Преступление и наказание

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Преступление и наказание

Средневековое общество было жестоким по определению, и оно было создано для войны. Некоторые историки удивлялись не столько жестокости, сколько редким мирным передышкам. Периоды относительного покоя иногда, действительно, имели место. Если опираться на определенные сравнения, то XIII столетие в Англии приблизительно с 1220 года во многих отношениях сходно с XIX столетием. Примерно в середине этих двух периодов начались, соответственно, баронские войны и Крымская война; но так или иначе полномасштабные военные конфликты не слишком глубоко вторгались в повседневные жизни людей. Но последующие столетия и в том и в другом случае, по-видимому, компенсировали потерянное время. Столетняя война и Первая и Вторая мировые войны напрочь перечеркнули предыдущие мирные периоды. Англия вполне могла прожить XIII век в мире; а вот Британия — никогда. Войны на границе с территорией кельтов приобретали все более яростный и жестокий характер. Только в 1230 году летописцы сообщают нам о засаде, в которой было изрублено двадцать тысяч ирландских солдат (цифра явно преувеличена); валлийским пленникам отрубили головы и выслали английскому королю. В отмщение за это принц Ллевелин предпринимает ряд жестоких набегов на пограничные с Англией области. Он обвиняется современниками в жестокости, в том, что никого не щадил. Даже девочек и женщин, нашедших убежище в святых обителях, он сжигал заживо. Так что и в этот сравнительно «тихий» век война и смерть ходили бок о бок, и в периоды относительного мира война занимала важнейшее место в мыслях любого монарха.

Не все средневековое общество было милитаризовано, однако военные вопросы так или иначе затрагивали все стороны жизни. В Англии, например, все мужчины (включая мальчиков старше двенадцати лет) подлежали призыву на службу во времена, когда стране угрожала опасность. Любому человеку, физически способному носить оружие, надлежало отозваться на такой призыв; того, кто отказывался, могли принудить к каторжному труду (вассалов лишали всех привилегий и делали крепостными). Собирали также сельское и городское ополчение, например, для охраны Лондона или дежурства на побережье на случай возможного вторжения неприятеля с моря. Такое ополчение было реорганизовано Генрихом II через ассизу «О вооружении» от 1181 г., согласно которой стирались различия между феодальным и нефеодальным элементом. В XIII веке тренировки лучников на стрельбищах стали в Англии обязательными, но винчестерский (1285 г.) и кембриджский (1388 г.) статуты представляли собой лишь две попытки короны принудить мужчин и юношей к таким упражнениям. Подобные реформы проводились и в континентальной Европе, особенно актуальными они стали в период Столетней войны, когда правители стремились оторвать своих подчиненных от праздной жизни и заставить жить по законам военного времени. Так, Карл V Французский запретил любые развлечения, не связанные с военными упражнениями; короли Шотландии Яков I и Яков II ввели запрет на игру в мяч (подобие современного футбола) и гольф.

Под сенью замков, величественных крепостей, возвышавшихся на фоне холмов и равнин и являвшихся символами власти и могущества, трудились на полях крестьяне. Их сельскохозяйственные орудия всегда находились под рукой и могли применяться в качестве оружия в любой ситуации, выходящей за рамки обычной ссоры. Поэтому уровень взаимного травматизма и смертности был очень высоким. Жестокость стала привычным явлением в эпоху, когда на местах отсутствовала полиция и какая-либо охрана общественного порядка, а суды являлись непомерно дорогими.

Наверное, наибольшее влияние на современные восприятия жестокости в средние века оказала знаменитая книга нидерландского историка и философа Йохана Хёйзинги «Осень Средневековья» / The Waning of the Middle Ages (1919 г.). В первой главе Хёйзинга рисует красочную, но кровавую картину жизни в Позднем Средневековье. Европа прокаженных, калек и нищих; процессии флагеллантов и публичные казни, сопровождаемые пышными церемониями и фанфарами. Эти экзекуции были сродни захватывающим спектаклям. Для самых жутких преступлений законники изобретали изощренные и не менее жестокие виды наказаний.

Причитающееся наказание целиком и полностью определял суд. Например, поджигателя могли приговорить к сожжению заживо. Однако существовала возможность смягчить суровость приговора за счет человеческих эмоций. Последнее слово осужденного могло разжалобить до слез толпу, собравшуюся для созерцания казни. Одна из жертв бургиньонского террора в Париже в 1411 г. во время казни попросила палача обняться с ним, и свидетелями этой мольбы стали «толпы народу, и почти все плакали слезами жгучими». Хёйзинга объясняет, каким образом преступление становилось «угрозой порядку и обществу, одновременно представляя собой оскорбление королевского величества». Поэтому вполне естественно, что Позднее Средневековье становилось особым периодом судебного произвола, синонимом сурового наказания и намеренного устрашения, изощренных видов казней и пыток, заготовленных для правонарушителей. В летописях упоминается о разбойниках, которых подкупали (вероятно, деньги причитались их семьям, пребывающим в нищете. — Прим. перев.), чтобы потом прилюдно четвертовать или казнить на глазах у обезумевшей толпы. Например, в 1427 году в Париже, во время казни через повешение, к жертве с пылкой речью обратился высокопоставленный вельможа, который не только помешал осужденному исповедаться перед священником, но и, доведя самого себя до исступления, в порыве праведного гнева бросился сначала на преступника, а потом и на палача. Палач, сбитый с толку и раздосадованный случившимся, выполнил свою работу небрежно: веревка оборвалась, и осужденный упал, сломав себе ногу и несколько ребер. Потом беднягу все равно заставили взобраться на эшафот, чтобы привести приговор в исполнение.

