У каждой войны — свои законы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

У каждой войны — свои законы

Каждая война имеет свой почерк, свое лицо, свои законы. Кавказская война 1817–1864 годов коренным образом отличалась от всех прочих, которые в разные времена вела Русская армия. Это была самая продолжительная из всех войн, которые вела регулярная Русская армия — даже Северная война 17001721 годов, оказавшаяся по длительности второй, не идет с ней в сравнение.

«Пятидесятилетняя Кавказская война, — писал А. А. Керсновский, — была благодеянием для Русской армии. Благодаря этой войне ей удалось сохранить свои бессмертные суворовские традиции, возжечь ярким пламенем начавший было угасать светильник. Маленькая часть большой русской армии, заброшенная на далекую дикую окраину, совершила здесь великие дела… Горсть русских офицеров и русских солдат, не стесняемая тлетворным рационализмом доморощенной пруссачины, показала здесь, на что способен русский офицер, что может сделать русский солдат. Суворовское “Мы русские — с нами Бог!” огненным лучом пронизывает всю эпопею — от Иоры и Аскерани до Веденя и Гуниба».

Наши «кавказские солдаты» даже и внешне — формой одежды и вооружением — отличались от своих собратьев, служивших в Центральной России. Щегольские кивера у них заменялись мохнатыми папахами, мундиры с высоким воротником — черкесками, кожаные заплечные ранцы — суконными мешками. Привычным оружием в бою были кинжал и короткий карабин.

На Кавказе нашей армии противостоял жестокий, вероломный и коварный противник. «Грабеж и разбой, доставлявшие горцу нередко обильные средства для жизни, становились тем же, чем была торговля для образованных народов, и отважный джигит, как почтенный купец средних веков, пользовался всеобщим уважением», — писал автор многотомной «Кавказской войны» генерал В. А. Потто. Ясно, что этот противник понимал исключительно язык силы, преклонялся перед жестокостью и почитал благородство и сострадательность за слабость.

Вот почему Кавказской войне были присущи особая тактика действий, свои правила и законы, подчас непостижимые для тех, кому никогда не доводилось сражаться в горах. Здесь не сходились в штыки пехотные колонны, не было блистательных кавалерийских атак, артиллерийских дуэлей и даже длительных перестрелок. Все происходило гораздо проще, жестче и жесточе: «В чащах чеченских лесов и на раскаленных дагестанских утесах, в молниеносных рукопашных схватках с отчаянно храбрым противником и в изнурительных напряжениях прокладки дорог и расчистки просек крепла воля, закалялись характеры, создавались легендарные боевые традиции, вырабатывался глазомер начальников и бесстрашие подчиненных», — писал Керсновский.

«Лучше от Терека до Сунжи оставлю пустынные степи, нежели в тылу укреплений наших потерплю разбои», — говорил генерал Ермолов. Это не были громкие слова. В инструкции был, например, пункт, что если бандитские шайки прорывались через так называемые «мирные аулы» и не встречали достойного сопротивления, то «деревня истребляется огнем…» «Малейшее неповиновение или грабеж на линии, — предупреждал Алексей Петрович чеченцев, — и ваши аулы будут разрушены, семейства распроданы в горы, аманаты повешены».

Казалось, эта система должна вызывать возмущение и противодействие местного населения. Отнюдь! События на Кавказе нельзя судить по европейским меркам и законам. Там были свои правила, представления и понятия.

«Великодушие, бескорыстная храбрость и правосудие — вот три орудия, которыми можно покорить весь Кавказ, — писал известный мусульманский ученый Казем-Бек. — Одно без другого не может иметь успеха. Имя Ермолова было страшно и особенно памятно для здешнего края: он был великодушен и строг, иногда до жестокости, но он был правосуден, и меры, принятые им для удержания Кавказа в повиновении, были тогда современны и разумны».

