ИЮЛЬСКИЙ ПЛЕНУМ И ПРАВАЯ ОПАСНОСТЬ 22 июля 1928 г.

ИЮЛЬСКИЙ ПЛЕНУМ И ПРАВАЯ ОПАСНОСТЬ

22 июля 1928 г.

(Послесловие к письму "Что же дальше?")

Доклад Рыкова об итогах июльского пленума ЦК на московском активе 13 июля представляет собою факт крупнейшего политического значения. Это программное выступление самого авторитетного представителя правого крыла если не с развернутым, то с полуразвернутым знаменем.

Рыков совершенно не останавливался в своем докладе на программе Коминтерна -- даже не упомянул о ней. Он посвятил свой доклад исключительно вопросу о хлебозаготовках. По тону доклад Рыкова есть доклад победителя. И не зря: из первой схватки с центром, через 4--5 месяцев после начала "левой" политики, правые вышли вполне победоносно. Июльский пленум ЦК знаменует первую открытую победу Рыкова над Сталиным, правда, при помощи самого же Сталина. Суть рыковского доклада в том, что февральский сдвиг влево был эпизодом, вызванным чрезвычайными обстоятельствами; что на этом эпизоде надо поставить крест; что сдать в архив надо не только 107-ю статью, но и февральскую статью "Правды"; что от старого курса надо загибать не влево, а вправо, и чем круче, тем лучше Чтоб расчистить себе дорогу, Рыков признается -- как не признаться перед уличающими фактами? -- в трех своих маленьких ошибочках:

"Во-первых, я в момент обнаружения кризиса считал его менее глубоким, чем оказалось в действительности;

во-вторых, я думал, что при помощи чрезвычайных мер мы совершенно ликвидируем кризис хлебоснабжения. Этого мы не добились;

в-третьих, я надеялся, что вся кампания по хлебозаготовкам пройдет при опоре на бедняка и полной устойчивой связи с середняцкими массами. В этом отношении я также ошибся"

А между тем весь хлебозаготовительный кризис, со всеми сопутствующими ему политическими явлениями, был предсказан оппозицией в ее контртезисах, указывающих Рыкову совершенно точно, чего он не понимает и чего не предвидит. Именно для того, чтобы избегнуть запоздалых, торопливых, несогласованных, преувеличенных административных мероприятий, оппозиция заблаговременно предлагала принудительный хлебный заем у деревенской верхушки. Конечно, и эта мера являлась чрезвычайной. Но предшествующая политика сделала ее неизбежной. А если бы заем был проведен своевременно и планомерно, он бы свел к минимуму те административные излишества, которые означали чересчур дорогую политическую плату за очень скромные материальные достижения.

Меры административного нахрапа сами по себе не имеют ничего общего с правильным курсом. Это есть расплата за неправильный курс. Попытка Рыкова приписать аппозиции стремление увековечить рыковские меры из арсеналов военного коммунизма злобно нелепа. В обходах дворов, возрождении заградительных отрядов и пр. оппозиция с первых же дней видела не начало нового курса, а только банкротство старого. 107-я хлебозаготовительная статья не есть орудие ленинского курса, а костыль рыковской политики. Пытаясь подкинуть оппозиции в качестве "программы" те меры административной дезорганизации хозяйства, за которые он сам целиком отвечает, Рыков поступает как все мелкобуржуазные политики, которые всегда в таких случаях натравливают мужика на коммуниста как на "грабителя" и "экспроприатора".

Что означал февральский сдвиг? Признание отставания промышленности, угрожающей дифференциации деревни и грозной опасности со стороны кулака. Что отсюда вытекало в качестве новой линии? Перераспределение народного дохода от кулака в сторону промышленности, от капитализма к социализму, ускорение развития промышленности как легкой, так и тяжелой.

В противовес февральской статье "Правды", которая только повторяла в этом вопросе оппозицию, Рыков видит причину хлебозаготовительного кризиса не в отставании промышленности, а, наоборот, в отставании сельского хозяйства. Такое "объяснение" есть издевательство над партией и рабочим классом, обман партии и рабочего класса, чтоб обосновать поворот направо. Это старая установка устряловских профессоров.

Что сельское хозяйство наше раздроблено, распылено, отстало, имеет варварский характер; что отсталость сельского хозяйства является основной причиной всех трудностей, это, разумеется, бесспорно. Но требовать на этом основании, как делает Рыков, передвижки средств от промышленности в сторону индивидуального крестьянского хозяйства -- значит выбирать не просто буржуазный, а аграрно-буржуазный, реакционно-буржуазный путь, изображая из себя советскую карикатуру на "антикапиталистических" земских народолюбцев 80-х годов.

