КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ПРОТИВ ПЯТИЛЕТКИ

КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ПРОТИВ ПЯТИЛЕТКИ

Казалось, в 1929 году, в условиях развернутого наступления против капиталистических элементов, смешно было по — прежнему говорить о том, что в России вот — вот восторжествует буржуазный строй. Однако антисоветская пропаганда продолжала кричать об этом на всех перекрестках. Накануне ликвидации кулачества как класса она видела уже близкую реставрацию капитализма в факте существования неравенства в деревне. В тот самый год, когда быстро сокращался до незначительного минимума частный сектор не только в промышленности, но и торговле, на Западе продолжали писать о том, что «новая буржуазия возникает рядом с остатками старой». В то время когда набирала темпы социалистическая индустриализация, реакционная печать пророчествовала, или даже уже фиксировала, «неудачу государственного индустриализма» по всем линиям, и добавлялось: «Остаются две альтернативы — или Россия будет деградировать все больше и больше, превратившись в страну бедных крестьян, или большевистская партия должна выбросить за борт ее самые дорогие политические и экономические принципы, вернуться к частной торговле и частному контролю над капиталом»[240].

Все это писалось буквально в то самое время, когда советский народ под руководством партии приступал к осуществлению героического плана первой пятилетки. Цитаты взяты из серии статей московского корреспондента «Дейли телеграф» Е. Ашмид — Бартлетта, которого газета «Известия» тогда справедливо охарактеризовала как «сплетника» и «невежду». Как же следовало тогда назвать его коллег из английской «Дейли ньюс», итальянской «Корриера дела Сера», французской «Энформасион» и многих других, которые объявляли себя «московскими корреспондентами», не переступив границ Советской страны[241]. Например, один из них, Ф. А. Маккензи, объяснил, что коммунисты мечтают превратить всех крестьян в батраков, чтобы они работали на них, как прежде на помещиков [242].

Считая начало коллективизации концом нэпа, буржуазная пропаганда выкинула новый трюк. Восемь лет подряд она твердила, что нэп — свидетельство «крушения коммунистического эксперимента». И вдруг совершается поворот на 180 градусов — логика вообще не в почете у организаторов психологической войны, рассчитывающих на короткую память людей. Теперь объявляется, что отказ от нэпа — это, как пишет широко читаемый лондонский журнал «Экономист», «в действительности признак слабости». Оказывается, успешное вытеснение капиталистических элементов доказывает только одно — что коммунисты их боятся![243] Замечательная пропагандистская «логика», согласно которой можно объявить «слабостью» рабочего класса и его успехи в борьбе за свержение власти капитала и построение коммунизма. Первые пропагандистские выстрелы против пятилетки были целиком построены на этой «логике» наизнанку. В дополнение только ее именовали то «одним из величайших блефов, которые знает история» («Файнэншл Таймс»), то слепым подражанием… американским методам («Каррент хистори»), или даже — чему бы вы думали? — прусскому преклонению перед государством[244] и т. п.

Славные легендарные годы первой пятилетки, незабвенные в памяти нашего народа! Героическим трудом советского рабочего класса за три года вместо пяти был выполнен план по машиностроению, которое выросло в четыре раза, что вывело СССР в этой важнейшей отрасли тяжелой индустрии на второе место в мире после США. Развернулось широкое перевооружение всей промышленности и сельского хозяйства. Вступили в строй 1500 новых заводов и фабрик. Была создана автомобильная, тракторная, авиационная промышленность, значительно двинулась вперед энергетика, заметно выросла черная и цветная металлургия. Объем промышленного производства возрос в три раза. Советский Союз превратился из аграрной страны в индустриальную, стал мощной промышленной державой. Сельское хозяйство получило 120 тысяч тракторов, явившихся технической базой нового крупного сельскохозяйственного производства. Колхозный строй одержал решительную победу. Был ликвидирован последний эксплуататорский класс — кулачество. За годы пятилетки было подготовлено около 100 тысяч специалистов с высшим и средним техническим образованием, сотни тысяч квалифицированных рабочих для крупной промышленности. Началась коренная реконструкция Москвы и других городов. Все шире развертывалась культурная революция. В нашей стране был построен фундамент социализма, неизмеримо расширилась и упрочилась социальная база диктатуры пролетариата, опиравшаяся на нерушимый союз с колхозным крестьянством. К началу 1933 года пятилетний план был выполнен. Страна приступила к осуществлению второго пятилетнего плана, годы которого стали периодом завершения социалистической реконструкции народного хозяйства — временем новых, поистине богатырских свершений советского народа.

