Глава 28 VIVE LE ROI![6]

Глава 28

VIVE LE ROI![6]

Давайте обнимемся и обо всем забудем.

Царь Александр Меттерниху

Возвращение Наполеона в Париж заставило конгресс обратить внимание еще на одно неприятное обстоятельство: присутствие в Неаполе Иоахима Мюрата, все еще остававшегося королем. Мюрат по-прежнему был таким же неугомонным и развязным кавалеристом, способным на неожиданные и рискованные действия. Он явно собирался воспользоваться новой драматической ситуацией. 30 марта, когда конгресс был поглощен событиями во Франции, Мюрат призвал к объединению Италии и внезапно напал на папские владения.

Это был опрометчивый шаг, и многие советники отговаривали Мюрата. Жена Каролина первая убеждала его не предпринимать ничего такого, что могло бы нарушить договоренности с Австрией. «Мне от союзников ничего не надо, если все итальянцы хотят, чтобы я был их сюзереном», — заявил Мюрат.

Даже Наполеон возражал против вторжения в папские права. Он советовал Мюрату не делать этого, по крайней мере пока.

Для него было важно выиграть время. Мюрат должен оставаться на юге и держать австрийцев в напряжении относительно их итальянских территорий. Но Мюрат воодушевился успехами Наполеона и решил испытать свое счастье. Он был уверен, что преуспеет, как это уже случалось при Маренго, Аустерлице, Йене, Прейсиш-Эйлау и в других битвах, где кавалерист, предпринимая дерзкие атаки, играл ключевую роль в победах Бонапарта.

Талейран давно предупреждал дипломатов в Вене об опасности, которую представляет Мюрат. Теперь делать это ему стало легче. Агрессия Мюрата, говорил француз, «открыла глаза австрийцам и развеяла их сомнения».

И дело даже не в том, что Австрия наконец осознала угрозу, исходящую от Мюрата. Неаполитанский король совершил грубейшую ошибку. Австрия объявила войну и отправила в Италию стотысячную армию. Проблема Неаполя, как и предполагал Талейран, «скоро будет снята с повестки дня».

После Неаполя разрешатся и другие проблемы. «Нам останется лишь собрать все статьи, по которым достигнуто согласие, объединить их в один документ и завершить конгресс», — рассуждал Талейран. Князь больше всех был заинтересован в скорейшем подведении итогов. Его посольство осталось без средств. Ему удалось добиться финансовой помощи у Британии, но денег хватало только на самые необходимые расходы, счета оставались неоплаченными. Талейрану пришлось отправить домой многих сотрудников, в том числе шеф-повара и нескольких помощников. Наполеон тем временем лишил его статуса официального дипломатического представителя Франции.

Из Парижа уже ехали курьеры с бумагами о ликвидации миссии Талейрана, Дальберга, всей «дипломатической фаланги» во дворце Кауница. Французские дипломаты больше никого не представляли, кроме короля, бежавшего из страны.

В Вене крайне неприязненно стали относиться к Бурбонам, покинувшим Францию без малейшего сопротивления: у сторонников короля оказалась «заячья душа». Лорд Каслри говорил о них: «Королевские брехуны. Им бы только кричать Vive le Roi!» Это была реальная проблема. Талейран действительно считал: король должен был доказать, что он пользуется поддержкой народа. Ему нужно как можно скорее вернуться во Францию, и в любом случае королю не следует оставаться где-либо вблизи побережья. Это может создать впечатление, будто он готовится снова бежать в Британию.

Талейрана раздражало отсутствие вестей и от короля Людовика XVIII, и из министерства иностранных дел, перебравшегося из Брюсселя в Гент. Талейран не раз оставался предоставленным самому себе, но на завершающей стадии конгресса ему как никогда прежде была необходима связь с министерством.

Весна пришла в Вену раньше обычного, вдохнув в светскую жизнь еще больше энергии и энтузиазма, несмотря на то что в ней стали реже появляться сиятельные особы. Они предпочитали наслаждаться благоуханием цветущего парка Пратер или просиживать часами на совещаниях. Все внимание участников конгресса теперь было сконцентрировано на подготовке к войне. Миротворцы обсуждали назначение командующих, дислокацию войск, возможности расширения альянса, общую стратегию борьбы с Наполеоном.

