Рыцарство и законы войны

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Рыцарство и законы войны

Неверно утверждать, что Церковь была крайне заинтересована в развязывании войны: как только объявлялась «справедливая война», сразу предпринимались все средства, чтобы ускорить ее окончание. Импульс к ограничению и сдерживанию войны в равной мере исходил и от Церкви и от воюющих сторон. Феномен рыцарства в конечном итоге стал культурной особенностью средних веков. В последнее время изучение рыцарства переросло в огромную область научных исследований. Превосходные книги на эту тему, принадлежащие, помимо прочих, перу Мориса Кина, Ричарда Барбера и Ричарда Кэпера, отделили феномен рыцарства от чистой мифологии и поместили в реальный исторический контекст. В нашей книге мы неглубоко проникнем в эту необъятную сферу. Практические аспекты рыцарства — ограничения и злоупотребления — будут подробнее рассмотрены в последующих главах.

Вообще, понятие рыцарства олицетворялось в образе рыцаря, элитного воина Средневековья. Это всадник в доспехах — отважный, милосердный и верный своему сеньору, который готов отдать жизнь, защищая свою веру, детей и женщин (особенно красивых!). В действительности, если речь идет о наличии рыцарских качеств, то под этим следует понимать великодушие и благородство характера. Стереотипный образ рыцаря полон изъянов. Несомненно, встречались и благородные рыцари, которых воспевал Чосер, однако жизнь у них была отнюдь не сладкой, потому что их окружали гораздо более грубые и толстокожие товарищи; с подобными образчиками совершенства на страницах данной книги мы не встречаемся. Огромные денежные и временные затраты, дорогие доспехи и оружие, прочая экипировка — все эти ресурсы вкладывались в рыцарей не для того, чтобы они становились эдакими утонченными и преданными служаками, а чтобы превратить их в безжалостные машины для убийства. Их обучали не только с целью сделать сильными и отважными, но и для того, чтобы привить расчет и проницательность, научить тактике, стратегии, дипломатии, умению организовать надежный тыл; рыцарям предстояло постигнуть все вопросы эффективного ведения войны. В течение определенного периода времени они проходили самое настоящее профессиональное обучение — точно так же, как проходят подготовку офицеры в современных армиях. Изображение неумелого и простодушного до наивности рыцаря, который, едва почуяв кровь, храбро и стремительно, но безрассудно бросается в гущу битвы, — не более чем карикатура, хотя подобный образ взяли на вооружение многие историки второй половины XII века.

Из воинских кодексов рыцарство выросло в оригинальное культурное явление, получившее отражение в искусстве, архитектуре, песнях трубадуров, религии и литературе. Из этих источников мы знакомимся с обрядом посвящения в рыцари на поле брани и более изощренными церемониалами, пропитанными религиозно-мистическим подтекстом. Жоффруа де Шарни, знаменитый рыцарь, погибший в битве при Пуатье в 1356 году, описывает этот процесс в своей «Книге рыцарства». Сначала посвящаемый должен исповедоваться и раскаяться в содеянных грехах. За день до самой церемонии он принимает ванну, символизирующую смывание с тела грехов и следов распутной жизни, а затем ложится в постель на свежевыстиранную простыню, которая символизирует мир и согласие с Богом. К нему приходят другие рыцари, чтобы помочь облачиться в новую, чистую одежду, которая подобает теперь его непорочной чистоте. Его облачают в красную тунику, символизирующую собой кровь, которую новичок должен пролить ради защиты веры в Господа и Святой Церкви. Затем посвящаемый надевает черные башмаки (напоминающие о том, что, как он явился на свет из земли, так в землю и уйдет) — символ готовности умереть в любое мгновение. И, наконец, будущий рыцарь надевает белый пояс, чтобы показать всем, что он окутан чистотой и безгрешностью. Когда все эти ступени пройдены, рыцари ведут его в часовню для всенощного бдения. Наутро он слышит звуки мессы, и к ногам его кладут золотые шпоры, чтобы показать, что он более не нуждается в этом самом драгоценном из металлов. Церемония завершается подношением меча и братскими поцелуями товарищей-рыцарей. Для некоторых рыцарей эта церемония представляла собой подписание некоего духовного контракта на служение Господу и совершение добрых и героических поступков, для других — лицензию на то, чтобы насиловать, жечь, грабить и убивать.

