Глава 22 БОЛЬШОЙ САННЫЙ ВЫЕЗД

Глава 22

БОЛЬШОЙ САННЫЙ ВЫЕЗД

Остерегайся союзника так же, как и врага.

Меттерних

Утро 22 января выдалось морозное и метельное, словно специально для долгожданного санного выезда. На Йозефсплац, дворцовой площади Хофбурга, своих ездоков ждали тридцать больших саней, таких же позолоченных и роскошных, как и кареты Габсбургов. После обеда сюда прибудут сановные участники международного форума и помчатся по заснеженным улицам Вены и дальше во дворец Шёнбрунн на грандиозный зимний карнавал.

Толпы людей начали собираться на центральной площади с самого утра. Всем хотелось взглянуть на сказочные сани, обитые изумрудно-зеленым бархатом и сияющие золотой отделкой и серебряными колокольчиками, погладить теплые морды лошадей в попонах из мехов и тигровых шкур. Зрелище было поистине красочным, ярмарочным. «Золото, алые шелка, зеленый бархат» на фоне белого снега произвели глубокое впечатление на швейцарского банкира Жана Габриеля Энара.

Фестивальному комитету пришлось заниматься не только организацией санного выезда, но и решением сложнейшей протокольной проблемы. Как расположить весь этот сонм венценосцев, князей и герцогов? Кто должен ехать первым? Кого и с кем рассаживать в санях? И комитет нашел простой выход: положиться на фатум. Иными словами, провести лотерею.

Если судить по результатам розыгрыша, то устроителям удалось каким-то образом повлиять на фортуну, с тем чтобы избежать дипломатических распрей. Русский царь, недовольный чрезмерной пышностью экспедиции, «вытянул» свою очередную любовь, салонную обольстительницу княгиню Габриеллу Ауэрсперг. Королю Пруссии, тоже пребывавшему не в духе, «досталась» дама, к которой он в данный момент питал нежные чувства, — графиня Юлия Зичи.

Впереди шли кавалеристы, за ними — на гигантских санях — оркестр с трубами и литаврами. Блистательный санный поезд возглавили австрийский император и русская императрица в шубке, отделанной соболем и зеленым шелком, в гармонирующей зеленой шапке, украшенной плюмажем, и в бриллиантах, которые когда-то носила Екатерина Великая. В меховых одеяниях участниц санного пробега преобладали пурпурный, розовый и фиолетово-синий цвета, джентльмены вырядились в длинные польские утепленные пальто, обрамленные дорогими мехами.

Не всем понравилась идея прокатиться в санях. Сильный ветер заставил забраться в карету снова занемогшую императрицу Марию Людовику. То же самое сделали король и королева Баварии. Фестивальный комитет был даже рад этому. Запасные сани пригодятся на каверзных сельских дорогах. Замыкали процессию еще одни гигантские сани, в которых восседал второй оркестр, игравший военные марши.

Около двух часов пополудни все участники заезда, включая музыкантов, расселись по саням. Зазвучали трубы, фанфары, и санный поезд приготовился к старту.

Но случилось непредвиденное. Внезапно на Йозефсплац вылетела карета и остановилась на выезде с площади. Когда возницу вежливо попросили освободить дорогу, он наотрез отказался отъехать в сторону. Его попросили второй раз, третий, бесполезно. В дело вмешался камергер императорского двора, послав на место происшествия самого дюжего молодца из своей команды. И тут выяснилось, что несговорчивым кучером был не кто иной, как британский посол лорд Стюарт. Он еле держался на ногах.

По личному распоряжению императора карету отвели с дороги, и сани с коронованными ездоками медленно тронулись в путь, неспешно, величаво, давая возможность собравшемуся вокруг народу поглазеть на парад владык Европы. Миновав улицы внутреннего города, возницы отпустили вожжи, и лошади, почувствовав свободу, рванулись вперед. Во дворце Шёнбрунн их ждал овес, а пассажиров саней — банкет и бал.

