1. Июльский пленум и «дело Лашевича»

1. Июльский пленум и «дело Лашевича»

Со второй половины июня — начала июля 1926 г. почти на всех заседаниях Политбюро Троцкий, как правило при поддержке Зиновьева и Каменева, выступал с разного рода обоснованиями курса оппозиции. На заседании 26 июня, обсуждавшем работу Всероссийского союза сельскохозяйственной кооперации, острые споры вызвал вопрос об участии зажиточных крестьян, которых именовали «кулаками», в кооперативном движении. Прямо не высказываясь против принятия «кулаков» в кооперативы, Троцкий заявил: «Кооперация «сама по себе» не социалистична, как она «сама по себе» не капиталистична. Она — возможная дорога к социализму, но надо знать, кто и с каким грузом по этой дороге идет»[458]. Продолжая выступать за постепенное производственное кооперирование крестьянства, считая, что оно представляет собой путь к поднятию производительности крестьянского труда, Троцкий не требовал преградить части крестьян путь в кооперативы, как часто позже писали и говорили о нем его политические противники, но энергично возражал против того, чтобы считать сельхозкооперацию дорогой к социализму. Он расходился при этом с замечанием, может быть случайным, Ленина о том, что рост кооперации ведет к росту социализма (а этим замечанием все активнее спекулировали сталинцы).

Все тот же аграрный вопрос был в центре внимания заседания 5 июля, рассматривавшего состояние и перспективы развития сельскохозяйственного кредита. Сравнительно спокойный тон дискуссии резко изменился, когда с критикой того, что большинство именовало «социалистической революцией» в деревне, выступили лидеры оппозиции Троцкий и Зиновьев[459]. 2 августа Политбюро рассматривало вопрос о совхозном и колхозном строительстве. Троцкий, стремясь избежать особо острых заявлений, сделал акцент на критике организационной неразберихи в колхозном движении. Он считал необходимой конкуренцию колхозов и совхозов, полагая, что жизнь в будущем на практике покажет, какая из этих двух форм организации сельскохозяйственного производства окажется более эффективной[460]. Однако за всеми этими частными, конкретными расхождениями скрывались принципиальные разногласия, которые только облекались в форму дискуссий по частным вопросам. Споры вспыхивали по все новым и новым поводам, часто из-за догматических установок обеих сторон. Достаточно ясное представление об этом дает подготовленный оппозицией обзорный материал «К истории разногласий»[461]. Из него видно, что особенно острым был спор по вопросу о том, какая власть существует в СССР: диктатура пролетариата или диктатура партии. Стороны изощрялись в выдумывании доводов того, что пролетарская диктатура находит выражение в руководящей роли партии, но сталинцы с лживой изощренностью делали упор на пролетариате, а оппозиционеры — на партии, хотя на деле ни те ни другие не собирались допускать к власти широкие массы рабочих, а уж тем более народ, и на практике расширять демократию[462].

Различия по вопросу о характере власти между аппаратным большинством во главе со Сталиным и оппозиционерами заключались в следующем. Первые, ссылаясь на политическую неграмотность 60–70 % рядовых коммунистов, стремились на словах, да и то произносимых неофициально, полушепотом, сохранить незыблемой диктатуру партийных органов во главе с ЦК. В их понимании речь шла не о диктатуре пролетариата и даже не о диктатуре партии, а о власти небольшой группы партаппаратчиков, имевшей свои полностью послушные ответвления на местах в виде руководителей губкомов и окружкомов партии. Именно на эту группировку опирался Сталин в своем неодолимом стремлении к обеспечению личной власти. Вторые выступали за участие во власти всей партии, правда при условии контроля со стороны «верхов». Для аппаратчиков это было неприемлемо, они боролись против оппозиции привычными методами: искажая высказывания, напоминая о прежних ошибках, обвиняя в отходе от большевизма и наклеивая политически компрометирующие ярлыки, все чаще квалифицируя оппозицию как социал-демократический уклон от большевизма. Это было весьма дискредитирующее определение для оппозиции, имея в виду отрицательное отношение Ленина к социал-демократии.