Прежде чем обряды очищения и украшения позволили рыцарству создать видимость цивилизованного ведения войны в конце XI века, сражения, битвы и поединки представляли собой гораздо более кровавые зрелища. Разбойные нападения викингов привели к горячим дебатам относительно степени совершаемой жестокости. Многие задались вопросом: не превышает ли эта степень нормы ведения войны? Конечно, «шок, ужас и жестокость присутствовали в полной мере». В своей книге, которая посвящена разбойничьим набегам викингов, Гай Холсалл изучает обвинения, выдвигаемые против них, и приходит к заключению, что в изобретении ужасной и мучительной смерти для врагов викинги были отнюдь не одиноки. Даже если они и применяли легендарного «кровавого орла», то в этом смысле не так уж далеко ушли от европейцев, тоже людей весьма искушенных в казнях и пытках. «Кровавый орел» — оспариваемая многими и подвергаемая сомнению легендарная казнь времен викингов состояла якобы в том, что на спине осужденного рассекали ребра, разводили их в стороны наподобие крыльев, после чего вырывали легкие. Наша дискуссия о наказаниях в эпоху Высокого Средневековья едва ли позволит впасть в крайнее изумление по поводу чудовищных методов убийства в эпоху более раннюю. В Европе VII века жестокой казни не избежала даже 79-летняя Брунгильда (дочь вестготского короля Атанагильда, супруга австразийского короля Сигеберта I) — ее тело разорвали на части дикие лошади. В дорыцарский период политические пленники, схваченные на поле брани или в любом другом месте, вполне могли ожидать смерти от своих захватчиков, будь то язычники-викинги или «благородные» христиане. Знакомый образ викингов как разорителей церквей и монастырей вовсе не являлся какой-то эксклюзивной «торговой маркой» ни тогда, ни позднее. Как уже отмечалось выше, имущество и богатство Церкви привлекали жадные взоры воинов любой веры и людей, которые вообще ни во что не верили. Обвинения в варварстве викингов, естественно, исходили от беспомощных служителей религии, а также от разочарованных властей, которые оказывались не в силах вовремя выследить морских разбойников либо настигнуть их, чтобы воздать должное за их злодеяния. Согласно наблюдениям Холсалла, «викинги намеренно не нарушали никакие законы, просто они играли совсем по другим правилам». Рыцарству, по-видимому, предстояло, создать новый «сборник должностных инструкций» в христианских войнах Европы в эпоху Позднего Средневековья.

Рыцарство совместно с Церковью действительно сыграло определенную роль в окончании войн: многих пленников щадили, чтобы сделать из них рабов. В этой области немало исследований провели Мэтью Стрикленд и Джон Джиллинджем, которые приводят доводы о том, что рыцарство было фактически «импортировано» в Англию вместе с Нормандским завоеванием в 1066 году. Прежде чем рыцарство получило всеобщее распространение, уровень смертности в сражениях был намного выше (позднее он тоже увеличился). В книге Стрикленда, посвященной Англии до Завоевания, приводится немало примеров резни на поле брани. Так, в 655 году, в битве при Винведе, были убиты почти все тридцать военачальников мерсианской армии; в 641 году побежденный Осви Нортумбрийский подвергся расчленению, после чего его голову и части тела насадили на колья; в 686 году король Кадвалла из Уэссекса согласился крестить пленников из королевской фамилии, прежде чем казнить их. «Кельтская окраина» на долгие столетия сохранила варварские обычаи войны. На камне Суэно (Sueno Stone), воздвигнутом в X в. (находится на территории современной Шотландии), сохранился барельеф, изображающий обезглавленные трупы пленников, стоящие рядами со связанными за спиной руками. В начале XI века граф (эрл) Ухтред приказал отрубленные головы шотландских воинов, поверженных в битве, вымыть и причесать, а потом насадить на колья. Каждая из женщин, которым было дано такое поручение, получила в награду по корове. В подобных войнах по всей Европе, согласно общему негласному правилу, убивали всех мужчин, способных держать оружие, а остальных, в том числе женщин и детей, обращали в рабство. Всякий, кто пытался воспрепятствовать угону пленников или оказывался слишком горластым, моля пощадить кого-нибудь или прося еще о каких-то исключениях, подвергал себя смертельной опасности.