Хёйзинга говорит о том, что общество эпохи Позднего Средневековья отошло от предыдущих идеалов, воспеваемых в золотой век рыцарства, особенно это касалось справедливости и милости — понятий, неясно маячивших в сознании средневекового человека. Вполне корректно описывая жестокость средневековой жизни, Хёйзинга ошибочно считает это феноменом Позднего Средневековья. Как продемонстрирует читателю данная книга, золотого века рыцарства никогда и в помине не было. И общество Раннего Средневековья вовсе не отличалось сколько-нибудь более мягким характером. Охватив всю эпоху целиком, различные периоды и различные территории, мы сможем увидеть проявление жестокости в большей или меньшей степени, но не сможем разглядеть никаких признаков «золотого века» или чего-нибудь такого, что на него указывало бы. Показателен один зловещий эпизод конца VI века, описанный автором «Истории франков» Григорием Турским. Он касается вражды Сихара и Австригизеля. Во время ночной пьяной оргии был убит слуга священника. Поскольку священник оказался другом Сихара, то Сихар и его люди схватились за оружие, чтобы отомстить обидчику, однако сторонники Австригизеля их одолели. Пострадавший в стычке Сихар спасся бегством, бросив раненых слуг в доме священника, где их перебили люди Австригизеля. Потом победители разграбили дом. Позднее Сихар силой вернул награбленное, убив не только некоего Авнона, в доме которого оно было сложено, но и его сына, брата Эберульфа и нескольких рабов. Другой сын Авнона, Храмнезинд, поклялся отомстить за смерть близких и отказался последовать совету епископа Григория, убеждавшего его помириться с обидчиком. В разыгравшейся междоусобице пострадали оба семейства: с обеих сторон были убитые, раненые и покалеченные, пожары уничтожили дома и постройки. Наконец, с течением времени оба семейства смогли договориться о прекращении вражды, и война между ними закончилась. Семьи помирились и возобновили традицию проводить совместные пиры, с обилием еды и питья. Однажды Сихар, изрядно выпив вина, неловко заметил, что Храмнезинду следовало бы поблагодарить его за истребление родственников, поскольку, унаследовав от них все имущество, он стал богачом. За столь вопиющее кощунство Сихар тут же получил от Храмнезинда страшный удар топором по голове. Тело врага Храмнезинд повесил на столбе у своего дома.

Подобные междоусобицы потом несколько поутихли, однако возобновились с новой силой после нашествия «черной смерти» (чумы). Это был период, когда сильная власть стремилась пресекать любые попытки принизить ее контролирующий статус. Но это вовсе не означало какого-либо снижения местной или судебной жестокости. Для всех элементов общества того времени была важна разница между законной и незаконной жестокостью и необходимость для первой всячески пресекать последнюю. Ожидалось, что власти предержащие будут проявлять жестокость при отстаивании заведенного порядка и общественной стабильности. Это была разрешенная, узаконенная самим обществом жестокость. Сельские жители взывали к добрым чувствам шайки разбойников, умоляли пощадить их дома и скарб; но еще больше их устроило бы, если бы власти перевешали бандитов, чтобы другим «джентльменам удачи» не повадно было и чтобы предотвратить ущерб от данной кучки грабителей.

Средневековое общество часто рассматривается в аспекте «богоустановленной триады»: bellatores, oratores, laboratories (лат.) — рыцарство (воюющие), духовенство (молящиеся) и пахари (трудящиеся). К последним обычно причисляют крестьянство, но фактически этот слой охватывает средний класс и торговцев. При изучении средневековой жестокости у нас есть причины ссылаться на каждый из слоев: воины использовали образ короля, политический контроль, обычаи и методы ведения войны; церковь через свое мнение, правила и обычаи пыталась ограничить жестокость и насилие; а трудящиеся испытывали на себе все тяготы и лишения жизни, наполненной жестокостью и насилием.

Наглядная жестокость в качестве предостережения и угрозы в эпоху Средневековья была распространена повсеместно. В классическом труде Барбары Тачман «Отдаленное зеркало: гибельный четырнадцатый век» / А Distant Mirror: The Calamitous Fourteenth Century (1978) мы находим жуткие, омерзительные картины того времени:

Пытки и наказания гражданского правосудия включали в свой богатый арсенал отрубание рук и отрезание ушей, истязания, поджаривание, сдирание кожи, раздирание человеческих тел на части. В повседневной жизни прохожие могли запросто увидеть порку преступника узловатой веревкой или осужденного, который сидит, закованный в кандалы. На улицах стояли виселицы с трупами, а на городских стенах были выставлены колья с отрубленными головами и четвертованными телами казненных. В каждой церкви можно было увидеть изображения святых, претерпевающих ужасающие, бесчеловечные мучения — их тела были утыканы стрелами, пронзены копьями, их жгли на кострах; женщинам, помимо прочего, отрезали груди. И повсюду ручьями, реками лилась кровь…