Поднять сельское хозяйство вверх можно только через промышленность. Других рычагов нет. Между тем промышленность наша ужасающе отстает по отношению к данному распыленному, отсталому, варварскому крестьянскому хозяйству -- отстает не только по отношению к его общим историческим потребностям, но и по отношению к его платежеспособному спросу. Смешивать воедино два вопроса: об общей исторической отсталости деревни от города и об отставании города от рыночных запросов сегодняшней деревни -- значит сдавать гегемонию города над деревней.

По типу своему наше сельское хозяйство бесконечно отстало даже по сравнению с нашей очень отсталой промышленностью. Но сделать отсюда тот вывод, что этот вековой результат закона неравномерного развития разных частей хозяйства может быть устранен или хотя бы смягчен путем сокращения и без того недостаточных средств на индустриализацию, совершенно то же самое, что предлагать бороться с безграмотностью путем закрытия высших учебных заведений. Это означает подсекать самый ствол исторического прогресса. Несмотря на несравненно более высокий свой, по сравнению с сельским хозяйством, технико-производственный тип, наша промышленность не только не доросла еще до ведущей и преобразующей, т. е. до подлинно социалистической роли по отношению к деревне, но не удовлетворяет даже и текущих товарно-рыночных ее потребностей, задерживая тем самым ее развитие. Именно отсюда и вырос хлебозаготовительный кризис, а вовсе не из общей исторической отсталости деревни и не из мнимого забегания промышленности вперед.

15 февраля "Правда" учила, что три урожая "-не прошли даром", что разбогатела деревня, т. е. прежде всего кулак, и что при отставании промышленности это неизбежно привело к хлебозаготовительному кризису. В полном противоречии с этим объяснением Рыков считает, что ошибка руководства за последние годы состояла, наоборот, в чрезмерном форсировании индустриализации; что нужно замедлить ее темп; что нужно уменьшить долю индустриализации в общенародном доходе; что "освободившиеся" таким путем средства нужно направить на поддержку сельского хозяйства, прежде всего в его индивидуальной форме как господствующей. Такими путями Рыков рассчитывает "в очень короткий срок удвоить урожай с десятины". Но Рыков молчит насчет того, как же этот удвоенный урожай будет реализоваться на рынке, т. е. обмениваться на продукты промышленности при еще более задержанном темпе развития этой последней?

Рыков не может не ставить перед собой этого вопроса. Удвоенный урожай означал бы упятеренную или удесятеренную товарность сельского хозяйства, а значит, и во много раз возросший промышленно-товарный дефицит. Рыков не может не понимать этого простейшего соотношения вещей. Почему же он не раскрывает нам секрета будущих своих побед над долженствующей чудовищно возрасти диспропорцией. Потому что еще время не приспело. Для правых политиков разговор есть серебро, а молчание -- золото Рыков и так израсходовал в своем докладе слишком много серебра. Но не трудно догадаться и о рыковском золоте Возросшая сельскохозяйственная товарность при замедленном темпе промышленного развития означает не что иное, как возрастающий ввоз иностранных товаров. Для деревни, да и для города. Никакого другого пути нет и быть не может. Зато этот единственный путь обнаружится так неотразимо, давление возросшей диспропорции будет так грозно, что Рыков решится разменять свое резервное золото и вслух потребует отмены или равносильного ей ограничения монополии внешней торговли. Это и есть тот самый правый план, о котором наша платформа говорила в порядке предвиденья и который теперь еще не целиком, но уже в виде солидной порции вынесен на открытую трибуну.

Задатком под этот план является, как вытекает из всей речи Рыкова, повышение хлебных цен. Это премия в первую голову кулаку. Она даст ему возможность еще увереннее вести за собой середняка, которому кулак объяснит: "Вот видишь, я заставил себя с лихвой заплатить за убытки по 107-й статье. В борьбе обретем мы право свое, как говорят наши учителя-эсеры". Дельцы-чиновники, надо думать, утешают политиков тем соображением, что переплату на зерне можно будет наверстать на других видах крестьянского сырья, так что общий баланс города и деревни не изменится в ущерб городу. Но такие соображения имеют явно шарлатанский характер. Во-первых, рабочий потребляет хлеб, а не техническое сырье, значит, по рабочему бюджету повышение хлебных цен ударит неизбежно. И, во-вторых, и на других крестьянских продуктах не удастся отыграться, раз принято решение загладить рублем последствия левого зигзага. Маневры отступления вообще совершаются чаще с ущербом, чем с прибылью, тем более такое беспорядочное отступление, каким являются июльские решения по сравнению с февральскими