Рыцарские обычаи развивались бок о бок с непрекращающимися эпизодами зверств и насилия. Иногда викинги требовали за освобождение своих пленников выкуп, и в то же время подвергали безжалостной резне целые общины. Во время осады Парижа в 886 году группа франков сдалась осадившим город викингам, ожидая со временем выкупить свою свободу, однако их просто перебили, как и целый гарнизон Сен-Лo несколькими годами позднее (в 890 г.), несмотря на все заверения викингов в обратном. Побежденным викингам тоже никто особой милости не оказывал. В 1066 г., всего за несколько недель до своей гибели в битве при Гастингсе, Гарольд Английский нанес сокрушительное поражение викингам Харальда Хардраде (Сурового) в знаменитой битве при Стамфорд-Бридже, при этом почти все норвежцы были истреблены. Согласно англосаксонским хроникам, они приплыли в Англию на трехстах дракарах, а в обратный путь отправились лишь двадцать четыре.

Некоторым сдерживающим фактором для войн между христианами стало осуждение Церковью рабства и утверждение рыцарства в Европе, особенно во Франции. Зачатки рыцарских кодексов можно различить уже в середине IX века; к началу XI столетия наблюдаются многочисленные примеры рыцарских традиций и обычаев на севере Франции и позднее — в Англии. Как герцог Нормандии, Вильгельм Незаконнорожденный проявлял осторожность и стремился сохранять пленникам жизнь; уже в качестве английского короля Вильгельм Завоеватель компенсировал Дувру ущерб, ранее нанесенный его войском после сдачи гарнизона, и защитил побежденный Эксетер от полного разорения. Тем не менее тот же самый Вильгельм огнем и мечом причинял жестокие и мучительные страдания захваченным в плен врагам и мирным жителям. Но представители рыцарского сословия все же были меньше склонны к откровенным изуверствам. «Что касается обращения с пленниками, — пишет Стрикленд, — то теперь все коренным образом изменилось по сравнению с тем, что было при саксах и викингах». Таким образом, нормандцы привезли в Англию рыцарские обычаи, уже принятые в части континентальной Европы, но это не имело ничего общего с рыцарством Айвенго и других романтических персонажей произведений викторианской эпохи. В своей книге Джон Джиллинджем определяет рыцарство как «некий кодекс, в котором ключевым элементом являлось стремление ограничить жестокие последствия того или иного конфликта на примере относительно гуманного обращения с пленниками, во всяком случае, если речь шла о людях знатного рода». Он предполагает, что «сочувствие к побежденным высокородным противникам — отличительная черта рыцарства, которая полностью совместима с совершенно иным отношением к пленникам низкого сословия».

В ту пору рыцарство являлось чем-то вроде страхового полиса для воюющих представителей высших классов, которые свои страховые «премии» выплачивали путем приобретения дорогого оружия, доспехов и, прежде всего, боевых лошадей — т. е. атрибутов, подчеркивающих их элитарность. Подобный подход в Англии после Завоевания отражался, как уже обсуждалось выше, в несоразмерности суровых наказаний, назначаемых преступнику из низов, и гуманных (сравнительно) «санкций», налагаемых на более заметных представителей общества. Когда в эпоху правления Эдуарда II противники Короны вновь предстали перед палачом, государство было потрясено до самого основания.

Главным мотивом кодекса рыцарства был инстинкт самосохранения. Хорошим толчком здесь служил выкуп. Живой (и состоятельный) пленник ценился куда выше, чем мертвый. Ради его возвращения на родину семьям приходилось выплачивать большие, а порой огромные и разорительные суммы. Например, освобождение Ричарда Львиное Сердце стоило Англии 150 000 марок и вассальной зависимости короля перед императором Генрихом VI; французский король Иоанн II Добрый, которого захватили в плен в 1356 году в битве при Пуатье, согласился заплатить за свое освобождение 3 миллиона экю (с учетом 25 % «скидки» и передачи в руки англичан еще 16 высокородных французских дворян). Однако перспектива получения выкупа не гарантировала пленнику какого-либо благополучия, о чем свидетельствуют примеры из истории Столетней войны. Задача Жана ле Кастелье в отряде Роберта Чеснела заключалась в избивании пленников, чтобы выбить из них обещания о как можно более крупном выкупе. Франсуа ле Палу заключил Генриета Жантиана в темницу, где узник насчитал «восемнадцать змей и прочих рептилий»; более того, «Франсуа также послал письмо герцогу Бурбонскому и другим родственникам Генриета, предупредив, что если опоздают с оплатой, то он вырвет пленнику зубы. Когда те ничего не ответили, он действительно выбил несколько зубов у несчастного молотком и разослал родственникам, чтобы все удостоверились, что он не шутил».

