба общая, потому что мы, как и Вы, боремся за свободу, потому что мы, как и Вы, боремся за единство. Мы верим и потому боремся, — что без единой и свободной России не будет единой и свободной Польши, не будет единой и свободной Румынии, не будет единой и свободной Югославии. И потому мы здесь все, угнетённые народы Средней Европы, собрались и собираемся для того, чтобы с Вами дальше бороться до тех пор, пока не будет восстановлена свобода нашей родины» [с. 213].
Но всё это декорум. Очень мало подходили эти речи к той действительности, которая была налицо. «Вечерний горячий призыв к единению рассеялся в предрассветном тумане. Вражда и рознь открыто ползли из всех щелей. Так начинался первый день Вр. Вс. Правительства-Директории» — этими словами закончил главу «Образование Директории» в своих воспоминаниях один из творцов уфимского компромисса ген. Болдырев [с. 53]. Что лучше: худой мир или добрая ссора? Нет на это общего ответа. Уфимский компромисс не мог быть искренним — претенциозны были требования «левого» сектора и слишком много уступок пришлось сделать другому лагерю. «Это соглашение, — подводит итоги Серебренников, — не родилось в атмосфере энтузиазма — оно было вынужденным и поэтому неискренним и таило в себе зародыш будущей борьбы, столкновений и распрей» [«Сиб. Арх.». С. 13]. Создавалась какая-то фикция, которая действительно запутывала ещё более сложную политическую обстановку и делала ещё болезненнее разрешение назревших конфликтов…
Возражая Кролю, Н.Д. Авксентьев обмолвился: «Нужно думать, что будет с Россией в течение первых трёх месяцев» [с. 189]. Роковая ошибка. Через три месяца уже не было Директории.