Массовое избиение пленных

Массовое избиение пленных

В центре внимания данной книги судьба лиц, не вовлеченных непосредственно в военные действия: женщин, детей, священнослужителей и пленных. Законы войны в том виде, в котором они существовали тогда, предоставляли защиту этим социальным группам, но в действительности этого зачастую не было и в помине. Jus ad hellum (оправдание войны) либо слишком часто игнорировалось, либо использовалось непропорционально по отношению к jus in bello (законам ведения войны). Эффективная тотальная война в XX веке подвергается всеобщему осуждению, но многие пытаются найти оправдание многочисленным эпизодам массовой гибели мирного населения, таким, как варварские бомбардировки Дрездена и Хиросимы. В этом смысле и средние века мало чем отличались: экономические цели были не менее важны, чем военные, а сила и террор оказывали влияние на решимость противника. В реальности, за исключением сражений эпохи Позднего Средневековья, мирное население всегда оказывалось самым незащищенным в военное время. В отличие от большинства осад и практически всех походов и экспедиций, средневековые битвы представляли собой войну в ее «чистейшем» виде: без женщин и детей; священники присутствовали только где-то на «периферии», вознося молитвы Господу, которого просили принести победу и ниспослать благословение войску. На поле брани присутствовали только сами участники сражения, единственной целью которых было уничтожить, разгромить противника. Если воин сдавался в плен или был схвачен и обезоружен, то его статус немедленно изменялся: он переходил в разряд невоюющих. Это четкое разграничение — теоретически — гарантировало пленнику жизнь. Но безнравственная и кровавая реальность средневековой войны означала, что добровольная сдача или захват в плен не могли считаться железной гарантией безопасности. Всегда подразумевалось, что бросившие оружие вполне могут погибнуть в неразберихе и суматохе битвы. Обуянные жаждой крови победители пренебрегали всякими ограничениями, накладываемыми на них любыми правилами и кодексами, и в пылу сражения порой вовсе не хотели никого брать в плен. В большинстве эпизодов массовой резни, описанных ниже, противостояние сторон имело определенное завершение. И у всех таких эпизодов есть нечто общее: истребление пленников являлось намеренным и заранее спланированным актом, который осуществлялся по недвусмысленному приказу победоносного военачальника. Все эти военачальники, за редким исключением, были королями.

Верден, 782

Начнем с эпизода, который выпадает из «высокой» эпохи рыцарства; он не стал продолжением какого-то сражения, а произошел после мятежа. В книгу этот эпизод включен по трем причинам. Во-первых, он связан с императором Карлом Великим, «образцом рыцарской добродетели», на которого с почтением взирал весь христианский мир. Точно так же, как Карла Великого вдохновляли великие события эпохи Римской Империи, средневековые правители воспринимали империю Карла как «золотой век», достойный всяческого подражания. В целом, для Средневековья было характерно его всеобщее одобрение. Во-вторых, эпизод демонстрирует жестокость, всегда отличавшую пограничные и религиозные войны. Интересно сравнить действия Карла Великого под Верденом с тем, как проявили себя прославленные представители христианского и мусульманского воинства — Ричард Львиное Сердце и Саладин — четыре столетия спустя на приграничных территориях Святой Земли. И, в-третьих, реакцию современников на события под Верденом иначе как обличительной не назовешь.

К тому времени Карл Великий уже принял возрожденный титул императора Священной Римской империи. Церемония коронации состоялась на Рождество 800 г. с участием папы Льва III. Карл настолько расширил границы Франкского королевства, что монах Алкуин (по сути «министр образования» у Карла Великого с момента их встречи 781 г.) уже заранее назвал все территории его королевства христианской империей.

Из многочисленных походов, предпринятых с целью покорить новые территории и населяющие их народы, кампании против саксов в период с 772 по 804 г. отличались наибольшей жестокостью. Эйнхард, биограф Карла Великого, писал: «Ни одна из войн, когда-либо предпринятых франками, не была более длительной, полной стольких зверств и требующей стольких усилий… Саксы, как и все населяющие Германию народы, по характеру очень свирепы». Эйнхард также подчеркивает духовные масштабы конфликта: саксы «поклоняются дьяволу и враждебны нашей религии. Они не считают для себя бесчестьем нарушать и попирать Божьи и людские законы».

В Саксонии Карл преследовал три основные цели: присоединение новых земель, обращение покоренных народов в христианскую веру и, наконец, завоевание Фризии. Религиозная составляющая этих войн получила свое выражение в 772 году, когда Карл Великий разрушил крепость Эресбург и низверг языческую святыню — культовый столп саксов Ирминсул в Эггских горах. В летописях это место описывается как главное святилище для отправления языческого культа саксов. Этот символический жест устрашения варваров представлял собой, скорее, акт политический, нежели религиозный. Даже человек, которому предстояло сделаться императором Священной Римской империи — государства, просуществовавшего до тех пор, пока его шутя не распустил во многом подражавший Карлу Наполеон, — светские заботы и интересы ставил выше духовных: он приостановил военные действия в Саксонии, чтобы помочь как христианским, так и мусульманским вождям в Испании, обратившимся к нему за поддержкой. Это привело к печально знаменитому поражению арьергарда его войска в пиренейском ущелье Ронсеваль в 778 году. Именно здесь бесстрашный Роланд встретил свою смерть, воспетую в «Песне о Роланде», знаменитой поэме древнефранцузского эпоса о славных подвигах благородных героев, на века ставших источником вдохновения для куртуазной культуры и примером отчаянной храбрости. Это славное поражение лишь укрепило авторитет Карла Великого в качестве образца добродетели и рыцарства. Тот факт, что великий христианский король, подобно иберийскому образчику рыцарства Эль-Сиду, помогал своим мусульманским союзникам, зачастую скрывается. Это служит лишним напоминанием о том, что религиозный антагонизм был — и до сих пор является, — в лучшем случае лишь частичным оправданием зверств, творящихся на войне. При объяснении необходимо, прежде всего, искать политические и военные соображения. И то же самое в полной мере относится к событиям под Верденом.

