ДА! А ВЕДЬ БЫЛ ЖЕ В МЮНХЕНЕ ЕЩЕ ЭТОТ... КАК ЕГО...
ДА! А ВЕДЬ БЫЛ ЖЕ В МЮНХЕНЕ ЕЩЕ ЭТОТ... КАК ЕГО...
...Муссолини. Вот-вот! Он самый! Ведь была же еще страна — из разряда «Великих держав» (списка строго формально определенного и очень небольшого). То есть была и еще одна Великая держава, ставшая «на ту сторону». Был же... точно, и Муссолини, истинный хозяин бренда «фашизм», считавший порою даже и немецкий «нацизм» или дешевой «лицензионной копией», или вовсе подделкой. (Представьте, Муссолини как автор фашиостиля подделываемый, словно сегодняшние Армани или Гуччи.)
Был и соответствующий набор политических и дипломатических шагов Англии, Франции, США и Лиги Наций, поощривших Муссолини, превративших этого... немного фатоватого, немного декоративного персонажа в...
Италия ведь не была проигравшей в Первой мировой, и «Версаль» для нее был символом — не унижения, а, наоборот, некоей рождественской елкой, местом получения нескольких малозаслуженных (по жалкому вкладу в победу 1918 года) подарков. Чем, значит, «чище эксперимент», тем интереснее и показательнее история фашизации страны на этом примере.
Ллойд Джордж, бывший в дружеских отношениях с Муссолини, отметил, как его (Муссолини) поразил, как ему запомнился тот случай, когда студенты Оксфорда давали торжественную клятву никогда не сражаться за короля и Родину... Вот в чем лично я здесь сблизил бы Гитлера и Муссолини, под каким термином их объединил, так это — импрессионизм.
И у Адольфа полно этих пассажей: «И тогда я понял — Чеха! (Еврея, Хорвата, Русского)», «...тогда вдруг уяснил себе...». Вот и Муссолини тогда — «понял Англичанина». (И понял неверно!) И если вернуться ко много раз уже упоминавшемуся термину «политкорректность», то можно подытожить: именно английская «политкорректность» создала у Муссолини «некорректный», неправильный образ англичанина. Ведь это знаменитое нынче слово «correct», вошедшее в состав самого главного глобального термина, всего- то и означало (раньше, во всяком случае, означало) «правильный».
Последующие шаги Англии (и Лиги Наций) по поощрению Муссолини приведем очень кратко и опять с выразительными цитатами из Черчилля. 1935 год, Муссолини готовится напасть на Абиссинию (Эфиопию). В Англии тогда премьер — Болдуин. Совпадение его политики, его стиля с последующими, чемберленовскими, — дополнительное доказательство всего изложенного мною в «мюнхенско-чешских» главах. Итак, Черчилль:
«Только спустя несколько месяцев я начал понимать, на каких принципах строились санкции (против Италии). Премьер-министр заявил, что, во-первых, санкции означают войну, во-вторых, он твердо решил не допустить ее, в-третьих, он твердо решил осуществить санкции... Под руководством Англии и Лаваля (Франция) комитет Лиги Наций, которому поручили разработать программу санкций, воздерживался от всего, что могло спровоцировать войну. Был составлен грандиозный план, поставки многих товаров в Италию были запрещены. Но нефть, без которой абиссинская кампания не могла бы продолжаться, поступала свободно, так как считалось, что прекращение ее поставок развяжет войну. Экспорт алюминия в Италию был строжайше запрещен, но как раз алюминий был одним из немногих металлов, производившихся Италией в количествах, превышающих собственные потребности. Ввоз железного лома и железной руды был запрещен, но в производственном цикле итальянской металлургии использовались стальные болванки и чугун, а на них список не распространили...
Еще в меньшей степени Англия была намерена использовать свой флот. Рассказывали всякие басни об итальянских эскадрильях пикировщиков с пилотами-смертниками... По сути, это миролюбие было одной из причин, приведших к более ужасной войне. Муссолини удался его блеф, и из этого факта один важный наблюдатель (Гитлер) сделал для себя далеко идущие выводы. В Японии тоже внимательно наблюдали за развитием событий...
Все итальянское снабжение шло через Суэцкий канал, контролировавшийся англичанами, флот английский превосходил итальянский вчетверо.
...Но оказалось, что у нас мало истребителей для прикрытия с воздуха и очень мало снарядов для зенитной артиллерии... адмирал, командующий флотом, был возмущен, что ему приписали утверждение, будто он не располагает достаточными силами для боевых действий (...)».
