О сестре

О сестре

Так жил я дома. Вдруг получаю письмо от сестры из Каменского завода. Она пишет: в их стороне голод, муж поехал за хлебом и умер в дороге, дети пухнут от голода. Что делать? Как помочь сестре в такой беде? Посылками не прокормишь четыре души, мать с тремя детьми. Нужно брать на родину, но куда деть их?

Нужен совет с родными. Сперва я обратился к своему родному брату: Брат, что будем делать? Как помочь сестре, спасти ее с детьми от голодной смерти?

— Не знаю, — ответил брат, — у меня у самого своя семья, четыре души.

Потом я спросил свекра сестры. Тот ответил так же: мне до себя только впору. Но я все же решил, что привезти сестру надо, но где взять денег на переезд? Был у нас в деревне один богатый человек, я к нему, рассказал всё тяжелое положение сестры.

— А сколько тебе денег надо на всё?

Я сказал.

— Нет, этим ты не обойдешься, — и дал вдвое больше и пожелал успеха.

Я сказал матери, что денег достал и теперь еду за сестрой. Мать сквозь слезы говорит: — Я очень рада за тебя во всем, но боюсь, что тебе трудно будет с сестрой, ты еще не знаешь ее характер. Но я поехал.

Положение сестры было, действительно, тяжелое. Двое младших детей уже умерли от голода, а эти трое, хотя и ходили, но пошатывались от слабости. При виде меня они все встрепенулись, бледные личики засияли радостью, и все они цеплялись за мою шею и, толкая меня своими острыми коленками и локтями, лезли на мои колени, обнимая и целуя меня. И когда я рассказал сестре, зачем я приехал, они все закричали: — Мама милая, мы все поедем с дядюшкой!

Сестра, расспросив меня, кто как живет и что говорят о ее приезде, сказала, что не поедет: — Лучше я буду умирать здесь с голоду, чем жить сытой под ненавидящими взглядами. — Дети заплакали.

— Чего вы ревете? Здесь у нас крыша есть, а там где будем жить? Дядя сам живет в одной комнате пять человек, свекор отказал совсем, а в деревне у каждого теснота. Кому мы там нужны?

Я ожидал, что сестра, говоря всё это, будет горько плакать, но она за всё это время так много пережила, что страдания уже иссушили ее слезы, и она только смотрела печальными глазами в одну точку. А дети твердили всё одно:

— Мы поедем с дядюшкой.

— Ну, поезжайте одни, а я здесь останусь.

Дети и на это согласились: — Мы будем там с дядюшкой картошку сажать, варить и печь в золе, тебе будем письма писать, что нам здесь очень хорошо — едим печеную картошку вволю…

Сестра улыбнулись:

— Картошку-то вы есть будете, а ночевать где будете? Ни крыши, ни одежды у вас нет, — А мальчик Кузька с восторгом закричал: — Я возьму топор, дров нарублю, натаскаем, огонь большой разложим с дядюшкой и будем спать у костра. — А маленькая Маша: — А я оладушки буду печь из картошки и с дядюшкой есть. — А жить так и будете у огня? — спросила мать. — А где дядюшка, там и я, — ответила Маня.

А старшая девочка Ира: — А я, дядюшка, буду на всех кухарить, стирать, носки вязать, и всё штопать, и латать, и с бабушкой прясть и холсты ткать. — А учиться? — спросила мать. — Хватит с меня трех классов, а вырасту, если надо, буду на курсы ходить.

— А жить-то где будете? — опять спросила мать.

— А с дядюшкой, и бабушка будет с нами жить, — ответила Ира.

Утром сестра говорит мне:

— Ты вот ехал за нами, а обдумал ли, где мы будем жить?

— А где я, там все со мной будете, так я думал и думаю, и с этим я за вами приехал.

— Ну, ладно, посмотрим, что из всех твоих дум выйдет, как мы все бедствовать будем…

На другое утро мы все выехали. Дорогой мы перенесли много трудностей, но сестра меня не упрекнула ни одним словом. Наверное, некоторым людям трудно только сдвинуться с мертвой точки, а потом невольно с каждым шагом всё больше вживаются в новое. Дети также, видя мое спокойствие, как бы внутренне решили, что значит так все и надо, и спокойно отдавались своим детским впечатлениям, находили во всем интересное и радостное, зная, что с ними близкие и любимые, кому они вполне доверяют.