Сам факт возникновения объединенной оппозиции был до поры до времени прикрыт завесой секретности в силу того, что острые споры происходили негласно, а сами оппозиционеры, Троцкий прежде всего, обычно предваряли свои заявления в Политбюро и ЦК надписью «Совершенно секретно». Секретная замкнутость становилась все большим нормативом, общепринятым способом общения в кругах правившей элиты. Одновременно возникала и секретность второго уровня, когда по тем или иным причинам от Троцкого и других оппозиционеров скрывались разного рода текущие материалы, которые они должны были получать в силу своего официального положения, но которые оппозиционерам не выдавались, так как с точки зрения аппаратной верхушки они могли ослабить позиции сталинского большинства или усилить оппозиционеров.

На этом фоне выдвигались и распространялись всевозможные легенды, которые Троцкий вынужден был разоблачать, не имея на руках первоисточников (например, о том, что он считал британскую компартию «реакционной организацией», по поводу чего Троцкий 3 июня 1926 г. направил обращение в Политбюро)[463]. Когда же Троцкий запросил стенограмму доклада секретаря Московского губкома партии Н. А. Угланова[464] на пленуме Замоскворецкого райкома, где оппозиционеров подвергли резкой и несправедливой критике, секретариат затеял нудную бюрократическую переписку и доклад Троцкому в конечном итоге так и не предоставил[465].

Все эти споры, однако, вышли на поверхность на долгом объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), происходившем 14–23 июля 1926 г. На этом пленуме обсуждались вопросы о международном положении, о хлебозаготовках, о перевыборах Советов, о жилищном строительстве, а также доклад ЦКК о «продолжавшейся фракционной антипартийной деятельности оппозиции» в связи с так называемым «делом Лашевича».

Накануне пленума Зиновьев от своего и Троцкого имени обратился через Сталина к членам Политбюро в связи с предстоящим обсуждением на пленуме «острых вопросов внутрипартийной жизни». Оппозиционеры обращали внимание на резкое расхождение между официальными заявлениями о стремлении избежать дискуссии и назначенными одновременно с этим на ближайшие дни собраниями московских партийных ячеек, контролируемыми секретариатом Сталина, на которых предполагалось принять резолюции, направленные против оппозиции и поддерживающие большинство ЦК[466].

Было очевидно, что Сталин планирует использовать пленум для нанесения по оппозиции решающего удара. В связи с безвыходностью ситуации Троцкий и его единомышленники приняли вызов. Тринадцать оппозиционеров, в том числе Троцкий, Зиновьев, Каменев, Крупская, И. П. Бакаев[467], Лашевич, Муралов и Пятаков, обратились к членам ЦК и ЦКК с обширным заявлением[468], ставшим первым наброском постепенно формировавшейся оппозиционной платформы, ибо в нем выдвигались те требования, которые затем фигурировали во многих новых документах. В их числе была критика бюрократизма партийного аппарата, который «чудовищно вырос в период после смерти Ленина и продолжает расти», предложение повысить зарплату рабочих за счет сокращения расходов на бюрократический аппарат, ускорить темп развития промышленности, усилить налоговый нажим на капиталистические элементы, активнее поддерживать международное революционное движение.

В заявлении содержалось обвинение по адресу Сталина и его группы во фракционности и приводились тому доказательства. Речь шла о фракционной «семерке», куда входили шесть членов Политбюро и председатель ЦКК Куйбышев, об участии в тайных заседаниях «семерки» членов ЦКК Ярославского и Янсона, которые на словах вели «беспощадную борьбу» против «фракций» и «группировок», а на деле сами потворствовали их функционированию, об организованных партаппаратом секретных собраниях в Москве, Ленинграде, Харькове и других крупных городах, где читались секретные документы, за несанкционированную передачу содержания которых исключали из партии. «Утверждение, будто «большинство» не может быть фракцией, явно бессмысленно, — отмечалось в документе. — Истолкование и применение решений съезда должно совершаться в рамках нормальных партийных органов, а не путем предрешения всех вопросов правящей фракцией за кулисами нормальных учреждений. В правящей фракции есть свое меньшинство, которое ставит фракционную дисциплину выше партийной».