Саксонские войны оказались столь продолжительными потому, что, даже будучи разгромленными, саксы отказывались покориться. Всякий раз, когда Карл считал, что поставил их на колени, они поднимали восстание. Это было весьма изнурительно, но разгром франкского отряда в Нижней Саксонии в 782 году, когда четыре графа, около двадцати дворян и большая часть войска были уничтожены саксами во главе с Видукиндом, вызвал сокрушительный ответ со стороны Карла. Собрав большое войско, он вторгся в Нижнюю Саксонию и без боя принудил саксонскую знать подчиниться ему. Он приказал назвать и собрать всех, кто сражался на стороне Видукинда. Саксонские вожди послушались и пригнали их к Карлу под Верден, построив на берегах Аллера. Некоторых отправили в рабство, остальных — до 4500 человек — обезглавили за один день. Масштабы и характер этой резни поистине ужасающи. Зачастую, когда историк имеет дело с цифрами из средневековых источников, важно, конечно, учитывать, и некоторое преувеличение, свойственное многим летописцам. Но даже если число 4500 многие историки сочтут завышенным, под Верденом мы все равно имеем дело с резней устрашающих масштабов.

Мы уже познакомились с различными видами суровых наказаний, назначаемых правителями в отношении своих политических и военных противников, однако трудно представить, чтобы Карл Великий наложил столь немилосердную кару на такое большое количество врагов христиан. Конечно, жестокому ответу со стороны Карла способствовало и столкновение двух непримиримых религий. Тем более что непосредственно перед событиями под Верденом разгневанные непреклонным упорством саксов два представителя высшего духовенства — аббат Штурм из Фульды и Лул, архиепископ Майнца и последователь святого Бонифация — подтолкнули Карла Великого к тому, чтобы тот предпринял еще более суровые меры в войне с язычниками. Интересно отметить, что обнаружилось несовпадение мнений среди представителей Церкви, пораженных этой чудовищной резней: тот же Алкуин, к примеру, предупреждал, что насилие порождает еще большее насилие. Эйнхард и Ноткер Заика, обычно воспевавшие хвалу Карлу Великому, обходят упомянутый случай молчанием, как будто стыдясь связывать королевскую персону с таким шокирующим событием. И действительно, чтобы события под Верденом не запятнали почти святой образ Карла, упомянутая резня в некоторой степени преподносится как миф. (Хотя этот миф не был воспринят как таковой лидером СС Генрихом Гиммлером, который установил памятник казненным саксам.)

Карл под Верденом мог бы использовать несколько других хорошо отработанных приемов: казнить часть наиболее влиятельных мятежников, других взять в заложники, еще большее число — продать в рабство, а остальных, как уже делал не раз, — расселить по своим владениям, наказав своеобразной ссылкой. Эйнхард сообщает, что в период Саксонских войн Карл Великий «велел перевезти около десяти тысяч человек, которых разделил на небольшие группы и вместе с женами и детьми расселил в различных частях Галлии и Германии». Под Верденом, раздосадованный очередным восстанием и подстегиваемый призывами некоторых жаждущих крови церковников, он, по-видимому, решил, что подобные меры окажутся недостаточными. Таким образом Карл Великий оправдывал желание отомстить за жестокое и обидное поражение своего войска. Это был не второстепенный мотив, а мера вполне практическая: упомянутое поражение выявляло слабости в стремлении франков к повсеместному насаждению своей власти. Вот поэтому требовалась недвусмысленная демонстрация силы, чтобы лишить саксов подобных опасных иллюзий, не дать им возможность поверить в собственные силы. Кроме того, уничтожив такое количество людей, поднявшихся против него с оружием в руках, Карл придерживался простой арифметики: теперь против экспансии Каролингов могло сражаться куда меньше саксов, чем раньше. Однако сам факт, что саксы так быстро подчинились войску Карла и уступили его требованию выдать мятежников, свидетельствует о том, что проявление силы уже доказало свою эффективность. Эта бойня, по-видимому, стала результатом сочетания личных и политических амбиций, неразрывно переплетенных в персоне средневекового монарха: месть за унижение и военное поражение, а также демонстрация практического террора для подавления морального духа врага. Примечательно, что столь суровый и впечатляющий урок оказался все же скоротечным. На следующий год саксы вновь взялись за оружие. И окончательно покорить их удалось лишь спустя двадцать лет…

Уотерфорд, 1170

Тревожные отношения Британии с Ирландией подчеркивались эпизодами жестокостей и зверств вплоть до конца XX столетия. Начало английской колонизации Ирландии тоже отмечено печально известным событием, ознаменовавшим начало длинной цепочки эпизодов жестокостей и зверств, характерных для англо-ирландского конфликта, особенно во время завоевательных походов в приграничные области. Когда в 1170 году в Ирландию в большом количестве явились английские рыцари, они предусмотрительно «забыли» о многих своих благородных идеалах и правилах. Ими завладела мания величия на волне пропаганды английского духовенства и писателей XII века, которые оправдывали эти походы как богоугодную «цивилизаторскую» миссию, столь необходимую невежественным язычникам на «кельтской окраине».

