Данциг – в обмен на Советскую Украину?

Данциг – в обмен на Советскую Украину?

Сколько сладких речей выслушали политические деятели и дипломаты буржуазной Польши от гитлеровцев! И ни разу не задумались: почему они такие сладкие? Откуда столь горячая симпатия у германских империалистов к полякам?

Подобная беззаботность объясняется весьма просто: в каждой такой речи, словно крючок на конце лески, присутствовала в той или иной форме мысль: Польша нужна рейху как «бастион против коммунизма». Крючок проглатывали сразу. Тем более что была и наживка: в доверительных беседах нацисты предлагали польским панам Советскую Украину с «выходом» к Черному морю. Все это легко будет осуществить, нашептывали эмиссары «фюрера», когда наступит час для великого «похода на Восток» и советский колосс рухнет…

Видя в рейхе опору для спасения прогнившего буржуазного строя, антинародная «клика полковников», представлявшая наиболее реакционные круги помещиков и капиталистов Польши, взяла курс на дружбу с фашистской Германией. Порожденный душевной склонностью и политической близорукостью, этот курс был связан с именем тогдашнего министра иностранных дел Юзефа Бека.

Участие в войне, спровоцированной империалистами и развязанной панской Польшей против Советской России, позволило Беку стать одним из приближенных Ю. Пилсудского. Вскоре он получил назначение в Париж в качестве военного атташе. «Французская глава» в биографии будущего министра оказалась кратким эпизодом. У сотрудников генерального штаба Франции возникли сомнения: не злоупотребляет ли военный представитель союзной Польши оказываемым ему доверием? Порядочность Бека, как рассказывал генерал М. Вейган, была подвергнута проверке. Ему вручили для ознакомления некоторые материалы генерального штаба, помеченные грифом «совершенно секретно». Вслед за этим подослали агента, якобы действовавшего в пользу одной из иностранных держав. За крупную сумму он получил у Бека точные копии переданных ему строго доверительно французских военных документов. Французский генеральный штаб настоял на немедленном отзыве Бека из Парижа. На Кэ д’Орсэ за Беком прочно утвердилась характеристика человека, продававшего военные секреты Франции германской разведке. В 1932 г. правительство Пилсудского запросило согласие Франции на назначение Бека польским послом в Париже. Ответ гласил: предложенный кандидат является «персоной нон грата».[29] Самолюбие Бека было глубоко задето. Пользуясь поддержкой Пилсудского, он получает портфель министра иностранных дел.

В качестве основы польской внешней политики Бек провозгласил «равновесие» в отношениях с СССР и Германией. Он толковал данный курс как стремление избежать того, чтобы сближение с одной из названных держав отрицательно сказалось на взаимоотношениях с другой. Ставшие известными после войны документы раскрывают подлинный смысл затеянного Беком «балансирования» на канате натянутых советско-германских отношений. Это был курс на сговор с нацистским рейхом на платформе антикоммунизма, с откровенным расчетом польских помещиков и монополистов воспользоваться ожидавшимся разбойничьим походом Германии для захвата советских земель. «Начиная с 1934 г., – отмечает американский исследователь У. Ширер, характеризуя внешнюю политику Польши, – она становилась все более прогерманской. Это неизбежно было политикой самоубийства».

Нацистская дипломатия не замедлила воспользоваться близорукостью правителей Польши, ослепленных антикоммунизмом. «Заморозив» на время конфликт и даже заключив в 1934 г. пакт о ненападении, гитлеровцы в беседах с ее политическими деятелями упор делали на «общности задач» двух стран в борьбе против «угрозы с Востока».

Однако вскоре после Мюнхена произошло событие, которое показало лидерам «санационной» Польши подлинную цену «дружбы» фашистского «фюрера».

24 октября 1938 г. в роскошном ресторане «Гранд Отель» в Берхтесгадене Риббентроп принимал в качестве своего гостя польского посла в Берлине Ю. Липского. Меню, заказанное шефом протокола, в данном случае не представляло интереса: Липский очень скоро понял, что главным «блюдом» дипломатического обеда станет его страна.

Не тратя времени на условности этикета, Риббентроп сразу приступил к делу. Оговорив «сугубо доверительный» характер беседы, он заявил, что настало время найти «общее решение» имеющихся в германо-польских отношениях проблем.

– Прежде всего, – сказал рейхсминистр, – необходимо поговорить о Данциге. Он должен быть возвращен Германии. Рейх желает построить автостраду и многоколейную железную дорогу в Поморье, которые соединили бы Восточную Пруссию с Германией и пользовались правами экстерриториальности. Кроме того, «фюрер» предлагает Польше выработать совместную позицию в отношении СССР и присоединиться к «антикоминтерновскому пакту». Со своей стороны, рейх согласен гарантировать германо-польскую границу и продлить на 25 лет договор 1934 г.

Заявление рейхсминистра не могло не вызвать глубокого шока у собеседника. Буржуазная Польша» строившая свою политику на развитии «дружеских» отношений с фашистским хищником, теперь вдруг увидела перед собой его разверстую пасть. Что означало бы принятие германского предложения? Послеверсальская Польша, созданная как одно из главных звеньев пресловутого «санитарного кордона» против СССР, была экономически намеренно тесно привязана к Западу. Около 70% ее торгового оборота проходило через Данциг и расположенный рядом порт Гдыню. Захватив устье Вислы, а тем более отрезав страну от моря экстерриториальной транспортной магистралью, нацисты крепко ухватили бы ее за горло. Удушение и превращение Польши в покорного сателлита или полное поглощение рейхом стало бы после этого лишь вопросом времени.

