Глава 8 КРУГОМ ШПИОНЫ!

Глава 8

КРУГОМ ШПИОНЫ!

Когда мои дети чихают, первым об этом узнает князь Меттерних.

Один из гостей конгресса о сети осведомителей в Вене

Свечи допоздна не гасли в секретном шифровальном кабинете дворца Хофбург. Министр полиции барон Хагер заставлял людей работать до глубокой ночи. Несмотря на бюджетные вливания, сыскная сеть явно не могла справиться с возложенными на нее задачами — следить за каждым человеком, приезжающим в Вену.

Барон Хагер без устали набирал агентов и осведомителей для внедрения в иностранные миссии и слежки за наиболее важными персонами; сыщики фиксировали, куда они ехали, с кем встречались, отмечали все, что казалось им подозрительным. Особое внимание обращалось на званые ужины, рауты и вечерние развлечения, занимавшие значительное место в деятельности конгресса. Каждое утро император Франц за чашкой кофе с молоком прочитывал кучу донесений и стал самым информированным человеком в городе.

Барон уже взял на содержание многих именитых людей. Среди осведомителей были и поэт Джузеппе Карпани, давний друг Моцарта, и известная в Вене куртизанка Жозефина Вольтерс. Идентичность агентов тщательно скрывалась, и имена многих, наиболее полезных информаторов так и остались неизвестными. Мы знаем о них только по кодам, вроде оо или **; звездочками обозначался, без сомнения, кто-то из аристократов, вращавшийся в самых высших сферах: даже барон Хагер называл его не иначе как «ваше высочество».

Агенты непременно посещали все салоны: по понедельникам — у Меттерниха, по вторникам — у Каслри, по пятницам — у герцогини де Саган или княгини Багратион. Талейран, который устраивал званые ужины позже всех, тоже пользовался особым вниманием, хотя он и не входил в число самых влиятельных фигур на конгрессе. Общество брало пример с дипломатов: французов сторонились.

Сыщиков инструктировали: что бы они ни делали — распивали с кем-то шампанское, чай или играли за небольшими круглыми столами в карты, — замечать «прилежно и бдительно» все заслуживающие внимания факты. Они должны были взять под контроль кафе и таверны, постоянно находиться в толпе, собиравшейся возле магазинов на улице Грабен, в парке Пратер и на променадах у стен Старого города.

Почтовые отделения по всей империи перехватывали официальные письма и отправляли их в секретный шифровальный кабинет императорского дворца. Здесь в «темной комнате» специальные агенты вскрывали депеши костяными ножами, копировали послания и запечатывали конверты, держа их над бездымными свечами. Другая команда детективов занималась дешифровкой закодированных сообщений. Австрийские шпионы располагали богатой коллекцией иностранных шифров.

Недремлющее око барона проникало не только в салоны, гостиные, на балы и встречи чрезвычайных и полномочных послов. Он накрыл шпионской сетью весь город. Кучера, управлявшие тремястами императорскими экипажами, получили наставления докладывать обо всем, что они услышат от своих пассажиров. Привратники у посольств и особняков сообщали о посетителях и времени их пребывания. Даже домовладельцы обязывались давать информацию о своих жильцах, а редактор газеты «Винер цайтунг» регулярно доносил на графа Анштетта, члена русской делегации, поселившегося рядом с ним в доме 983 на Вайбурггассе.

Венской полиции в основном удавалось внедрить агентов в главные посольства, и самыми полезными информаторами оказывались слуги. Ищейки становились ливрейными лакеями, стоявшими за креслами во время званых ужинов, слугами, разносившими тройные канделябры по темным залам особняков, помощниками камердинеров и даже камердинерами при главах миссий.

Ценными агентами были горничные. Они обшаривали письменные столы, перетряхивали мусорные корзины, рылись в фаянсовых печах и каминах, отыскивая уцелевшие клочки бумаг. Эти обрывки, называвшиеся на языке агентов chiffrons, отсылались в офис барона Хагера, где их аккуратно реставрировали. Кто знает, может быть, в мусоре или золе таится ключ к разгадке важных секретов?

Конечно, самые бдительные миссии предприняли меры предосторожности, зная, что за ними шпионят. «У нас имеется достаточно доказательств бессовестного вскрытия наших писем», — докладывал в Берлин посол Гумбольдт, предлагая пользоваться более безопасными каналами связи. Один из его советников, военный стратег генерал Антуан Анри Жомини сменил замки во всех ящиках, где он хранил документы, и никогда не забывал брать с собой ключи.