Даже в качестве меры исключительной, чрезвычайной, вроде 107-й статьи наизнанку, повышение хлебных цен таит в себе огромную опасность, ибо усугубляет те самые противоречия, из которых вырос хлебозаготовительный кризис. Повышение хлебных цен -- не только удар по потребителю, то есть по рабочему и прикупающему хлеб бедняку; не только премия кулаку и зажиточному, но и усугубление диспропорции. Если промышленных товаров не хватало при старых ценах на хлеб, тем более их не хватит при более высоких ценах и возросшем количестве этого хлеба. Это означает новый рост промышленно-товарного голода и дальнейший рост дифференциации деревни. Бороться с хлебозаготовительным кризисом путем повышения хлебных цен -значит становиться обеими ногами на путь обесценения червонца, т. е, другими словами, утолять жажду соленой водой, подбавляя к ней соли. Так обстояло бы дело даже если бы речь шла об изолированной, исключительной мере. Но повышение хлебных цен у Рыкова совсем не исключительная, не чрезвычайная мера. Повышение хлебных цен входит попросту необходимой частью в рыковскую политику сползания к капитализму. Инфляция на этом пути есть только техническая "подробность".

По поводу инфляционной опасности Рыков многозначительно говорит: "Покупательная способность рубля держится пока что прочно". Что значит "пока что"? Это значит до реализации нового урожая по повышенным ценам и при нехватке промышленных товаров. Когда же ударит инфляция, Рыков скажет рабочим, реальная плата которых неизбежно при таком положении поползет вниз: "Я же говорил вам, пока что". И тогда начнет разворачивать те части своей программы, о которых молчит теперь. Без удара по монополии внешней торговли нельзя выйти на дорогу неонэпа.

Одновременно с победителем Рыковым и по тем же вопросам выступал в Ленинграде побежденный Сталин. В своей совершенно беспомощной речи -- ее прямо неловко читать-- Сталин изображает инфляционную премию верхам деревни за счет рабочих и бедноты как новое укрепление смычки (которое по счету?). Сталин и не пытается указать, как он думает выбраться из противоречий, выдернув хвост 107-й статьи и тут же увязив нос в трясине повышения цен. Сталин просто повторяет набившие оскомину общие фразы о смычке, как будто проблема смычки решается фразой, формулой, клятвой; как будто кто-нибудь кроме послушных чиновников может поверить тому, что четвертый хороший урожай способен каким-то чудом выровнять ту диспропорцию, которую обострили три предшествующих урожая. Сталин боится правого рыковского ответа, но не решается и на ленинский. Сталин выжидает. Сталин отсиживается, занимаясь аппаратными передвижками. Сталин теряет время, думая, что выигрывает его. После судорожной февральской встряски перед нами снова хвостизм во всей своей жалкой беспомощности.

Совсем по-иному звучит речь Рыкова. Если Сталин отмалчивается, потому что ему нечего сказать, что Рыков кое о чем помалкивает, чтобы не сказать слишком много. Политика повышения хлебных цен, да еще с рыковским обоснованием ликвидации весеннего левого загиба, означает, не может не означать начало глубокого, может быть, решающего поворота вправо. Такие юридические барьеры, как ограничения аренды и найма рабочей силы, даже как монополия внешней торговли, будут бюрократическим росчерком сняты с пути, если правые не напорятся раньше грудью на стальной барьер пролетарского авангарда. Логика правого курса может в короткий срок стать несокрушимой. Какие бы то ни было иллюзии, фальшивые надежды на "партийность" правых, всякие вообще расчеты на авось, упущение времени, затушевывание противоречий, недомолвки, дипломатничанье означают усыпление рабочих, прямую поддержку врагу, сознательную или бессознательную помощь термидору. Речью Рыкова, комментирующей постановления июльского пленума, правые бросили перчатку Октябрьской революции. Надо понять это. Надо поднять перчатку. И надо сейчас же, немедленно, со всего размаху ударить правых по рукам.

Правые бросили перчатку, наметив заранее стратегию. Им не пришлось при этом открывать Америку. В основе левоцентристских попыток Сталина лежит, по утверждению Рыкова, "троцкистское неверие в строительство социализма на началах нэпа и беспросветная паника перед мужиком". Борьба с "троцкизмом" есть неразменный рубль всех сползающих. Но если доводы такого типа был достаточно нелепы в устах Сталина, то в жалкую карикатуру они превращаются в устах Рыкова. Вот где бы ему вспомнить, что молчание -- золото.