Увеселения и забавы того времени тоже были довольно суровыми. Иногда, как и в наши дни, проводились какие-нибудь спортивные состязания. В начале XIII века Роджер Вендоверский[3] сообщает о состязании по борьбе, вылившемся в массовые беспорядки, в результате которых пострадали окрестные дома и имущество. Зачинщика казнили, а пособникам отрубили руки и ноги. По современным меркам, это было общество «нулевой терпимости», т. е. нетерпимости к чему-либо. Жестокость являлась вполне недвусмысленной целью любого увеселения. Даже футбол возник как кэмпбол (от англ. camp — лагерь), при этом лагерь являл собой поле битвы — вполне пригодный термин для первых весьма агрессивных коллективных игр. Но еще более вопиющими были забавы с животными. Одна из таких игр представляла собой погоню за свиньей мужчин, вооруженных дубинками; цель заключалась в том, чтобы забить бедное животное до смерти. А вот пример другой, еще более изощренной забавы: живую кошку приколачивали гвоздями к столбу, а потом по очереди ударами головой забивали до смерти. Какими бы жестокими и бесчеловечными ни были такие развлечения, они ненамного отличаются от праздничных массовых увеселений, существовавших в той же Испании по меньшей мере до конца XX столетия. Как мы убедимся позже, между игрой и наказанием была весьма тесная взаимосвязь.

Литература тех лет одной из своих центральных тем тоже выбирает жестокость. Рыцарские романы пестрят описаниями кровавых тел, разрубленных от головы до седла; не менее жуткие картины рисуют и нравственные повести. В одном из таких нравоучительных произведений рассказывается, как женщина влюбилась в монаха и сбежала с ним из дома. Вот ее настигают разгневанные братья. Монаха тут же кастрируют, швыряют отрезанные гениталии сестре прямо в лицо, после чего заставляют съесть их. Потом ее вместе с любовником топят в реке. Но как бы мерзко это ни звучало, реальное наказание могло оказаться не менее жестоким! В голове сразу возникают образы Абеляра и Элоизы. Если рассуждать критически, эти эпизоды вполне сходны с чудовищной казнью Хью Деспенсера-младшего[4] в 1326 году: подвергнутый кастрации, корчась от боли, он вынужден был наблюдать, как его отрезанные гениталии бросили в костер; потом его окончательно умертвили. Такие садистские формы экзекуции предусматривались для преступлений на почве содомии. Интересно отметить, что в то время Португалия придерживалась более либеральных взглядов на гомосексуалистов. В этой стране наказанием служила не смерть на виселице, а пожизненная служба у эшафотов.

Казнь Хью Деспенсера

При малом числе тюрем и отсутствии полиции жестокое наказание считалось неоценимым средством устрашения преступников; чем более злостное совершалось преступление, тем более жестокое следовало наказание. Границы ветхозаветной заповеди «око за око» явно переступались. Смертная казнь за относительно безобидные преступления была вполне нормальным явлением. Например, во Франции фальшивомонетчиков могли заживо сварить в котле. Крайне жестоко карались политические преступления, особенно те из них, которые были связаны с изменой. К XIII веку в Англии за измену полагалось потрошение, повешение, четвертование или, например, сожжение на костре.

Там, где светские власти оказывались неспособными отыскать и должным образом покарать преступника, вмешивались высшие силы. Средневековые хроники всегда полны историй о божественной каре за человеческие прегрешения. Люди собственным аморальным поведением, упорством в грехе и апатией обрекали себя на войны, голод, мор и всяческие бедствия. Чаще всего божья кара обрушивалась на тех, кто каким-то образом осквернил церковь и совершил богохульство. Так, аббат Сугерий[5] с 1119 г. повествует о судьбе некоего Ангеррана де Шомона, разорившего ряд земель, принадлежащих Собору Богоматери в Руанской епархии в Нормандии. После свершения этих злодеяний Ангеррана поразила серьезная болезнь. Долгое время он мучился от «тяжких непрестанных болей во всем теле, которых, безусловно, заслуживал, но не в силах был вынести; он умер, слишком поздно осознав, что же было нужно Царице Небесной». Иногда божье вмешательство было мгновенным. В англо-нормандских источниках сообщается о воре-карманнике, застигнутом на месте преступления Святым Экгвином, который схватил вора за руку, когда тот собирался вытащить кошелек, а потом сделал так, что эта рука усохла. Вполне заслуживающий доверия Роджер Вендоверский поведал поучительную историю о прачке, стиравшей по воскресеньям; за этот проступок Бог напустил на нее маленьких черных поросят, которые высосали у женщины всю кровь. Общество ожидало, что нарушителю справедливо воздастся по заслугам, будь то в миру или на небесах.

Свитки из маноров средневековой Англии свидетельствуют о том, что гибель во время резни была намного более частым явлением, чем в результате роковой случайности. Приверженцы жестоких преступлений предстают во всех ипостасях, от обычно покорных подкаблучников до униженных женщин, и от подвыпивших задир до благовоспитанных молодых людей. Убийцами в большинстве своем оказывались молодые мужчины или юноши, у них часто имелись сообщники. Их жертвами, как правило, становились лица мужского пола; при этом как злоумышленник, так и жертва происходили как правило из бедняков. И если сейчас ситуация в этом смысле выглядит аналогично, то закон, предусматривающий наказание за такие преступления, сильно изменился. Хотя объем данной книги этого и не предусматривает, необходимо обратить внимание на юридические аспекты преступного насилия, поскольку это многое объясняет в подходах и реакции на проблему жестокости в средневековом обществе.