Шпионов барона особенно раздражала «чрезмерная настороженность» лорда Каслри. Британец сам нанимал обслуживающий персонал — привратников, лакеев, горничных и поваров. Мужчин и женщин, подосланных полицией, он выставлял за дверь. Каслри внимательно следил за тем, чтобы уничтожались все отработанные документы, даже самые пустячные.

Не меньшие трудности сыщики испытывали, пытаясь выудить что-нибудь в миссии Талейрана. «Только люди, знающие Талейрана, могут понять наши проблемы», — жаловался один австрийский агент. Французский посланник превратил дворец Кауница в неприступную для шпионов крепость.

Короли и королевы не привыкли жить бок о бок с другими венценосцами, и полицейские агенты докладывали барону Хагеру о нарастающем недовольстве во дворце Хофбург. Монаршие особы оскорблялись, когда соседям, по их мнению, уделялось больше внимания, а повышенным вниманием пользовался, безусловно, русский царь Александр.

О русских в городе ходили самые разные слухи. Царь-нарцисс каждое утро заказывал себе лед. Говорили, будто лед ему был нужен для охлаждения румянца, пылавшего на щеках, хотя у Александра, похоже, уже развивалось какое-то кожное заболевание. Русский государь за лето располнел и затребовал из Санкт-Петербурга новый гардероб. Русских обвиняли в том, что они кичатся своим могуществом, плюют на паркетный пол и вообще ведут себя как невоспитанные люди.

Царь привез в Вену большую свиту советников, и русская делегация среди миссий великих держав была самой интернациональной. Из девяти советников четверо являлись выходцами из Германии: граф Нессельроде, барон Генрих Фридрих Карл фон Штейн, граф Густав фон Штакельберг и граф Иоганн-Протасий Анштетт. Россию представляли также поляк Адам Чарторыйский и швейцарец, бывший наставник царя Фредерик Сезар де Лагарп. В русскую делегацию входили также уроженец Корфу Иоаннис Антоний Каподистрия и корсиканец Карл-Андрей Поццо ди Борго. У царя был только один выдающийся русский, и тот был украинцем[3]: бывший посол в Вене князь Андрей Кириллович Разумовский.

Космополитический состав делегации приводил всех в замешательство. Дипломаты гадали: не собирается ли царь распространить влияние России и на отечества своих советников? Может быть, он готовится к тому, чтобы пробудить национальное самосознание в Германии и проводить более агрессивную политику в отношении Оттоманской империи и Восточного Средиземноморья? И не намеревается ли царь Александр заодно поддержать национальные меньшинства на Балканах? Конечно же, венских дипломатов мучил интерес — кто же из советников более всего приближен к властному и впечатлительному монарху?

Подобно другим венценосцам, приехавшим в Вену, русский государь не особенно заботился о личной охране, свободно разгуливал по улицам города, по крайней мере поначалу. Он заходил в таверну, заказывал пиво и, к всеобщему удивлению, сам расплачивался. Видели, как царь разговаривал с юной венской красавицей, которую встретил на балу. К ней тут же были приставлены шпики. Они выследили, где она живет, и у дома установили внешнее наблюдение. Нередко агенты барона Хагера попадали впросак, как и в случае с этой девушкой: они не обнаружили ничего предосудительного.

Агенты барона Хагера без стеснения ходили по пятам за монархами, и монаршая почта вскрывалась так же, как и дипломатическая. Почему-то особый интерес у детективов вызывал король Дании Фредерик VI. Его легко было узнать по зеленой накидке, трости с золотым набалдашником и профессорскому виду. Монарху понравилась молодая венская цветочница; он к ней часто подходил, и в Вене скоро разразился скандал, когда девушка стала называть себя «датской королевой».

Благодатные возможности для сбора информации предоставляла многолюдная центральная улица Грабен, где в Средние века проходил ров. Многие делегаты снимали здесь дома или меблированные комнаты, и Грабен превратилась в «клуб на открытом воздухе», где собирались толпы «бездельников, заштатных ораторов и диспутантов», чтобы посплетничать о конгрессе.

В Вене после императора Франца самым знаменитым человеком был, наверное, семидесятидевятилетний принц де Линь, фельдмаршал из Фландрии, служивший и при Фридрихе Великом, и при Иосифе II, и при Екатерине Великой. В парижских салонах его называли «принцем обаяния». Он знал миллион историй, обладал «добродушно-едким» остроумием, водил дружбу со многими известными людьми — от Вольтера и Руссо до Казановы. Принц де Линь первым прочел скандальные воспоминания Казановы в том виде, в каком они были написаны пером, и одним из последних встречался с искателем приключений перед его смертью в 1798 году.

