Отступление в сторону, или Персональные оттенки диктатуры

Отступление в сторону, или Персональные оттенки диктатуры

I

До Великой войны 1914–1918 годов, потрясшей мир и известной как Первая мировая война, Европа была общепризнанным центром мира, источником цивилизации, науки, торговли и прогресса. В 1913 году можно было без больших хлопот проехать от Норвегии до Сицилии – границы были открыты, валюты взаимно обратимы; российский хлеб, германские машины и парижские шляпки можно было купить где угодно, хоть в Мадриде, хоть в Саратове…

Великая война за 4 с небольшим года убила 10 миллионов человек (дотошные историки подсчитали, что эта цифра равнялась сумме всех погибших во всех европейских войнах за тысячу лет), прямые военные расходы превзошли стоимость всех войн с 1793 по 1907 год (данные из «Истории Первой мировой войны», изданной в Москве в 1975 году).

Война окончилась победой Антанты – союза Англии и Франции, с подоспевшей им на помощь Америкой.

В 1914 году поэт Мандельштам написал строки, ставшие хрестоматийными:

Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта

Гусиное перо направил Меттерних, —

Впервые за сто лет и на глазах моих

Меняется твоя таинственная карта!

В 1918 году «Европа цезарей» изменилась до неузнаваемости – «цезарей» не стало, исторические династии Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых исчезли с европейской политической карты. Австро-Венгерская держава распалась, Германия – разгромлена, а Россия, не дождавшись победы своих союзников, провалилась в новую Смуту, по дикости и разрушительности сравнимую разве что с ее же Смутой эпохи Грозного и самозванцев.

До Первой мировой войны предполагалось, что наилучшей политической системой является английская – и поэтому повсюду копировался английский парламент, действующий в сотрудничестве с царствующим, но не слишком управляющим монархом. Конечно, были исключения – вольнолюбивая Франция была республикой, а в не поспевающей за передовой европейской мыслью кондовой России самодержавие и вовсе норовило сохраниться, но общеевропейская тенденция казалась очевидной.

После Первой мировой войны английская система уцелела только в Англии, да еще, пожалуй, в Швеции.

Почти все остальные державы следовали наглядному, сказочно успешному примеру – Германии и внедряли собственные версии «вождизма» и «национал-социализма».

С течением времени даже в Румынии – и то возник свой «кондукатор».

Если посмотреть на Европу 1935 года и сравнить ее с той Европой, какой она была в 1914-м, то какие-то вещи просто бросаются в глаза. Первая мировая война перевернула существовавший до нее социальный порядок. Настолько переменила, что у власти – да еще и с диктаторскими полномочиями – оказались совсем вроде бы неподходящие люди.

И. В. Сталин, как известно, был сыном сапожника, а Бенито Муссолини – сыном кузнеца.

На этом фоне Адольф Гитлер, сын мелкого таможенного чиновника, смотрелся вполне адекватно. И даже можно сказать, что и выбор диктатора из низов, и диктатура как форма правления – нечто ожидаемое. В ходе войны пришлось вооружить миллионные массы – и там, где старый порядок рассыпался, его сменили те, кто на массы же и опирался.

Дальше, однако, начинались различия, вызванные обстоятельствами.

Новая диктатура становилась тем жестче, чем более жестокое сопротивление ей приходилось преодолевать. Это положение можно проиллюстрировать двумя крайними примерами – Италией и Россией. В Италии движение фронтовиков, получившее название фашизма, свалило старый порядок без особого труда – и, в общем, на этом остановилось.

В стране установилось авторитарное правление – однопартийная система, парламент перестал быть «местом для дискуссий», но собственность уцелела, и старые элиты никто не трогал, и даже королевская власть формально осталась на месте, хотя и в чисто декоративном виде.

В России, напротив, новый режим пришел к власти после Гражданской войны, которая шла предельно жестоко и окончилась полной победой красных. Старые элиты были сокрушены – их или истребили, или «выбросили из жизни». Кого-то – в эмиграцию, кого-то – наградив клеймом-отметиной вроде «буржуя недорезанного».