Между тем, о событиях Кавказской войны мы знаем только из произведений ее участников — Льва Толстого, Бестужева-Марлинского, Лермонтова, потому как в курсе нашей истории ей посвящены очень немногие страницы. Так что опыт Кавказской войны всецело оставался достоянием Кавказского корпуса, а имена ее блистательных генералов — начиная от бесстрашного князя П. Д. Цицианова, П. С. Котляревского, которого Пушкин нарек «бичом Кавказа», «храбрейшего из храбрых» С. А. Портнягина и продолжая замечательными представителями «ермоловской школы» Д. Т. Лисаневичем, Н. В. Грековым, А. А. Вельяминовым — вплоть до «победителя Шамиля» генерал-фельдмаршала князя А. И. Барятинского, неизвестны нашим соотечественникам.

А ведь история жестоким образом мстит тем, кто пренебрегает ее уроками!

Вот, например, один из уроков: в этой войне чаще побеждал не тот, кто был сильнее, а тот, кто оказывался хитрее, упорнее, проворнее.

«Однажды, — рассказывал ординарец генерала Ермолова Цылов, — когда привезли батарейные орудия для вооружения крепости, Ермолов приказал пятидесяти отборным казакам из своего конвоя ночью выехать за цепь на назначенное место и затем, подманив к себе чеченцев, бросить пушку, а самим уходить врассыпную… Пушка была отличной приманкой — и горные волки попались в ловушку. Чеченские караулы, заметив беспечно стоящую сотню, дали знать о том в-соседние аулы. Горцы вообразили, что могут отрезать казакам отступление, и тысячная партия их на рассвете вынеслась из леса… Казаки, проворно обрубив гужи, бросили пушку и поскакали в лагерь. Чеченцы их даже не преследовали. Обрадованные редким трофеем, они столпились около пушки, спешились и стали прилаживаться, как бы ее увезти. В этот самый момент шесть батарейных орудий ударили по ним картечью, другие шесть — гранатами. Что произошло тогда в толпе чеченцев — описать невозможно: ни одна картечь, ни один осколок гранаты не миновал цели… Между тем орудия были заряжены вновь; опять грянул залп, и только тогда очнувшиеся чеченцы бросились бежать в разные стороны. Двести трупов и столько же раненых, оставшиеся на месте катастрофы, послужили для горцев хорошим уроком и надолго отбили охоту к ночным нападениям».

Или вот строки из донесения командира Грузинского гренадерского полка графа Симонича, который в июне 1825 года всего с одним батальоном заступил дорогу толпам мятежных лезгин, пытавшихся пробиться в Кахетию. Оценив, что противник занимает крепкие позиции на горах, граф принял решение перекрыть долину и стал спускаться в предгорье. «Но едва батальон повернул назад, — сообщается в донесении, — лезгины вообразили по своей глупости, что мы отступаем от страха и, стремительно бросившись занимать Кадор, очутились на ровной и безлесной местности». Уже через десять минут разбитая шеститысячная орава разбойников в страхе бежала от четырехсот русских штыков!

В чем, однако, русские войска никогда не могли — да и не стремились, разумеется, — превзойти своего противника, так это в жестокости. Генерал Потто в своей книге дал объяснение весьма известному термину «абрек»: «Дитя ли, женщина ли, дряхлый ли, бессильный старик — ему все равно, была бы жертва, была бы жизнь, которую он может отнять, хотя бы с опасностью потерять свою собственную. Жизнь, которой наслаждаются, для него смертельная обида… Слово “абрек” значит заклятый… И никакое слово так резко не высказывает назначения человека, разорвавшего узы дружбы, кровного родства, отказавшегося от любви, чести, совести, сострадания — словом, от всех чувств, которые могут отличить человека от зверя. И абрек поистине есть самый страшный зверь гор…»

Впрочем, горцы вообще не щадили ни женщин, ни детей, ни раненых, оказавшихся у них в руках. Они и друг к другу относились преподлейшим образом, не жалея крови своих соотечественников при разделе награбленной добычи, в борьбе за власть и прочие жизненные блага… Но в этом пусть судит их Аллах!