Ровно за восемь столетий до начала «Волнений» в Северной Ирландии английских солдат пригласил в Ирландию король Дермот Мак-Мёрроу (Диармайд мак Мурхада) из Лейнстера, чтобы те помогли ему в ратных делах. Наемники перебрались через Ирландское море, но интервенция приняла организованный и серьезный характер только в 1169 году с прибытием Ричарда Фиц-Гилберта, графа Пембрукского, по прозвищу Стронгбоу. (Прозвище Стронгбоу, означающее «тугой лук», Ричард Фиц-Гилберт де Клер получил «по наследству» от своего отца. — Прим. ред.) Граф Пембрукский согласился послать войска Дермоту при условии, что ирландский король выдаст за него свою дочь Еву (Айфе) и тем самым сделает наследником престола. В последнее время фортуна отвернулась от Стронгбоу, и в ирландской экспедиции он видел для себя возможность значительно поправить свое политическое и финансовое положение. Нормандцы завоевали себе королевства в Англии и на Сицилии; в Ирландии их английские преемники могли, видимо, попытаться сделать то же самое. В 1169 году Стронгбоу выслал вперед небольшое войско, чтобы расчистить путь для похода на следующий год. Экспедиционные силы состояли из бедных или разорившихся искателей приключений, безземельных рыцарей и их юных сыновей, которые рассчитывали поживиться на этой войне — либо за счет трофеев, либо благодаря военному покровительству, либо от выгодных браков. Гиральд Камбрийский (собств. Джеральд Барри, участник похода в Ирландию. — Прим. ред.) пишет, что этот контингент составили одиннадцать рыцарей и семьдесят лучников. По оценкам Гиральда Камбрийского, среди них выделялся двоюродный брат Стронгбоу — Раймон Фиц-Уильям, известный еще под именем Раймона ле Гро.

По прибытии англичане обосновались в Бегинбуне, в четырех милях от Уотерфорда, представлявшем собой небольшое, наспех сооруженное деревоземляное укрепление, окруженное рвом. Оно едва было закончено, когда англичане подверглись нападению большого отряда ирландцев из Уотерфорда. Гиральд Камбрийский оценивает их численность в 3000 человек, разделенных на три отряда, в то время как автор «Песни о Дермоте и о графе» (это произведение, написанное на старофранцузском языке, сохранилось в манускрипте 1226–1230 гг. — Прим. ред.) утверждает, что против сотни англичан выступило от 3000 до 4000 ирландцев. Но в любом случае ирландцы намного превосходили англичан по численности. Англичане совершили вылазку, рассчитывая, что их рыцари в тяжелых доспехах и лучники смогут отразить натиск ирландцев. Однако численность противника все-таки сказалась, и они были отброшены обратно в лагерь. Здесь англичане вновь сосредоточили силы, провели успешное контрнаступление и обратили ирландцев в бегство. Как указывает летописец, они прекратили преследование лишь тогда, когда «уже не в силах были рубить». Эта замечательная, выдающаяся победа для столь небольшого отряда продемонстрировала высокую эффективность даже немногочисленной группы профессиональных рыцарей и лучников. Современник тех событий, хронист Жерваз Кентерберийский отмечает, что ирландцам никогда не удавалось одолеть уступающих им по численности, но превосходящих в тактике англичан, которые были к тому же храбрее и искуснее в воинском деле.

Одним из главных «трофеев» этого триумфа стали захваченные в плен семьдесят знатных ирландцев. Пленников заковали в кандалы и привели в лагерь англичан. Среди победителей разгорелся спор по поводу того, как поступить с пленниками. Раймон ле Гро придерживался мнения о том, что за ирландцев нужно потребовать выкуп. Он надеялся, что англичане выручат за них огромную сумму, а может быть, и сам город Уотерфорд. Эрве Монморанси настаивал на казни — именно его советом в конце концов и воспользовались. Несмотря на согласие по поводу количества пленных, подлежащих казни, Гиральд Камбрийский и автор «Песни о Дермоте» расходятся в том, как эта казнь была осуществлена. Первый утверждает, что пленных сбросили с вершины скалы. В «Песне о Дермоте» представлена более мрачная альтернатива. Автор этой древнефранцузской поэмы утверждает, что они были обезглавлены, а туловища потом сброшены со скалы. Согласно летописному источнику, палачом у несчастных стала Алиса Абервенни, чей возлюбленный был убит ирландцами в сражении. Однако автор «Песни о Дермоте» несколько противоречит себе, заявляя, что экзекуцией занимались рыцари. И в самом деле, маловероятно, чтобы примкнувшая к воинам девушка обладала достаточной силой и выдержкой, чтобы тяжелым топором обезглавить семьдесят мужчин и потом выбросить их тела в море. Если в этой версии и есть доля истины, то можно допустить, что упомянутая Алиса убила одного-двух ирландцев в качестве символической мести за гибель возлюбленного.

«Песнь о Дермоте» ясно разъясняет, почему нормандцы провели эту массовую казнь: она призвана была продемонстрировать их свирепость и навести ужас на врагов:

Ирландцев взяли в плен

Семьдесят человек,

Но благородные рыцари

Обезглавили их.

Одной девице

Вручили топор

Из закаленной стали,

И обезглавила она всех до единого,

А потом сбросила их тела со скалы.

……………………..

Дабы унизить ирландцев,

Рыцари это свершили.

И все местные ирландцы

Пришли в замешательство.

Вернулись они к себе

Сокрушенными и растерянными.