Статистика преступлений достаточно проблематична и для нашей высокотехнологичной и бюрократической эпохи, а представить средневековый уровень преступлений еще более затруднительно. Согласно летописям XIII века, на каждые два десятка деревень совершалось как минимум одно убийство в год. Выше упоминалось, что инвентарь любых видов (особенно, ножи) всегда находился у крестьянина под рукой, а недостаток или полное отсутствие познаний в области медицины зачастую приводили к тому, что даже незначительная рана становилась потенциально опасной для жизни. Естественно, были распространены и такие жестокости, как изнасилование и поджог. Поджог считался злостным деянием, особенно в странах, где основными строительными материалами были лес и солома. Тридцать пять человек, осужденных за пожар в Норидже в 1270-х гг., приговорили к повешению, а их трупы сожгли, и такая же участь постигла поджигателя из Карлайла в 1292 году. В монографии Джона Хадсона, посвященной формированию общего права в англо-нормандской и анжуйской Англии, отмечается, что большинство мелких нарушений и споров не находило отражения в письменных источниках. Однако автор показывает, как некоторые такие случаи выливаются в довольно громкие дела. Мать Хью де Моревилля (одного из убийц Томаса Беккета) не смогла, несмотря на все свои усилия, добиться расположения одного юноши. Взбешенная отказом, она исхитрилась устроить ситуацию, в которой этот молодой человек якобы собирался напасть с мечом на ее супруга, и публично обвинила его. Обвинение сочли обоснованным, и осужденного сварили заживо в кипятке. (Сварение заживо — излюбленный французский метод казни, был более распространен на Нормандских островах, нежели на островной части Англии). Злые намерения в отношении соседей позднее широко использовались в практике инквизиторских судов.

Общины были обязаны принимать меры по соблюдению закона в ближайших окрестностях и привлекать преступников к ответственности. Основанием для назначения наказаний служило также и мнение большинства. Вильгельм Завоеватель ввел штраф на убийство: если обнаруживалось неопознанное тело, то подразумевалось, что это труп француза; до тех пор пока окрестные деревни не докажут обратное, им присуждалось денежное наказание, порой весьма для них обременительное. Порядок поддерживался через систему круговой поруки и взимание церковной десятины (когда группы из десяти вольных несли коллективную ответственность за уплату налогов), давление со стороны членов общины и карательные меры. Учинить суд и привести в исполнение приговор можно было только при поимке подозреваемого. Бегство после совершения злодеяния было вполне естественным явлением, особенно с учетом того, что наказание, как правило, ожидалось очень суровое. Те, кому удавалось избежать наказания, объявлялись вне закона и при последующей поимке и установлении личности подлежали немедленной казни.

Для тех немногочисленных случаев злодеяний, которые доходили до суда, обычно назначались ордалии, или «божий суд», и судебные поединки. В ордалии для выяснения истины применялись кипяток или раскаленное железо. Ордалия являлась традиционным испытанием для женщин, в то время как мужчины, уверенные в своей доблести и силе, предпочитали доказывать правоту в судебном поединке.

И ордалия, и поединок полагались на божью волю; оба испытания в процессе выявления справедливости содержали в себе элементы жестокости. Испытание водой давало разумные шансы на успех: его выдерживало до шестидесяти процентов подозреваемых. Вода — благословенная среда и ведет к очищению. Если подозреваемые опускались ниже поверхности, то это означало, что он или она приняты чистой водой и, следовательно, невинны; если же подозреваемый всплывал, то, значит, вода отвергла его, и поэтому он считался виновным. Подобный способ погружения известен нашим современникам по средневековым картинам с эпизодами так называемой «охоты на ведьм». Шансы на выживание в пытке водой могли значительно вырасти, если подвергающиеся такому испытанию делали непроизвольный выдох перед погружением. Раскаленное железо тоже оставляло немало шансов. Обвиняемого заставляли пройти некоторое расстояние с раскаленным железом в руках; после этого раненые руки перевязывали на три дня. После снятия повязки руки внимательно осматривали. Если заживание проходило чисто и быстро, то подозреваемый считался невиновным; если раны не затягивались и была замечена инфекция, то вина считалась доказанной. В 1170-е гг. ответчик по имени Айлвард потребовал себе либо судебного поединка, либо пытки огнем, однако ему предложили только испытание водой. Ордалии он не выдержал, и на глазах у огромной толпы был публично изуродован: ему выкололи глаза и оскопили. К этому времени ордалия получила еще более широкое распространение, причем приоритетной стала пытка водой, поскольку она давала быстрый результат. Судебные реформы Генриха II, изложенные в Кларендонской ассизе 1166 года, предусматривали отрубание ноги и правой руки тем, кто не выдержал испытания.

Судебный поединок в Англии ввели нормандцы. Он был более распространен, чем испытание водой, поскольку последнее обычно применялось к людям низкого сословия. Обычным оружием поединка была деревянная дубина. В юридическом трактате XIII в. «О законах и обычаях Англии», приписываемом Генри Брактону, сообщается, что для судебного поединка предусматривался целый набор колюще-режущего оружия. Оружие не обязательно было смертельным, поскольку смерть во время поединка позволяла незадачливому дуэлянту избежать положенного наказания. В конце XII в. ризничий Кентерберийского кафедрального собора наблюдал за поединком двух крестьян, обвиненных в воровстве; побежденного в поединке он велел повесить. Использование наемников в поединках строго ограничивалось и чаще всего встречалось в клерикальных спорах между священниками, которым, на их счастье, запрещалось проливать кровь.

