Глава 5. Летописной тропой

Глава 5. Летописной тропой

Помняшет… первых времен усобицы.

«Слово о полку Игореве».

Летом 1871 года семилетний Леля Шахматов решил занять престол персидский. Дядя сказал, что их предки вышли из Персии. «Хочу побывать там, объясню, кто я такой. Может быть, шах персидский и добровольно поделится со мною престолом?»

Сестра Женя, чуть постарше, узнав про замысел, заливается слезами.

— Да как же ты пойдешь?

— Пустяки. Дядя говорил, что Персия — это Восток. Вот и пойду прямо, прямо на восток, с компасом в руке. А там и Персия.

— Тебя по дороге тигры съедят! Да на что тебе персидский престол?

— Не плачь, Женя, я тебе из Тегерана подарки и фрукты пришлю.

К вечеру припасена краюха хлеба и смена белья. После длительного раздумья, Леля берет лист бумаги и пишет:

ЗАВЕЩАНИЕ

Все принадлежащее мне имущество завещаю дяде.

Алексей Шахматов.

Однако на другой день произошло событие совершенно непредвиденное: Леля Шахматов проспал. Поскольку же борьбу за персидский престол все настоящие люди начинают не дожидаясь завтрака, то все предприятие откладывается. К тому же у мальчика появляются сомнения: стоит ли приниматься за такое серьезное дело, не докончив прежде начатого?

Незаконченное дело — это толстая рыжая тетрадь, где на первом листе выведено: «Деревня Губаревка-Шахматовка, книга I. До Ярослава Мудрого. Русская старина. Составил Алексей Александрович Шахматов».

Историю свою Леля пишет по правилам. Правила требуют: сначала — «беседы с поселянами». Леля упорно допрашивает стариков, но про Ярослава Мудрого ни один губаревский дед не слыхивал. В соседней Хмелевке Ярослава тоже не встречали. Зато рассказывают про недавнее крепостное житье, про бывших владельцев, Лелиных родителей, которых мальчик припоминает с трудом. Старики бывали и на войне с французом.

— А мне, барчук, уж за сто десять, — медленно выговаривает высокий белоголовый Никифор Шарыпка. Впрочем, с виду ему не больше шестидесяти.

— Наполеона-то помнишь? — восторженно спрашивает Леля. — Сам с французом не бился?

— Да мне уж тогда за пятьдесят перемахнуло.

— А Екатерину Вторую не видел?

— Не пришлось. — Старик качает головой. — В наших саратовских краях их величества редко бывают. Вот Емельку Пугачева — того видел. Люди говорили: государь-де Петр Федорович. Да то не нашего ума дело… мальчишкой я был. Вот этими глазами видел, как он прадеда вашей милости повесил…

Эту историю, передававшуюся как страшное фамильное предание, Леля уже слыхал и от дяди и от учителя.

— Корень у нас, Шарыпок, долголетний, — скрипит старик, — мать умерла ста двадцати, а дед на ходу отдал душу — сто пятьдесят годов было.

— А помнишь деда-то?

— Как не помнить? Вот он бы тебе порассказал, и про Питербурх и про Москву. Он-то самого Петра Великого, как я тебя, близко видел.

— Твой дед не рассказывал ли про своего отца да деда?

— Давно это было, — ворчит Никифор. — И уж голова моя не помнит, что от деда, а что от людей слыхивал. А слыхивал, будто дедов дед с самим Стенькой Разиным погуливал. Будто уж в ту пору был у нас барин Шахматов — видно, что твой пращур.

В своих делах Алеша разбирался неплохо: «От Тишки — Лука, от Луки — Артамон, от Артамона — Петр, от Петра — Александр, от Александра — Алексей, то есть я, произошел!»

— Ишь ты, — изумился дед. — Повтори-ка!

Леля скороговоркой повторяет.

— Такой малец, а уж сколько стариков запомнил. Поди, подрастешь, всех нас с того свету потребуешь?..

Леля идет в дом и раскрывает рыжую тетрадь. История кажется древним стариком, прапрапрапрадедом самого старого деда. Стариком, все видевшим и помнящим…

Карамзин… Читать его интересно. Удалые князья, древние города на берегах больших, рек, ночные походы. Но почему-то историк отправил в примечания самое важное: откуда он узнал о событиях давно минувших дней? И так ли все это было?

— Женя, не кажется ли тебе, что Карамзин недостаточно глубоко рассмотрел вопрос о происхождения Русской земли?

Женя чувствует, что ей, как старшей, должно бы казаться что-нибудь в этом роде. Она даже открыла как-то томик Карамзина, но вскоре запуталась в Изяславах, Святославах, Брячиславах. Куда интереснее было читать «Бабушкины уроки» или про героев Эллады.

А братец не унимается:

— Понимаешь, мне не нравится, как Карамзин объясняет начало Руси.

— Ой, Лелька, ты меня прямо ошеломил…

— А знаешь, откуда слово «ошеломил»? От «шелом», то есть шлем. В старину как треснут кого-нибудь по шлему, так он и оторопеет, ошеломится.

— Откуда ты, Лелька, все это узнал?

— Любопытство не порок, мадемуазель Шахматова. Слова ведь из древности пришли. Значит, в них эту древность можно разыскать. Слово «стекло», например, откуда взялось?

— Ну что ты пристал?

— Так ведь это просто: от слова «стекать». Наверное, готовили его жидким, а потом сливали. «Уже стекло», — говорил мастер. Вот тебе и наше слово: «стекло».

Женя контратакует:

— Все равно Карамзин больше тебя знал.

— Еще бы, он сколько старинных книг прочитал! Если б мне столько…

— Ну, а если ты столько же прочтешь, думаешь, лучше Карамзина во всем разберешься?

— А что ж!

Летний вечер заволакивает мглой степь, сады, усадьбу. Леля заканчивает уроки, отбрасывает тетрадь и вскакивает. Мальчик тащит к столу тяжелую книгу с угрюмым, серым переплетом.

«Полное собрание российских летописей. Часть первая». Дядя специально привез из Саратова вместе с книгой, где пересказывался старинный Печерский патерик. Сестра заглядывает через плечо. «Се повести временных лет, откуду есть пошла…»

— Леля, а вдруг тот, кто эту книгу написал, тоже все из других книг переписал?

Леля мрачно отрезает:

— Кто эту книгу написал, неизвестно. А ежели списывал, то у кого — неведомо. Все это хочу узнать.

— Ты?

— А хоть бы и я!

— А Карамзин не знал?

— Толком не знал.

— И ты всерьез думаешь, что ты…

— А что ж!