Глава 12 ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ АДА

Глава 12

ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ АДА

Злобные души в пурпурно-бархатных одеяниях разят друг друга кинжалами интриг и козней.

Карл фон Ностиц, саксонский воин, состоявший на службе у русского царя, о Венском конгрессе

Этой осенью в Вене лето не кончалось и в октябре, радуя гостей теплом и солнцем. 18 октября Меттерних и фестивальный комитет устроили еще одно торжество — «праздник мира» — в честь первой годовщины победы союзников под Лейпцигом. Слуги и служанки бегали по всему городу в поисках модных туалетов для своих господ. Магазины шляп, по замечанию одного бытописателя, опустели, как булочные во время голода.

Меттерних хотел, чтобы это был действительно фестиваль мира без каких-либо военных атрибутов. «Никаких солдат», — наставлял князь. Но его не послушали. В последний момент император Франц решил продемонстрировать военную мощь Австрии и попросил фельдмаршала князя Шварценберга организовать что-нибудь подходящее случаю. Ворча на то, что ему не дали достаточно времени, престарелый военачальник подчинился. Он приказал готовить к параду весь венский гарнизон, около шестнадцати тысяч штыков.

Почти наверняка возросшая напряженность в отношениях с Россией заставила императора вывести на парад свое войско. В таких ситуациях не грех немножко побряцать оружием.

Во второй половине дня народ толпами повалил в парк Пратер на праздник мира, дополненный теперь и вполне зримой военной символикой. Через реку, рукав Дуная, был переброшен временный мост с перилами, собранными из мушкетов, захваченных у наполеоновской армии в битве при Лейпциге и переплетенных ивовыми прутьями.

Главное действо происходило в огромном сооружении, названном «шатром мира». На колоннах свисали боевые знамена и военные трофеи, камчатые ковры покрывали ступени, ведущие к алтарю, украшенному ковром из цветов. На возвышении блистали своими царственными нарядами самодержцы Европы.

Когда толпа благоговейно затихла, обнажив головы, архиепископ Вены отслужил торжественную мессу. Поэт-песенник Ла Гард-Шамбона так описал грандиозность события:

«В момент святого причастия загрохотали пушки, прославляя Господа Бога. Короли, князья, воины, солдаты и генералы пали на колени пред Ним, дающим и победы, и поражения».

Когда дым рассеялся, загудели церковные колокола, и многоголосый хор запел германский «гимн мира». Сюзерены перебрались к Бургским воротам. Строевым шагом мимо них прошло воинство императора, награжденное потом медальонами, выбитыми из переплавленных орудий Великой армии Наполеона.

Для воинов-ветеранов снова накрыли столы, расставив их гигантской звездой. Сержанты подали каждому солдату миску супа, блюдо жареной свинины, еще одно блюдо с ростбифом в три четверти фунта, булочки, пирожки с начинкой из абрикосового джема и поднесли по кварте вина. Несмотря на натянутые отношения, император Австрии и царь России произнесли тосты и выпили за здоровье солдат, демонстрируя воинскую солидарность.

Меттерних устроил грандиозный «бал мира» на летней вилле, где для этой цели была сооружена деревянная пристройка. Ее возвели в виде купола, окольцованного классическими колоннами. Повсюду горели новомодные бенгальские огни, стояли красные турецкие шатры, создававшие обстановку из арабских сказок «Тысячи и одной ночи».

Дамы были одеты в голубые и белые платья, «цвета мира», расшитые золотыми и серебряными нитями и украшенные бриллиантами. Многие дивы пришли на бал в головных уборах из цветов, с венками из оливковых, дубовых или лавровых листьев, символов мира, или с диадемами в волосах. Женщины сверкали тиарами, бриллиантовыми серьгами, жемчужными ожерельями и драгоценными украшениями на платьях, а мужчины — эполетами, орденами, медалями и воинскими знаками.

Размечая рассадку гостей, Меттерних предусмотрел для герцогини де Саган самое лучшее место за столом, поближе к коронованным особам. Собственно, она сама его и выбрала, поскольку князь заблаговременно послал ей план приема. Над верхушками деревьев парил воздушный шар, вокруг миниатюрных храмов Аполлона, Марса и Венеры танцевали артисты из местного балета, за живыми изгородями, обрамлявшими аллеи, играли оркестры.