С развитием законодательной системы больший упор делался на смертную казнь. Обычно казнь совершалась через повешение. Яркий пример приводится в англосаксонских хрониках 1124 г., когда во время массовой казни было повешено сорок четыре осужденных в воровстве. Из применявшихся методов расправы знать больше всего ненавидела смерть через повешение как самую отвратительную, поскольку она означала приравнивание к статусу обычных преступников. Женщин-преступниц обычно сжигали на кострах. Такая участь постигла, например, некую Элис Уитли в начале XIII в. за убийство своего супруга. Детоубийц раздирали на части, привязывая к четырем лошадям. Помилование в данном случае означало замену смертной казни на телесные увечья: наиболее частой платой за жизнь становились глаза, носы, уши, руки, ступни и гениталии; во многих случаях подобное уродование являлось стандартным, обязательным приговором. Генрих I, взбешенный проделками своих чеканщиков, велел каждому отрезать тестикулы и отрубить правую руку. Подобная «снисходительность» также служила определенной цели: изувеченные калеки являлись живыми примерами сурового правосудия, направленного против злодеев и преступников. Устрашение — через смерть или увечья — важный элемент средневековых зрелищ. Публичные казни и выставление отрубленных голов преступников на всеобщее обозрение были обычным явлением; такие вещи надолго пережили эпоху Средневековья, когда многие элементы варварства постепенно ушли в прошлое.

Право на смертную казнь было основной привилегией власть имущих. Несмотря на суждение Фомы Аквинского[6] о том, что смертная казнь является уделом государей (ревностно стремившихся закрепить это право за собой), свои притязания на нее заявляли и другие институты власти, главным образом, лорды и города. Эшафоты представляли собой не только угрозу, но и демонстрировали абсолютное господство над жизнью. Чрезмерное увлечение смертной казнью привело к реформе и большей централизации в Англии. Так, аббат Эвешема вынес смертный приговор вору за кражу 4 пенсов. Подобные эпизоды вынудили правительство отреагировать на чересчур жестокие санкции по отношению к осужденным за мелкие кражи; согласно статуту 1278–1279 гг., к смерти человек мог быть приговорен только в случае кражи не менее 12 пенсов. Разнородность властных структур способствовала и многообразию наказаний. В одной из недавно изданных монографий, посвященной вопросу об отношении к смертной казни в Англии в период с 1200 по 1350 г., приводится широкий спектр методов, часто основанных на местных традициях территорий вдоль южного побережья страны: здесь преступников сбрасывали со скал Дувра, сжигали заживо, оставляли на одиноком утесе, чтобы несчастного потом смыло приливом.

Сколь бы ревностно общество ни отстаивало идею смертной казни за злодеяния, проявлялись и признаки негодования в отношении суда богачей. Когда 1285 году изнасилование стало караться смертной казнью, «присяжные сразу же прекратили осуждать мирян, хотя по-прежнему испытывали желание обвинять служителей святых орденов, которые могли спасти свои жизни, воспользовавшись неподсудностью духовенства». В 1292 году четырнадцатилетний воришка из Вестморленда на северо-востоке Англии был спасен от повешения двумя судьями, которые отняли от его настоящего возраста два года. Вмешательство со стороны духовенства иногда спасало преступников от палачей. Интересно, что в 1293 году двое палачей, которые помогли осужденным на смерть ворам сбежать, сами были повешены. Исследование Генри Саммерсона показывает нам, что отвращение к смертной казни росло прямо пропорционально ее распространению, поскольку она не давала ощущения сбалансированной справедливости. Автор описывает потрясающий эпизод 1258 г., когда женщина за воровство была приговорена к виселице. Она не только смогла доказать свою невиновность, но и оказалась беременной (беременных обычно казнили только после рождения ребенка). Зал суда опустел, люди отказались присутствовать при исполнении приговора. Всё-таки население желало, чтобы жестокая смерть постигла жестоких злодеев; мелкие воришки тоже заслуживали серьезного наказания, но, конечно, не в такой степени.

Церковь обычно всецело способствовала работе судебной системы, но иногда смягчала чересчур суровые приговоры. Смертная казнь в церковных судах применялась довольно широко. В конце XII в. судом аббатства Гластонбери в Сомерсете за воровство был приговорен к смерти через повешение Ранульф Табуре; после захоронения труп был выкопан и заново повешен на дереве. Как и везде в эпоху Средневековья, церковные и государственные власти работали бок о бок. Будучи приверженцами мира, церковники рассчитывали на быструю кару преступников во имя защиты церкви. Как уже отмечалось, церковные суды обычно судили мирян; однако преступники из числа священнослужителей требовали оградить себя от светских судов. Некоторые исследования, относящиеся к делам об убийствах, которые рассматривались церковными судами, проливают новый свет на этот вопрос. В 1370 году архидиакона Уильяма Беверли обвинили в умышленном убийстве (жертвой стал супруг его племянницы). Отчет о суде был занесен в объемный епископский реестр. Поведение архидиакона на суде и манипуляция пятью хорошо подготовленными свидетелями позволили ему успешно отмести от себя обвинения. Однако это стоило ему собственной репутации, которая оказалась запятнана во время последовавшего затем довольно необычного светского суда. Он был оправдан, и с него официально сняли все обвинения; однако Уильям счел для себя благоразумным ради личной безопасности переехать в Винчестер. Тесное сотрудничество между епископальными и королевскими властями в этом случае демонстрирует серьезную заинтересованность как в поддержании общественного порядка, так и в том, чтобы в средневековых коммунах «заслуженные наказания для мирян или духовников, нарушивших общественные устои, имели порой большее значение, чем строгое соблюдение юридических границ».

