Из "Рассуждения о налоге"

Из "Рассуждения о налоге"

12 апреля сего 1935 года председатель Есаульского Сельсовета в мое отсутствие оставил в моей квартире две бумажки: "Обязательство планового посева и поставки зерна государству" и "Предупреждение в случае невыполнения о привлечении к ответственности".

Не желая нарушать срока, нарушающего эти обязательства, и подвергаться ответственности за невыполнение, я решил объясниться перед налогодателями двумя мотивами: налогоплательщика и неплательщика налога.

Налогоплательщик.

Вследствие того, что представители налога помнят обо мне, считают меня в живых, постарались написать на мое имя эти обязательства — со мной, значит, считаются, как с человеком сознательным, доверив обязательства заочно, надеясь, что я пойму, а поняв — выполню.

Но так ли это? Считаются ли со мной, как с человеком, могущим и имеющим право реагировать?

Бессомненно нет!

Считаются лишь в том случае, когда предлагают план посева и сдачи хлеба государству в срок. И не считаются со мной, как с человеком, могу ли я физически и психически выполнить назначенное?

План посева: пшеница — 1 гектар, прочих зерновых — 1,9 га и картофеля — 0,6 га. Сдать государству: пшеницы — 4,2 центнера, прочих зерновых — 7,98 центнера и картофеля — 10,8 центнера. Все эти 23 центнера надо отвезти на ссыпной пункт в город Сталинск за 30 километров. Окончательный срок сдачи: зерна — 15 октября и картофеля — 15 ноября.

Давая эти цифры, налогодатели имели ли в виду — какие силы должны выполнить это задание?

По возрасту я 48-летний полустарик, по здоровью — полуинвалид. Моя помощница — 14-летняя дочь. Лошадей, коров, вообще никакой тягловой силы не имею. Земельного участка в пользовании нет.

По выходе моем из артели "Сеятель" я прошлым летом практиковал ручное земледелие, занимая на артельном участке крутые склоны гор, неудобные для обработки лошадьми и машинами и ненужные для артели. Опыт ручного земледелия показал, что своими слабыми силами мы с дочерью скудно будем питаться и одеваться, но хорошо и то, что мы ни у кого не будем сидеть на шее.

Сопоставляя написанное в обязательстве и мое положение, встает вопрос: имеется ли здесь какая-либо разумная увязка? Есть ли здесь какой-либо общий язык для понимания друг друга?

Бессомненно нет!

Здесь какая-то ошибка или недоразумение, или же нежелание считаться с моим положением, с моей мощью. На чем хочешь — посей, какой хочешь силой выполни, но чтобы в срок было сдано в город, иначе привлечение к ответственности.

Такое непосильное задание наводит на мысль, что здесь намеренно хотят посадить в тюрьму. Но дело не в этом. Здесь я только освещаю механическую ошибку или неправильность налогодателя к налогоплательщику; но дело в том, надо ли вообще платить налог государству или не платить?

Неплательщик налога.

Государство требует от меня, как земледельца, выполнения некоторых обязательств: известное количество посевов и известное количество налога на необходимые общественные нужды. Говоря разумным человеческим языком, между этими сторонами должна быть четкость и ясность.

Государственное общество должно указать, что на такие-то общественные нужды идет по столько-то процентов общего расходования, а потому с каждого земледельца, занимающего известное количество известного качества земли, полагается налога столько-то, в том числе и с меня столько-то.

Рассмотрев и убедившись в разумности или неразумности статей расхода, налогоплательщик будет так или иначе реагировать.

Сколько раз я пытался узнать, какая доля налога идет на разумную общественную взаимопомощь! Я никогда не получал определенного ответа. Люди, стоящие на стороне государственного насилия, мало уделяют внимания разумному, сознательному вопросу, не отвечают на него. Они ссылаются на установленный законом налог, а если не подчиняешься, привлекают к ответственности. Действуется не убеждением, а принуждением. Невольно задаю себе вопрос: что же представляют из себя люди государственного общества, люди, поддерживающие насилие, бессознательную, бездушную гигантскую машину? В том числе и считающие меня винтиком этой бессердечной машины. И хорошо, если эта машина имеет разумное назначение, а вдруг это — гильотина?

