Привесок к марксизму-ленинизму

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Привесок к марксизму-ленинизму

В отечественной исторической науке до недавнего прошлого реформы изображались (в соответствии с ленинскими формулировками) как «побочный продукт революционной классовой борьбы». Роль и значимость реформ преуменьшались и недооценивались, а потому почти не изучались. Это в полной мере относилось и к хрущевскому времени{198}.

Распад СССР вновь поставил в повестку дня для историков проблему соотношения революций и реформ в XX в., заставил переосмыслить прежние выводы и оценки. Однако события мировой истории повернулись так резко и неожиданно, а изменения были столь значительны, что потребовалось немало времени для накопления необходимого эмпирического материала и выработки соответствующей методологии. Сразу обозначились разные подходы и критерии в оценке советского прошлого. Одни историки рассматривали хрущевские реформы как предтечу горбачевской перестройки и отправной точкой распада советской системы называли первую половину 60-х гг., другие подчеркивали изначальную утопичность социализма как «идеального мира», строительство которого стоило миллионных жертв и который оказался «непригоден» для решения экономических, социальных, национальных проблем.

Современные историки выделяют, как правило, реформы двух типов — системные и структурные. Первые подразумевают качественные изменения «во всех сферах общественно-политической жизни», вторые связаны с преобразованием отдельных структур или отраслей. Подчеркивается также необходимость учета направленности реформ: одна часть реформ, полагают ученые, вела к укреплению и развитию советского строя, а другая, приспосабливая этот строй к «рынку» и «демократии», разрушала стабильность и целостность системы. Некоторые историки отмечают следующее важное обстоятельство: хрущевские начинания имели «общую направленность» и проводились по «определенной схеме»,но их результаты оказались «неоднозначными», поскольку по существу они подрывали советский строй{199}.

В этой связи важно знать, как понимали эту проблему хрущевские предшественники на посту руководителя Советского государства, чьи воззрения и практические рекомендации в этом вопросе для Хрущева служили путеводной нитью. Как уже отмечалось выше, для В.И. Ленина реформы всегда были «побочным продуктом революционной классовой борьбы». Однако будучи реалистом, чутко улавливающим малейшие изменения в общественной жизни России, Ленин призывал «уметь определять» противоположность между понятиями «революция» и «реформа», не абсолютизировать ее. Анализируя важнейшие реформы царской России — реформу 1861 г. и столыпинскую — Ленин подчеркивал, что обе остались реформами в силу «слабости известных общественных элементов», но в то же время создали условия для дальнейшего развития революционных сил. Ленин указывал и качественное отличие, лежащее, по его мнению, в основе обоих процессов. Реформы — это «уступки, получаемые от господствующего класса, при сохранении его господства», тогда как революция есть «ниспровержение господствующего класса». Революция «ломает старое в самом основном и коренном», а не переделывает его «осторожно, медленно, постепенно», был уверен Ленин.

В своих работах Ленин неоднократно подчеркивал, что переделать капиталистическое общество реформами нельзя, — для этого необходимы «революционная власть и насилие». Однако принятие новой экономической политики в 1921 г. заставило Ленина внести коррективы в свои теоретические построения. Он хотя и с оговорками, но признавал НЭП как «реформистский» подход в коренных вопросах экономического строительства, отличный от прежнего, революционного. Ленин уточнял: после того как пролетариат одерживает победу в своей стране, он вправе использовать реформы как «необходимую и законную передышку» для накопления сил к «революционному выполнению» нового перехода. Но и в период НЭПа, по Ленину, сохраняется прежняя цель революции в России — «переделать все», чтобы ни один разумный человек «никогда не подумал вернуться к старому»{200}.

Следует, однако, подчеркнуть, что необходимость прибегать к реформам или, по ленинской терминологии, к «передышке», нисколько не означала в его представлении какого-либо отступления от революционной идеологии и ее центрального программного пункта — свержения власти помещиков и капиталистов и «освобождения трудящихся масс от этих эксплуататоров».