Вечер завершился гигантским фейерверком: в небе фигуры, изображающие ужасы войны, магически сменялись картинами, символизирующими мирную жизнь. Швейцарец Жан Габриель Энар записал в дневнике: празднество, устроенное Меттернихом, превзошло все, что ему приходилось видеть во Франции даже во времена Наполеона. Похоже, Меттерних перещеголял Наполеона и по части организации праздников.

На следующее утро Генц явился к Меттерниху позавтракать и обменяться впечатлениями о «бале мира». По его мнению, все прошло на высшем уровне. Но Меттерних был расстроен. «Какая печаль после столь радостного праздника!» — записал секретарь в дневнике. Наверняка вчера случилась какая-то неприятность.

Действительно, царь Александр, наслушавшись сплетен у княгини Багратион, весь вечер поносил Меттерниха. Ему не понравилось то, что на балу было «слишком много дипломатов». Они принимают идиотские решения, ворчал царь, а нам, «солдатам», приходится стрелять и калечить друг друга. Дипломаты лживы, им нельзя доверять.

Поведение русского самодержца, конечно, огорчило Меттерниха. Но он грустил и по другой причине. Князь не смог даже слово сказать герцогине де Саган — она, в сущности, избегала его.

Более того, Меттерних до сих пор не сумел вызволить маленькую Ваву для герцогини, хотя и поклялся сделать это, невзирая ни на какие преграды. Казалось, вот-вот он добьется успеха: месяц назад после удара умер отец девочки Густав Армфельт. Но царь, обещавший содействие, играл в прятки. Во время последней встречи, 15 октября, Александр безапелляционно заявил, что, насколько ему известно, Вава предпочитает оставаться в Финляндии с семьей Армфельта. А после «бала мира» государь стал еще суровее.

Меттерних вцепился в дело высвобождения Вавы (он называл ее «нашим ребенком») так, как утопающий хватается за соломинку. Князь все еще надеялся, что герцогиня вернется к нему, хотя шансов завладеть снова бывшей любовницей у него явно не оставалось. Лишь Вава могла бросить ему последний спасательный круг.

Занятый своими переживаниями, Меттерних не очень понимал Талейрана, пришедшего к нему, чтобы уговорить не поддаваться пруссакам. Меттерних все еще не ответил на предложение Гарденберга поддержать Австрию против России в обмен на уступки в Саксонии. Талейран хотел убедить Меттерниха не соглашаться с Гарденбергом и подготовил, как он думал, весомые аргументы.

Если Меттерних позволит Пруссии захватить Саксонию, то Пруссия отдаст свои польские земли русскому царю. Меттерних тогда пойдет на поводу у русского самодержца. Австрия лишь поспособствует усилению и Пруссии, и России, которые будут угрожать ей. Справедливость, интересы национальной безопасности и элементарное достоинство требуют воспротивиться Пруссии, доказывал француз.

Меттерних отверг доводы Талейрана — у него были свои планы на этот счет. Он собирался признать права Пруссии в Саксонии, но выдвинуть такие условия, что Пруссия должна будет либо служить интересам Австрии, либо отказаться, и тогда он лишит пруссаков своей поддержки.

В частности, Пруссия обязывалась не только противостоять России, но и не допустить того, чтобы царь осуществил свои замыслы в отношении Польши. Прусские посланники должны сами понять, насколько рискованно получать подарки из рук непредсказуемого самодержца, и они в итоге больше проиграют, чем выиграют.

Меттерних не посвятил тогда в свои расчеты Талейрана, зная, что французский министр будет категорически против них. Его план не решал проблему потенциального прусского милитаризма и мог нарушить хрупкий баланс сил и мир в Европе.

А герцогиня де Саган действительно была раздосадована тем, что Меттерних не вызволил ее дочь из Финляндии. Как хозяйка одного из самых информированных салонов в городе, она опасалась, что мирная конференция в любой момент может перерасти в войну. И она решила действовать сама. Меттерних не смог уломать царя, теперь она попробует сделать это.

20 октября русский посол граф Штакельберг давал бал, и герцогиня приехала на него в шелковом красном платье, сшитом по дизайну популярного парижского модельера Луи Ипполита Леруа, и с сияющим на лбу фамильным украшением — изумрудом, вставленным в золотую круглую оправу. Она без церемоний подошла к царю и попросила аудиенции. Государь отнесся к ней гораздо благосклоннее, чем к Меттерниху, стоявшему неподалеку навострив уши.

— Моя дорогая Вильгельмина, — промолвил почти ласково царь, беря ее за руки и поднимая из реверанса. — Какие там аудиенции! Я приеду к вам, только назовите день и час. Скажем, завтра, в одиннадцать?

