«Записки у изголовья»

«Записки у изголовья»

Сэй Сенагон родилась примерно в 965 году в семье уче-ного-поэта и чиновника. Приблизительно с 25 до 35 лет она была фрейлиной императрицы Садако. «Сенагон» означает «младший советник», «Сэй» относится к клану Киевара, из которого она происходила. Вот практически и все, что достоверно о ней известно. Поэтесса Мурасаки Сикибу, вращавшаяся в тех же кругах, зло называла ее одаренной, но высокомерной и эмоционально незрелой натурой и предсказывала ей «заслуженное» падение. Сложилась ли в итоге именно так судьба Сэй Сенагон — не ясно; однако ее личность живо представляется при чтении книги, в которой, по словам Сэнсома, «дается полная картина жизни при дворе и только слабые намеки на жизнь вне дворца». Когда она бывала за пределами дворцового комплекса, простой народ вызывал у нее нескрываемое отвращение: «Они выглядят, как черви, когда собираются вместе в своих лохмотьях и подходят так близко, что почти могут коснуться меня». Проницательная и черствая, искушенная и сентиментальная, она тепло относилась к своим близким, но бездушно к зависимым людям — были ли те священнослужителями («не более важные, чем деревянный брусок») либо сидящими дома женами («провинциалки»). Раздражительная и несдержанная, привередливая и неразборчивая в связях, склонная к позерству и вмешательству во все дела, она обладала остроумием и прекрасной памятью. Сэй Сенагон знала некоторых китайских классиков, но не слишком обременяла себя вдумчивым обучением, и ее проза поэтому не перегружена туманными выражениями и аллюзиями. Японцы читают книгу Сэй Сенагон из-за стиля, а не из-за структуры, и из-за параллелей с любовной жизнью автора — красивой, но беспорядочной.

Название «Записки у изголовья» звучит как заглавие некоего скромного пособия по сексу. Но Сэй Сенагон была какой угодно, только не стыдливой в отношении эротики и, без сомнения, нашла бы подходящие слова. В действительности книга представляет собой что-то вроде блокнота, который придворные дамы хранили в деревянной коробочке у себя на шее и, когда засыпали, могли приподнять с ее помощью голову и сохранить свои волосы чистыми. То, что на Западе могли бы назвать «дневным чтивом», в Японии периода Хэйан служило «книжкой на ночь»; уединившись вечером, человек мог записывать забавные истории, стихи и едкие наблюдения о других.

Много места в «Записках у изголовья» отводится рассуждениям на тему различного рода утверждений — «Лоб у вола должен быть очень маленьким»; «Священнослужитель должен хорошо выглядеть»; «То, как едят плотники, — странно». Другие части целиком посвящены оценке различных типов деревьев, насекомых, болезней, облаков, празднеств и духовых инструментов либо же коротко описывают самые обыденные происшествия с участием императора или императрицы. Но наиболее значительная часть книги — это 164 страницы, где Сэй Сенагон приводит списки вещей, людей или случаев, которые она сама классифицирует как «смущающие», «самонадеянные», «позорные», «завидные» или «неуклюжие». На одном листе может встречаться калейдоскоп различных элементов. Так, вот, например, «то, что наводит уныние»: холод; жаровня или очаг без огня; ученый, у которого рождаются одни дочери; письмо из провинции, к которому не приложен подарок. (Письмо из столицы, если оно без подар-ка, хотя бы богато новостями и сплетнями.) К «докучливым вещам» относятся: сонливый заклинатель бесов, зевающий возлюбленный, волоски на палочке для чернил и лай своры собак. «Неряшливые», вызывающие брезгливость вещи варьируются от изнаночной стороны вышивки до кошачьих ушей; «неуместные» вещи включают в себя лунный свет на заснеженном доме простолюдина. Некоторые списки идут друг за другом: «То, от чего веет чистотой» (игра света на поверхности воды) и «То, от чего веет нечистотой» (сопливый ребенок) или «Что выглядит хуже на картине, чем в жизни» (прекрасные персонажи из романов) и «Что выглядит на картине лучше, чем в жизни» (гористые леса и деревни). Названия самих перечней указывают на волновавшее их составительницу: «То, что заставляет сердце сильнее биться»; «То, от чего становится неловко»; «То, что дорого как воспоминание»; «То, в чем видна невоспитанность»; «То, что глубоко трогает сердце»; и, вероятно, самое важное — «То, что внушает опасения».

Искренность не относилась к присущим Сэй Сенагон добродетелям, поэтому трудно понять ту жалобную ноту, на которой завершается книга: «Ведь я пишу для собственного удовольствия все, что безотчетно приходит мне в голову. Разве могут мои небрежные наброски выдержать сравнение с настоящими книгами, написанными по всем правилам искусства? И все же нашлись благосклонные читатели, которые говорили мне: “Это прекрасної” Я была изумлена».

Великий ориенталист Артур Уэйли называл сборник Сэй Сенагон «важнейшим документом эпохи, которым мы располагаем». Могли быть написаны десятки подобных книг, но только этой удалось дойти до наших дней. Это самый ранний пример жанра, известного как дзуйхицу — дословно «вслед за кистью», т. е. отрывочные заметки — занявшего с тех пор весомое место в японской литературе. «Записки у изголовья» рисуют нам придворное общество, обитатели которого, одинаково безразличные к прошлому и будущему, живут в настоящем — вечные и недолговечные, боящиеся внешнего мира, одержимые сложностью церемониала и эстетическими тонкостями ритуалов прошлого вроде курения ладана и спонтанного написания стихотворений длиной в тридцать одну строку. Уэйли почти недоверчиво заключает: «Никогда среди людей изящной культуры и живого ума не играли столь малой роли чисто интеллектуальные занятия». Способные «далеко превзойти наши дремучие Средние века», они ценили каллиграфию превыше всех других умений и возводили ее почти в ранг добродетели, а не таланта; считая совершенство выводимых букв подобным привлекательному лицу или фигуре. Но если они жили легковесной жизнью, то и проживали ее тонко. Они часто бывали невежественными, но редко — тяжеловесными.