Оппозиционеры обращались к пленуму с «предложением», как было сказано в документе, восстановить в партии режим, который позволил бы разрешать спорные вопросы в соответствии с партийными традициями, «с чувством и мыслями пролетарского авангарда». Нечего говорить о том, что «партийный демократизм» был в заявлении невероятно переоценен и идеализирован. Однако то, что на заре большевистской власти кровавое подавление воли народа сочеталось с «демократическим централизмом» в самой партии, голоса ее членов были слышны, а существование оппозиции допускалось, было фактом. Правда, конец всему этому был положен резолюцией X съезда при участии Ленина, Троцкого и других ныне входивших в оппозицию большевиков. Так что ссылки оппозиционеров, включавших вдову Ильича, на авторитет Ленина звучали не слишком убедительно. Тем не менее на Ленина ссылались: «Вместе с Лениным, который ясно и точно формулировал свою мысль в документе, известном под именем «Завещания», мы на основании опыта последних лет глубочайшим образом убеждены в том, что организационная политика Сталина и его группы грозит партии дальнейшим дроблением основных кадров, как и дальнейшими сдвигами с классовой линии».

К основному тексту оппозиции спешно было дописано «Дополнительное заявление» в связи с тем, что так называемое «дело Лашевича», внесенное в порядок дня пленума, было решением ЦКК от 20 июля превращено в «дело Зиновьева»[469]. Оппозиционеры видели в этом реализацию давно намеченного и систематически проводимого плана — «отсечь ряд работников, принимавших участие в руководящей работе при Ленине, и заменить их новыми элементами, которые могли бы составить надлежащую опору для руководящей роли т. Сталина». Первым шагом на этом пути они считали перевод Каменева из числа членов Политбюро в кандидаты. Теперь, по мнению оппозиции, начался новый этап «очищения» руководства от противников Сталина.

Оппозиционеры напоминали, что непосредственно после съезда в различных городах, прежде всего в Москве и Харькове (Харьков являлся тогда столицей Украины), была открыта кампания против Троцкого. «В этот период вопрос о предстоящем изъятии тов. Троцкого из Политбюро обсуждался в достаточно широких кругах партии, не только в Москве, но и в ряде других мест». Дело Лашевича не внесло ничего нового в этот план «реорганизации» партруководства, но побудило сталинскую группу подумать о некоторых изменениях в способах проведения плана. Ближайший удар было решено теперь нанести по Зиновьеву, предварительно его скомпрометировав[470], что было не сложно хотя бы из-за опубликованного Троцким документа о позиции Зиновьева и Каменева в октябре 1917 г. «Вопрос идет о руководстве партии, о судьбе партии, — взывали оппозиционеры. — Ввиду изложенного, мы категорически отклоняем фракционное и глубоко вредное предложение Президиума ЦКК». Этими словами завершалось их «Дополнительное заявление».

В чем же состояло «дело Лашевича», которому было уделено столь большое внимание на июльском пленуме и на которое очень часто ссылались Троцкий и другие оппозиционеры? Как было объявлено, группа лиц, принадлежавших к оппозиции, во главе с кандидатом в члены ЦК Лашевичем, в то время занимавшим должность первого заместителя наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета СССР Ворошилова, устроила 6 июня 1926 г. в лесу в дачной местности по Савеловской железной дороге «нелегальное собрание», на котором весьма критически обсуждалась деятельность высшего партийного руководства. Скорее всего, речь шла о лесной прогулке группы оппозиционно мысливших единомышленников, во время которой звучали нелицеприятные разговоры о Сталине и его окружении. Во всяком случае, никаких «нелегальных акций» в полном смысле слова Лашевич и другие участники этого «лесного сборища» (в основном здесь были военные среднего ранга) не замышляли. Тем не менее установление этого факта агентурным путем (кто именно донес о «собрании в лесу» — неизвестно) стало серьезным козырем в руках сталинской группы в ее борьбе против объединенной оппозиции[471]. Не случайно в «Дополнительном заявлении» Троцкого, Зиновьева и других, включенном в общий текст заявления оппозиционеров по поводу июльского пленума, основное внимание фиксировалось не на самом «деле Лашевича», а на попытке сталинской группы притянуть к нему Зиновьева, хотя Зиновьев никакого отношения к собранию в лесу, разумеется, не имел.