Одиннадцать! Царь намеренно назвал этот час, время встреч Меттерниха с герцогиней. Хуже того, она с готовностью согласилась. Князя вновь обожгла горечь от ее измены и собственного унижения. Сначала князь Альфред, а теперь русский монарх. Меттерних, оскорбленный до глубины души, развернулся и тут же покинул бал. Улицы были пустынны и сумрачны, и это еще больше терзало душу отверженного министра.

Вернувшись домой, Меттерних долго не мог заснуть. Он прошел в кабинет, сел за стол и сочинил очередное надрывное послание герцогине. В четыре часа ночи министр писал: «Чувства родственной близости, мечты, все лучшее в моей жизни испарилось. Я несу наказание за то, что свое существование отдал во власть чар, столь искусительных».

Меттерних стал осознавать, что он действительно теряет герцогиню. И он продолжал в том же трагическом духе:

«Вы заставили меня страдать так, что мне не мил весь белый свет. Вы разбили мое сердце. Вы подвергли мою жизнь опасности в то время, когда от нее зависят судьбы поколений... Я положил на чашу весов судьбы все, что имел, — жизнь, веру, надежды, свое будущее».

Меттерних был близок к тому, чтобы порвать отношения с герцогиней. Но в глубине души понимал, что она уже сделала это, предпочтя ему другого мужчину. Мысль о неминуемом разрыве доводила его до отчаяния. Без ее любви он чувствовал себя обреченным на жизнь, лишенную красоты и очарования.

Вполне естественно, в венских салонах часто велись разговоры о Наполеоне Бонапарте. Одни делегаты знали его лично, других разбирало любопытство послушать их рассказы о чудовище, терроризировавшем весь мир.

Всегда жгучий интерес вызывали красочные повествования герцога Рокка-Романа о зимнем походе французов в Россию в 1812 году. Он представлял на конгрессе Иоахима I, короля неаполитанского (Мюрата). Этот «мужчина-Аполлон», как называли его женщины, снимал с руки перчатку и демонстрировал всем кисть руки без четырех пальцев: герцог отморозил их, возвращаясь из спаленной Москвы. Судя по оживленным дискуссиям, разгоравшимся в салонах вокруг личности Наполеона, в Вене явно недоставало этого эксцентричного человека. Здесь откровенно говорили, что своими талантами узник Эльбы мог дать фору любому сюзерену на конгрессе.

«Мы ведем себя постыдно», — выражал свое возмущение агенту XX французский герцог Дальберг. Он переживал и за Францию, которую, по его мнению, великие державы подвергли обструкции, и за Польшу. «Я не могу понять вашего Меттерниха, — говорил герцог, добавляя: — Если мы отдадим корону Польши России, то лет через пятнадцать Россия вытеснит турок из Европы, и Европа столкнется с такой угрозой своей свободе, какая нам и не снилась при Наполеоне».

«Опомнитесь, — призывал Дальберг. — Нам надо сплотиться против колосса, который погребет Австрию и все другие страны».

Напряженность в отношениях между Россией и Австрией создавала серьезную проблему на конгрессе. Их послевоенное союзничество было, по сути, искусственным. Они постоянно пререкались, особенно в начале 1814 года, когда австрийские армии вторглись в наполеоновскую Францию через Швейцарию — вопреки желанию царя сохранить нейтралитет этой страны. Отношения с Россией так и не наладились, признавал Генц.

Политическая размолвка усугублялась личной неприязнью между Меттернихом и Александром. По свидетельству Генца, царь включил Меттерниха в число «заклятых врагов», завидуя его победам в салонах. Князь блистал остроумием, изящными манерами и пользовался успехом у женщин. Царь приехал в Вену «вызывать восхищение» и не хотел ни с кем делить первенство, тем более с ненавистным ему человеком.

Шпионы барона Хагера отмечали и «нездоровый интерес» царя к личной жизни Меттерниха. Александр неспроста частил во дворец Пальма. И герцогиня де Саган, и княгиня Багратион лучше всех знали князя. Особенно словоохотливой была княгиня Багратион, все еще гневавшаяся на Меттерниха за то, что он отверг ее ради другой женщины. Она с удовольствием поставляла царю пикантные подробности своего романа с Меттернихом.

Именно на конгрессе, по словам Геица, отношения царя и Меттерниха приобрели характер «непримиримой вражды», выражавшейся в каждодневных приступах «злобной ненависти». Все это, конечно, приводило в восторг сплетников, но крайне мешало переговорам. Как отмечал Генц, ненависть Александра к Меттерниху «накладывала отпечаток на всю деятельность конгресса».