Грозный вопрос анкет: «Кем вы были до 17-го года?» – особенно если он был обращен не В. В. Маяковским к условному Дантесу, а кадровиком к претенденту на рабочее место, был вовсе не шуткой. И режим не остановился на «буржуях» – проведенная «коллективизация» с точки зрения количества жертв вполне могла рассматриваться как продолжение Гражданской войны.

В рамках этих параметров Германия была где-то посередине между Россией и Италией – и пожалуй, все-таки ближе к Италии. В отличие от России, главный враг определялся не по «классовому», а по «расовому» признаку, и враг этот внутри Германии был нелюбим да и составлял малое меньшинство, всего-то-навсего 1 % населения.

Новый режим, установленный в начале 1933 года, был принят хотя бы потому, что положил конец разгоравшейся в Германии своей версии гражданской войны. Так что на его сторону встала едва ли не вся консервативная элита – и промышленники, и армия, и государственная бюрократия. Многие морщили нос, глядя на невыносимую вульгарность многих видных деятелей национал-социализма, но принимали и их.

Чего же и ожидать, когда имеешь дело с веянием времени – диктатурой масс? Веяние времени – явление вне индивидуального контроля, оно вызвано множеством самых разных факторов. Но воплощалось все-таки в людях.

И люди эти были совершенно разными.

II

Муссолини на фоне двух своих «коллег» выглядит человеком безобидным. Он наградил себя всеми возможными орденами, обзавелся всеми мыслимыми и немыслимыми титулами – но тем не менее долгой череды политических убийств за ним не тянулось.

Муссолини все время красовался на первых страницах газет. В годы Первой мировой войны он служил в берсальерах – а эта часть итальянской армии гордится своими атлетическими традициями, ее солдаты в военное время передвигаются только бегом.

И всесильный диктатор никак не мог отказать себе в удовольствии то устроить показательный забег, то показательный заплыв. Главная идея носила пропагандистский характер – показать стране ее национального лидера как настоящего мужчину, с торсом настоящего спортсмена.

Что до беспокойства за сохранение места – оно проявлялось только в том, что диктатор норовил сосредоточить в своих руках как можно больше номинального контроля. Например, Бенито Муссолини, помимо своих основных должностей – премьер-министра Италии и главы ее единственной правящей партии – одно время совмещал в своем лице семь министерских постов, включая министерства обороны и внутренних дел. Разумеется, он физически не мог действительно руководить этими ведомствами, реально все делалось его заместителями.

Но снять с поста заместителя министра много легче, чем министра, – и все это понимали.

Диктатура в России носила совершенно другой характер.

Новый политический класс России был не слишком приспособлен к систематическому обсуждению вопросов государственного управления. На Х съезде партии только 2 % секретарей парторганизаций имели дореволюционный политический опыт, только 1 % имел высшее образование.

Интересный пример – секретарь партячейки в 1930 году говорит, что:

«Правый уклон в партии – это уклон вправо, левый уклон – уклон влево, а дело партии идти и прокладывать себе дорогу между ними».

Поскольку вникнуть в суть дискуссии средний член ЦК был не в состоянии, то для удержания власти следовало не убедить большинство, а просто сообщить ему, в чем же истина. Сделать это можно было только посредством «сакрализации власти», и это положение прямым своим следствием имело необходимость периодических репрессий в отношении тех, кто в силу своего положения – в партии, в армии или в тайной полиции – слишком близко подходил к богоподобной фигуре вождя.

Именно так и делалось – партию периодически «чистили», постепенно выводя особую породу людей, которую поэт Мандельштам определял так:

«…какой-нибудь честный предатель, проваренный в чистках как соль».

«Чистили» армию, а потом «чистили» тех, кто «чистил» – НКВД – от тех, которые слишком много знали.

И «вождизм» в России был свой, автохтонный…

B стихотворении, которое в конечном счете стоило ему жизни, Мандельштам писал о диктаторе:

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет…

Это не столько злая эпиграмма, сколько математически точное описание режима.