Успехи советского народа были еще более разительными на фоне невиданного по силе, глубине и размаху мирового экономического кризиса 1929–1933 годов, охватившего весь капиталистический мир. Объем промышленного производства в крупнейшей стране капитализма США сократился более чем вдвое, число безработных достигало 17 миллионов человек. Миллионы доведенных до крайней нищеты безработных насчитывались в Германии и других западноевропейских странах. Чрезвычайной остроты достигли классовые противоречия. Империалистическая буржуазия все более стала делать ставку на установление открыто террористической диктатуры фашистского типа. В январе 1933 года в Германии власть перешла в руки нацистов.

Антисоветская пропагандистская война в годы первой пятилетки приняла невиданные прежде масштабы. Попытки реакционной печати оболгать пятилетку велись с разных сторон. В 1930 году еще преобладала линия наигранного скепсиса. Верить в успех пятилетки все равно, что верить в чудеса — такой вывод сделала серия статей, опубликованных лондонской «Дейли ньюс»[245]. Подчеркивая гигантские трудности, которые предстоит преодолеть Советам, и годы, которые нужны для этого, «Нью — Йорк Таймс» писала об «опиуме пятилетки»[246]. Вместе с тем тут же отмечалось, что якобы при капитализме подобный рост промышленности протекал бы более гладко и быстро[247]. Это был прямой обман, особо вопиющий, поскольку как раз тогда капитализм проявил свои способности к чудовищному разрушению производительных сил общества. Кроме того, даже в наилучшие для капитализма годы рост производства в буржуазных странах происходил во много раз медленнее, чем в Советском Союзе во время первой пятилетки.

Антисоветской пропагандой в данном случае руководило не только стремление принизить советские темпы. В обстановке невиданного экономического кризиса в части буржуазной печати стали проглядывать ростки новых взглядов, которые впоследствии, через три десятилетия, получили название теории конвергенции — сближения капитализма и социализма [248]. В западной прессе публиковалась масса материалов, представляющих дело таким образом, что в России просто, мол, развертывается промышленная революция, которая в Западной Европе происходила в XVIII и XIX веках. О том, что в итоге промышленной революции было создано капиталистическое общество с его непримиримыми классовыми противоречиями, а в ходе пятилетки закладывался фундамент социализма, — такую «мелочь» просто игнорировали. «Вероятно, промышленная революция, единственная настоящая революция в новой истории — это единственное, что останется от героических усилий Советов» [249], — писала американская печать.

Чтобы ослабить бурно возраставшую в годы пятилетки притягательную силу советского примера для трудящихся масс, изобреталось немало и других пропагандистских ухищрений. Красочно расписывались те неизбежные жертвы, на которые добровольно шли советские люди во имя светлого будущего своего народа и своей страны. Реакционная пропаганда всячески пыталась убедить трудящихся капиталистических стран в том, что советский рабочий класс «против» или хотя бы «равнодушен» к пятилетке. Как ранее годами твердилось, будто бы советские рабочие были на стороне троцкистско — зиновьевского антипартийного блока, так теперь объявлялось об их мнимой поддержке правой оппозиции. Корреспондент «Таймс», сумевший выискать неверие в будущее плана у большинства рабочих, тут же добавлял, что, вероятно, к власти придут правые, «имеющие опору» в рабочем классе [250]. «Дейли мейл» (по — английски «Ежедневная почта»), которую в Англии прозвали «Дейли лай» — «ежедневной ложью», регулярно сообщала о крахе пятилетки[251], «Дейли экспресс» сделала даже открытие, что «рабочие саботируют пятилетку» [252].