Конечно, Генц мог и преувеличивать, выгораживая своего шефа. Однако к тому времени секретарь уже не называл Меттерниха «дельфийским оракулом», как прежде. Он даже допускал в его адрес нелестные замечания, и не только в дневнике, но и в салонах, и на приемах.

Агенты барона Хагера обратили внимание и на то, что Генц стал часто наведываться во дворец Кауница. По их докладам, он прямо-таки сблизился с Талейраном. Они ужинали в посольстве либо вдвоем, либо в компании с общими знакомыми, например с герцогиней де Саган. Французский министр, видимо, раскусил слабость Генца к лести, духам, шоколаду, деньгам и сумел завоевать симпатии помощника Меттерниха.

21 октября, когда Генц в положенные десять часов утра явился на завтрак к Меттерниху (князь лишь недавно закончил письмо герцогине де Саган), во дворце Пальма тоже готовились к приему гостя, правда, более высокопоставленного. В «австрийский» салон должен был приехать на встречу с герцогиней русский царь Александр. Он прибыл, как и обещал, в одиннадцать — время, прежде отведенное для Меттерниха. Они проговорили два часа, хотя никто, включая полицию, так и не узнал содержание их беседы. Предположительно царь согласился содействовать в том, чтобы вернуть матери дочь. Если государь сам приехал к герцогине, то вряд ли он собирался ее разочаровывать.

Сразу же после встречи возбужденная герцогиня помчалась во дворец Кауница к сестре Доротее. Об «аудиенции» царя у герцогини де Саган в салонах ходили самые разные слухи — например, о том, будто государь требовал от нее разрыва с Меттернихом. По мнению агентов Хагера, так оно и было. Когда Меттерних наконец изловил герцогиню и спросил ее напрямик о встрече с царем, мадам де Саган ответила уклончиво:

 «Да, царь был у меня дома. Но он вел себя вполне прилично, по крайней мере за столом».

В субботу, 22 октября Меттерних почувствовал в себе силы завершить сразу два важных дела. Он отправил герцогине послание, прекращающее их отношения, а вечером на балу в особняке графа Зичи князь вручил Гарденбергу письмо, касающееся Саксонии. Он согласился на сотрудничество с Пруссией и передачу ей Саксонии, выставив свои условия. Пруссия должна отказаться от всех других притязаний в Германии и рассматривать аннексию Саксонии как составную часть общего мирного урегулирования и, самое главное, «преуспеть» в блокировании замыслов русского царя в Польше. Меттерних как никогда был убежден в том, что настало время обуздать амбиции Александра.

Дав согласие на территориальные притязания Пруссии, Меттерних хотел, чтобы и Гарденберг выполнил свои обещания. Пруссия должна поддержать Австрию, необходимо без промедления приступить к совместным действиям. 24 октября, через два дня, австрийский император, русский царь и король Пруссии отправляются в недельную поездку в Венгрию. До их отъезда надо выработать общую стратегию.

23 октября состоялась встреча Меттерниха и Гарденберга с лордом Каслри, как и они, озабоченного усилением России. Совещание проходило в британской миссии на Миноритен-плац. Посланники договорились выступить против русского царя единым фронтом: Александр должен признать независимость Польши, в противном случае вообще не будет Польши ни в каком виде. Россия, Пруссия и Австрия поделят Польшу между собой. Но царь ни при каких обстоятельствах не получит ее целиком.

Они дают Александру на размышления пять дней после возвращения в Вену, и если он не согласится, то, как предложил лорд Каслри, проблема Польши будет поставлена перед всем сообществом держав. Меттерниху и Гарденбергу оставалось только заручиться соизволением своих сюзеренов.

Русский царь тоже решил до отъезда внести ясность в польскую «историю с географией». Он знал о недовольстве французов мирной конференцией и дал им понять, что готов переговорить с Талейраном. Министр, как положено, запросил аудиенции у царя.

Талейран действительно испытывал досаду. Пруссия по-прежнему вызывала у него опасения своим стремлением свергнуть короля Саксонии и разрушить королевство. Меттерних пренебрегает угрозами, погряз в интригах, наивно полагая, что все держит в своих руках. Каслри просто ведет себя как «школьник». Дипломаты ходят как сонные мухи, а Саксония вот-вот исчезнет с карты мира. Этого никак нельзя допустить.