На полпути многоцветная санная процессия остановилась у памятника польскому королю Яну III Собесскому, спасшему в сентябре 1683 года Вену от осаждавших ее турок. Здесь можно было передохнуть, поправить сани и, самое главное, совершить важный дипломатический акт — отдать дань человеку и стране, оказавшей добрую услугу Европе. Неплохой пропагандистский ход, если учесть, что польская проблема вкупе с Саксонией завела Венский конгресс в тупик.

Нарядная кавалькада быстро докатилась до летнего дворца, сейчас больше напоминавшего зимний замок страны чудес. Озеро сверкало льдом, как «отполированное зеркало», и оно было усеяно танцующими конькобежцами. Катились по льду «венецианские гондолы», сиял серебряными крыльями «лебедь», грациозно вальсировали девушки, одетые как «голландские молочницы». Предприимчивые лавочники, надев коньки, предлагали «подкрепиться горячительными напитками».

Внимание всех приковал к себе одинокий фигурист, крутившийся волчком и выделывавший немыслимые зигзаги, петли и восьмерки. Особенно восторженные аплодисменты раздались, когда он, застыв на мгновение, покатился и выписал на льду имена присутствующих венценосных дам. Виртуозным фигуристом оказался британский дипломат, член Лондонского клуба конькобежцев.

Вечером участники санного выезда слушали оперу «Золушка», разбавленную балетными сценами, отрепетированными специально для этого случая. Мария Луиза, прихватив с собой сына, вроде бы уехала из дворца еще утром, чтобы не лицезреть веселое празднество. По другим сведениям, она оставалась дома и посматривала «в глазок» на гулянье. Некоторые очевидцы были уверены в том, что они видели, как сын Марии Луизы, маленький принц, катался на санках с горки у дворца. Зимняя вылазка завершилась посиделками в гостиных среди апельсиновых деревьев, мирт и других экзотических растений из императорской оранжереи.

Это было замечательное шоу, без сомнения, самое грандиозное катание на санях в истории. Граф Опост де Ла Гард-Шамбона, как всегда, пришел в неописуемый восторг и записал в дневнике: «Зрелище — потрясающее! Вряд ли такое когда-либо повторится». Его друг граф де Витт тоже восхитился «великолепием, живописностью и элегантностью» зимней забавы. Он сожалел лишь о том, что фестивальный комитет не догадался возвести посередине озера ледяной дворец.

Повеселившись в Шёнбрунне, гуляки под звон бубенцов и с пылающими факелами вернулись в Вену, спеша на бал-маскарад во дворце Хофбург. «Они покатались на все пятьдесят, — ворчали венцы. — И кто знает, сколько еще будут резвиться на наши деньги». Только что власти ввели новый налог, увеличивший поборы сразу на пятьдесят процентов. Конгресс, который должен был уже завершиться, требовал все новых и новых затрат.

Тайный альянс, более сговорчивый царь, расширенный состав управляющего комитета — все эти новые факторы, казалось, должны были ускорить решение проблем, стоящих перед конгрессом. Однако ничего не менялось.

Британия, Австрия и Франция обязались совместно противостоять агрессии, но оставались неясными способы и масштабы противодействия и то, что следует считать агрессией. Талейран, конечно, настаивал на том, чтобы вынудить Пруссию отказаться от территориальных претензий, даже если это приведет к войне. На его стороне международное право, справедливость, общественное мнение, и решительное столкновение лишь поднимет всю Европу на борьбу за правое дело.

Лорд Каслри не соглашался. Он не хотел провоцировать Пруссию, считая, что компромисс наилучшим образом отвечает интересам и Британии, и Европы. Если Пруссия желает получить приличный кус Саксонии, включая Лейпциг и мощные крепости Эрфурт и Торгау, то почему бы не отдать их? Зачем идти на риск развязать войну из-за каких-то «деталей»? Правительство Британии поручило ему сберечь королевство Саксонию или, точнее сказать, «ядро Саксонии». Он и намеревается это сделать, правда, согласно его замыслу, «ядро» получалось куцым.

Меттерних запутался где-то посередине, но тяготел больше к Талейрану. Расхождения между тайными союзниками обострились, и Каслри вновь оказался в изоляции. 24 января во время очередного бурного обсуждения размеров прусского пая Каслри поставил вопрос ребром: либо союзники принимают его предложение насчет малой Саксонии, либо Англия покидает конгресс.