В дальнейшем средневековая Англия часто изображается как анархическая страна, которая, подобно всей Европе, вырождалась в результате регулярных встрясок от войн и чумы: Столетней войны и «черной смерти». Количество тяжких преступлений, по мнению исследователей, равнялось двадцати убийствам на каждые сто тысяч населения — это в десять раз выше, чем в XIX веке. Однако данные могут быть завышены, особенно это касается периода Позднего Средневековья. В Папстонских письмах (Papston Letters) 1424–1518 гг. обнаруживается, что только это семейство за указанный период двадцать шесть раз пострадало от насилия по отношению к его членам и к его соседям (сюда включены также травмы и увечья, полученные во время состязаний или от несчастных случаев). Одним из объяснений такой благоприятной среды для всплеска насилия, как ни парадоксально это звучит, является война. Война дестабилизирует общество, как некоторые другие неординарные события, но до 1450-х гг. Англия вела свою войну на территории Франции, а не у себя на острове — в результате на родине поддерживался относительный мир. Все с точностью до наоборот творилось в разрываемой войной Европе, где состояние войны само по себе стимулировало проявление насилия в других аспектах жизни. Таким образом, во время особенно жарких периодов Столетней войны многие потенциальные и фактические нарушители закона были «экспортированы» на континент, где их изуверские наклонности, скорее, поощрялись, нежели могли быть как-то осуждены. Не следует также забывать, что многие убийства совершались не оружием, а повседневными предметами труда, обычно рабочим инвентарем. В своем исследовании жестокости и насилия в Восточной Англии в период с 1422 по 1442 г. Филиппа Мэддерн подсчитала, что свыше четверти убийств совершалось именно инвентарем, в то время как иногда убивали вообще безо всякого оружия. Это иллюстрируется двумя примерами. В 1428 году, когда Джон Уисбеч вместе Джоном Колли прочищали сливную канаву, между ними завязалась ссора. Уисбеч ударил Колли лопатой и убил его. Один из судов в 1434 году рассматривал дело о смерти Ричарда Тарсела, убитого Элезиусом Томсоном, который орудовал колом от забора.

Публичные казни продолжались, являя собой суровое предостережение тем, кто оскорблял Всевышнего и его божественный уклад. Хотя умышленные и непреднамеренные убийства различались, судья, в первую очередь, усматривал в совершении злодеяния преступный умысел. Так, два совершенно непохожих дела эпохи средневековой Англии были рассмотрены судьями абсолютно одинаково. В одном случае Ричард Фэйркок и Мартин Бадди были осуждены за спланированное убийство. Жертву свою они закопали поглубже, тщательно замаскировав место, чтобы никто не смог обнаружить тело. Оба были приговорены к повешению, но Бадди, покаявшись перед духовниками и вымолив помилование, смог избежать судьбы напарника. В другом случае Томас Элам напал на некую Маргарет Перман. В попытке изнасиловать ее, он сломал женщине три ребра и откусил нос; в раны несчастной попала инфекция, и она умерла. Элана повесили за убийство, хотя оно и вышло непредумышленным. Однако, по-видимому, степень жестокости того или иного преступления не так важна, как суровость публичного наказания за все виды преступлений: приблизительно восемь процентов всех казней в Англии были назначены за нетяжкие преступления, в большинстве своем связанные с кражей или поджогом имущества.

В общем и целом схожее отношение к жестокости и насилию со стороны правителей и их народов господствовало по всей Европе. Так же, как и в Англии, монархи удерживали свое положение по данному им свыше божественному праву, и поэтому наказание за деяния против государства в лице короля служило божьей карой. Идеи, связанные с наказаниями, уходят корнями еще в древнеримские времена (средневековая Священная Римская империя явилась своего рода попыткой имитации своей более знаменитой предшественницы) и в ранний период церковной истории с ее длинным перечнем мучеников. В Европе мы, наверное, сможем различить даже более древние виды наказаний, которые позднее получили развитие в Англии, такие, как замена смертной казни причинением телесных увечий: например, в начале VII века вестготы в качестве такой альтернативы иногда применяли ослепление осужденного. Как уже обсуждалось, телесные увечья применялись с целью устрашения и в качестве наглядного примера, но вместе с тем заключали в себе и иные намерения. Порой они были слишком недвусмысленными, но весьма эффективными: вор, лишенный рук, едва ли мог возобновить свои прежние занятия. В ряде случаев намерения карающей стороны были более «тонкими»: по меньшей мере, в одном из средневековых источников ослепление преступников объясняется тем, что осужденный не сможет увидеть нанесенный им ущерб, а следовательно, не получит должного удовлетворения.