Впрочем, накануне появления этого «открытия» другая лондонская твердолобая газета, «Дейли телеграф», писала о «невиданном в истории» «пламенном энтузиазме» советских людей, чтобы тут же добавить, будто он привел все же к провалу пятилетнего плана. Россия, заключала эта газета, или отбросит «самоубийственное экономическое безумие коммунистического доктринерства», или наступит «полный крах индустриализации России»[253]. Знакомые слова! Их как заклинания повторяла реакционная пропаганда на каждом новом этапе развития советского общества, обещая ему всяческие беды, если оно не отречется от марксизма — ленинизма. А параллельно — тоже уже неизвестно в который раз — обсуждается тема «отречения». «Ленинская программа отброшена», — кричит заголовок в «Нью — Йорк сан»[254] на втором году пятилетки. «Отход от коммунизма», — гласит название передовой «Таймс» незадолго до досрочного выполнения пятилетнего плана [255]. «Отступление от Маркса», — резюмирует через несколько месяцев «Нью — Йорк геральд трибюн»[256], правда, уже в качестве рекомендации Советам.

И нэп объявлялся «отходом», и то, что буржуазная печать называла «ликвидацией нэпа». Если в середине 20–х годов «отречением от ленинизма» именовали якобы недостаточное противодействие развитию частного сектора в экономике, то теперь за то же «отречение» выдается политика полного вытеснения этих элементов из промышленности, сельского хозяйства и торговли страны.

Но вот пятилетка успешно завершена — реакционная печать пытается начать новую песню, что машины, может быть, у большевиков и появились, а умения ими пользоваться нет![257]. «Морнинг пост» даже утверждала, что тракторы в сельском хозяйстве надежд не оправдали и «имели большой успех только в качестве кинопропаганды»[258]. Вторая пятилетка, мол, объявлена вообще, чтобы скрыть неудачу первой, «догадывались» многие реакционные газеты[259].

Впрочем, у буржуазной пропаганды имелся и «запасной вариант». Если пятилетки будут успешными и приведут к росту благосостояния советского народа, заявляла «Нью — Йорк Таймс», то это якобы заставит его отказаться от коммунизма[260]. Этому вымыслу судьба уготовила тоже долгую жизнь — сколько раз его использовали в идеологической войне против СССР в 60–е годы. Впрочем, вряд ли даже самые тупые из западных пропагандистов сейчас повторят тогдашнюю «теорию», согласно которой колхозник, овладев новой техникой, «на тракторе въедет в Кремль» для борьбы против большевиков [261].

Создавая «санитарный кордон» лжи вокруг Страны Советов, буржуазная печать постоянно обрушивалась на рабочие делегации, посещавшие СССР и стремившиеся разорвать завесу клеветы.

Даже либеральные газеты дружно обвиняли членов делегаций в «легковерии», «наивности», неспособности понять увиденное и тому подобных грехах[262].

Аналогичным нападкам подвергались книги и высказывания таких известных писателей и общественных деятелей, как Бернард Шоу или супруги Вебб, пытавшихся объективно оценить героический труд и победы советского народа.

Выступления буржуазной печати против СССР не руководились из какого?то единого центра, подобная направляющая рука была видна лишь во время той или иной особенно ожесточенной газетной кампании в течение определенного времени и в одной стране. Причем если речь шла не о фашистских, государствах с их «унифицированной» прессой, то очередной приступ антисоветской истерии охватывал не все периодические издания. Антисоветская линия печати менялась в зависимости от взаимоотношений данной буржуазной страны в данный период времени с Советским Союзом, от внешнеполитической программы различных партий и других аналогичных причин. Эти же факторы способствовали иногда появлению относительно объективных материалов, являвшихся данью настроениям трудящихся масс и отчасти результатом стремления честных журналистов и общественных деятелей без предвзятости разобраться в советской жизни. Однако очень часто подобные правдивые материалы были лишь ложкой меда в бочке дегтя, которым буржуазная печать пыталась окрасить нашу страну в сознании миллионов своих читателей. Антисоветская кампания, несмотря на особенности, которые она приобрела в отдельных странах, и на то, что буржуазные издания сами противоречили себе и опровергали друг друга, сводилась на каждом этапе к пропаганде нескольких, всегда лживых, утверждений о нашей стране, которые вполне отвечали социальному заказу, полученному этой печатью от капитала, иногда в виде простого приказа газетных королей.

