Глава 18 Заповедные годы

Глава 18

Заповедные годы

— Проснись, Тереня! Проснись! — теребит мамка за плечо Треньку.

Неохота ему с дивным сном расставаться.

— Да ну тебя, маманя… — бормочет.

А мать своё:

— Очнись хоть чуток! Уходим мы все…

Садится Тренька на полатях, глаза удивлённо протирает.

— Куда, маманя?

— Всем, кроме детей малых, приказано идти в Осокино тотчас же. Мирон от барина прискакал, во дворе ждёт. Сказывает, писцы царские велели.

— Я как же? — У Треньки сна и в помине нет.

— Дома побудешь. Тришку вон Настасья привела.

— Нет, — решительно возражает Тренька. — С вами пойду! — и с полатей прыгает.

— Ладно, — соглашается дядька Никола. И он, оказывается, в избе. — Оставайся, Настасья, с дитятей. Обойдутся, чай, без тебя.

Хмуро ноябрьское утро. Дождь сеет. Под ногами чавкает грязь. Вязнут в грязи ноги, разъезжаются. Холодно, зябко Треньке. Позади, стражем конным, угрюмый холоп рытовский Мирон. На все вопросы у него ответ один: «Не ведаю!»

Пока до Осокина дошли, промок Тренька насквозь. Вода в лаптях хлюпает, за воротником ручейком холодным бежит. Разошёлся дождь вовсю.

Урван, что за Тренькой увязался, тоже мокрый весь, будто в речке искупался.

В Осокине перед господским домам топчутся мужики и бабы, согнанные с убогих рытовских деревенек. Подле крыльца приказчик Трофим с ноги на ногу переминается. Как и у Мирона, на всё у него один сказ:

— Знать ничего не знаю, православные. Потерпите.

Тревожатся крестьяне, переговариваются. Своим умом норовят дойти, зачем их собрали.

— Царю на военные дела деньги нужны. Вот и прислал людей, — сказал кто-то.

Здравой показалась мысль. Стали мужики головы ломать: сколько ещё денег придётся платить царю, а главное, где те деньги взять.

— А может, государь Иван Васильевич хочет долю крестьянскую облегчить и о том писцы объявлять будут? — какой-то мужичонка предположил.

Зашумели все, завздыхали:

— Кабы так!

Наконец растворилась дверь верхней горницы, вышли степенно писцы.

С ними дворянин государев Рытов.

Притихли все.

Рытов оглядел собравшихся, проверяя, точно ли его приказание выполнено. Доволен остался. Крикнул звонко:

— По делу великой важности собрал вас, крестьяне!

И склонился к высокому грузному писцу, должно главному:

— Изволь, Дмитрий Андреевич!

Писец вперёд выступил, толстыми губами пожевал и начал голосом низким и хриплым:

— Ведомо вам, что многие годы воюет государь Иван Васильевич с соседними властителями. От той войны разорение учинилось и многие земли в запустение пришли. Потому повелел царь и великий князь Иван Васильевич описать те земли, с указанием точным, которые из них впусте лежат, а которые пашутся. А также кому те земли даны и кто на них живёт…

Внемлют мужики и бабы затаив дыхание царскому писцу. А тот далее речь ведёт:

— И дабы порядок в описании том нарушен не был, установил царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич заповедные годы, в которые бы выход крестьян от одного помещика к другому запрещён был…

— Постой! — закричал дядька Никола. — Это что ж, теперь мы, стало быть, от Рытова уйти не можем? Так, что ли?

— Именно так, — спокойно, и недовольства не выражая, ответил писец.

— Помилуй! — Дядька Никола вперёд начал проталкиваться. — Мы расчёт с барином сделали, вчера сполна заплатили пожилое. Нам-то как же? Нас-то, верно, тот царёв указ не касается?

Писец опять губами пожевал, видать, такая у него была привычка, на дядьку Николу в упор уставился и возвысил голос:

— Кто ты такой есть, чтобы царёвы указы тебя не касались, а?

Зашумели мужики. А писец — здоровая у него оказалась глотка — рявкнул:

— Молчать! Царский указ читать буду!

Мужики, понятно, разом стихли. А писец развернул поданную ему бумагу и зычным голосом принялся читать:

— «Царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич с боярами приговорил…»

Долго читал писец. Мало что понял Тренька. Всё более на дядьку Николу поглядывал. А тот чем далее, тем лицом темнее делался.

Умолк писец. Откашлялся глухо.

— Понятно ли? — спросил. — Уразумели указ государя нашего Ивана Васильевича али нет?

— Уразумели… — отозвались мужики нестройно.

А дядька Никола опять вперёд полез:

— Постой, мил человек…

Писец свысока:

— Не мил человек я тебе — государев подьячий.

— По мне, хоть самим сатаной будь! — остервенился дядька Никола. Почто вчера Иван Матвеевич деньги брал? Выход сулил? А ноне ты царёв указ читаешь, что выходу не быть!

Осклабился подьячий:

— Должно, не знал Иван Матвеевич государева указа, потому и сулил.

— Как же так, Иван Матвеевич? — вплотную к Рытову подступился дядька Никола. — Взявши деньги, выходит, обманул, обвёл вокруг пальца. Так, что ли?

Рытов поверх Николиной головы посмотрел:

— Что лишне, в счёт будущего оброка пойдёт… — И к кучке малой своих крестьян зычно и строго: — Глядите, царёв указ все слышали? Коли кто указ нарушить задумает, пусть на себя пеняет. Не будет ему ни жалости, ни пощады! Учинил государь с боярами заповедные лета, выход запретил. Потому должно быть вам всем на моей земле до нового государева установления.

— Эхе-хе! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — с тоской безмерной вздохнул кто-то подле Треньки.

— А теперь, — закончил Рытов, — по домам, мужики! — И внезапно к дядьке Николе оборотясь: — Берегись, раб. Коли удумаешь что — под землёй найду, кожу сдеру. А мальчонку твоего — псам…

Рванулся дядька Никола к дворянину государеву Ивану Рытову, а сзади люди, что приехали с царскими писцами, его под руки.

— Не балуй!

Огляделся дядька Никола глазами, налитыми кровью, царёвых слуг стряхнул:

— Не трожь, холуйское племя!

И, повернувшись круто, дороги не разбирая, — к дому.

Невесел был тот путь. Молчком шли. Даже Урван, опустивши хвост, плёлся.

Вместе, едва десятком слов перемолвившись, пообедали.

Поднялся из-за стола дядька Никола, сказал твёрдо, как о деле решённом:

— Уйду от Рытова. И за обман посчитаюсь. Крепко! — И к Треньке: — Коли воли не дают, её надобно силой брать. Запомни, Терентий. На всю жизнь!

Кивнул Тренька головой и серьёзно, ровно взрослый, ответил:

— Запомню!