Гиральд Камбрийский в своем труде «Завоевание Ирландии» предлагает более интересное объяснение в форме интригующего спора между Раймоном ле Гро и Эрве Монморанси. Это дает нам бесценное понимание военной и нравственной дилеммы между милосердием и беспощадностью, между принципами гуманизма и военным рационализмом. Речь Раймона проникнута стремлением к поиску разумного сочетания милосердия и практического подхода. Он начинает с того, что вновь подтверждает свои полномочия, заявив, что не станет настаивать на пощаде, ясно и отчетливо определив статус пленников и назвав их «побежденным противником». Но, по его словам, они заслуживают снисходительности, потому что они не «воры, не мятежники, не предатели и не разбойники», эти люди «побеждены в бою, в котором они фактически защищали свою родину», что, несомненно, «заслуживает всяческого уважения». Раймон приводит доводы о том, что милость, проявленная по отношению к этим людям, послужит для ирландцев более убедительным примером, чем бессердечие, пытки и смерть. Последнее, по его мнению, «навлечет на нас стыд и позор и сильно навредит нам». Потом он затрагивает несентиментальную сторону дела и объясняет своим товарищам, что гибель пленников не служит никакой военной цели, в то время как «выкуп за них должен считаться для нас куда более выгодным мероприятием… потому что позволит увеличить жалованье солдатам и явит пример благородного поведения». Этот последний довод — по сути призыв к своекорыстию: если мы не убьем этих людей, ставших нашими пленниками, возможно, и они не убьют нас, попади мы в их руки в будущем. Подобные соображения служили довольно эффективным сдерживающим фактором, как нам предстоит убедиться позднее. Потом Раймон заканчивает свою речь пылким описанием грозной роли воина в битве и его гуманного поведения после ее окончания.

Реакция Эрве носит более утилитарный, практический характер, она непосредственная и традиционная, если выражаться категориями военных подходов, но ее простота не должна умалять ее практичность. Он высмеивает малодушную, с его точки зрения, позицию Раймона: «Не стоит думать, что чужую страну можно покорить милосердием, а не огнем и мечом!» Он убедительно защищает свою позицию. Вражеский род не достоин милости, а «должен покорно склонить головы перед силой оружия и страхом жестокого обращения. Если люди до сих пор горды и непокорны, их следует подчинять всеми доступными средствами, а милосердию здесь не место». Он обвиняет Раймона в «преступном сострадании» и в том, что тот «поддался большому числу врагов». Далее он поднимает вопрос о личной безопасности и делает это более убедительно, чем Раймон: «Сейчас в нашем лагере врагов больше, чем нас самих». Таким образом, опасность грозила англичанам не только со всех сторон снаружи, но теперь она существовала и внутри лагеря. «А что если эти люди смогут вырваться и попытаются завладеть оружием?» Играя на чувстве страха своих солдат, он добавляет, что попади они в руки ирландцев, те не дали бы им ни малейшего шанса на спасение. В конце своей речи он приводит классический вывод, который лежит в основе большинства средневековых зверств, совершаемых во время войн. Эрве Монморанси призывает пленников казнить, чтобы «смерть этих людей внушила страх остальным, а их пример заставил других непокорных преступников воздержаться от будущего нападения на нас».

Неудивительно, что аргументы Эрве оказались весомее: опытные воины внимательно выслушали его и в полной мере осознали главный принцип применения террора. Основная идея этой казни была вполне ясна, и то, что «приведенные в замешательство» ирландцы поняли ее, подтверждается автором «Песни о Дермоте и графе».

Конечно, под большим вопросом остаются и абсолютная точность, и детали этого спора, и намеки на его взаимосвязь с Юлием Цезарем и Александром Великим. Но здесь важно другое: в нем проявляется средневековый склад мышления, не всегда приверженный одному только насилию. Обе стороны спора приводят разумные и практические доводы. То, что Раймон в итоге проиграл, не отвергает автоматически его точку зрения о том, что милосердие служит целям самосохранения: схожая точка зрения не раз побеждала в других эпизодах. То, что в споре одержал верх Эрве, просто отражает сложившуюся военную традицию эпохи. Гиральд Камбрийский обозначает здесь и собственную позицию: «Победители, поддавшись дурному совету, неправильно воспользовались своей удачей, проявив ужасную и бесчеловечную жестокость». Предполагалось, что Гиральд Камбрийский проявит недовольство по отношению к Эрве и возложит на него вину за действия англичан под Уотерфордом. Однако чаще всего политически нейтральные или дружественные наблюдатели происходящих событий вполне терпимо относились к проявлениям таких крайностей. Абсолютная безжалостность полководцев вроде Генриха V, Ричарда Львиное Сердце и многих других редко наносила их рыцарской репутации какой-либо существенный вред. Мы не знаем, что бы случилось, если бы англичане воспользовались увещеваниями Раймона, но совет Эрве уж точно не принес им никакого вреда: к 1171 году Стронгбоу уже был королем Лейнстера. Он добился такого успеха, что английский король Генрих II вынужден был в 1171–1172 гг. направить в Ирландию крупное экспедиционное войско, чтобы подчинить его английской короне.