И вообще – страна была, что называется, «византийской» – ни одна вещь не соответствовала поставленной на ней этикетке.

Никаких публично освещаемых «заплывов» и «забегов» вождя – таких, какие делались в Италии при Муссолини – и в заводе не имелось. А имелся президент – с нелепым титулом «всесоюзного старосты» – и имелись всевозможные совнаркомы, советы и президиумы.

Но правил страной человек, официально занимавшийся только канцелярскими делами партии, ее генеральный секретарь, и делал это не напрямую, а прячась за бесчисленными ширмами так называемого «коллективного руководства». Назывались оно то Оргбюро, то Политбюро, то Совет Труда и Обороны, то Оргкомитет ЦК, то Секретариат все того же ЦК – и все это ничего не значило. А значимость имело только одно – в каждом из этих органов управления неизменно заседал один человек, И. В. Сталин, имевший власть расстрелять любого из своих коллег.

Что он время от времени и делал.

Но И. Сталин, не занимая формально никаких министерских постов, самым внимательным образом вникал во все вопросы, связанные с жизнью страны, от военных и экономических до мелочей вроде управления театрами. Он очень много работал, его бюрократическая работоспособность, право же, поражала воображение.

Так вот, Адольф Гитлер по сравнению не то что со Сталиным, но даже и с Муссолини не делал ровно ничего. На самой вершине пирамиды, располагая практически неограниченной властью, он вел себя примерно так же, как в Вене, когда был «художником».

Он – повторим это еще раз – не делал ничего.

III

После смерти Гинденбурга в августе 1934 года Гитлер мог без всяких проблем получить освободившийся пост рейхспрезидента, но он предпочел отменить его вовсе, как было сказано на похоронах, «из глубочайшего уважения к почившему». Официальная версия состояла в том, что Пауль фон Гинденбург был настолько великим человеком, что равного ему уже и не найти, и Адольф Гитлер удовлетворится тем, что у него уже есть, то есть должностью рейхсканцлера, с небольшим прибавлением в виде титула «вождь», «фюрер».

Гинденбург был мертв, конкуренции с его стороны можно было не опасаться – и конечно же началось вполне сознательное сооружение «культа покойного вождя». Теперь фельдмаршал был старой доброй Германией, передающей эстафету новой Германии, молодой и динамичной. Соорудить ему мавзолей в Берлине все-таки не додумались, но в Танненберге, на месте его великой победы над русскими, воздвигли пышный мемориал. А новый вождь, Адольф Гитлер, получил в руки практически неограниченную власть.

Но при этом – ничего особенного с ней не сделал.

Разумеется, он от власти не отрекся, но и никакой поддерживающей структуры тоже не создал и, по-видимому, сделал это намеренно. Достаточно посмотреть на чисто партийные дела НСДАП. После опалы и гибели Грегора Штрассера, создававшего центральный партийный аппарат, его усилия не были продолжены. Адольф Гитлер оставался вождем партии, но ограничивался только изданием общих директив. В НСДАП его заместителем был Рудольф Гесс, слепо ему преданный. Но административные обязанности были Гессу и не по вкусу, и не силам, и во всех делах с гауляйтерами его тут замещал один скромный и трудолюбивый человек – Мартин Борман.

Совершенно такая же история была и с управлением государством. Министры работали сами по себе – а кабинет министров собирался очень редко. A потом перестал собираться совсем.

Конечно, это случилось не в 1935-м, но как тенденция наметилась еще тогда.

Считалось, что «фюрер обеспечивает общее руководство».

Но единственное, что интересовало его всерьез и чему он посвящал действительно много времени, были тексты его речей. Вот они обрабатывались и шлифовались непрестанно – а все прочее требовало только издания широких указующих линий, совершенно лишенных конкретных деталей. По-видимому, «предоставление инициативы исполнителям» было намеренным шагом. При такой постановке дела любой успех можно было «поддержать и присвоить» и от любой неудачи можно было отречься.