Так бывают похожи на этих детей взрослые, верящие в своего Бога любовь, который зорко смотрит за каждым через совесть. И тогда, любя этого Бога в себе и во всем живом, люди успокаиваются, зная, что с ними неотлучно Бог, который охраняет всех своею любовью и дает благо.

И вот мы приехали домой, мать встретила всех с присущей ей материнской заботой о каждом и делала все по возможности, чтобы всем было хорошо. Старший брат и его жена, наверно, не очень были довольны, но всё же при виде несчастья сдерживали себя, и поэтому все было тихо и спокойно.

В нашем доме, вернее, комнате, стало очень скученно, как в вагоне, но крайняя нужда не нарушала благоразумия, жалости, и жизнь шла своим чередом. Я так же занимался обычными крестьянскими делами и еще разными ремеслами по дереву, металлу, глине. Местная молодежь относилась ко мне хорошо, с уважением. Меня знали не только в нашей деревне, но и в окружающих селах. У более пожилых крестьян не было особых стремлений к познанию смысла жизни. После долгой, мучительной военной жизни и разлуки им было чем заниматься, хозяйственные интересы поглощали их целиком. Но молодых ребят эта инерция жизни не заполняла целиком, любознательность влекла их в разных направлениях, а некоторые интересовались также и религиозными вопросами. И ко мне стали приходить поговорить, просили даже книжечек почитать, и я им очень охотно давал всё, что у меня было, главным образом Льва Толстого. Простой и ясный язык Льва Толстого был доступен всем, его слова отвечали на возникающие вопросы жизни и находили у них согласие и сочувствие. Да, Толстой есть мировое чудо, он изливает свет божественной, истинной жизни, и бушующая людская эгоистичность не в силах забросать его грязью и затоптать. Я ничего не могу сказать о будущем. Может быть, еще придется сидеть Толстому в пещерах, засыпанному непониманием и злобой, но когда-нибудь эту находку найдут под грудами камня, и новое человечество радостно вздохнет, увидев свет, идущий от нее и разгоняющий сгущающуюся веками тьму.

Да, в будущем будет то, что должно быть.

А мы сейчас должны быть благодарны, что в своей жизни, благодаря Толстому, узнали истину.

Больше всех ко мне льнул Дмитрий Иванович Гришин. Я ему сообщил свои планы: весной выйти из деревни, с крестьянских полей, из-за которых, ввиду малоземелья, вечно идет недовольство и вражда. Я решил за пределами крестьянских земель, на земле лесничества, на окраине леса, сделать себе «дворец», наподобие всякой птицы (кроме кукушки), расчистить огород, посадить несколько фруктовых деревьев и жить этим. Митя с радостью присоединился ко мне. Из наших домов мы решили не брать ничего, кроме топоров и пил, а всё хозяйство оставить братьев.

В полутора километрах от села был кустарник и овражек болотистый, возле речки, и мы облюбовали это болотце и жить там, чтобы не было к нам зависти, что мы взяли хорошую землю. Работа закипела. Кустарник мы вырубили, раскорчевали, раскопали под огород и построили себе «небоскреб»: четыре метра ширины и шесть длины. Но в самый разгар наших работ нас обоих забрали и повели в Брянскую тюрьму, которая была куда крепче нашего «дворцы».

Прокурор начал нас допрашивать, на каком основании мы нарушаем государственные законы: рубим лес, строим дома? Я ответил, что мне стыдно знать, что есть люди, воображающие, что весь шар земной принадлежит им, и я не хочу утверждать их в их болезненном, ненормальном мнении и просить их разрешения, чтобы в тухлом болотце свить гнездо из болотного хвороста. Сказав это, я замолчал. Мы стояли, а прокурор и еще кто-то тихо совещались между собой.

Потом прокурор обернулся к нам и сказал:

— Ну, идите! Но куда вы сейчас пойдете и что будете делать?

— Пойдем к своему строящемуся гнезду и будем стараться к зиме его закончить и ухаживать за огородом, чтобы было чем питаться зимой.