Меткие изречения принца моментально разлетались по городу. Это он наградил Венскую мирную конференцию апофегмой, вошедшей в историю дипломатии: «Конгресс не работает, он танцует». Принц знал это на собственном опыте — он старался не пропустить ни одного бала и раута.

Теперь принц де Линь был беден. Он потерял состояние, когда революция во Франции захватила большую часть его земельных владений, а остальное он промотал сам. Бывший фельдмаршал жил в скромных апартаментах у стен Старого города, занимая комнату и спальню, служившую одновременно и салоном. Де Линь называл свое жилище «птичьей клеткой». Однако, как отмечали гости, нищий принц по-прежнему выглядел как денди.

В его тесных апартаментах, в которых, по описанию очевидцев, преобладал розовый цвет, перебывала вся элита Вены. Не было отбоя от желающих увидеть легендарного принца, послушать его истории, шутки и анекдоты, которые он мог рассказывать часами, по обыкновению, «полузакрыв глаза».

Де Линь разъезжал по городу в старой громыхающей карете времен Людовика XV, запряженной тощей белой лошадкой, находившейся в не менее преклонном возрасте. Его можно было назвать человеком, о котором «забыло время».

Вызывала жгучий интерес еще одна незаурядная личность — Анна Протасова, служившая при Екатерине Великой и оказывавшая ей неординарные услуги, взяв на себя роль «испытательницы», — она проверяла на себе гвардейцев для спальни императрицы. Теперь ей было почти семьдесят лет, и она заметно отяжелела. Принц де Линь как-то привез в ее крохотную квартиру своего протеже поэта-песенника Огюста де Ла Гард-Шамбона. По описанию молодого человека, он увидел перед собой «огромное бесформенное существо, которое, как только начинало говорить или шевелиться, звенело драгоценностями»:

«На голове, вокруг шеи, на руках сверкал каскад бриллиантов, ожерелий, рубиновых медальонов, браслетов и гигантских серег, свисавших до плеч».

Поэт смотрел на то, как задушевно беседуют две реликвии, и сам чувствовал себя заброшенным на полвека назад в прошлое. Это ощущение вполне соответствовало и духу конгресса, который многим казался сборищем вельмож, ведущих себя так, словно не было ни Наполеона, ни Французской революции, ни двадцати лет кровопролитных войн.

* * *

Талейрану, конечно, досаждало то, что «Большая четверка» пытается заправлять всем конгрессом, но он по крайней мере мог быть удовлетворен деятельностью своей миссии. И герцог Дальберг, и маркиз де ла Тур дю Пен, и граф Алексис де Ноай, и граф де ла Бенардьер прекрасно справлялись с возложенными на них задачами — держали его в курсе событий и распространяли по городу полезные слухи. Повара готовили отличные обеды, Нейкомм создавал душевную музыкальную атмосферу, хотя за ним и следили агенты барона Хагера, не верившие в то, что он приехал в Вену только для игры на фортепьяно. Но Талейрана особенно радовала племянница Доротея.

Благодаря семейным связям Доротея могла свободно контактировать со всеми главными делегациями. Мать познакомила ее с русскими, а сестра Вильгельмина — с австрийцами. В Пруссии она и сама была не последней спицей в колеснице, имея в королевстве солидные земельные владения. Ее особняк, построенный еще Фридрихом Великим для своей сестры и располагавшийся на Унтер-ден-Линден, 7 у Бранденбургских ворот, был одним из самых внушительных в прусской столице; в XX веке в нем размещалось советское посольство.

Когда Талейран не получил приглашение на крайне нужные званые вечера у Меттерниха, он попросил Доротею переговорить со старшей сестрой, герцогиней де Саган, и этого было вполне достаточно. Австрийский министр иностранных дел отреагировал молниеносно и сообщил, что будет чрезмерно рад видеть у себя и Доротею, и князя. Более того, они всегда желанные гости на семейных ужинах.

Это был грандиозный успех. Талейран известен как мастер салонной дипломатии, а где еще он мог неофициально и ненавязчиво продвигать свои интересы, как не в доме Меттерниха, куда приезжали все правители Европы. Здесь, как заметил один салонный завсегдатай, редким невезением было не встретить императора, короля, кронпринца, нужного генерала или министра. По особым случаям у Меттерниха подавали блюда на севрском фарфоре, подаренном Наполеоном в знак благодарности за устройство бракосочетания с Марией Луизой. Днем дипломаты делили империю Наполеона, а по вечерам ужинали, пользуясь его сервизом.