Хаттин, 1187 и Акра, 1191

В очередной раз перед нами примеры сражений на окраинах расширяющегося христианского мира, где столкновение различных культур и религий должно было, как ожидалось, внести в завоевательные войны оттенок напряженности и суровости. Во время завоевания Иерусалима в 1099 году, ставшего итогом первого крестового похода, летописцы с упоением писали о том, как крестоносцы, устроив массовую резню, стояли по колено в крови истребленных жителей города. С тех пор крестовые походы печально прославилась частыми проявлениями ужасающей жестокости, фоном для которых служил религиозный фанатизм воинов, сражавшихся во имя Бога. И по сей день многие убеждены в том, что религия является причиной многих современных мировых конфликтов. Но реальность такова, что политика использует религию намного чаще, чем религия — политику, и так было всегда, даже в эпоху Средневековья. Религиозный фундаментализм — слишком неполное, недостаточное объяснение для двух зловещих, но во многом типичных эпизодов зверств времен третьего крестового похода. Мрачные события под Хаттином и Акрой неразрывно связаны с двумя выдающимися личностями, которые рассматриваются как выражающие самую суть рыцарства: это Ричард Львиное Сердце и Саладин.

Победа европейцев в первом крестовом походе ознаменовала успех одной из наиболее выдающихся военных кампаний всего Средневековья. Но это была не та победа, которую оказалось легко удержать. Постоянная нехватка живой силы и возрождающийся противник оказывали неослабевающее влияние на государства крестоносцев. Несмотря на образование военных орденов тамплиеров и госпитальеров, в 1144 году крестоносцы потеряли на севере город Эдессу. Это послужило толчком к началу второго крестового похода в 1146–1148 гг. под предводительством французского короля Людовика VII и германского императора Конрада III из династии Гогенштауфенов. Несмотря на то, что поход дал приток столь необходимой на Востоке живой силы, ряды которой, правда, сохраняли более или менее стройные очертания только за счет дисциплины тамплиеров, завершилась эта кампания довольно бесславно под Дамаском.

Государства крестоносцев оставались весьма уязвимыми, а с появлением Саладина и последующим значительным укреплением сил мусульман к 1186 г. под его султанатом, их положение стало и вовсе критическим. Умело используя дипломатию наряду с военной силой, Саладин совершал успешные набеги в латинские земли, причем гарнизоны удаленных замков зачастую сдавались без сопротивления, рассчитывая на его репутацию милосердного победителя. В 1187 году, потеряв немного времени из-за внезапной болезни, Саладин вновь вторгся на территорию латинских государств и теперь уже искал возможность дать решающее сражение крестоносцам. Для подобной стратегии у него имелось несколько причин: во-первых, очень нелегко было поддерживать свои войска в постоянной боевой готовности длительное время, во-вторых, крестоносцы оказались ослаблены серьезными потерями, понесенными в мае того же года. Особенно пострадали воинствующие ордена, и Саладину хотелось поскорее воспользоваться этими слабостями. И, в-третьих, крестоносная стратегия глубокой обороны, при которой они небезосновательно уповали на внушительную силу своих многочисленных замков, делала победу Саладина проблематичной. Чтобы выманить крестоносцев, в начале июля Саладин осадил и захватил город Тивериаду на востоке Галилеи; неприступной оставалась лишь цитадель. Обычно осаждающие всегда опасались оказаться между двух «огней»: идущим на помощь подкреплением и самим осажденным гарнизоном. Но именно на это и рассчитывал Саладин, устраивая ловушку для христиан. Вожди крестоносцев долго спорили о том, что им предпринять. Граф Раймунд Триполитанский, супруга которого находилась в цитадели Тивериады, выступал против отправки освободительного войска, поскольку справедливо считал, что именно этого и хочет Саладин. Он указывал, что на всем пути до Тивериады нет ни одного источника с водой и что этот поход погубит христианское войско. Однако его обвинили в малодушии и поставили под вопрос его преданность святому делу. Таким образом «ястребы» — воинственно настроенные вожди крестоносцев — одержали победу, и крестоносцы заглотили «наживку» Саладина. Освободительная армия под командованием иерусалимского короля Ги Лузиньяна быстрым маршем направилась к осажденной крепости.

Для формирования войска король Ги практически опустошил гарнизоны своих крепостей, ему пришлось это сделать. Несмотря на немалую суммарную численность войска крестоносцев (1200 рыцарей, около 4000 легкой кавалерии и приблизительно 15 000 пеших воинов), им противостояла мусульманская армия, превосходившая их в полтора раза. Крестоносцы двигались к Тивериаде в традиционном боевом порядке. Граф Раймунд командовал авангардом; Балиан д’Ибелин возглавил госпитальеров и тамплиеров в арьегарде; с центральной частью войска шли печально известный Рено Шатийонский с королем Ги, здесь же несли и Святой Животворящий Крест Господень — одну из наиболее почитаемых реликвий, на котором, как многие считали, был распят Иисус.

Измученные жаждой и жарой крестоносцы стремились поскорее достичь Тивериадского озера (более известно как Галилейское море. — Прим. ред.), однако 3–4 июля Саладин преградил им путь между холмами, известными как Рога Хаттина.

Предстоящее сражение должно было стать решающим для всей эпохи крестовых походов. В течение дня и ночи отряды Саладина совершали опустошительные набеги на лагерь крестоносцев. Быстро наскакивая и осыпая христиан стрелами, а потом не менее быстро отступая, мусульманские всадники не давали втянуть себя в ближний бой. Они легко уходили из-под удара менее подвижной рыцарской конницы. Христиане еще толком не успели вступить в бой, но уже несли потери. После битвы Саладин написал, что «разжег для врагов огонь, искры которого служили напоминанием о том, что Бог уготовил им в другом мире. Потом встретил их в сражении, когда, изнуренные жаждой, они были доведены до крайности». Огонь и дым лишь усугубили бедственное положение крестоносцев и лошадей, давно страдающих от жажды, еще больше ослабили и деморализовали христианское войско — и это до начала основной схватки. Хотя к Саладину перебежали шесть рыцарей и несколько простых воинов, воздействие на пехоту, как мы вскоре убедимся, было просто огромным. Войско Саладина хорошо обеспечивалось водой из озера, эту воду доставлял большой караван верблюдов. Непрекращающийся дождь мусульманских стрел не давал покоя крестоносцам, и их общее уныние лишь усиливалось. 4 июля авангард крестоносцев предпринял попытку пробиться к озеру, но ему быстро преградили путь. Целая армия оказалась в тисках. Командовавший центральной дивизией Ги Лузиньян непрерывно слышал мольбы о помощи со стороны передовой и замыкающей частей войска.

