ГЛАВА 7

ГЛАВА 7

Ленин заботится о нуждающемся товарище. — Его поза.

Я не любил Ленина и никогда не состоял в рядах его поклонников. Но долг беспристрастного «летописца» обязывает меня не скрывать того светлого, что мне (правда, «на экране моей памяти» этого светлого сохра­нилось очень немного) пришлось в нем подметить.

Перед своим докладом Ленин, собираясь вместе со мной идти в «Мэзон дю Пепль» (Дом Народов. — Ред.), в одной из аудиторий которого должно было со­стояться собрание, вынув свою записную книжку, порывшись в ней, попросил меня познакомить его с одним из эмигрантов, известным под именем «товарищ Митя». Он был наборщиком и жил в Брюсселе с молодой же­ной и очень нуждался. Как секретарь группы, я распо­лагал спорадически небольшими средствами, из которых, с разрешения бюро группы, оказывал ему посильную помощь.

— Вы не знаете, Георгий Александрович, он очень нуждается? — спросил Ленин.

Я подтвердил и иллюстрировал его нужду.

— Дело в том, — сказал Ленин, — что он писал мне и просил помочь. Я могу в качестве члена Интер­национального Бюро выхлопотать ему то или иное посо­бие… Сколько, вы думаете, надо ему выдать?

Я указал как на минимальную сумму пособия на пятьдесят франков: в то время в Бельгии можно было на эту сумму одному человеку прожить полмесяца.

— Что вы, что вы? — сказал Ленин, и во взгляде его я прочитал выражение какой-то теплоты. — Он, ви­дите ли, пишет, что через некоторое время, счастли­вец, — вздохнул он (Ленин, как и его жена. Надежда Константиновна, очень, но тщетно хотели иметь ребенка. — Авт. ), — его жена ждет ребенка… Так что пятьдесят будет маловато, а? Как вы думаете?

Тогда я удвоил сумму пособия. Но Ленин, согласив­шись со мной, просил меня уведомить его, когда насту­пит минута родов, чтобы устроить Мите еще одно посо­бие, что я, конечно, и исполнил.

В «Мэзон дю Пепль» мы пошли с ним к Гюйсману, секретарю Интернационального Бюро, и Ленин попросил его выдать сто франков для Мити. Отмечу, что, когда Митя, пораженный таким крупным пособием (по совре­менному индексу это составляло не менее тысячи фран­ков), благодарил Ленина, тот страшно сконфузился и стал валить «вину» на меня.

Весть о крупном пособии быстро распространилась по эмиграции, и к Ленину с аналогичными просьбами обра­тились еще два-три товарища, и он по совещании со мной как секретарем выхлопотал и для них, правда, не­большие пособия.

Может быть, мы все мало знали Ленина и, имея с ним общение исключительно деловое, не обращали вни­мания на эти черты его характера? Может быть, в нем тлели и обыкновенные чувства?.. Так хотелось бы ве­рить!.. Напомню об его отношении к матери…

Но раз я коснулся этой стороны, не могу не сопо­ставить с этим его отношение к посторонним, неизве­стным ему товарищам, его отношение к Менжинскому, его старому товарищу и другу, о чем я выше уже го­ворил. В течение этого пребывания Ленина у меня я несколько раз говорил ему о тяжелом положении Мен­жинского, человека крайне застенчивого, который сам лично предпочел бы умереть (я его застал умирающим от своей болезни, в крайней бедности, но он никому не говорил о своем положении), но ни за что не об­ратился бы к своим друзьям или товарищам. Но Ле­нин относился к моим указаниям совершенно равно­душно и даже жестко-холодно. Он ничего не сделал для него…

Описанный выше случай, когда Ленин обнаружил та­кую растрогавшую меня чисто товарищескую теплоту, был единственный, по крайней мере из известных мне. Возможно, что именно потому-то так врезалось мне в память и так меня растрогало, что это было так непо­хоже на Ленина, было так необычно для него и напо­минало какое-то чудо вроде летающей собаки. И рядом с этим встает воспоминание об его грубом отношении к близкому ему товарищу Менжинскому. И невольно ко­пошится подозрительное сомнение: да не было ли это его теплое, внимательное отношение к мало знакомому ему Мите, притом рабочему, лишь демагогическим жес­том, позой для привлечения сердец?