Освобождение пленников за выкуп постепенно приобрело большой размах, поскольку частые войны открыли в этом смысле перед противниками широкие экономические возможности. Ордерик Виталий, наш главный источник по англо-нормандской истории, сообщает об «инвестиционном» потенциале трехлетней осады Сент-Сюзанн на о. Мэн (1083–1085). Вероятность получения выкупа привлекла сюда значительное число воинов, и многим удалось-таки сколотить приличное состояние. Со временем сам процесс требования и сбора выкупов усложнился, в него стало вовлекаться больше людей, и даже целые структуры; многие дела стали предметом разбирательств на рыцарских судах. Поль Гиамс искусно и четко описал новое рыцарство на войне:

Раньше, согласно общепринятой догме, считалось, что вполне благоразумно и законно убивать побежденных врагов. Все было очень просто. Согласно новым представлениям, предпочиталось щадить жизни знатных воинов ради получения щедрого выкупа за их освобождение. Частично это являлось декларацией рыцарского «профсоюза». Весьма утешительно звучала мысль о том, что в пылу сражения ты и твоя благовоспитанная ровня не пойдете на то, чтобы истреблять друг друга, что вы просто состязаетесь друг с другом за награду, которую вручают за рыцарскую доблесть. Победа теперь приносила гром аплодисментов и богатство, а риск погибнуть значительно снижался.

Хронисты подтверждают общий удовлетворительный характер понимания рыцарских обычаев. В известном примере от Ордерика Виталия мы узнаем о впечатляюще низком уровне потерь в крупном бою под Бремюле на французско-нормандской границе в 1119 г. между воинами английского короля Генриха I и французского короля Людовика VI Толстого. Из девятисот участвовавших в стычке рыцарей погибли, согласно хронике, лишь трое: «Все были облачены в кольчуги и щадили друг друга с обеих сторон из боязни Господа и из уважения к братьям по оружию; все были более озабочены тем, чтобы пленить своего недруга, нежели убивать пленников. Как воины Христа, они не жаждали крови своих братьев…»

Столетие спустя в решающей битве под Линкольном в 1217 году хронистами отмечено всего трое погибших; отсюда это сражение получило название «Линкольнской ярмарки». Лишь один из павших оказался высокородным рыцарем, его звали граф Ле Перш, но даже здесь имеются определенные сомнения: английский военачальник недвусмысленно приказал своим арбалетчикам целиться не во французских рыцарей, а в их оруженосцев. Роджер Вендоверский насчитал здесь три сотни пленников. Стоит отметить, что многие французы, которым удалось спастись бегством во время сражения, испытали куда менее приятную участь. При поспешном отступлении к Лондону многие были истреблены, «поскольку жители городов, через которые они проходили при своем бегстве, выходили им навстречу с мечами и палицами и, устраивая засады, убивали в великом множестве». Мирные жители не слишком-то жаловали рыцарей.