Действительная паника перед мужиком -- у тех, которые боялись завоевания власти пролетариатом в крестьянской России. Эти подлинные паникеры оказались по ту сторону октябрьской баррикады. В их числе был Рыков. Мы же были с Лениным и с пролетариатом -- ибо ни на минуту не сомневались в способности пролетариата повести за собой крестьянство.

Рыковская политика 1917 года была только концентрированным предвосхищением его нынешней экономики. Сейчас он предлагает уже завоеванные экономические высоты диктатуры сдавать по частям стихии первоначального капиталистического накопления. Только в силу вошедшей за последние годы в нравы фальсификации Рыков неукротимую борьбу оппозиции за социалистическую диктатуру осмеливается называть "паникой", пытаясь в то же время выдать за большевистское мужество свою готовность с открытыми глазами капитулировать перед капитализмом.

Реакционную демагогию, целиком рассчитанную на психологию богатеющего мелкого собственника, Рыков направляет сейчас уже не столько против оппозиции, сколько против Сталина и тянущих влево центристов вообще. Как Сталин в свое время спустил с цепи против Зиновьева всю зи-новьевскую аргументацию против "троцкизма", так Рыков готовится теперь повторить ту же операцию против Сталина. От твоя твоих тебе приносяще. С политическими идеями играть нельзя, они опаснее огня Мифы, легенды, фальшивые лозунги мнимого "троцкизма" не прилипали к самой оппозиции, но зацепились за классы и получили свое самостоятельное бытие. Чтобы захватить шире и глубже, Сталину пришлось агитировать в десять раз грубее Зиновьева. Теперь очередь за Рыковым. Можно себе представить ту разнузданную травлю, которую развернут в открытой борьбе правые в своей игре на собственнических инстинктах кулачья. Не надо забывать, что если рыковцы были хвостом центристов, то у рыковцев есть свой собственный куда более тяжеловесный хвост. Непосредственно за Рыковым стоят те, которые, как признала уже однажды "Правда", хотят жить в мире со всеми классами, т. е. хотят заново приучать рабочего, батрака и бедняка мирно подчиняться "хозяину". Дальше, в следующем ряду, стоит уже отъевшийся "хозяйчик", жадный, нетерпеливый, мстительный, с засученными рукавами и с ножом за голенищем. А за хозяйчиком, по ту сторону границы, стоит "настоящий" хозяин, с дредноутами, авионами и фосгеном "Не надо никакой паники, будем строить, как строили",-- проповедуют нам правые Иудушки, усыпляя рабочих и мобилизуя собственников, т. е готовя термидор. Вот какова сейчас расстановка фигур, вот какова подлинная классовая механика!

Рыков, как сказано, обманывает партию, рассказывая ей, будто оппозиция хочет увековечения тех исключительных мер, до которых на одиннадцатом году диктатуры довела нас, к стыду нашему, послеленинская политика. Чего хочет оппозиция, ясно сказано в документах ее, представленных Конгрессу. Но Рыков полностью прав, когда говорит: "Главная задача троцкистов заключается в том, чтобы не дать этому правому крылу победить". Именно так. Правильно. Победа правого крыла была бы последней ступенькой термидора. От победы правого крыла наверх, к диктатуре, уже нельзя было бы подняться одними лишь методами партийной реформы. Правое крыло есть тот крюк, за который тянут враждебные классы Победа правого крыла была бы лишь временно замаскированной победой буржуазии над пролетариатом. Рыков прав: главная задача наша заключается сейчас в том, чтобы не дать правому крылу победить. А для этого надо не убаюкивать партию, как делают Зиновьевы, Пятаковы и им подобные, а наоборот: с удесятеренной силой бить тревогу по всей линии.

Мы говорим нашей партии, и мы говорим Коммунистическому Интернационалу: Рыков открыто приступает к сдаче Октябрьской революции враждебным классам. Сталин переминается с ноги на ногу, отступает перед Рыковым и бьет по левым. Бухарин запутывает сознание партии паутиной реакционной схоластики Партия должна поднять свой голос. Пролетарский авангард должен сам взять в руки свою судьбу. Партии нужно широкое обсуждение всех трех линий: правой, центристской и ленинской. Партии нужно возвращение оппозиции в ее ряды. Партии нужен честно подготовленный и честно созванный партийный съезд.

Л. Троцкий

Алма-Ата, 22 июля 1928 г.