Следовательно, для Ленина реформы — не самоцель, а тактический маневр, проводимый для перегруппировки революционных сил в ходе реализации стратегической цели большевистской партии — «водворения социализма». Важно также отметить, что в отличие от реформ Ленин рассматривал всякую революцию как «весьма глубокий кризис», охватывающий в первую очередь область политики и экономики. Этот кризис, по его мнению, не зависел от кризиса, «созданного войной».

Большинство ученых признают, что ленинский НЭП был первой реформой советского строя, который, чтобы остановить свое падение в пропасть, был вынужден возродить курс на рыночные реформы.

Следующий этап социалистического строительства в СССР, потребовавший изменения прежнего политического курса, — индустриализация и коллективизация. Последняя, вопреки распространенному ныне среди историков мнению, не рассматривалась советскими вождями как реформа. «Если конфискация земли у помещиков была первым шагом Октябрьской революции в деревне, — гласила резолюция XVI съезда ВКП(б), — то переход к колхозам является вторым и притом решающим шагом, который определяет важнейший этап в деле построения фундамента социалистического общества в СССР»{201}. В «Истории ВКП(б). Краткий курс» эта сталинская оценка не только повторена, но и расширена. Ликвидация кулачества как класса признавалась в этом учебнике равнозначной «по своим последствиям» Октябрьской революции. Своеобразие и отличие этой новой революции, по мнению авторов «Краткого курса», состояло в том, что «она была произведена сверху, по инициативе государственной власти, при прямой поддержке снизу со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь»{202}. Однако в рамках этой второй революции в качестве «передышки» для подготовки к очередному революционному переходу, как считал Сталин, проводилась политика реформ. Именно в этих выражениях он оценивал отмену карточной системы на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) в 1934 г.: «В чем смысл всей политики отмены карточной системы? — Прежде всего в том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство… вовсю развернуть товарооборот. Вот основной смысл предпринимаемой нами реформы»{203}. Итак, по Сталину, реформа возможна только в русле прежнего революционного курса как «подпорка» для укрепления базовых основ нового советского строя. Такой подход, как видим, был вполне в духе ленинских установок.

По своему мировоззрению, связанному с соответствующим воспитанием, образованием, убеждениями и деятельностью, Хрущев так же, как его предшественники, верил в «неумолимое развитие общества на пути к справедливой общественно-экономической формации»{204}. Иными словами, несмотря на свою борьбу со сталинизмом, он верил в коммунизм, т. е. в окончательный успех непрекращающейся ни на миг деятельности Коммунистической партии Советского Союза по революционному переустройству не только советского общества, но и всего мира. Сам Хрущев считал себя в первую очередь революционером, а не реформатором, о чем свидетельствует весьма примечательный факт. В июле 1960 г. на встрече с представителями советской интеллигенции Хрущев дал следующую оценку своей послесталинской политике: «Мы не только раскритиковали недостатки прошлого, но и провели такую перестройку (курсив наш. — В. П.), которую без преувеличения можно назвать революционной (курсив наш. — В. П.) в деле управления и руководства всеми областями хозяйственного и культурного строительства»{205}. Хотя, как и его предшественники, Хрущев избегал употреблять в своем политическом лексиконе слово «реформы», однако в отношении партийных оппонентов его политическому курсу он неоднократно применял выражения «консервативные люди», «талмудисты и начетчики», «ревизионисты», «догматики и консерваторы». Себя же Хрущев относил к тем, кто выступал на стороне нового в борьбе со старым, «в борьбе сил, выступающих за торжество коммунистических принципов, против извращения этих принципов».

В его представлении, он занимался «расчисткой пути от завалов», убирал все «отмершее и ненужное», доставшееся ему в наследство от Сталина и мешающее «историческому движению к коммунизму». В то же время, по его собственному признанию, у высшего руководства имелись «опасения», что оно может не справиться с перестроечными процессами и направлять изменения «по такому руслу, чтобы оно оставалось советским». Поэтому приходилось сдерживать рост общественных настроений, «неугодных с точки зрения руководства»{206}.