Ряд преступлений подразумевал вполне определенный вид наказаний. Так, например, в Англии для фальшивомонетчиков предусматривались телесные увечья, а во Франции — сварение в кипятке. В Европе и в Византийской империи ослеплению подвергались политические преступники; этот вид наказания получил распространение в эпоху Карла Великого. Как один из видов телесных увечий, оно давало возможность правителю проявлять свою «милость» в отношении преступников, чьи деяния заслуживали смерти. Средневековые источники возносят хвалу Карлу Великому и Пипину Короткому, которые, подавив мятежи в 768 и 792 гг., велели вместо казни заговорщиков ослепить их. Аналогичным образом, три столетия спустя французский хронист Сугерий отмечает «милость», проявленную королем Генрихом I по отношению к казначею, покушавшемуся на его жизнь: осужденный подвергся ослеплению и кастрации, вместо того чтобы быть повешенным за совершенное преступление. Нередко случалось и так, что в процессе нанесения телесных увечий столь ужасные раны приводили к смерти осужденного. Согласно свидетельству одного из современников, король Иоанн вполне милостиво отнесся к своему сопернику и племяннику Артуру Бретонскому, когда велел того «всего лишь» кастрировать; при этом жертва скончалась от болевого шока. Интересно отметить, как различные формы наказаний выработали свое собственное теологическое оправдание. Например, ослепление трактовалось как невозможность лицезреть божественный свет, который бог пролил на мирского государя.

В недавно опубликованном крупном исследовании Тревора Дина «Преступления в средневековой Европе» / Crime in Medieval Europe (2001) обнаруживаются сходства в характере преступлений в Англии, а также различия в судебных подходах. И опять здесь ощущается влияние имперского Рима, причем Англия несколько отклонилась от остальной Европы, создав у себя общее право, а позднее — круговую поруку, которая в XIV веке пришла в упадок за счет изменения положения различных социальных групп. Однако позднее в эпоху Средневековья наметилось некоторое сближение: судебная ордалия стала применяться реже и постепенно отошла в тень, по мере того как росла квалификация судей, получавших университетское образование, а роль централизованной, монархической власти в преследовании преступников возросла как никогда. Европа обычно сильнее придерживалась инквизиторской линии, что неудивительно, поскольку громкие процессы церковной инквизиции имели большое влияние. Это позволило узаконить пытки при судебных расследованиях.

К XIII в. пытки уже вполне утвердились во Франции, Италии и Германии; а в XIV в. эта «судебная процедура» получила общее распространение. Поначалу судебные пытки тщательно регламентировались и могли применяться лишь один раз, однако с течением времени их использование осуществлялось с меньшим количеством оговорок. Прежде всего, признания, выбиваемые из осужденных с помощью пыток, необходимо было подтвердить за пределами пыточной камеры, но подобными «тонкостями» зачастую пренебрегали. В Венеции и Париже в эпоху Позднего Средневековья пытка являлась нормой при рассмотрении воровских дел; деформация конечностей, переломы и даже смерть от чрезмерного усердия палачей — все это подробно фиксировалось в документах того времени. Понятно, что «некоторые подозреваемые признавались в чем угодно, лишь бы прекратить свои мучения». Иногда, как, например в 1369 году во Флоренции, составлялись письменные жалобы на поспешное обращение к пыткам в уголовном судопроизводстве. Эти жалобы иногда оказывались эффективны; согласно одной из записей, в 1488 году в Париже под давлением родственников и друзей осужденных лишь двадцать обвиняемых из шестисот были подвергнуты пытке. Однако пытка, в отличие от наказания и казни, редко проводилась публично; это была позорная мера, не требующая никакой публичности. В конце концов, отвратительные методы пыток применялись и к невинным жертвам. В 1376 году в Воверте подозреваемый фальшивомонетчик был подвергнут пытке трижды, прежде чем его все-таки отпустили на свободу. В другом эпизоде в том же столетии фигурирует некий Финуччио де Марти, которого четырежды пытали за уклонение от уплаты налогов, прежде чем судья велел отпустить его.

Как и в случае с видами казней, разнообразие пыток, казалось, ограничивалось только воображением; и в самом деле, некоторые пытки были приспособлены для публичных казней. Без сомнения, существовал также дьявольский обмен идеями между военной и гражданской сферами. В отличие от казней, пытка не требовала всеобщего одобрения, но, как своего рода «окошко» в мир средневековых нравов, она показывает, до какой пугающей степени могли дойти власти в санкционировании официальных форм жестокости при поддержании закона и порядка. Технические методы включали в себя как хитроумные приспособления, так и весьма незатейливые, и все это часто сочеталось со смертной казнью.

Очень распространенным было сажание на кол. Именно за этот излюбленный способ печально знаменитый валашский князь Влад III Дракула в середине XV в. и получил прозвище Цепеш, что в переводе с турецкого означает «Сажатель-на-кол». Влад, прообраз главного героя романа Брэма Стокера «Дракула», «научился» этому методу в юности, во время своего пребывания при дворах турецких правителей в качестве «почетного пленника». Современники пишут, что однажды мусульманские послы, посетившие двор Влада III, не сняли головные уборы, когда их представили князю; разозлившись, тот велел прибить шапки и чалмы гвоздями к их головам. На всей территории его княжества можно было видеть трупы жертв, насаженные на огромные колья. Подобного рода казнь существовала в различных вариантах. Например, жертву растягивали на полу и привязывали либо держали, затем металлический кубик с шипами вдавливали в пятку при помощи специальных тисков. Постоянная изнуряющая боль вызывала рывки и дерганья жертвы, что приводило к еще более сильному вдавливанию шипов в пятку.