Известный своим непостоянством, Ги вначале решил помочь Раймунду, рассчитавшему, что совместной силы двух отрядов будет достаточно, чтобы прорваться через ряды мусульман и добраться до живительных вод Тивериадского озера. Но потом Ги передумал и принял роковое решение — двинуться назад, на помощь Балиану и рыцарям орденов. Раймунд, по собственной инициативе или по приказу короля, предпринял отчаянную атаку с целью прорвать вражеские ряды. Мусульмане расступились, пропустив рыцарей, а потом яростно бросились им вслед. Они замкнули разрыв, созданный крестоносцами, и отрезали их от основной армии. Понесшие потери и изнуренные боем и жаждой крестоносцы уже были не в силах предпринимать новую атаку. У Раймунда не осталось другого выбора, кроме попытки покинуть поле брани, и с десятком рыцарей ему удалось уйти. За этот поступок многие хронисты осудили его, заклеймив предателем.

Пробившись к арьергарду, Ги Лузиньян приказал воинам идти в наступление. Когда непрерывные кавалерийские атаки лишили рыцарских коней последних сил и мусульманские лучники сняли хороший «урожай», рыцари продолжили атаковать в пешем строю. Некоторые из пеших воинов присоединились к спешившимся рыцарям, но большинство укрылось на одном из Рогов Хаттина, не вняв мольбам короля Ги о спасении Животворящего Креста. Они кричали ему в ответ, что умирают от жажды и не станут больше сражаться. Когда крестоносцы отступили, Святой Крест был утрачен. Мусульмане сосредоточили основной удар на позиции короля Ги, а Балиану с частью арьергарда удалось бежать. Истощенные битвой, опаленные зноем, окруженные врагом, оставшиеся в живых крестоносцы побросали оружие и сдались на милость победителей.

Это было сокрушительное поражение. Несмотря на бегство Раймунда и Балиана, почти все вожди королевства попали в плен, в том числе Рено Шатийонский, магистры тамплиеров и госпитальеров, да и сам иерусалимскй король. Самые большие потери, как обычно, понесла пехота, хотя многим все же удалось бежать. Несмотря на всю жестокость сражения, погибло лишь небольшое число рыцарей, что свидетельствовало о прочности их доспехов. Не зря мусульмане называли их «железными людьми». Однако настоящая резня была еще впереди.

Сначала расправились с захваченными в плен туркополами: этих как изменников ислама казнили прямо на месте. (Туркополы — воины турецкого происхождения, принявшие греческое православие; наемники в христианских армиях. — Прим. ред.) Вожди крестоносцев — это уже совсем другое дело. Саладин велел подвести к своему шатру Рено Шатийонского и короля Ги Лузиньяна. Королю был предложен некий сладкий напиток: по арабскому обычаю пленник мог чувствовать себя в безопасности, если его угощали едой или питьем. Отпив, Ги передал чашу Рено Шатийонскому, на что Саладин обратил внимание своего толмача: «Скажи королю: это ты даешь ему питье. Я ему питья не давал». Дело в том, что некоторое время назад Саладин поклялся убить Рено Шатийонского, который долгое время был у него словно бельмо на глазу. Кастелян мощного и знаменитого замка Крак-де-Шевалье, он не соблюдал перемирий и промышлял разбоем на мусульманских торговых путях, несколько раз ставил Саладина в крайне неловкое положение. Так, в 1186 году он захватил в плен сестру султана, караван которой проходил в опасной близости от замка, а в 1182 году предпринял атаку на Мекку, что нанесло серьезный удар по репутации Саладина как защитника Святых Мест Ислама. И вообще, в большинстве эпизодов этот безжалостный искатель приключений всегда извлекал для себя выгоду. Согласно описанию Бахаеддина ибн Шеддада (арабский историк, биограф Саладина. — Прим. ред.), у Хаттина Рено Шатийонскому дали шанс выжить: за это он должен был принять ислам. Однако Рено отказался: между 1160 и 1176 гг. он семнадцать лет провел в мусульманском плену, и за это время проникся абсолютным презрением к своим врагам. Теперь, как пишет один латинский хронист, он демонстрировал свое привычное яростное высокомерие и пренебрежение. Увидев это, Саладин взял меч и ударил Рено по плечу, отрубив руку. Потом стража оттащила пленника от шатра, и его обезглавили. Саладин обмакнул палец в крови Рено Шатийонского и окропил себе лоб в подтверждение того, что месть свершилась. Покончив с этим, он заверил Ги Лузиньяна, который трясся от страха при виде того, что случилось с Рено, что тот может быть спокоен: его жизни ничто не угрожает. Позже отрубленную голову Рено провезли через весь Дамаск. У Саладина имелись причины отомстить Рено, но этот мотив был не единственным. Саладину не только хотелось воздать своему обидчику должное за причиненные оскорбления, но и устранить со своего пути раз и навсегда весьма эффективного и, следовательно, весьма опасного противника.