Мы молча вышли из кабинета, и нас выпустили из тюрьмы. К зиме мы, действительно, закончили свой «дворец», надрали драни, покрыли крышу, напилили досок и покрыли пол, наделали кирпичей, сложили русскую печь. Собрали урожай с огорода и на зиму взяли к себе сестру с детьми. Дети прыгали, так были рады, и весело щебетали вокруг меня. Митя по своей жизнерадостности тоже подходил к детям, и болотное наше гнездо превратилось в уголок рая.

К нам много приходило любопытных, чтобы найти тему для своего досужего рассуждения. Они не стеснялись, давали всякие советы, как нам жить, чтобы нам было еще лучше. Так мы прожили год, и тут я раз невольно услышал, как одна кумушка говорила сестре:

— Да, все было бы хорошо, если бы у вас было молоко и мясо. В деревне какая соседка могла бы уделить, а тут никто и ниоткуда.

— Да, в деревне я могла бы и заработать себе и молоко и мясо… а тут и слова сказать не с кем… — жаловалась на свою уединенную жизнь от общества.

Летом, когда крестьяне стали делить землю, я пошел к ним и попросил у них выделить мне усадьбу. Общество с веселыми шутками отмерило мне усадьбу. — Ну, Василий Васильевич, в лесу построил себе дачу, а в деревне, в ряд с нами, зимний дворец поставь, — шутили они. — Давай, давай, мы рады, что ты не отделяешься от нас.

И вот мы с Митей натаскали из оврага, рядом с усадьбой, всякого хлама, на месте замесили глину и сделали хату. Наделали кирпичей и сложили печку, покрыли крышу, оштукатурили, сделали двери, рамы оконные, стол, четыре табуретки.

— Ну, сестра, — сказал я, — собирайся, пойдем в деревню, в общество, в свой собственный домик, и будешь жить без стеснения — свободно.

Сестра сразу в слезы:

— Что это ты задумал? Чтобы от меня избавиться? — И пошли сетования: У меня там огорода нет, рассаду где буду брать? И что я буду там делать? Вот если бы была машинка, я бы шила и кормилась, а так что я буду делать там?

Но все же я перевел ее в новый дом, говоря:

— Здесь сама будешь огородница, и рассады будет столько, что на полдеревни хватит.

Она улыбнулась сквозь слезы:

— Знаем мы эти ласковые уговорчики, а потом майся с детьми, как знаешь.

К зиме мы купили ей машинку швейную и корову. Сделали просторную стайку. Кур дала мать. Весной сделали большой рассадник, посеяли капустные семена и поручили детям охранять от кур и поливать. И сестра стала приветливее к нам с Митей. Мы часто заходили друг к другу по разным причинам, которых всегда бывает много у тех, у кого есть любовь между собою. А мы с Митей оставались вдвоем, потом взяли двух мальчиков-сироток, остались они без отца и матери. Зиму они прожили у нас, привыкли и были рады. Но их дед по каким-то темным причинам забрал их к себе. Потом умерли Митин брат и жена, осталось шестеро детей. Старшие братья были уже взрослые, лет — по двадцати. Они остались жить в своем доме, и мы помогали им.

Девочку грудную взяла одна крестьянка к своим трем детям, а мальчика четырех лет взяли мы с Митей к себе. Приходили к нам интересующиеся из разных мест и городов, изъявляли желание жить с нами совместной жизнью, но скоро им становилось у нас скучно, и они уходили, пока не находили более привлекательный путь жизни. Шли туда, где ходят с чистыми руками, не «ковыряются в грязи», а едят готовый, чистый хлеб, выработанный теми, кто живет скучно и копается в грязи. А они становились «мудрыми руководителями», думая, что без их помощи крестьяне не могут прожить… Они занимались всякими науками, играми, плясками, игрой в футбол, в шахматы, кувыркаясь в заоблачных пространствах и т. д., но в то же время заботливо следили, чтобы крестьяне не поели сами свой хлеб, а чтобы и для них достался хороший кусок, а то, пожалуй, и умрешь с голоду со всеми своими культурными играми и занятиями.

Только религиозно-нравственное отношение к жизни помогает человеку выбрать нужный труд и держаться в нем, несмотря ни на какие трудности, выполняя его в первую неотложную очередь, и уже оставшееся время отдавать и забавам, и веселью, и гуляньям. Только встав на этот трудовой крестьянский путь, может человек установить братские отношения с людьми и сам быть независимым, и не продавать свой труд, тем самым создавая эксплуататоров; а также и сам может уважать такого же свободного труженика-брата.