Сжиганию на костре обычно подвергались женщины и еретики, но огонь часто использовали и при пытках. Процесс казни либо ускорялся (для этого использовали масло, а позднее — порох), либо замедлялся — с помощью сырого хвороста. Детальное описание одной из таких казней в XVI веке приводится ниже, в нем рассказывается о сожжении Джона Хупера, епископа Глостерского:

…Но даже когда лицо его совершенно почернело от пламени, а язык раздулся так, что он уже не мог ни говорить, ни кричать, губы же еще продолжали шевелиться, пока не прилипли к деснам; он бил себя руками в грудь, пока одна из рук не ослабела и не опустилась; он продолжал колотить другой рукой, в то время как с кончиков пальцев сочились жир, вода и кровь. Вскоре, когда нижняя часть тела уже была целиком поглощена огнем, он бессильно повис над стягивающими его оковами… Прежде чем он умер, из живота стали вываливаться внутренности.

Вся эта жуткая процедура заняла в данном случае 45 минут. Такова была судьба многих осужденных в эпоху Средневековья, от мелких преступников и еретиков до знаменитых исторических фигур, таких как Джиль де Рэ[7], Жанна д’Арк и Ян Гус. Подобную участь испытали на себе многочисленные жертвы войн, погибшие при поджоге церквей, где многие беженцы искали спасения. Те, кому «повезло», как, например, гарнизону Пти-Андели в 1203 году, просто задохнулись в дыму.

В средневековых хрониках часто ссылаются на применение огня во время пыток: клеймение раскаленным железом, ошпаривание кипятком и поджаривание. Например, на жертву надевали колодки, смазывали жиром ноги и поджаривали пятки. Воздействию огня подвергались наиболее чувствительные части тела; поджаривание осуществлялось на специальных решетках, размещаемых над огнем; ошпаривание проводили в котлах, в доспехах или местно, когда кипяток заливали в высокий кожаный сапог.

Центральное место в средневековой практике пыток занимали подвешивание и растягивание тела подозреваемого. Для такой пытки, как выворачивание рук, допрашиваемого подвешивали при помощи шкивов, руки его связывали за спиной веревкой, которую затем прикрепляли к блоку в потолке. Для более сильного растяжения тела к ногам заключенного добавляли грузы. Если признания добиться не удавалось, жертву подтягивали к самому потолку, а потом резко отпускали почти до самого пола. Толчок вызывал нечеловеческую боль. Встряска под воздействием собственного веса и привязанных грузов получалась такой, что трещали кости и растягивались сухожилия.

Одним из наиболее часто применяемых при допросах средств являлась пытка на дыбе: два ролика под воздействием рычагов, прикрепленных к телу осужденного, двигались в противоположных направлениях и растягивали его на раме. Растяжение частей тела могло приводить к вывихам и даже расчленению. Другие способы включали в себя использование жгутов из тонких веревок с деревянными или железными перемычками, которые закручивались вокруг пальцев или конечностей так, чтобы веревки врезались в плоть, порой до самых костей. Находясь на дыбе, осужденные нередко подвергались водной пытке. Вода медленно заливалась в глотку, вызывая раздувание тела; при этом преступник мог захлебнуться и умереть. Рядом с дыбой обычно стояли тиски: шарнирная конструкция из металлических обручей, в которую помещался осужденный; при этом голова вжималась в колени так, что из ушей и носа текла кровь.

Пытка на колесе, или колесование, — еще один распространенный способ истязания, предшествовавший казни. Тело осужденного укладывали на колесо от телеги, а затем палач дробил ему кости тяжелым ломом или еще одним колесом. Сила и интенсивность ударов соразмерялись с продолжительностью страданий несчастного; процесс обычно начинали с конечностей, а потом переходили к другим частям тела в надежде выбить признание или сведения о сообщниках. Колесование оставалось распространенным видом казни и по окончании эпохи Средневековья. Так, в 1850 г. в Пруссии немало мужчин и женщин подверглись этому жестокому истязанию; поэтому термин «средневековое варварство» в данном случае не следует понимать слишком узко. Англичанин Джон Тэйлор, проезжавший по Германии в 1616 г., стал свидетелем казни отца, осужденного за то, что тот зарубил топором собственную дочь. Он описал самые мучительные моменты казни.

Палач подошел к колесу, взял обеими руками за спицы и, подняв над головой, обрушил его на ногу бедняги, раздробив кости. Осужденный издал мучительный стон. Потом, выдержав небольшую паузу, палач таким же образом сломал и вторую ногу, затем — руки, после чего нанес четыре или пять ударов по груди, по другим частям туловища. Наконец, он ударил по шее, но, промахнувшись, раздробил челюсти и подбородок.

Виды пыток отличались широким многообразием — от совершенно примитивных до весьма хитроумных. Даже для избивания существовало множество приспособлений и способов. Такое «простое» наказание, как выставление у позорного столба, могло превратиться в изощренную пытку. Осужденный, заключенный в неподвижном положении на несколько дней, выставлялся на всеобщее обозрение, и публика могла выразить свое к нему отношение. Для сочувствующей толпы выставление у позорного столба являлось достаточным наказанием; однако если, по мнению окружающих, наказание было недостаточно суровым, то прохожие могли покалечить или убить преступника камнями и прочими предметами, попавшимися под руку. Как правило, осужденному целились в голову, которая не была защищена. В качестве «снаряда» использовалось что угодно, даже мертвая кошка. Оставленный в холодной и кишащей паразитами ячейке, посреди экскрементов, лишенный пищи и вынужденный пить собственную мочу, пленник подвергался весьма жестокому и мучительному испытанию.