Каслри почти не блефовал, хотя его угроза и могла показаться неправдоподобной. Недовольство Лондона ясно указывало на то, что ему в любом случае придется уехать из Вены. Политика, проводимая им на конгрессе, вызывала серьезную критику дома, особенно со стороны оппозиционной партии вигов. Каслри должен вернуться в Лондон, чтобы защитить себя. Правительство могло отозвать его в любой момент.

Лорд Каслри загнал себя в угол, и ему нужны были хоть какие-нибудь достижения. Если разрешить польско-саксонский кризис, то сдвинутся с места и другие переговоры. Он не мог приехать домой и предстать перед враждебной палатой общин, не имея при себе практических результатов.

Не получив поддержки в кругу тайных союзников и подталкиваемый необходимостью совершить срочный дипломатический прорыв, Каслри предпринял очередной неожиданный маневр. Зажав гордыню в кулак, он обратился за помощью к русскому царю. Может быть, Александр поговорит с королем Пруссии и склонит его к компромиссу? По иронии судьбы все свои надежды он теперь возлагал на колосса, которого больше всего опасался и против которого настраивал других.

В своем памфлете «De L’Allemagne» («О Германии»), изданном за год до конгресса, мадам де Сталь писала о пустопорожности фешенебельных венских салонов:

 «Сколько времени тратится на одевание, ожидание экипажа, на дорогу, на сиденье за столом, и все это ради того, чтобы три часа выслушивать избитые изречения».

Эта процедура повторяется три, четыре, пять раз в неделю, пожирая время и отупляя мозги. Мадам де Сталь называла салоны «ловким изобретением бездарей, томящихся от недостатка умственных способностей».

В январе 1815 года Фридрих фон Генц тоже начал уставать от глупости салонных разговоров. Вначале он восторгался салонной обстановкой, тем, что его окружала очаровательная молодежь, которая, как говорил Генц, держит в своих руках «будущее человечества». Позже он уже удивлялся: «Бог мой, как это меня занесло в это шутовское стадо!»

На исходе четырех месяцев бесплодной международной суеты у Генца стал пропадать интерес к конгрессу. Его утомляли разглагольствования о мире и легитимности, верховенстве закона, справедливости. «Все это красивые, но пустые слова», — пришел к печальному выводу секретарь конгресса. Мирная конференция преследует только одну цель — поделить добычу «Я воспринимал конгресс, — иронизировал Генц, — как дипломатический спектакль, разыгрываемый персонально для меня».

Конечно, не все салоны были центрами гламурной глупости и интриг. По крайней мере этого не скажешь о вечерах у Фанни фон Арнштейн, которые она устраивала по вторникам на втором этаже особняка на Хохер-Маркт, выходящего окнами на ларьки торговцев рыбой, крабами, селедкой, гусями. Пятидесятишестилетняя еврейка Арнштейн обосновалась в Вене во время правления Иосифа II. По описанию ее друга Карла Августа Варнгагена, помощника прусской делегации, это была высокая, стройная и необыкновенно красивая женщина. Ее муж Натан совместно с партнером владел фирмой «Арнштейн и Эскелес», где держали свои счета несколько миссий при конгрессе, а ее отец вел финансовые дела прежнего короля Пруссии Фридриха Вильгельма II.

В салоне мадам Арнштейн собирались интеллектуалы. Здесь можно было встретить прусского посла Вильгельма фон Гумбольдта, посланника папы кардинала Консальви или молодого поэта Фридриха фон Шлегеля, скоро ставшего знаменитостью в кругах романтиков, но тогда занимавшего скромную должность в австрийской делегации. Сюда приходили известные медики вроде месмериста Давида Кореффа и поборника вакцины против оспы, курортного врача Жана Карро, имевшего репутацию «доктора красоты».

Карла Бертуха, представлявшего германских издателей и книготорговцев, притягивали музыкальные концерты, неизменно сопровождавшиеся угощением «чаем, лимонадом, миндальным молоком, мороженым и легкими пирожными».