Средневековые хронисты часто ссылаются на финансовую необходимость, побудившую требовать выкуп за пленников, и подчеркивают братские узы между противниками на поле брани. Деньги, конечно, имели первоочередное значение, но упомянутые узы тоже были важны. По наблюдениям Роджера Вендоверского, в битве при Линкольне королевские войска лишь делали вид, будто преследуют неприятеля, «и если бы не рыцарские узы и солидарность, то уйти не удалось бы никому». Эти незримые узы были на самом деле глубже, чем это подразумевали сами представители элиты общества. Многие рыцари не просто относились к воюющему классу, разделявшему одну и ту же религию и культуру, но и порой хорошо, даже близко знали друг друга. Статья Мэтью Беннетта, посвященная некоторым аспектам рыцарства в средневековой Европе, подчеркивает тот опыт, который рыцари и сквайры приобретали с детства, проходя с оружием в руках военную подготовку. Это способствовало формированию крепких мужских связей (того, что психологи называют сплоченностью первичных групп). Еще более тесные связи выковывались на ристалищах в ходе рыцарских турниров, ярких состязательных спектаклей, которые также являлись неотъемлемой частью рыцарской подготовки. В них соперники могли запросто подружиться, как современные игроки противоборствующих футбольных или регбийных команд.

Иногда говорят, что рыцарство обрело вполне реальные военные преимущества. Знание о том, что худшей судьбой для рыцаря может стать лишь пленение, придавало еще большей храбрости на поле боя, а забота о собственной безопасности отодвигалась на второй план. Это ощущение во многом подкреплялось прочными и надежными доспехами, которые давали рыцарю высокую степень защиты в бою. Мусульмане нарекли европейских рыцарей «железными людьми» за их кольчуги. Гийом Бретонский, пытливый наблюдатель и участник многих походов начала XIII века, основной упор делал на прочность доспехов, когда сравнивал уровень потерь в средневековых и античных армиях. Пленение с целью получения выкупа получило больший размах в период расцвета замков: проще было обменять на замок его лорда или кастеляна, чем подвергать осаде. В Англии в одном из эпизодов войн 1215–1217 гг. король Иоанн пригрозил гарнизону в Белвуаре (Лестершир) предать позорной смерти их лорда, находящегося у него в плену, в том случае, если защитники будут упорствовать и не сдадут замок. И добился своего. В определенных обстоятельствах рыцарство давало серьезные военные преимущества, но взаимный обмен «любезностями» несколько ограничивал возможности ими воспользоваться.

Различные типы войн диктовали и разные нормы поведения, соответственно менялись законы и обычаи ведения боевых действий. Общепризнанными были четыре типа войны: guerre mortelle, или война до смерти — война на истребление, в которой пленный враг мог ожидать либо рабства, либо смерти; bellum hostile — открытая, или публичная война, в которой христианские принцы враждовали друг с другом, а рыцари занимались разорением соседних земель и в случае пленения могли рассчитывать на выкуп; guerre couverte — феодальная, или скрытая война, в которой допускались убийство и ранение, но неприемлемыми считались поджог, пленение или мародерство; и перемирие — временный перерыв в военных действиях. Осадная война выработала собственный свод законов, которые утверждались легче, чем правила ведения сражений.

Война на истребление не проводила различий между воинами и мирным населением. К этому типу относились религиозные войны, ведущиеся против мусульман или язычников. Однако какими бы кровавыми эти войны ни были, они вовсе не исключали и финансовые мотивы — в той же Святой Земле пленение с целью получения выкупа было вполне обычным явлением. Среди христиан войны на истребление велись относительно редко. Как отмечает Роберт Стейси, «только в исключительных обстоятельствах рыцари соглашались воевать на таких условиях. Это было слишком опасно для всех противников и совершенно не прибыльно, ведь брать пленников с целью выкупа запрещалось». Как видно из последующих глав, кровавые бойни многочисленных эпизодов средневековых сражений являют собой исключения из правил. То, что более низкие сословия исповедовали ту же религию, что и христианские рыцари, имело небольшое значение и проявлялось разве что в неприязни к рабству. Французы весьма оптимистично ринулись за красным знаменем при Креси и Пуатье и (заметьте!) именно тогда, когда потерпели два самых сокрушительных поражения от англичан в Столетней войне. Флаг цвета крови предупреждал, что пощады никому не будет, в плен решено никого не брать, и выкуп, соответственно, не принимается. В гражданских войнах — например, в Англии между Симоном де Монфором и Генрихом III в середине XIII века, — тоже можно было видеть развевающийся красный стяг. Однако больше всего крови лилось во время народных восстаний, таких как, например, противостояние фламандцев и французов в начале XIV века или Жакерия во Франции.