«Если мы хотим добиться успеха, — писал лорд Каслри из Лондона, — нам нельзя полагаться на удачу; мы должны исключить любые риски и случайности. Мы должны делать все с исключительным размахом. Союзники должны собрать огромную силу и нанести сокрушительный удар, нахлынув во Францию со всех сторон».

Такой удар дорого стоит. После недавней войны немногие страны располагали достаточными ресурсами для новой крупномасштабной военной кампании. Все рассчитывали на финансовую помощь Лондона и смотрели на Британию как на богатую тетушку и ждали от нее подарков. Щедрые субсидии, конечно, помогли бы укомплектовать и вооружить армии и, кроме того, предотвратить мародерство, которым обычно занимаются голодные войска. Пруссаки в особенности зарекомендовали себя как «современные преторианцы», жаждущие мести.

Некоторые германские мини-государства не хотели задарма содействовать союзникам. Они установили свою «цену».

Конгресс должен создать германский Bund, «союз». Объединенная Германия должна быть наделена «либеральной конституцией», гарантирующей народу демократические права, в том числе свободу прессы и вероисповедания.

Великие державы столкнулись и с другими трудностями. Саксонцы открыто выражали недовольство присоединением к Пруссии. Король Саксонии так и не согласился отказаться от какой-либо части своей страны и не освободил подданных от клятвы на верность его короне. Многие саксонцы предпочли бы сражаться против новых правителей, пруссаков, а не против Наполеона.

Вызывала недоверие Бавария. Она изъявила готовность выделить для военной кампании вдвое больше войск, чем планировалось, и это навело Меттерниха на подозрения. Австрия и Бавария все еще не пришли к согласию относительно Зальцбурга и близлежащих альпийских регионов. Меттерних опасался, что Бавария, пользуясь угрозой Наполеона, проведет мобилизацию, соберет мощную армию и займет стратегически выгодные позиции. Бавария тогда ужесточит свои требования на дипломатических переговорах в Вене или попытается осуществить свои замыслы силой.

Вернувшись в Париж, Наполеон заявил, что теперь он другой человек, многое понявший и признающий свою вину. Он обещал быть более сдержанным и терпимым, принять либеральную конституцию и гарантировать свободу прессы. Он создаст «империю свободы» и будет уважать все договора, включая и те из них, которые лишают его прежних завоеваний. Все, что ему надо, — это признание его власти и легитимности как правителя Франции.

Лидеры в Вене настороженно отнеслись к призывам Наполеона к миру. Они могли припомнить ему не одно невыполненное обещание и не один нарушенный договор. Не веря Наполеону и хорошо зная его политику «разделять и властвовать», делегаты конгресса приняли еще одну декларацию, провозглашавшую цели новой коалиции и войны против «тигра, бежавшего из клетки»:

 «Европа вооружается не против Франции, а скорее ради ее благополучия и безопасности. Она считает своим врагом Наполеона Бонапарта и тех, кто сражается вместе с ним».

Венский конгресс не признает власть Наполеона, и любые его представители будут считаться в Вене рядовыми «посыльными» и, соответственно, игнорироваться.

Но так ли уж едины были союзники, если им пришлось подписывать вторую декларацию, подтверждающую их солидарную позицию по отношению к Наполеону? Бонапарт, видимо, все-таки рассчитывал на то, что ему удастся разобщить коалицию.

Наполеон мог надеяться на то, что Австрия подпишет мир и признает его правителем Франции. Как-никак у него и жена, и сын — Габсбурги, а Меттерних среди союзных министров меньше всех настроен против Франции. Некоторые делегаты на конгрессе действительно подозревали Меттерниха в тайных замыслах признать Наполеона правителем Франции.

Можно было бы сманить из коалиции русского царя. Александр в Вене с симпатией относился к членам семьи Бонапартов, навещал Марию Луизу в Шёнбрунне и проводил немало времени с пасынком Наполеона Евгением де Богарне. К тому же у Наполеона теперь имелась на руках копия секретного договора, раскрывавшего подлинное лицо так называемых союзников царя.