Бурный рост советской экономики привел к быстрому увеличению оборонной мощи нашей страны. Реакционная печать, постоянно обсуждая эту тему, и здесь опровергала себя на каждом шагу. С одной стороны, это было время довольно открытых призывов к новой интервенции, для чего требовалось всячески принижать силу Красной Армии. Так, например, «Дейли телеграф» опубликовала серию антисоветских статей известного писателя А. Беннета, который утверждал, что во время своей поездки по СССР он видел часового, заснувшего на посту, и неточную учебную стрельбу военных кораблей. Вывод: «Я думаю, что любая европейская армия разгромит русскую армию в течение нескольких месяцев» [263]. Английские газеты писали: большевики могут купить самолеты (в создание советской авиационной промышленности вначале вовсе не хотели верить), но им не обучить собственных летчиков [264], и т. п.

С другой стороны, шло запугивание «красным милитаризмом». Если одна часть буржуазной печати годами призывала к новой интервенции против Советского Союза, то другая часть все это время продолжала кричать о «военном психозе» в нашей стране и что даже чисто оборонные меры с ее стороны могут вызвать лишь гонку вооружений у «пацифистской» буржуазной Европы[265].

Говоря о любом событии внутриполитической жизни, например о разгроме правой оппозиции, антисоветчики уверяли, что он «усиливает сторонников войны» в СССР. Каждая годовщина Октябрьской революции служила поводом, чтобы напомнить о мнимом намерении СССР «свергнуть силой все правительства на земле»[266].

Советский Союз, проводивший последовательную политику мира, изображался «реальной угрозой для Восточной и Центральной Европы в военном смысле», которая, моя, мешает восстановить «международное доверие»[267]. В Советском Союзе наблюдается «военный психоз», в тысячный раз повторил осенью 1932 года лондонский «Экономист» [268].

Нередко те же самые газеты, например «Дейли телеграф», и одобряли планы интервенции и пытались осмеять «страх» Советского Союза перед «капиталистической агрессией» [269].

Газета «Ивнинг ньюс» уверяла: советскому правительству, «как и всему миру, отлично известно, что никто не собирается вести войну против России»[270]. В тот же день в еще одной английской газете, «Бирмингем пост», можно было прочесть: «Сказки о планируемой иностранной агрессии. Да, это просто сказки, и ничего более. Советская Россия не имеет соседей, чьей враждебности следовало бы опасаться» [271]. Эти заявления отделяют менее чем три недели от установления гитлеровской диктатуры в Германии.

Поистине иногда и в лживых заявлениях бывает заключен поучительный исторический урок! А после захвата власти гитлеровцами стали помещаться статьи, в которых уже доказывалось, что коммунисты — сторонники войны: «Если для нацистов и фашистов война — это религия, то для большевиков она, если это возможно еще, нечто большее — вечный и основной инстинкт, столь же естественный, как дыхание», — беспардонно лгала британская реакционная газета [272].

В условиях, когда гитлеровская Германия развернула активную подготовку к войне, часть английской консервативной печати в один голос с нацистами стала обвинять СССР в том, что якобы он «натравливает» европейские страны друг на друга[273].

Между прочим, вскоре после прихода Гитлера к власти в реакционных изданиях начинают появляться статьи явно провокационного толка, что, мол, Советское правительство боится войны, «допустило» установление нацистской диктатуры и что это подрывает авторитет Кремля «в глазах русской молодежи»[274].

Советская молодежь! Сколько места уделялось ей годами в реакционной печати! Ей приписывали «оппозиционность» советскому строю и вражду к западной цивилизации, «разочарованность» и «фанатизм», «отравленность пропагандой» и равнодушие ко всему, кроме техники, разрыв с национальными традициями и национализм. Всего не перечислишь. Старые расчеты на молодежь, каждый раз оказывавшиеся просчетами врагов социализма!

После 1933 года центр антисоветской пропаганды переместился в нацистскую Германию, ставшую и главным очагом военной опасности. Однако и реакционная печать других западных стран не прекратила своих усилий на поприще пропагандистской войны против Советского Союза. Теперь она стала частью политики поощрения фашистской агрессии, подталкивания ее на Восток россказнями о «слабости» СССР, воспроизведением о нем всех мыслимых клеветнических небылиц. Антисоветская и антикоммунистическая пропаганда была той идеологической оболочкой, в которой французские реакционеры совершили во второй половине 30–х годов поворот от прежнего «немцеедства» к потворству нацистской агрессии, а впоследствии к выдаче самой Франции гитлеровским захватчикам [275]. Такой же путь проделали и реакционные правящие круги ряда европейских стран.