Рыцари нередко предпочитали воевать по правилам bellum hostile, когда «трофеи и грабеж были в порядке вещей». Несмотря на строгую критику Божьего мира, направленного на защиту крестьян, женщин, детей, стариков и духовенства от грабежей, «на практике, однако, ни солдаты, ни законники, ни судьи, выносившие решения по возникающим спорам по поводу разорений, не обращали ни малейшего внимания на подобную неприкосновенность». Когда рыцарство обрело черты культурно-литературного феномена, образ идеального рыцаря стал вступать во все возрастающий конфликт с реальным рыцарем-воином. Резкое несоответствие образа и реального прототипа отражало противоречивые взгляды общества, которое, с одной стороны, превозносило мелкие достоинства рыцарства, а с другой — осуждало все отклонения от его идеалов: тщеславие, потакание собственным слабостям и безудержную жажду крови. Как показал Ричард Кэпер в своей книге, это привело к спорам, в которых и рыцарство, и духовенство жаждали преобразований, чтобы преодолеть «зияющую пропасть» между рыцарскими обычаями и «невероятно высокими идеалами, выражаемыми в литературе». Государи излагали собственные правила, чтобы ограничить так называемые «гибельные предприятия», которые один средневековый писатель перечислил в такой последовательности: «грабеж, разбой, убийство, святотатство, жестокость, насилие над женщинами, поджог и лишение свободы»; естественно, он не разделял солдатского тяготения к войне. Фридрих Барбаросса, Ричард I, Генрих V и Ричард II издали указы (ордонансы) об ограничениях. В 1385 году Ричард II велел приговаривать к смертной казни за сквернословие, надругательство или иное богохульство в отношении Святого причастия, за разграбление церквей, насилие над духовенством, женщинами и мирными жителями. Гибельные предприятия, бегство с поля битвы и нарушение клятвы также наказывались публичным позором, причем больше всего виновные боялись, когда их рыцарский герб вывешивался в перевернутом виде на турнирах или в суде либо привязывался к конскому хвосту.

Рыцарский статус, естественно, не всегда гарантировал безопасность и жизнь его обладателей, в чем нам предстоит убедиться, но его «эксклюзивный» характер, в сущности, объясняет, почему в «золотой» век рыцарства военные действия по-прежнему характеризовались ужасными и повсеместными зверствами. Теория и практика не соответствовали друг другу. Теоретически законы войны вырабатывались для того, чтобы обеспечить защиту лиц, не участвующих в боевых действиях, как это выражено в Божьем мире. На практике эти законы исполнялись только по отношению к правящим классам.

Набор ополченцев из числа городского и крестьянского населения, общенациональные призывы приводили к тому, что мирные жители временно становились воинами, причем зачастую вопреки собственной воле; такое ополчение оказывалось слишком уязвимым на поле брани, особенно если разъяренные в пылу сражения рыцари никак не могли насытить свою жажду крови. Для ополчения, оказавшегося в гуще сражения своих хозяев, рыцарство было чуждым понятием.

Насколько это известно, рыцарство спасло жизнь многим его представителям, а вот пешие воины и им подобные едва ли могли ожидать для себя тех же поблажек. Посредством принятия моральных рисков (этот термин в данном случае вполне применим) рыцарство обеспечивало своего рода страховку и безопасность при участии в войне для представителей элитного класса, но остальным рассчитывать было не на что. Согласно наблюдениям Мориса Кина, рыцарство призывалось не ограничить ужасы войны, а, скорее, «сделать эти ужасы эндемическими». Все зверства, описанные в данной книге (за исключением эпизода с Карлом Великим под Верденом), случились в кровавый «золотой» век рыцарства, причем большая их часть — по велению королей, а король являлся главным рыцарем в своем государстве. «Галантные и великодушные» рыцари, скачущие навстречу друг другу, — всего лишь незначительный эпизод средневековой войны. Как неоднократно твердят нам хронисты, войны велись с ужасающей жестокостью: «огнем и мечом» они несли разорение мирным жителям и тем, кто пытался избежать колес колесницы Джаггернаута. Меч — неизменный символ рыцарства, который, тем не менее, виновен в большинстве зол и ужасов средневековой войны. В последующих главах я надеюсь показать, как сознательно спланированная военная политика создавала прецеденты для совершения зверств на войне.