В салоне можно было осмотреть и редкостную экспозицию восковых фигур. Фанни фон Арнштейн любила удивить чем-нибудь своих гостей. И однажды она их не только удивила, но и немножко напугала. Фанни, как обычно, пригласила всех пройти в кабинет, где стояли, как живые, восковые боги греческой, египетской и древнескандинавской мифологии во главе с Дедалом, Одиссеем, Луной и четырьмя стихиями (Землей, Воздухом, Водой и Огнем). Осмотрев каждую статую в отдельности, гости собрались было уходить, как вдруг фигуры задвигались и пошли за ними. Кто-то смеялся, кому-то было не до смеха, но все дружно аплодировали актерам, так искусно заменившим восковые изваяния.

Иногда в салоне мадам Арнштейн появлялся фольклорист и филолог Якоб Гримм, входивший в состав делегации Гессена-Касселя. Молодой человек, снимавший апартаменты недалеко от куполов Карлскирхе, как и Генц, разуверился в мирной конференции и писал брату о дипломатии Венского конгресса как о странном симбиозе учтивости и грубиянства, скрытности и безрассудства.

В мемуарах Гримм сетует на то, что «проторчал на конгрессе безо всякой пользы». Ему претила нудная и отупляющая работа в посольстве, состоявшая в основном из переписывания скучных документов. И все же Гримм не совсем прав. Он продолжал поиск утерянных манускриптов, изучал сербский язык, начал осваивать чешский, собирал венгерский и богемский фольклор. По средам Гримм встречался с писателями и книготорговцами в таверне «Цум штробелькопф», где они с жаром обсуждали последние новости, поглощая «завалящий ростбиф и дрянное пиво или вино».

За это время Гримм подготовил к изданию «Испанские романсы», перевел древнескандинавские песни «Старшей Эдды» и нашел ранний манускрипт средневекового эпоса о нибелунгах, отличающийся от ранее известных версий. Он смог расширить научные контакты, задумав образовать международное фольклорное общество для сбора народных песен, сказаний, легенд, пословиц, изречений, шуток, игр, поверий, обычаев, детских стихов. Особенно его интересовали «детские сказки о великанах, карлах, чудовищах, принцах и принцессах, чародеях и колдунах, дьяволе, черте, сокровищах, шапках-невидимках, скатертях-самобранках». Несмотря на загруженность скучными посольскими делами, Гримм создал солидный задел для многолетней творческой работы, в которую он окунулся после конгресса.

Тем временем Наполеон, томясь на Эльбе и не получая вестей от Марии Луизы, начал подозревать, что ее насильно удерживают и не пускают к нему либо его письма не доходят до нее. Он прибегал ко всякого рода ухищрениям, отправлял несколько экземпляров и с разными посыльными, подписывал конверты выдуманными именами. Но ему, очевидно, не удавалось обмануть полицейских сыщиков.

Поначалу Наполеон грешил на австрийскую бюрократию, а потом стал винить тестя, императора Франца, и министра иностранных дел Меттерниха. Возможно, он был недалек от истины. Секретарь Марии Луизы барон Меневаль подтвердил, что супруга Бонапарта не могла более свободно пользоваться почтой, ни посылать и ни получать письма с Эльбы.

Однако Наполеона не забыли другие члены семьи. В начале осени на борту «Кузнечика» к нему прибыла матушка Мария Летиция, сразу же привлекшая внимание островитян. «В ее присутствии даже очень знатные персоны тушевались больше, чем перед императором», — вспоминал о появлении на острове шестидесятичетырехлетней корсиканской матроны сэр Нил Кемпбелл. Наполеон часто играл с ней в карты или домино и, как обычно, плутовал.

Приехала на Эльбу, как и обещала, сестра Наполеона Полина. Она привезла с собой и репутацию «распутницы», дважды позировав скульптору Канове в обнаженном или полуобнаженном виде. В одном изваянии, выставленном теперь в галерее Боргезе, Полина изображена Венерой, полулежащей на тахте. При помощи механического приспособления скульптура прежде разворачивалась под разными ракурсами для лучшего обозрения всех прелестей богини. Канова положил тонкий слой воска, и при свечах мраморное тело Полины — Венеры приобретало натуральный оттенок кожи. Полина, безусловно, внесла свежую струю в придворную и светскую жизнь на острове.