Оппозиционеры внесли тогда на пленум проект еще одной резолюции[472] — о ненормальном режиме в партии: «В целях борьбы за единство партии пленум требует от всех партийных организаций, комитетов и контрольных комиссий принятия действительных мер для введения режима внутрипартийной демократии. В пределах программы и устава партии и решений ее съездов каждый член партии имеет право свободно отстаивать свои взгляды внутри партии». Однако ни один из лидеров оппозиции, в том числе и Троцкий, даже этот, до предела осторожный проект, не подписал, чтобы не ставить себя в невыгодное положение организаторов или, по крайней мере, защитников «конспиративной деятельности», от которой все оппозиционеры отрекались. В то же время Троцкий, Зиновьев, Каменев, Крупская, Пятаков, Муралов, Лашевич и член ЦКК ВКП(б) Альвина Августовна Петерсон, в 1926–1927 гг. являвшаяся членом объединенной оппозиции[473], обратились к пленуму с заявлением, обосновывавшим их отказ голосовать за резолюцию, внесенную Молотовым и Кагановичем по вопросу о перевыборах Советов[474]. Оппозиционеры сводили эту проблему к неверной оценке резолюцией ситуации на селе, в частности в области сельскохозяйственной кооперации, которая, по их словам, оказалась в руках деревенских верхов, что обязано превратить кооперацию из орудия социализма в орудие капитализма. (Совсем недавно Троцкий выступал на заседании Политбюро в ином духе, вполне терпимо относясь к ситуации с кооперацией на селе.) Скорее всего, проект был делом рук Зиновьева и Каменева, к которым из солидарности или из нежелания разрушить только что сколоченную оппозицию присоединился Троцкий.

На июльском пленуме Троцкий выступил также с заявлением по поводу предложений наркома труда В. В. Шмидта о заработной плате[475]. Лидер оппозиции обращал внимание, что внесенный Шмидтом проект касался не столько зарплаты, сколько интенсификации труда на промышленных предприятиях. Рабочие оказывались в таком положении, которое возвращало трудовые отношения к «довоенному типу», то есть к капиталистической эксплуатации довоенного времени. Резолюция Шмидта, в частности, ничего не говорила о реальном понижении зарплаты и ее несвоевременной выплате. Троцкий предлагал разработать меры по преданию уголовной и иной ответственности лиц, задерживавших выплату заработной платы, возвратить реальную зарплату на уровень 1925 г., защитить ее от понижения и при заключении новых коллективных договоров обеспечить повышение зарплаты прежде всего в тех отраслях, где она была наиболее низкой (горное дело, металлургия, транспорт).

Наконец, на этом пленуме была предпринята еще одна попытка противопоставить Сталина воле покойного вождя. Каменев при поддержке Троцкого и Зиновьева огласил содержание записки Ленина Сталину от 5 марта 1923 г., в которой говорилось об оскорблении Сталиным Крупской и содержалась угроза разрыва личных отношений. После этого Зиновьев в выступлении 21 июля огласил данную Лениным в «Письме к съезду» характеристику Сталина. Но большинство присутствовавших на пленуме решительно стало на защиту генсека, который не остался в долгу и в очередной раз зачитал письмо Троцкого Чхеидзе с весьма нелицеприятными характеристиками Ленина[476]. После этого Сталин выступил с заявлением «по личному вопросу»[477], в котором формально пытался представить себя дисциплинированным партийным членом, подчинявшимся решениям большинства. По существу же его заявление было новым выпадом против Троцкого, которого он противопоставлял себе самому. Троцкий не прав, утверждая, что Ленин настаивал на снятии Сталина с поста. Ленин предлагал съезду обдумать вопрос о перемещении Сталина. А съезд «решил единогласно оставить Сталина на посту секретаря, каковому решению Сталин не мог не подчиниться». Троцкий заявляет, что, если бы Сталин не был секретарем, «не было бы и нынешней борьбы. Не думает ли т. Троцкий, что его августовский блок с Потресовым и Алексинским объясняется «нелояльностью» Сталина?»