Вот случай, происшедший в декабре 1819 года при атаке мятежниками Чирагского укрепления, где стояли две роты Троицкого пехотного полка. К несчастью, многие солдаты жили по саклям и оказались отрезанными от крепости внезапным нападением. Юный прапорщик Щербина, недавно прибывший на Кавказ из кадетского корпуса, засел вместе с четырьмя стрелками в высоком минарете. Их выстрелы наносили противнику чувствительный урон, не позволяя подойти к осажденной крепости. Когда же мятежникам удалось ворваться в башню, отважный прапорщик занял позицию на самом верху винтовой лестницы и зарубил шашкой десяток человек… В конце концов, разбойники сделали подкоп и свалили башню на землю. «К несчастью, Щербина не погиб под развалинами, — свидетельствует историк. — Горцы, вытащив полураздавленного юношу, предали его страшным мучениям: они нанесли ему множество несмертельных ран и постепенно выматывая жилы, замучили до смерти».

Известные события конца XX — начала XXI века — Буденовск, «Норд-Ост», Беслан — свидетельствуют, что кровавые традиции горских разбойников не претерпели изменений. Почему же на их действия не ответили противодействием, испытанным десятилетиями Кавказской войны? Почему оказался забыт Ермоловский опыт? На Кавказе побеждал тот, кто умел взять над противником нравственное превосходство. Русский солдат пришел в этот дикий края для его умиротворения, для укрепления границ, представлявших постоянный источник опасности для империи. В сознании этого, всегда жившем в сердцах наших кавказских воинов, была их нравственная сила. Противник имел иные точки отсчета. Он дрался за «свободу» — свободу набегов, грабежа и убийства, ту «свободу», которой веками пользовались его предки.

Можно привести перевод текста древней песни чеченской девушки: рассказ о том, как ее суженый отправляется за реку Терек, к казачьей станице, где крадет маленького мальчика. Возвращаясь, он убегает от погони, получает рану:

«Ах, какая радость, какое счастье!

Я буду ухаживать за моим молодцом-храбрецом, перевязывать буду рану моим шелковым рукавом.

Мой храбрец-молодец продаст мальчика в Эндери, в Дагестан, и привезет мне подарок.

То-то мы будем жить-поживать с ним!..»

Вот она, народная психология! Клин надо было выбивать клином, общаться с мятежниками на том языке, который они лучше всего понимают. А это был язык силы. Поэтому, приехав в Чечню весной 1817 года, Ермолов собрал старшин и владельцев «мирных аулов», которые еще в XVIII веке расположились на казачьих землях между Тереком и Сунжей, обещая не только быть покорными по отношению к русским, но и составить передовые посты против разбойников.

Обещания чеченцы не сдержали. Обмануть «неверного» у них считалось такой же доблестью, как победить в бою. Ермолов понял это сразу. «Мне не нужны мирные мошенники, — заявил он. — Выбирайте: покорность или истребление ужасное». Было поставлено условие: если через «мирные аулы» пройдет хотя бы один отряд разбойников, то все их жители будут загнаны в горы, где умрут от моровой язвы, а все аманаты будут повешены.

Решительные действия Ермолова поначалу не нашли понимания в Петербурге. Император Александр I требовал «кроткого обращения с соседями». «В столице, — писал историк того времени, — считали полудиких горцев чем-то вроде воюющей державы, с которой можно было заключить мирный договор и успокоиться. Но Ермолов, стоявший у самого дела, сознавал, что чеченцы совсем не держава, а просто шайка разбойников, и рядом представлений, разъясняя сущность дела, настойчиво добивался разрешения действовать наступательно». Такое разрешение он в конце концов получил…

Средством нравственного подавления противника были упомянутые выше аманаты. Откроем «Толковый словарь»: «Аманат — заложник; человек, взятый в залог, в обеспечение… верности племени или народа, подданства покоренных». Это не были пленные — это были добровольно отданные в залог сыновья «авторитетных людей», сами «авторитеты» и прочие уважаемые личности. В случае бунта или иной измены горцев этих аманатов — в лучшем для них случае — ссылали в Сибирь. Или вешали где-нибудь на валу крепости для всеобщего обозрения. Метод оказался очень действенным.