Но даже и хорошей машины — хорошего общества отдельный винтик, отдельный член общества не может быть бездушным, бессознательным винтиком; не может быть бессознательным, не рассуждающим членом. Поскольку общество мирное, ведет разумные начала жизни, то в таком обществе взаимопомощь не только необходима, но и обязательна. И взаимопомощь или налог в таком разумном обществе будет взиматься с тех больше, кто пользуется большими и лучшими природными условиями, принадлежащими всему обществу. С членов же, находящихся в худших природных условиях, разумное общество будет взимать мало налога или вовсе не будет взимать; а в некоторых случаях члену, живущему в плохих природных условиях, разумное общество будет даже оказывать помощь.

Быть налогоплательщиком разумного общества я не отказываюсь. Если я пользуюсь общественным достоянием, то и должен перед обществом в виде налога на разумную взаимопомощь.

Но поскольку общество возглавляется государственным, организованным насилием, постольку и взимаемый налог идет большей частью на усиление государственной угнетательской мощи, на поддержание насилия: на суды, на тюрьмы, на штат чиновников насильственных учреждений, на кабаки, на армию, на военные цели, на вооружение, на подготовку к войне — к этому самому ужасному преступлению, которое только может совершить человек, к убийству себе подобных.

Я не хочу быть слепым членом общества, возглавляемого государственным насилием. Я не хочу быть безрассудным винтиком бездушной государственной машины. Я давно вывинтил себя из бессознательного повиновения неразумному насилию. Я хочу быть членом мирного общества, устраивающего жизнь ни разумных, сознательных началах.

Я хочу разумно руководить своими поступками и своим трудом.

Я противник войны и всяких убийств. Я противник всяких насилий человека над человеком. Я глубоко убежден, что убийство и насилие нельзя оправдать никакими благотворительными целями и райскими перспективами. Всякое насилие человека над человеком противно нашему здравому смыслу, нашему разумному сознанию, нашему внутреннему духовному единению. Насилие это грубый эгоизм, разделяющий людей на своих и чужих. Насилие — это грубое и низшее желание земного блага только себе, только своей низшей, неразумной, иллюзорной природе; желание земных благ низшей, неразумной и иллюзорной природе людей своего круга, своего государства. Насилие — это признание за собой права на свою жизнь, а за другими — непризнание этого права. Насилие — это пережиток старого варварского времени, которое в современном разумном обществе должно отойти в музей как кошмарное воспоминание минувшего прошлого. Насилие, применяемое в современном сознательном обществе, — это позор для участников насилия.

Как можно без ужаса и кошмарного сотрясения всего организма подготовляться к войне, к уничтожению людей: ружьем, штыком, прикладом, доходя при этом до ужасной злости, до остервенения, до состояния дикого зверя? Как можно без ужаса и кошмара бить и насиловать людей вообще — где бы то ни было?

Поэтому ни индивидуально, ни организованно я не могу и не буду участвовать в насилии. А также не могу и не буду поддерживать своим сознанием и своим трудом насильственные организации.

Капиталист, как и все прочие материалисты, верящий в реальность своего тела, в свою эгоистическую обособленную личность, всеми средствами стремится приобрести как можно больше земных благ для своей "ценной" личности, доходя при этом до борьбы с другими, до порабощения или истребления других. Ведет самый роскошный образ жизни, освобождает свою личность от переутомления, освобождает себя от физического труда, переложив все тяжести на других.

А для того, чтобы могло существовать такое кричащее противоречие, разделяющее людей на знатных и рабов; для того, чтобы рабы согласились, что иначе и быть не может, чтобы рабы не проснулись к сознанию, что и они такие же люди, имеющие право на жизнь и на свободное распоряжение собою, надо было создать внушение, надо было создать мнимо истинные законы, надо было создать насилие, чтобы держать просыпающихся рабов в ежовых рукавицах силами полиции, жандармерии и вооруженной армии.

И что происходит в одной стране, то как образец копируется и в другой. Итак, круг классовости и рабства установлен, выхода нет. Кто же попытается доказать ложность существующего положения, то для тех лиц имеются не столь отдаленные места в каменном мешке, в домах умалишенных, а то и на перекладине виселиц или ружейная пуля.