В Британии у Наполеона, конечно, не было никаких шансов на то, чтобы заручиться поддержкой лорда Каслри и партии тори, господствовавшей в парламенте. Однако он мог расколоть депутатов. Взяв власть в Париже, Наполеон незамедлительно запретил работорговлю, совершив одним росчерком пера то, что конгресс смог лишь осудить после долгих дискуссий, пререканий и торгов. На оппозиционных вигов это произвело впечатление, и они развернули кампанию порицания правительства, готовящего войну против такого «просвещенного человека».

Наполеон рассчитывал заманить на свою сторону и Талейрана. Император обещал простить его, поскольку он тоже наделал много ошибок. Несмотря на разногласия, Наполеон хотел, чтобы Талейран вернулся к нему. «Он лучше всех знает страну, правительство, людей», — говорил Наполеон о своем бывшем министре. Бонапарт подобрал и подходящего человека для поездки к Талейрану — графа Огюста Шарля Жозефа Флао де ла Бийардери, внебрачного сына Талейрана, рожденного от любовной связи в Париже тридцать лет назад.

Флао не добрался до Вены, его арестовали в Штутгарте чиновники короля Вюртемберга. Наполеон послал другого курьера — графа Франсуа Казимира Муре де Монрона, обаятельного авантюриста, которого в парижских салонах называли и «красавчик Монрон», и «первый дьявол Франции». Он входил в число лучших друзей министра. Его близкие отношения с Талейраном и обаяние сделают свое дело, надеялся Наполеон.

Граф Монрон смог доехать до Вены под видом аббата Альтьери. При первой же встрече во дворце Кауница он напрямую спросил Талейрана: действительно ли он как министр иностранных дел Франции хочет войны против своей страны?

— Почитайте декларацию, — ответил Талейран, показывая документ, объявлявший Наполеона вне закона. — Здесь нет ни одного слова, с которым я не согласен. Кроме того, речь идет о войне не против Франции, а о войне против человека с Эльбы, — добавил министр.

Ответ был твердый и уверенный, без оговорок и уверток, к каким обычно прибегал его коллега Меттерних. Или он хотел набить себе цену, как утверждали недоброжелатели Талейрана? Почти наверняка у Талейрана не было никаких намерений перейти снова в стан Наполеона, который и потом продолжал поднимать ставки, стараясь переманить министра иностранных дел.

В конце месяца к Талейрану прибыл еще один гонец — с посланием, учитывающим его пресловутый меркантилизм. Наполеон обещал не только вернуть все его огромное состояние, но и назначить жалованье в двести тысяч ливров, если Талейран будет «вести себя, как подобает французу, и окажет некоторые услуги». Отказ, естественно, будет рассматриваться как «личное оскорбление» и «проявление вражды».

* * *

Король Людовик XVIII, сбежав из Парижа, оставил о себе впечатление трусливого и жалкого человека, ставящего личные интересы превыше всего. Король тем не менее продолжал верить в то, что большинство французов его поддерживает и даже любит. Пройдет время, и его верные подданные восстанут против злоумышленника, нужна только искра, чтобы возгорелось пламя восстания. Может быть, Венский конгресс поможет высечь эту самую искру

Однако Талейран знал, как трудно будет убедить венценосцев в Вене в том, что им придется снова восстанавливать Бурбонов во Франции. Король успел натворить много глупостей: учинил расправу над сенатом, ввел строжайшую цензуру, надругался над свободами, обещанными французам. Ошибки Бурбонов можно перечислять без конца. «Они ничего не забыли и ничему не научились», — говорили о семье Бурбонов.

Русский царь по-прежнему сожалел о том, что согласился в прошлый раз вернуть Бурбонов на трон, и не хотел снова наступать на одни и те же грабли. Меттерних тоже думал о других вариантах. Весной он как-то признался герцогине де Саган в том, что считает Бурбонов «нравственно нездоровыми людьми», не способными управлять страной. Оппозиция Бурбонам делала Меттерниха и Александра чуть ли не единомышленниками. Сочувствовать Бурбонам могли англичане. Британия первой поддержала восстановление Людовика на троне, и он в течение многих лет жил в изгнании в Хартуэлл-хаусе в Бакингемшире. Британия немало потратилась на французского короля и вряд ли могла бросить его на произвол судьбы. Кроме того, как считал лорд Каслри, Людовик гарантировал Лондону более дружественную Францию и более стабильный мир.