Доротея оказалась превосходной хозяйкой французского посольства. Она главенствовала в салоне и за столом, создавала непринужденную, оживленную обстановку, располагала к себе, умела вести беседу. Если кто-то затрагивал слишком серьезную, скользкую или просто неприятную проблему, она сразу же переводила разговор на другую тему. Даже поэт-песенник Ла Гард-Шамбона восхитился ее светскими манерами. Хотя Франция тогда не пользовалась популярностью, Доротея, по его словам, притягивала всех «своей волшебной грациозностью».

Тогда же Доротея начала помогать Талейрану и в других делах, в том числе и в составлении документов. Князю, воспитанному в традициях XVIII века, претило самому корпеть над официальными письмами и депешами. Он предпочитал диктовать, расхаживая взад-вперед по комнате, а Доротея, лежа в постели или сидя за столом из красного дерева и скрипя гусиным пером, записывала его сентенции. И она не просто исполняла роль писаря, между ними шла «борьба за каждое слово».

Из Доротеи получился умный, наблюдательный и проницательный помощник. Впоследствии она напишет о своем восхищении «хладнокровным мужеством» Талейрана, «постоянным присутствием духа», «отважным темпераментом» и «инстинктивной храбростью», вследствие которой «любая опасность становится столь соблазнительной».

Если Талейрана и Доротею заботило то, как завлечь весь конгресс во дворец Кауница, то Меттерних был поглощен страстью к ее старшей сестре герцогине де Саган. Некоторым казалось, что он пренебрегает своими обязанностями и министра иностранных дел, и устроителя официальных церемоний. Положение еще более осложнилось, когда «Большая четверка» назначила его «президентом конгресса». Прусский посол Гумбольдт, рассерчав, говорил: «Меттерних свихнулся от любви, гордыни и тщеславия, теряет драгоценное время, встает в десять и мчится повздыхать у ног герцогини де Саган».

Меттерних встречался с герцогиней в положенное время по утрам, ловил ее в ложах театра или в ее душной, переполненной гостиной. Он радовался случаю помочь герцогине вызволить дочь из Финляндии и привлек к этому лучших советников, в том числе и Генца, генерального секретаря конгресса. Министр изливал душу в посланиях:

«Пусть пропадет весь мир, лишь бы вы остались со мной, и мне ничего не надо, если я потеряю вас. Мне не нужен этот мир, кроме клочка земли, в котором меня похоронят».

Вместе с Меттернихом в салон герцогини де Саган зачастили и сотрудники австрийского министерства иностранных дел. Туда же повадились ходить и британцы, нашедшие общий язык с австрийцами в оппозиции к русским. Салон герцогини де Саган стали называть «австрийской ставкой», а салон княгини Багратион — «русской ставкой», поскольку его оккупировали представители и доброхоты России и Пруссии.

Ночью с 30 сентября на 1 октября в салоне герцогини было особенно весело и оживленно, и Меттерних чувствовал себя на коне. Когда кареты, стоявшие на дворе, увезли последних гостей, никто не мог сказать, уехал ли князь. Его не видели и утром, он появился в канцелярии лишь после обеда. Почти наверняка Меттерних провел ночь с герцогиней. Именно тогда, как признал позже князь, он испытал «самое великое счастье в жизни».

На противоположной стороне дворца Пальма той же ночью утолял позывы своего сердца еще один важный посетитель — царь Александр. Его видели в компании с почти раздетой княгиней Багратион. Княгиня не принимала гостей, а слуги ссылались на ее мигрень. Потом она отослала и слуг. Если княгиня Багратион сделала это для того, чтобы не давать повода для слухов, то все вышло с точностью до наоборот.

В Вене рассказывали разные истории о визите царя. Говорили, как он подъехал, четыре раза позвонил в колокольчик и как княгиня спустилась к нему в неглиже. К истории добавляется еще один интригующий эпизод. Когда царь вошел в опочивальню, то, к своему удивлению, увидел там мужскую шляпу. Однако княгиня невозмутимо улыбнулась и сказала: «Ах, да, это шляпа декоратора Моро. Он готовит дом к завтрашнему приему».

Возможно, княгиня говорила правду. Действительно, назавтра она устраивала бал, и Карл фон Моро входил в фестивальный комитет, будучи одним из самых известных декораторов в городе. Так или иначе, царь принял объяснение, и оба посмеялись над его «безосновательными подозрениями». Агент, подытоживший сплетни, иронически заметил: «Грех тому, у кого возникают дурные мысли».

Слухи о ночном визите царя Александра к княгине Багратион взбудоражили весь город. Один агент сообщал: «Все только об этом и говорят».