Такому порядку усердно помогают частично научные изобретения и ухищрения. Частью ученых пишутся законы, книги, делаются внушения, изобретается хитро-страшное насилие: порох, оружие, танки, подводные лодки, самолеты, бомбы, ядовитые газы, открывается война, устраивается человекоистребление.

А рабы, слепо повинующиеся установленным законам и внушениям, платят всевозможные налоги, губящие их же самих, держат на своих плечах всю тяжесть насилия и порабощения. Вдобавок ко всему этому, когда капиталист в союзе с учеными устраивает человекобойню, войну во имя бога, во имя братства, равенства и человечности, рабы усердно избивают, мучают, калечат друг друга. Капиталист же в это время только посматривает на театр военных действий и от удовольствия потирает руки, что своя своих не познаша. Бейтесь, мол, бессмысленные бараны, а мы в это время будем считать доходы от войны, будем смотреть, как бы под дурацкий этот шумок прихватить новую территорию с новыми доходами, с новыми рабами, благо хватает для войны баранов и пушечного мяса. Если же за это и обидится мой заграничный сосед-капиталист, ну что же, надо же кому-либо остаться в проигрыше.

Помогающие этому злодейству ученые в это время тоже вместе со своими хозяевами и руководителями посматривают на картину театра военных избиений и калечений. Смотрят и радуются, что ихние изобретения пулеметов, бомб, удушливых газов и прочих умных пакостей как раз и делают то, что им хотелось, изобретая эти вещи. Ученые теперь пускают весь свой гениальный ум и всю изобретательность на то, как бы изобрести такой яд для людей, чтобы сразу отравить жизнь целой страны, или как бы устроить такие мины, бомбы или ракеты, чтобы в один момент взорвать целую страну.

А люди-рабы дерутся между собою, уничтожают друг друга этими изобретениями: порохом, железом, огнем, газами, а потом, к стыду своему, даже кулаками, даже зубами перегрызают горло друг другу, веря, что это нужно какому-то богу, какому-то равенству, братству и человечности.

Человек же, не потерявший разумного сознания, увидев этот кошмар крика и скрежета зубовного, увидав ужас человеческих страданий, не поверит, что он видит естественную жизнь, достойную людей как разумных существ; он скорее подумает, что попал в общество умалишенных или в фантастический ад, где черти мучают грешников.

Здесь я хотел напомнить людям, взимающим налог для государственного насилия, чтобы они могли войти в мое положение, чтобы они поставили себя на мое место земледельца, с такими взглядами на жизнь и на насилие, а меня на их место государственного чиновника-насильника, требующего с них безоговорочного выполнения всех моих насильственных требований. С радостью ли они будут выполнять мои требования, зная определенно, что их сознание и их труды пойдут не только на неразумные, но прямо вредные цели? Думаю, что не стали бы беспрекословно выполнять, несмотря на мои угрозы применения насилия, этого дикого способа, недостойного человека с разумным сознанием.

В данном случае в таком положении нахожусь и я.

Как природный хлебороб, я хочу трудиться на земле. Этот труд я считаю самым естественным и разумным для существования человека. Ручное земледелие самая лучшая отрасль сельского хозяйства. Еще лучше было бы на юге, где можно было бы вести плодо-овощное хозяйство ручным способом. Но надо приспосабливаться ко всем природным условиям, где бы ни остановило положение.

С первых чисел мая я иду со своей помощницей — дочерью Любой за три километра пахать ручным способом крутые склоны. Хорошо, что здесь еще много пустующих крутых склонов, никому не нужных, но ручному земледелию такие места становятся доступны. Хотя и трудновато мне, больному, лазить по этим крутизнам, но спешить некуда, прокормим себя — и хорошо, лишь бы не сидеть ни у кого на шее. Конечно, и десятой доли предложенного плана я едва ли сумею обработать, так что об излишках труда нечего и думать. Ну, а если бы вдруг оказались излишки нашего труда, то неужели я буду держать их у себя, неужели я буду лежать на них, как собака на сене? Конечно, нет!