Так случилось в самом начале правления Ермолова, что чеченцы захватили в плен майора Грузинского гренадерского полка Павла Швецова, одного из лучших офицеров корпуса, увезли далеко в горы и потребовали громадный выкуп. Взбешенный генерал приказал заключить в Кизлярскую крепость всех кумыкских князей и владельцев, через земли которых был провезен разбойниками майор, а если через десять дней они не изыщут средств к его вызволению — всех повесить… Долго будет рассказывать, что происходило дальше, поэтому ограничимся сведениями о том, что впоследствии полковник Швецов был командиром славного Куринского пехотного полка…

Не стоит думать, что горские заложники сидели в тюрьмах или ямах — как русские пленные в горах. Нет, они пользовались максимальной свободой, могли даже состоять на русской службе, а юноши — обучаться в военноучебных заведениях, вплоть до привилегированного Пажеского корпуса в Петербурге. Кстати, отношение к представителям мятежных горских племен было в России весьма уважительным — более даже, чем к главным, скажем так, кавказским национальностям. Лермонтов, сказав: «Бежали робкие грузины», далее живописует боевую отвагу горских племен. Показателен диалог офицеров из «Поединка» Куприна:

«— Это правда, что он природный черкес? — спросил Ромашов у Веткина.

— Я думаю, правда. Иногда, действительно, армяшки выдают себя за черкесов и за лезгин, но Бек вообще, кажется, не врет…»

К сожалению, русские офицеры, воспитанные на незыблемых законах чести, порой переоценивали своих коварных противников. Можно привести немало примеров, когда в конце концов с предателей, преступивших присягу российскому императору, срывали офицерские и даже генеральские эполеты. Ограничусь упоминанием лишь одной истории, получившей всероссийскую известность благодаря перу блистательного Александра Бестужева-Марлинского, кавказского солдата, бывшего штабс-капитана гвардии, декабриста. Его повесть «Аммалат-бек», опубликованная в 1832 году, потрясла читающую Россию.

В основу этой «кавказской были» легли реальные события, хотя Марлинский излишне романтизировал своего антигероя. На самом деле Аммалат-бек, племянник Тарковского шамхала, правителя одной из дагестанских областей, четыре года находился при полковнике Верховском. Офицер почитал его своим воспитанником и другом, но иные чувства гнездились в сердце горского юноши, ожидавшего, что русские помогут ему заполучить власть над земляками… Соплеменники подогревали честолюбие юноши и толкали его на подлое дело. Пришел час, и изменник направил пулю в сердце человеку, некогда спасшему его от неминуемой гибели…

…Идя в бой, русские солдаты сознавали, что на своих штыках они несут в этот дикий и суровый горный край мир и спокойствие, защищают людей от бесконечных кровавых набегов, воровства, убийств и разбоя… О результатах усилий многих и многих тысяч наших воинов можно прочитать в «Кавказской войне» В. А. Потто: «Самая физиономия края быстро изменилась. И там, где прежде путешественника поражали лишь голые степи, унылое безмолвие да непокрытая бедность, где подневольный труд закрепощенного народа обогащал лишь хищных и жадных Агаларов, там зазеленели теперь роскошные нивы и степи покрылись бесчисленными стадами скота, отарами овец и табунами коней, свидетельствующими о народном довольстве и благосостоянии».

…Прошло полтора с лишним столетия — и российскому солдату опять пришлось сражаться в тех краях, где дрались его далекие пращуры. Сражаться затем, чтобы вновь возвратить мир и благоденствие на исстрадавшуюся землю.