Наиболее ярые оппоненты хрущевской политики — В.М. Молотов и Л.М. Каганович — приписывали Хрущеву инициативу в строительстве «потребительского социализма», ставку на обывателя и «мещанина», а хрущевскую реорганизацию государственного аппарата хотя и называли вслед за Хрущевым реформой, но считали, что на практике она обернулась «троцкистским перетряхиванием кадров министерств и местных органов» и принесла «вред народному хозяйству»{207}.

Считалось, что именно Хрущеву принадлежит авторство крылатого выражения «Коммунизм — это гуляш». В действительности он неоднократно в своих выступлениях говорил о необходимости роста материального благосостояния людей, заявлял, что для «простого человека» важны не идейные рассуждения, а конкретные продукты — мясо, масло, молоко, колбаса и если будет «привесок других продуктов к марксизму-ленинизму, то идеи марксизма-ленинизма не только в передовые, а и в средние головы полезут при смазке маслом, чем насухую». По мнению же Молотова, усиление фактора материального стимулирования труда, характерное для политики Хрущева, порождало материальное неравенство людей, способствовало усвоению массами «буржуазной психологии». По этой же причине Молотов и Каганович называли Хрущева «правым уклонистом», оживляя в памяти партийных кругов осужденного Бухарина с его лозунгом «обогащайтесь»{208}.

На закрытом пленуме ЦК КПСС в октябре 1964 г. новый лидер Л.И. Брежнев заявил, что Хрущев «встал на путь нарушения ленинских принципов коллективного руководства жизнью партии и страны, выпячивал культ своей личности». Таким образом, вина за все ошибки и просчеты эпохи «оттепели» была возложена на опального реформатора. Приведенная оценка оказывала негативное влияние на изучение хрущевских новаций на протяжении длительного периода. Только в 1987 г. исторические заслуги Хрущева в критике культа личности Сталина, его реформы в области экономики и управления получили официальное признание{209}. Однако в горбачевском докладе причина неудач «прогрессивных начинаний» связывалась главным образом с личностью реформатора, его «субъективистскими ошибками», т. е. считалось, что неэффективность советской системы вытекала не из самой ее природы, а определялась личностными особенностями советского лидера.

В последующем М.С. Горбачев дал развернутую оценку хрущевских реформ, признавал их объективный характер, обусловленный не пресловутым «волюнтаризмом» Хрущева, а условиями и обстоятельствами времени, пониманием невозможности сохранения сталинского режима. Он также полагал, что своим закрытым докладом на XX съезде партии Хрущев нанес «первый удар по тоталитарной системе» и это было «вехой во всемирной истории»; что экономическая реформа ликвидировала советское «крепостное право» в деревне; что совнархозы положили начало обновлению хозяйственных кадров; что общий замысел разделения парткомитетов на промышленные и сельскохозяйственные заключался в сломе «косной и статичной» структуры управления{210}.

Ключевое место среди хрущевских реформ, по общему признанию ученых и политиков, занимало разоблачение культа личности Сталина на XX съезде КПСС. Именно после этого среди прогрессивной части коммунистов развернулась дискуссия о сущности социализма, той системы, которая была создана в СССР. По мнению ряда исследователей, благодаря Хрущеву сформировалась новая система взаимоотношений не только между супердержавами (СССР и США), но и внутри мирового коммунистического движения. XX съезд лишил священного ореола и самого вождя, и коммунистические идеи. Ученые отмечают большой разброс в оценках хрущевских реформ: для одних это «цепь предательства марксизма-ленинизма», для других — «цепь реформ». Социологические опросы показали, что Хрущев запомнился населению не только как борец с культом личности, прекративший в стране массовый террор, но и как «кукурузник», считавший эту культуру панацеей, способной излечить все беды отечественного животноводства. Одной из главных причин ограниченности хрущевских реформ считают то обстоятельство, что они проводились руками номенклатуры, которая думала не столько о самих реформах, сколько о сохранении своей власти в новых формах и условиях. В то же время историки отмечают, что в своей внутренней политике Хрущев пытался опереться на народ, в котором наблюдалось «глубокое отторжение» сталинских насилий и ужасов{211}.