И вечером 23 октября Талейран и царь всея Руси вновь встретились с глазу на глаз. После обмена любезностями Александр сам поднял проблему Польши и поинтересовался мнением Талейрана. Судя по корреспонденции Талейрана, он собирался пойти навстречу царю в решении польского вопроса в обмен на сохранение Саксонии.

Талейран объяснил, что его позиция по Польше не изменилась. То есть он, как и раньше, выступает за возрождение независимого королевства. Франция озабочена лишь тем, чтобы новые границы не создавали угрозу для соседей России.

— Они могут не беспокоиться, — сказал царь. — У меня двести тысяч солдат в герцогстве Варшавском. Пусть только кто-нибудь попробует выгнать меня оттуда.

В отношении Саксонии царь был не менее категоричен. Все уже решено, заявил он. Территория отдана Пруссии, и Австрия с этим согласна.

— Я не уверен, что Австрия согласна, — заметил Талейран. — Мне трудно поверить. Это не в ее интересах.

Затем, снова поднимая проблему международного права, Талейран спросил: достаточно ли «согласия Австрии» для того, чтобы сделать Пруссию обладательницей того, что принадлежит королю Саксонии?

— Если король Саксонии не отречется, то мы отправим его в Россию. Он умрет там, один там уже умер, — ответил царь, намекая на последнего польского короля Станислава II Августа, захваченного русскими войсками в девяностых годах XVIII века, увезенного в Россию и закончившего свои дни под Санкт-Петербургом.

— С позволения вашего величества я не могу поверить в возможность такого насилия. Конгресс созван не для этого, — сказал Талейран.

— Насилие? — воскликнул царь. — Разве король Саксонии не вправе поехать в Россию?

Талейран не знал, как ответить на этот вопрос, и чуть было не сорвался, но все-таки сдержал свое раздражение. Прежде чем князь успел открыть рот, царь произнес целый монолог. Франция-де в большом долгу перед ним. Она ему всем обязана, а международное право, о котором печется Талейран, для него ничего не значит.

— Ваше публичное право для меня пустой звук, — сказал Александр. — Вы думаете, мне нужны все ваши пергаменты и договоры?

Царь напомнил, что он обещал Саксонию королю Пруссии и намерен сдержать свое слово. Речь шла о девяти-десяти миллионах человек, решил поправить Александра князь.

— Ваше величество могут дать их, не уничтожая Саксонию, — сказал Талейран, подавая лист бумаги с набросками вариантов решения проблемы.

— Но король Саксонии — предатель, — отрезал царь, будто ни он сам, ни многие другие лидеры, заправлявшие конгрессом, не вступали прежде по тем или иным причинам в альянс с Наполеоном.

Талейран напрасно пытался убедить царя в том, что в интересах сохранения и мира, и собственной репутации ему не нужно трогать Саксонию. Александр не отступал от своего решения отдать ее Пруссии. Они расстались так, как и встретились, — раздраженные и недовольные друг другом.

На следующее утро, в день отъезда сюзеренов в Венгрию, Меттерних и Гарденберг еще не получили от своих сюзеренов одобрения на совместное выступление против русского царя. Александр вновь проявил инициативу и нагрянул с визитом к Меттерниху в золотисто-белое крыло дворца Хофбург. Князю пришлось выдержать самую тяжелую словесную баталию за всю карьеру.

Царь говорил с ним как со своим подчиненным:

— Я намереваюсь создать независимое государство Польшу, и мне необходимо получить ваше согласие сегодня же, до отбытия в Венгрию.

— Ваше величество, — довольно резко ответил Меттерних, — если все дело в создании независимой Польши, то Австрия тоже способна создать свою независимую Польшу.

И царь взорвался. Еще никто не говорил с ним в таком вызывающем тоне. По словам Александра, это был «тон бунтаря». И он осыпал Меттерниха «градом ругательств», ошеломивших и изумивших князя.

Поведение царя Александра напомнило Меттерниху Наполеона в состоянии безрассудного бешенства, и князь не знал, выйдет он из дворца в дверь или вылетит в окно, если царь исполнит свои угрозы. Австрийский министр никогда больше не хотел встречаться с русским государем наедине и пророчил всем, что Александр станет таким же безумным, как и его отец.

Дипломатия потерпела сокрушительное поражение. Царь уехал в Венгрию вместе с императором Австрии и королем Пруссии, не оставив никого вместо себя. И все проблемы, стоявшие перед конгрессом, повисли в воздухе.