Пленников после окончания битвы оказалось так много, что, по свидетельствам очевидцев, их связывали чуть ли не по тридцать человек одной веревкой. Такой неожиданный избыток предложения над спросом радикально снизил продажную стоимость рабов — за них теперь давали не более 3 динаров, а какого-то пленника и вовсе обменяли на пару башмаков. Однако значительная группа пленников по-прежнему оставалась в цене: это были тамплиеры и госпитальеры. Теперь Саладин изменил свое решение относительно судьбы этих воинствующих монахов из духовно-рыцарских орденов, число которых составляло 240 человек. Был отдан приказ султана о казни, при этом Саладин любому мусульманину, захватившему пленников из обозначенной выше группы, выплачивал компенсацию в размере 50 динаров за человека. Пленников собрали и подвели к Саладину. Их жизни могло спасти лишь принятие ислама, и несколько латинян все же пошли на это, невзирая на жестокое проклятие, грозившее им на родине. Неприятная миссия по приведению приговора в исполнение была поручена непрофессиональным палачам, по сути всем желающим. Имад ад-Дин ярко и с ликованием описывает случившееся.

Саладин… приказал их обезглавить, дабы всех умертвить, а не держать в темнице. Вокруг собралась целая толпа школяров и суфиев, а также набожных людей и отшельников. Каждый просил позволить ему вершить казнь, вытаскивал меч и закатывал рукав. Саладин с торжествующим видом восседал на помосте; неверные же пребывали в невообразимом отчаянии. Нашлись среди добровольцев те, кто рубил быстро и чисто, и за это они получили одобрение; некоторые отказались, и их место заняли другие. Я видел человека, который презрительно смеялся и рубил одного за другим… Сколько он заслужил похвал, какой вечной награды удостоился за пролитую кровь неверных, какое благое дело совершил он!

Как написал потом сам Саладин: «Не выжил ни один из тамплиеров. Это был день Божьей благодати». Один латинский хронист предлагает другой вариант, не менее религиозный по своей притягательности. Согласно его версии, рыцари — это добровольные христианские мученики, которые «с радостью подставили свои шеи под карающий меч». Один тамплиер-фанатик по имени Николай, возможно, уже почти на грани сумасшествия от страха неминуемой смерти, призвал других рыцарей принять тамплиерский постриг (тонзуру) и тем самым окончательно решить свою мученическую судьбу. Потом возникла суета, связанная с желанием многих пойти на казнь первыми, и Николай «обрел блаженство первого мученика».

Оба летописца подчеркивают религиозную подоплеку этого массового истребления пленных, когда и сами жертвы, и те, кто вершил их казнь, действовали во славу Божью. Саладин объяснял свои поступки стремлением очистить мусульманскую землю от неверных. Но один только религиозный аспект вызывает сомнения и вопросы. Во-первых, погибшим крестоносцам отпускались все грехи, и тем самым в случае их гибели Церковь уже заботилась о спасении их душ. Тонзура (постриг) вовсе не являлась необходимым условием для принятия мученической смерти (или для признания погибшего мучеником), да и участие «святых людей» в этой резне явно придумано для придания акту зверства духовного мотива, одновременно утвердив Саладина в роли праведного воина. Непросто определить точные мотивы Саладина для захвата в плен тамплиеров и госпитальеров, ведь не прошло и двух дней, как всех их убили. Один из современных историков говорил, что у Саладина якобы не оставалось иного выбора: будучи католическими монахами, рыцари духовнорыцарских орденов не стали бы отступниками (хотя некоторые все же пошли на это). Являясь членами этих воинствующих орденов, они, к тому же, не могли рассчитывать на выкуп. Но даже это еще не означает, что их оставалось только убить: заключение в тюрьму, рабство и обмен — вариантов было несколько. В 1157 году Бертран де Бланкфор, великий магистр тамплиеров, попал в плен к мусульманам, но через два года был освобожден. В 1179 году Саладин захватил другого великого магистра, Одо де Сент-Амана, который впоследствии умер в тюрьме; его тело обменяли на одного из плененных крестоносцами мусульманских вождей. И после битвы при Хаттине великого магистра снова пощадили: Жерар де Ридфор был освобожден через год (как, впрочем, и король Ги). Как мы видим, политические, финансовые и военные соображения все же преобладали над религиозными.

Пропаганда обеих противоборствующих сторон изображала язычников и неверных как собак, осужденных на пребывание в аду. И все же обе стороны отлично умели заключать взаимовыгодные дружеские соглашения и перемирия. На протяжении всего противостояния на Святой Земле и Саладин, и Ричард Львиное Сердце то и дело обменивались любезностями и оказывали друг другу знаки уважения. Балиан д’Ибелин, командовавший арьергардом у Хаттина, вообще был личным другом Саладина. Даже непримиримый Рено Шатийонский участвовал в заключении договоров с мусульманами, если они сулили ему выгоду. Граф Раймунд Триполитанский во время своего 8-летнего пребывания в плену (в Алеппо) стал намного глубже понимать ислам и проникся уважением к своим захватчикам. Но дело не заканчивалось одними только перемириями: мусульмане запросто заключали союзы с христианами, объединяясь против других мусульман, точно так же, как и христиане, заручившись поддержкой мусульман, выступали против своих единоверцев. За два года до битвы при Хаттине Раймунд Триполитанский заключил союз с Саладином против самого иерусалимского короля Ги Лузиньяна! За два месяца до сражения Раймунд даже дал разрешение войску Саладина пройти через его земли, чтобы султан мог напасть на короля. Во многих отношениях священная война на Ближнем Востоке велась немного не так, как на Западе: постоянно меняющиеся альянсы отражали потенциальную политическую выгоду; моральные нормы и правила время от времени соблюдались, но они редко вытесняли собой чисто практические возможности.