Для излишков моего труда есть очень хорошее и полезное дело — это помощь борцам за идею добра и правды, заброшенным в тюрьмы и ссылки и нуждающимся в материальной помощи.

Эти как будто незаметные люди, одиночки, сколько света несут они для людей и истинного блага! Но общество, в котором так мало мыслящих и разумно сознательных личностей, может превратиться в толпу, которая, в благодарность за добро, рассчитывается с ними, как с Иисусом, Сократом, Яном Гусом и другими, и в лучшем случае — сажает в клетку.

Своим святым долгом считаю помогать страдающим, истинным поборникам учения Разума. Я протягиваю руку помощи не организованному насилию, а противникам этого насилия. Ибо это мои друзья! Это мои единомышленники! Я считаю такую помощь полезной и разумной, это не то что помогать государству отливать пушки и снаряды и подготавливаться к человеческой бойне, к самому ужасному преступлению.

Но я также не отказываю в помощи и всем лицам, находящимся в нужде и заблуждении. Если мне будет известно, что общество имеет материальную нужду, а у меня будет чем помочь, то буду стараться непосредственно помогать. В случае же если не будет возможности помогать непосредственно, то могу согласиться и на посредника в виде государственной организации, но с условием сохранения за собой права наблюдения или контроля, чтобы мой труд шел именно по назначению и чтобы я имел возможность узнавать корень этой нужды. И если эта нужда вызвана неразумным действием общества, то буду стараться уяснять эту неразумную деятельность, находить выход уяснением лучшего разумного смысла жизни, чтобы не могли повторяться ошибки, приводящие к нужде.

Хотелось бы могуче воззвать: люди-братья! Остановитесь! Одумайтесь! Проверьте свою жизнь! Проверьте свою деятельность! Ведь вы не то делаете, что подобает делать разумному человеку в жизни! Зачем вы участвуете в насилии? Зачем вы закрепляете деспотизм насилия? Зачем вы закрепляете свое рабство, повинуясь и поддерживая насилие? Зачем вы, к сугубому своему несчастью и позору, возводите насилие в идеал? Зачем вы еще больше усовершенствуете свои кандалы? Зачем вы отдаете и тело, и душу на служение гильотине? Разве еще непонятно, что убийство человека есть самое ужасное преступление, которое нельзя оправдать: ни будущим коммунизмом, ни будущим Царством Божиим?!

Что мне блаженство святых в будущем, когда нет блаженства, разумной, радостной жизни в настоящем! Будущее? Это самообман! Будущее? Это хитрое замазывание своей дурной жизни в настоящем! Это иллюзия жестокого божества, требующего безумной жертвы в настоящем! Разумом… жизнью… Будущее? Это бездонная пропасть…

Всем своим существом я против насилия. Я сторонник ненасилия над другими людьми. Я сторонник — не насилием перевоспитывать других, а убеждением побуждать людей осознать в себе разумное, высшее сознание. Но прежде чем пробуждать других к сознанию, я должен сначала в себе самом раскрыть, осознать и проявлять Сознание Истинной Жизни. Поворачивать в ту или другую сторону сначала я имею право только себя. Улучшать и перевоспитывать прежде всего я должен себя, пользуясь, конечно, добытым человечеством общим коллективным миропониманием.

Перевоспитывая самого себя, конечно, я не могу ставить эгоистических рамок: я не хочу вариться только в собственном соку, зная, что истинная, высшая жизнь только в единении с другими людьми и другими существами, а поэтому я с радостью буду помогать людям-братьям и сообща с ними раскрывать ложную веру в неразумную жизнь. Но помогать по-сократовски, только тогда, когда в этом является необходимость, а не насильное навязывание, если люди не хотят этого понимать — помогать, как бабка-повитуха помогает при рождении ребенка. С радостью буду помогать и сообща уяснять истинный смысл жизни, достойный звания члена коммунистического общества, достойный звания человека, живущего не насилием и разъединением, а любовью и единением с другими людьми и другими существами. Жизнь должна быть Разумна, Едина, Божественна; насилие же неразумно.

Я. Драгуновский. 1 мая 1935 года.