Вернуть Бурбонов в Париж во второй раз вопреки желаниям Александра, Меттерниха и многих французов будет нелегко. Да и немало британцев отказалось бы воевать ради этой неблагодарной цели. Государственный долг Англии достиг неприемлемых размеров из-за войны с Соединенными Штатами и длительной изнуряющей борьбы с Наполеоном. В феврале он перевалил за 700 миллионов фунтов стерлингов, и платежи по долгам поглощали треть годового бюджета.

В последней войне Британия платила многим государствам за то, чтобы они воевали с Наполеоном, — России, Пруссии, Австрии, Испании, Португалии, Швеции, Сицилии, Баварии, не считая многочисленных германских княжеств и герцогств. Должна ли Британия снова субсидировать весь мир? Стоило ли ради Бурбонов опять рисковать жизнями людей, не говоря уже об ущербе экономике и торговле и необходимости сохранять ненавистный подоходный налог, введенный только в Англии?

Члены и сторонники оппозиционной партии вигов, естественно, думали иначе. Сэр Фрэнсис Бердетт, например, прямо заявил: он не намерен ввергать свою страну «в море крови ради восстановления Бурбонов во Франции; эта династия ничем себя не проявила». Остряк Ричард Шеридан по-своему подытожил британскую внешнюю политику за последние сто пятьдесят лет: половину этого времени она потратила на низложение Бурбонов, а другую половину — на их реставрацию.

Кроме того, виги указывали всем на очевидный факт — легкость, с какой Наполеон вернулся в Париж: «Вряд ли можно сомневаться в том, что этот Наполеон является императором Франции по желанию самих французов». Бердетт выражал мнение многих британцев, когда говорил: «Пусть французы сами решают свои проблемы». Ни Британия, ни Европа не должны вмешиваться в их дела.

Пока все эти вопросы дебатировались в парламенте, газетах и клубах по всей стране, герцог Веллингтон принял сакраментальное решение, заявив о полной поддержке Британией войны против Наполеона. Это было рискованное решение даже в условиях относительной самостоятельности и свободы действий британского внешнеполитического ведомства. Как бы то ни было, герцог Веллингтон проявил твердость и фактически обязал Британию участвовать в войне. В Британии об этом еще не знали, но союзные войска уже пришли в движение.

Двор Бурбонов разместился в бельгийском Генте, и кое-кто в правительственных кругах искренне хотел, чтобы Талейран поскорее вернулся из Вены. Об этом ему писал коллега в министерстве иностранных дел граф Арнай Франсуа де Жокур, надеявшийся на то, что приезд Талейрана поможет королю выйти из трудного и щекотливого положения. С другой стороны, для истых роялистов Талейран по-прежнему оставался человеком революции, приведшим Наполеона к власти. Их никто не мог бы разубедить в том, что Талейран не затеял еще какой-нибудь интриги. Змея часто меняет кожу.

Король Людовик в апреле все-таки вызвал Талейрана в Гент. Князь не спешил, и не без оснований. Он не доверял приближенным короля, подозревая их в двуличности. Кроме того, дела в Вене заканчивались, и он не мог уехать, не дождавшись их завершения.

«Я горю желанием оказаться рядом с вашим величеством и готов отправиться хоть завтра утром, — писал Талейран Людовику, — если бы дела здесь достигли той стадии, когда требуется поставить лишь подпись, или же было бы ясно, что конгресс еще не скоро закончится». В другой раз министр сообщал королю: делегаты готовятся к отъезду, он скоро выезжает, но ему не следует покидать город первым, чтобы не навредить интересам короля. Спустя две недели Талейран все еще пребывал в Вене, находя новые объяснения своей задержки. И его сторонникам, и его противникам надо было изыскать что-то более весомое, нежели вызов короля, для того чтобы вырвать Талейрана из Вены.