Как говорилось выше, некоторые историки отмечают в качестве военного «актива» великодушие Саладина, а не его суровость: все верили в его милосердие по отношению к пленным, что подталкивало противника к быстрой капитуляции. Но, подобно любому другому военачальнику, Саладин вовсе не чуждался безжалостных мер на войне — он часто отдавал приказ о казни пленных, как воинов, так и мирных жителей, причем даже после обещаний о пощаде. В этом смысле весьма поучителен его поступок в 1179 году при Бейт Аль-Ахзане севернее Тивериадского озера. Здесь, перед самой сдачей своего замка, крестоносцы попросили его о пощаде, но пощады не дождался никто. Это не означает, что весь гарнизон был вырезан — возможно, половину захватили в плен, — просто побежденные не получили от Саладина никаких гарантий безопасности. Арабский летописец сообщает, что многих крестоносцев убивали без разбора, Саладин дал конкретный приказ казнить арбалетчиков. Это являлось своего рода признанием их боевых заслуг: за урон, нанесенный своей меткой стрельбой, они заслужили у мусульман нескрываемую ненависть. Пленение и рабство вполне могли бы нейтрализовать этих людей, но убийство, видимо, служило серьезным предупреждением, направленным на то, чтобы деморализовать других крестоносцев, особенно арбалетчиков. Не исключено также, что их гибель помогла утолить жажду мести мусульман, переживающих за своих павших товарищей.

Вот наиболее вероятные причины казней после сражения при Хаттине: месть в отношении лучших воинов среди крестоносцев, которые были суровы, жестоки и безжалостны в войне против мусульман. Это урок не только для духовно-рыцарских орденов, но также и предупреждение всякому, кто хочет в них вступить. Здесь Саладин использовал прецедент: тамплиеров, которые попали в плен после приступа Аскалона в 1153 году, обезглавили. Их головы в качестве военных трофеев отправили в Каир, а тела оставили, и гарнизон «украсил» ими стены крепости в качестве жуткого напоминания крестоносцам о том, что их ждет. Бахаеддин ибн Шеддад, описывая события при Хаттине в своем труде «Случаи и рассказы о жизни и достоинствах султана Юсуфа (Саладина)», не упоминает о предложении обратиться в ислам для плененных тамплиеров и госпитальеров. Вместо этого он утверждает, что Саладин намеренно решил предать их казни: «Что касается вождей госпитальеров и тамплиеров, султан предпочел предать их смерти всех без исключения». Саладин не мог не понимать, что главной проблемой крестоносцев являлась нехватка живой силы. Уничтожив около 60 тамплиеров в бою под Сефорией и теперь еще 240, он наносил серьезный удар по мощи духовно-рыцарских орденов, одновременно поощряя и собственных воинов к сокрушению самых ненавистных своих врагов. Латинский летописец приводит наиболее ожидаемое и вероятное объяснение состоявшейся резни: Саладин «решил истребить их всех, потому что знал — равных в битве им просто нет». В отличие от Великих магистров, для Саладина рыцари представляли намного большую ценность, когда они были мертвы.

После Хаттина королевство крестоносцев затрещало по швам. К концу того же года в руках крестоносцев оставались лишь прибрежные города Триполи, Антиохия и Тир и еще несколько замков. Сокрушительный удар был нанесен в начале октября, когда Саладин захватил Иерусалим, самый желанный плод победы при Хаттине. Султан праздновал победу, в то время как латинский мир пребывал в ужасе от потери Святого Города. Это послужило объединяющим мотивом для начала третьего крестового похода.

Крупным эпизодом третьего крестового похода стала осада Акры в 1189–1191 гг. Этот город, являвшийся главным портом Иерусалимского королевства, был изначально осажден войском короля Ги Лузиньяна, несмотря на торжественное обещание последнего при своем освобождении из плена не поднимать оружия против Саладина. Все это время Саладин стоял лагерем поблизости, не в силах отогнать крестоносцев или прорвать их ряды, кольцом окружившие город. Безвыходное положение было нарушено с прибытием в апреле и июне 1191 года подкреплений под командованием королей Филиппа II Французского и Ричарда Львиное Сердце, главных вождей третьего крестового похода. Непрерывные атаки частей Саладина удалось успешно отразить, и защитники Акры помощи так и не получили. Непрекращающиеся обстрелы города метательными машинами и подкопы сделали свое дело, и в середине июля осада успешно завершилась. Опасаясь неминуемого штурма города и оказавшись в безвыходном положении, гарнизон договорился с осаждавшими и сдался при условии, что те сохранят им жизни. Однако крестоносцы устроили публичную экзекуцию и обезглавили две тысячи шестьсот человек!

Что касается ведения боевых действий, то драматические детали этой грандиозной осады вполне можно опустить. Но в свете расправы над пленными Акра заслуживает особого внимания. Дело в том, что судьба мусульманских пленников была решена отнюдь не в день падения города, а спустя целый месяц после окончания осады. Кроме того, события в Акре являют собой едва ли не самый мрачный эпизод третьего крестового похода и даже всей эпохи крестовых походов. И все же их нужно рассматривать частично в свете того, что случилось в битве при Хаттине четырьмя годами ранее.

20 августа, то есть почти через шесть недель после падения города, Ричард вывел мусульманских пленников за пределы городских стен, на равнину. Бахаеддин ибн Шеддад, панегирист Саладина, составивший подробный отчет об осаде Акры, написал, что произошло потом. Ричард