Глава 9 «Поживём-увидим…»
Глава 9
«Поживём-увидим…»
Ночью к баньке подошли волки. И такой вой подняли, что у Треньки на голове волосы дыбом встали.
И как ни кричал на них дядька Никола, как ни стучал палкой в стену приумолкнут и снова:
«У-у-у! У-у-у!..»
А один — должно, самый смелый — лапами в дверь царапался, и слышал Тренька его дыхание и, кажись, как зубами тот волк щёлкает, тоже слышал.
Только утром, когда светать стало, убралась волчья стая.
Вышел Тренька следом за дядькой Николой из баньки — звериные следы повсюду и дверь баньки ободрана, не поймёшь, то ли когтями, то ли клыками волчьими.
— Эва, что понаделали… — жалобно сказал Тренька.
Дядька Никола принялся костёр налаживать, вздохнул:
— Верно сказывают, иной раз из огня да в полымя угодить можно. Так, кажись, нам и посчастливилось.
— На то похоже, — сумрачно согласился отец.
Дед из баньки отозвался:
— Митька придёт, тогда и поглядим. Может, и не так уж всё худо, как спервоначалу кажется…
Митька не пришёл — прибежал, запыхавшись. Весёлый, румяный на морозе.
— Маманя! Тятя! Приехали!
Мамка по всегдашней своей слабости хоть и на радостях, а заплакала.
— Свиделись, слава богу…
Смеётся Митька:
— Плачешь чего? Иль похоронила уже?
Улыбается сквозь слёзы мамка:
— Боязно, Митенька. Волков кругом пропасть. Да и у людей ты чужих.
— Волков, маманя, бояться — в лес не ходить. А люди…
Тут приметно сник Митька, замялся.
— Добрый ли хозяин Рытов-то? — продолжала допытываться мамка.
Митька вовсе глаза отвёл.
— Вы, чай, не завтракали ещё?
— А ты?
— И я, признаться, нет.
— Что ж мы стоим-то тогда? — засуетилась мамка.
— Постой, Степанида, — вмешалась бабушка. — Не торопись. Не помрём с голоду. Успеем поесть. — И Митьке: — Ты на материн вопрос чего не ответил? Каков он, Рытов-то? И как на его земле крестьянам живётся?
Митька затылок поскрёб.
— Трофим сказывал — шесть деревень у Рытова, — спросил дед. — Так ли?
— Так-то оно так…
— Что ж тогда?
— Все деревни-то вроде этой. В иных по одному-два жилых двора. Другие вовсе впусте стоят. Избы развалены, земли не паханы, людей нет.
Треньке такой разговор — не в разуменье. Велика ли важность, сколько у Рытова дворов? А взрослые и так невеселы были, а тут совсем сумрачными сделались.
А Митька продолжал:
— Мужиков с двух дворов, как на охоту поехал, Рытов в цепи поковал, чтоб не сбежали. Однако один из них и от цепей освободился, да уйти далеко не смог — пёс, по кличке Урван, настиг и загрыз до смерти.
— Мы про этого Урвана уже наслышаны, — заметил дядька Никола. Приказчик Трофим сказывал. Я думал, стращает просто. Стало быть, правда?
— Истинная, — подтвердил Митька.
Тётка Настасья, с самого начала не одобрявшая затею дядьки Николы, с сердцем швырнула в костёр корягу:
— Не сиделось за князем. Дождались вот!
Дядька Никола оборвал:
— Чужого малого князь на собаку променял, не твоего. Ждать бы, когда Тишкин черёд пришёл, так, что ли?
Шмыгнул носом Тишка, уцепился за мамкину юбку — того гляди, заревёт.
Тётка Настасья платок на лоб натянула, отвернулась.
Вздохнул дядька Никола:
— Худые дела, ребята. Угодили, как кур во щи. С чего начинать и что делать — неведомо…
Встрепенулся Митька.
— Забыл вовсе. Приказчик Трофим велел передать, чтоб отец с дядькой Николой немедля в барскую усадьбу шли. И Тренька тоже.
— А Тренька зачем? — испугалась мамка.
— Трофим сказывает, на псарном дворе помогать будет.
Обрадовался Тренька:
— Вместе с тобой, стало быть?
— Нет, Треня, — ответил Митька. — Для Рытова охота — баловство. На псарне у него людей мало. Я на пашню и другие работы по хозяйству определён.
— Завтракать надо да идти. Кабы не прогневался Рытов-то, забеспокоился отец.
Поели наскоро. Митька вместе со всеми — торопливо и с жадностью, видать, не досыта кормился на новом месте. И отправились спорым шагом в рытовскую усадьбу Осокино. Тренька сначала впереди поскакал, а как показались крыши да дымки над ними, Митьку дождался и дальше пошёл рядом со старшим братом.
Когда ж открылось Осокино полностью из-за леса, хмыкнул разочарованно Тренька:
— А ещё сказывают, Рытов царю — близкий человек…
И впрямь, не могло сравниться с богатой княжьей вотчиной маленькое сельцо с господским двором да полдюжиной людских и крестьянских изб.
Митька пояснил словами, должно быть чужими и Тренькой уже слышанными:
— Землёй царь Иван Васильевич слугу своего одарил щедро, а крестьяне царю самому надобны. Оттого, из-за малолюдства, в ветхости и запустении стоит барское поместье.
Собаки залаяли — Тренька к брату прижался.
— Ты чего? — удивился Митька.
— Урван не выскочит?
— Не бойся. Он всегда с Иваном Матвеевичем ходит. А когда того нет, с его сыном старшим — Филькой.
Вошли на барский двор — в ветхом, однако просторном господском доме двери захлопали. Из тех дверей головы повысовывались: интересно и старому и малому поглядеть, что за люди пожаловали.
С высокого крыльца — лёгкой походкой сам Иван Матвеевич Рытов.
В полушубке коротком, с хлыстом в руке. Позади два парня. Один Митьке, другой Треньке ровня. А впереди всех, уши прижав — лёгок на помине! — здоровенный пёс Урван.
Пришедшие торопливо скинули шапки и хозяину новому низкий поклон.
Тот кивнул в ответ и весело:
— Как ночевали, мужички?
Дед за всех:
— Твоими молитвами, Иван Матвеевич.
— Завтракали?
— Чем бог послал.
— От господского угощенья, поди, не откажетесь?
Дядька Никола, не ожидавший, должно, такого приёма, приметно обрадовался:
— Кто ж от угощенья, да ещё господского, отказывается?
— Коли так, айдате в людскую.
В людской избе, где дворовые холопы жили — и Митька теперь вместе с другими, — стол накрыт.
Не богато потчевал своих новых крестьян Рытов, однако всё же не та скудная еда, что была в дороге.
Возвращались в тесную баньку веселей, чем из неё шли.
А дед, захмелевший от господского винца, пришёл и вовсе в благодушное расположение духа. Говорил назидательно:
— Не хлеб-соль барские дороги, а привет и ласка. Такой людей своих на собак менять не будет.
На что дядька Никола, тоже, впрочем, подобревший после господского угощения, заметил:
— Он их, людей-то своих, собаками до смерти травит.
Дед, нахмурившись, возразил:
— Первое — тот мужик от барина хотел уйти не по праву. А второе — без Рытова то случилось. Виной и причиной Филька был.
В баньке дед первому дню подвёл черту:
— Ладно. Поживём — увидим…