Генсек обширно цитировал пресловутое письмо Троцкого Чхеидзе, называя его «важнейшим партийным документом, вошедшим уже в историю нашей партии». Отмечая «беспринципность и интриганство» Троцкого и Зиновьева, Сталин указывал, что «глупо объяснять разногласия в партии личным моментом», хотя именно личными отношениями было пронизано все заявление Сталина, официально объявленное документом «по личному вопросу». Ловко играя на принятых решениях, генсек в очередной раз заявлял, что «Троцкий не прав», говоря, что Сталин назвал его ревизионистом ленинизма. Это не мнение его лично. Так оценили Троцкого партийные форумы — XIII партконференция, XIII съезд и V конгресс Коминтерна. В склочной демагогии Сталин явно имел преимущество по сравнению со своим соперником. Троцкий пробовал объяснить партийной массе свое письмо к Чхеидзе, но выглядела эта защита не слишком убедительно: «Письмо это было написано в один из моментов острой фракционной борьбы. В этой борьбе Ленин был прав на сто процентов. Самая борьба давно отошла в прошлое. Письмо, написанное 13 лет назад, звучит сейчас для меня самого так же дико, как и для всякого другого члена нашей партии. Рыться в мусорном ящике старой фракционной борьбы можно только для того, чтобы ошарашить молодых членов партии, не знающих прошлого, т. е. исключительно для кляуз и интриг».

В попытке перехватить инициативу Троцкий указал, что именно такого рода нелояльность Сталина имел в виду Ленин, когда настаивал на снятии того с поста генсека[478], то есть в очередной раз вернул аудиторию к «завещанию» Ленина. Наверное, в ответ на это он должен был ожидать, что Сталин вновь зачитает письмо Троцкого Чхеидзе…

Драматизм обстановки на июльском пленуме еще более усилило происшедшее во время его работы трагическое событие. 20 июля с докладом о состоянии экономики выступил Дзержинский, который истерически обрушился на Пятакова, назвав его «самым крупным дезорганизатором промышленности», и Каменева, которого Дзержинский обвинил в том, что тот не работает, а занимается политиканством. После доклада Дзержинскому стало плохо. Он некоторое время полежал на диване в кулуарах пленума, затем отправился домой, отказавшись от госпитализации, но в тот же день скончался от инфаркта. Дзержинского похоронили у Кремлевской стены, а смерть его списали на праведное дело борьбы с оппозицией.

Июльский пленум ЦК постановил снять Зиновьева с поста члена Политбюро ЦК, а Лашевича исключить из состава кандидатов в члены ЦК. Одновременно кандидатами в члены Политбюро стали несколько «молодых товарищей», в том числе Каганович и Микоян, уже зарекомендовавшие себя в борьбе против оппозиции, а в следующие годы еще ярче проявившие свои качества как верные соратники Сталина, которого пленум поддержал по всем вопросам. Это должно было продемонстрировать лидерам оппозиции, прежде всего самому Троцкому, что в рамках действовавшего устава, действовавших дисциплинарных документов, особенно резолюции «О единстве партии» 1921 г., без обращения к партийным низам добиться какого бы то ни было результата они не смогут. Однако на путь нелегальной или хотя бы внепартийной деятельности Троцкий становиться не желал. Он все еще надеялся повернуть за собой партийные кадры, которым, впрочем, сам доверял все меньше и меньше. Стремление сохранять верность догматическим установкам оборачивалось против него самого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.