Немало и других гостей навещали крошечную империю Наполеона. Еще в сентябре по острову пошли слухи о том, что к Бонапарту приезжала Мария Луиза с маленьким принцем, высадившись однажды ночью возле уединенной оливковой рощи в Сан-Джованни. Очевидцы уверяли всех, что они якобы видели, как император с женой и сыном ездили в горную хижину отшельника Мадонна-дель-Монте на западной стороне острова. Принц называл Наполеона «папа император».

Однако любознательные островитяне видели не Марию Луизу и маленького короля Рима, а польскую возлюбленную Наполеона Марию Валевскую и его внебрачного сына Александра. Тем не менее слухи возникли неспроста. Две женщины были примерно одного возраста (Мария Валевская была на два года постарше) и очень походили друг на друга, по крайней мере издалека. Александр родился на один год раньше римского короля.

Наполеон и Мария Валевская встретились семь лет назад, когда Бонапарт останавливался в Варшаве и безумно влюбился в польскую красавицу, восемнадцатилетнюю юную супругу престарелого польского патриота, побудившего ее уговорить Наполеона поддержать стремление Польши к независимости. Она выполнила просьбу мужа, и любовная связь Бонапарта и Марии с той поры не прекращалась, а после отречения она выразила желание воссоединиться с ним на Эльбе. Бонапарт отклонил ее инициативу, надеясь на приезд Марии Луизы.

Историки давно предположили, что Марию Валевскую на Эльбу привели не романтические и семейные помыслы. Она якобы служила связной между Наполеоном и Мюратом в Неаполе. Надо сказать, что до сего времени не появилось никаких определенных доказательств этой гипотезы. Она скорее всего приезжала к нему на уик-энд.

Наполеон затеял целую программу переустройства острова, начав с прокладки дорог, формирования пожарной команды и сооружения печи для обжига кирпичей. Император задумал создать коммунальную и санитарную службу для сбора нечистот, гниющих на улицах, и борьбы со зловредными болезнями, вроде сыпного тифа, уносившего жизни аборигенов. Наполеон планировал построить акведуки для снабжения города пресной водой, посадить по обочинам дороги, ведущей в ближайшую деревню Сан-Мартино, тутовые деревья, имея в виду развить на острове новую доходную отрасль — шелкопрядение. На склонах гор высаживались дубы, сосны, оливковые рощицы, чтобы предотвратить эрозию почв. Начались ландшафтные работы на главной дороге Портоферрайо — Наполеон решил превратить ее в подобие Елисейских полей.

В самом деле, Наполеон взялся за реорганизацию жизни на шестнадцатимильном острове с такой же энергией и целеустремленностью, с какими он хозяйничал в Европе. С первых дней он ввел жесткий порядок во вверенном ему войске, выводил его на поверки, марши, устраивал ежедневные учения. В мае император с сорока солдатами совершил вторжение на соседний остров, расположенный в пятнадцати милях к юго-западу от Эльбы. Он захватил Пианозу и присоединил к своей островной империи.

«Завоевание» было невелико — крохотный островок, совершенно пустынный, если не считать диких коз, блуждавших по древним римским развалинам. Для освоения он не годился и в отличие от Эльбы не имел естественных оборонительных рубежей. Одним словом, остров вполне соответствовал своему названию: Пианоза — «плоская земля».

И все же Пианоза была богата плодородными почвами. Наполеон намеревался поселить здесь колонию для того, чтобы обеспечивать Эльбу зерном. На Пианозе он запланировал создать охотничий заповедник, коневодческую ферму, построить пансионат для ветеранов, верно служивших отечеству.

Пианоза имела еще одно немаловажное преимущество, о котором нередко забывают. В отличие от Портоферрайо, расположенного в узкой бухте, которую нетрудно перекрыть и блокировать, гавань на Пианозе выходила в открытое море. Если вдруг Наполеон почувствует себя в опасности или захочет тайком бежать с Эльбы, то он может незаметно перебраться на Пианозу и оттуда уйти под парусами куда угодно, не вызывая подозрений.