В общем, это выглядело как та самая «безответственная лень», в которой когда-то, в голодные венские годы, обвинял Гитлера другой бродяга, но работало. Рудольф Гесс, буквально обожествлявший Гитлера, считал, что фюрер не нуждается в систематической работе. Ибо он живет и действует как истинный художник – вспышками гениальности.

Вспышки вспышками, но тут была и другая сторона.

Государством Гитлер управлял точно так же, как когда-то управлял и своей партией, и в итоге каждый авторитетный деятель режима старался выкроить себе как можно большую зону ответственности. А поскольку все прочие старались делать то же самое и границы юрисдикции были неясны, начиналась неизбежная грызня.

Помешать этому фюрер не старался – напротив, он оставил себе роль арбитра.

К этому искусственно созданному бюрократическому хаосу добавлялось еще и то, что какие-то сферы деятельности вдруг, на ровном месте, поручались организациям, вообще не входящим в компетенцию министерств. Скажем, так было с Гитлерюгендом, с начатым в 1936 году «четырехлетним планом», порученным лично Герингу, с созданной позднее Организацией Тодта [1] и так далее. Все это можно было бы объяснить совершенно макиавеллистическим желанием – сохранить всю полноту информации и все нити управления только в собственных руках.

По-видимому, в какой-то мере так оно и было.

Но если подумать, на вещи можно посмотреть и по-другому. До написания и опубликования великой книги Оруэлла «1984» еще оставалось немало лет – она выйдет в свет только в 1949 году.

Но и в 1935-м какие-то вещи людям, понимающим механизм тоталитарных режимов, были совершенно очевидны. Такие системы базируются на принципе «Большого брата» и на трех министерствах: «Министерстве Правды», ведающем пропагандой, «Министерстве Мира», ведающем войной, и «Министерстве Любви», ведающем тайной полицией.

Ну, и конечно, должна быть широко открытая явная партия и очень узкая и закрытая «внутренняя партия», состоящая из партийных иерархов.

Так вот Адольф Гитлер, «Большой брат», ссоря и дробя государственные ведомства, сосредоточил пропаганду в руках одного человека, полицейские функции – в руках другого, a практическое руководство партийным аппаратом отдал третьему.

В терминах Оруэлла – к 1935–1936 годам «Правдой» ведал Геббельс, «Любовью» – Гиммлер, «Миром» – генералы рейхсвера, а «внутренней партией» занимался Мартин Борман. Скромный и трудолюбивый человек, официально – всего-навсего заместитель Гесса. Однако его номинальный начальник по крайней мере в одном смысле был похож на Гитлера – он ни во что не вникал и ничего не делал. И получалось, что все практические серьезные вопросы в НСДАП решались Борманом.

Наверное, к нему с большим интересом пригляделся бы И. В. Сталин, будь они знакомы.

Почему Гитлер не брал на себя непосредственное руководство партийным аппаратом – непонятно. Скорее всего, потому, что не любил рутинной работы и не умел ее делать. Он и в действия министерств не вникал – в отличие не только от Наполеона, но и от Сталина, который каждый из своих наркоматов компетентно контролировал.

Но почему Гитлер не последовал примеру Сталина – или того же Наполеона – и не создал несколько полицейских организаций, шпионящих друг за другом, – вот это уму непостижимо. По всему получалось, что нет у Адольфа Гитлера в руках механизмов осуществления власти, и нет прямого контроля над полицией, и нет способа ее разделения на конкурирующие ведомства, подотчетные ему одному.

A есть только статус «непогрешимого лидера» – и что его, скорее всего, вскоре зарежут.

Однако – нет, не зарезали. Более того – по-видимому, он даже не заметил такой опасности. Как говорил он сам (14 марта 1936 г.):

«Я иду с уверенностью лунатика, по тропе, проложенной для меня Провидением» [2].

Примечания

1. Организация Тодта – военно-строительная организация, действовавшая с 18 июля 1938 года в Германии во времена Третьего рейха. Названа по имени возглавившего ее Фрица Тодта.

2. Цитируется по книге: Ian Kershaw. Hitler. Vol. 1. P. 527, в переводе с английского.