Польское правительство сообщило о готовности пойти на ряд уступок: признать Данциг чисто немецким городом, обеспечить связь между рейхом и Восточной Пруссией. Но, сославшись на внутриполитические причины (подразумевались настроения широкой польской общественности), оно отклонило идею включения Данцига в состав Германии. Этого и желали нацисты: предлог для провоцирования кризиса в отношениях с Польшей был создан.

В те дни, когда рейх подготавливал смертельный удар против Польши, Советский Союз, неизменно руководствуясь идеями пролетарского интернационализма и задачами упрочения мира в Европе, делал все, чтобы предотвратить нависшую над польским народом беду.

Прогитлеровская политика Бека в 1935—1938 гг., естественно, не могла не отразиться на развитии советско-польских отношений, а его стремление к соучастию в актах насилия и агрессии фашистской Германии встретило резко отрицательную реакцию со стороны СССР. Но Советское правительство никогда не отождествляло правящую клику «полковников» и стоявших за ней помещиков с польским народом и в своей политике всегда исходило из того, что развитие дружеских отношений и сотрудничества двух стран отвечало бы жизненным интересам их народов. После Мюнхена, несмотря на то, что антисоветские настроения в Бельведере[30] ни для кого не были секретом, оно настойчиво стремилось добиться поворота к сотрудничеству двух стран для предотвращения надвигавшейся военной угрозы.

– В наших отношениях к Польше, – говорил заместитель народного комиссара иностранных дел В.П. Потемкин в беседе с польским послом в Москве Гжибовским 21 октября 1938 г., – мы остаемся верны заветам В.И. Ленина, который в 1920 г. в своей речи на съезде трудового казачества обращался к польскому народу с предложением дружественного сотрудничества… Мы проводим ту же политику мира и не отказываемся от сотрудничества с любой страной, которая искренне этого желает.

27 ноября 1938 г. было опубликовано совместное советско-польское заявление, где подчеркивалось, что отношения между двумя странами по-прежнему строятся на основе договора о ненападении 1932 г. и что обе стороны будут разрешать спорные вопросы путем переговоров. Советский Союз при этом рассчитывал, что логика развития событий побудит правительство Польши вступить на путь подлинного сотрудничества с нашей страной в интересах упрочения мира.

Польское правительство, однако, упрямо продолжало следовать антисоветским курсом. Как раз в те дни, когда в Москве была достигнута договоренность о публикации советско-польской декларации, вице-директор политического департамента МИД Польши М. Кобыляньский посетил советника посольства Германии в Варшаве Рудольфа фон Шелия. Поводом для визита послужил вопрос о судьбе Карпатской Украины, раздела которой совместно с фашистским правительством Венгрии добивались польские правящие круги. Кобыляньский, однако, использовал беседу для того, чтобы в доверительной форме сообщить рейху о позиции Варшавы по более важному вопросу. «Министр не может говорить так открыто, как могу говорить я, – пояснил он германскому дипломату. – Если Карпатская Русь отойдет к Венгрии, то Польша будет согласна впоследствии выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину…»

Высокий ранг дипломата, которому было поручено столь ответственное заявление, свидетельствовал о том, что он действовал по поручению Бека. Клика «полковников» продолжала делать ставку на участие в разбойничьем походе рейха против СССР и зарилась на его земли. Более того, правящие круги Польши фактически предлагали себя в качестве ландскнехтов германского фашизма для нападения на СССР.

«Излив свою душу» в беседе с глазу на глаз с германским дипломатом, Кобыляньский полагал, что сообщенная им информация будет сохраняться в строжайшем секрете и станет известна только нацистской верхушке. Не могло прийти ему в голову, что Р. фон Шелия, выходец из известной немецкой аристократической семьи, ненавидел Гитлера и его сподручных, называя их выскочками. Шелия решил тайно информировать об агрессивных планах нацистов западные державы. В этих целях он сообщил о заявлении Кобыляньского знакомому немецкому коммерсанту, который, как полагал, был связан с одной из их разведок. Поступая таким образом, Шелия не знал, что коммерсант передавал полученные от него сведения советской военной разведке.

Располагая подобной информацией, правительство СССР, естественно, не могло не испытывать некоторых сомнений в отношении «добрососедской» позиции Варшавы.

В марте 1939 г., когда нацистские войска, ликвидировав независимость Чехословакии, появились на южных границах Польши, внезапно обнажилась вся глубина пропасти, на край которой привела страну авантюристическая польская антинародная клика. 20 марта в ряде мест произошли выступления и демонстрации, в ходе которых была подвергнута резкой критике внешняя политика правительства. «Нападки на Бека приобрели неслыханные масштабы», – отметил в своем дневнике заместитель министра иностранных дел Польши граф Я. Шембек.

Полный провал политического курса, рассчитанного на «дружбу» с нацистским рейхом, осознал и Липский. Вернувшись в Варшаву 20 марта, он поспешил подать в отставку, которая не была принята. «Липский деморализован и лишь с трудом может владеть собой», – отметил Шембек. В тот же день из Берлина раздался телефонный звонок: Риббентроп срочно желал видеть Липского. Вечером тот выехал в Германию.

На этот раз Риббентроп резко изменил тон: брюзжал и выговаривал за антифашистские демонстрации студентов, ему не нравились статьи в газетах Польши. Гитлер недоволен тем, заявил он, что до сих пор нет позитивного ответа на его предложения. Варшава должна ясно осознать, что не может проводить «средний» курс между Германией и СССР; соглашение с рейхом должно иметь определенную антисоветскую направленность. В заключение Риббентроп предложил, чтобы Бек явился на переговоры к Гитлеру.

Германские «предложения» звучали как ультиматум. У всех еще были свежи в памяти недавние визиты в Германию Шушнига и Гахи. Обе «дружеские» беседы завершились вступлением гитлеровских войск в Вену, а затем – в Прагу. Теперь приглашение получил Бек.