И так далее. Картина полного хаоса, абсурда, суеты, беспомощности правительств, пока война не принимает, наконец, характер Большой, Народной войны, нарисована Черчиллем вполне колоритно. Особенно заметна эта жажда (наверное, всех администраций мира): нахватать как можно больше поручений и функций. И особенно желательно, чтобы эти поручения были взаимоисключающими, чтобы было легче объяснить повсеместные провалы.
И поскольку с самого начала главы декларировалось некое сходство Черчилля и Льва Толстого — оцените тогда еще и этот фрагмент:
(«Война и мир». Том 3.)
«Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то рассказывал, как он сжег свой дом и писал прокламацию французам, торжественно упрекавшую их в разорении его детского приюта, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то собирал народ на Три Горы, чтоб драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, — этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что-то сделать сам, удивить кого-то... как мальчик резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока...»
Растопчин всюду повторяет, что его главные цели: 1) поддержание спокойствия в Москве; 2) постепенная эвакуация. Наверняка это и соответствовало поручениям царя... И опять слово Льву Николаевичу:
«Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезены московские святыни, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего жители обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены (не успев вывезти имущество)? Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице... (пункт 1). Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест, шар Леппиха? — Эвакуация (пункт 2)».
Да, видно, все глупости, какие только теоретически возможны, — они будут совершены. Черчилль и Толстой, согласитесь, очень сходятся в вышеприведенных цитатах. Все варианты помутнения разума неизбежно случатся. Хорош уже и этот вывоз бумаг из «присутственных мест», ненужных даже в мирное время (вообразите, например, какой-нибудь «Архив обращений и жалоб в ДЭЗ»). Но особенно прекрасен этот шар Леппиха. Видно, это все-таки неизбежно, что среди самой напряженной войны к властям пробьется очередной сумасшедший «с прожектом» и будет выслушан, и одобрен, и снабжен всеми затребованными средствами. Вроде бы и смеялись все над Леппихом, говорили, что шар его произведет какое-то действие, если только (это я уже не по «Войне и миру», шарик тот запомнился многим): «...если только французы будут настолько любезны, что соберутся в одно место (согласованное с направлением ветра и господином Леппихом) и сожмутся в толпу, насколько возможно плотно, тело к телу, и любезно подождут, пока тот будет бросать мешки с порохом», — но вот же...
В 1811 году голландец Леппих предлагал сей «перпетуум мобиле» Наполеону, но был, разумеется, выгнан. И пожалуйста — прекрасная боковая, периферийная деталь: идет Отечественная война. Лошади и повозки — важнейший ресурс (Андрей Паршев в книге «Почему Россия не Америка?» основой стратегии Кутузова в 1812 году называл именно достижение превосходства в транспортных средствах)... И вот этот безумный шар на 130 подводах тащат сначала в Нижний Новгород, потом под Петербург, и... уже в ноябре (представляете? идут бои у Березины) делается пробный запуск в Ораниенбауме. Шар не взлетел...
— Ему (Растопчину) не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил и их настроениями посредством афиш, писанных тем ерническим языком, который народ в своей среде презирает и который не понимает, когда слышит сверху... Москва сожжена жителями, это правда, но не теми, что остались в ней, а теми, что выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена, только вследствие того, что жители не подносили ключей французам, а выехали из нее.
О наших Растопчиных, 1941 —1942 годов, еще будет сказано, и ту соответствующую главу следует отсюда перебросить как мостик — вот этот вывод, это полуинтуитивное понимание таких людей, как Черчилль и Лев Толстой: война может быть или абсурдной, или народной...
До смешного доходит. Ну никак не расстаться! «Слишком много Черчилля» еще и потому, что сэр Уинстон — мог ли он это даже вообразить! — в 1956 году оказался мобилизованным ЦК КПСС для проведения сугубо внутрипартийных разборок. Как известно, «военные» обвинения Хрущева в адрес Сталина свелись, строго говоря, к двум пунктам:
1) руководил войной по глобусу;
2) не внял предупреждению Черчилля о скором начале войны.
Хрущев: «Из опубликованных теперь документов видно, что еще 3 апреля 1941 г. Черчилль через английского посла в СССР Криппса сделал личное предупреждение Сталину о том, что германские войска начали совершать передислокацию, подготавливая нападение на Советский Союз... Черчилль указывал в своем послании, что он просит «предостеречь Сталина с тем, чтобы обратить его внимание на угрожающую ему опасность». Черчилль настойчиво подчеркивал это и в телеграммах от 18 апреля, и в последующие дни. Однако эти предостережения Сталиным не принимались во внимание».
Тут, уважаемые читатели, мне так и мерещится — повестка:
«Гр-ну У. Черчиллю явиться... числа, Старая площадь, дом 2, для дачи свидетельских показаний».
И Хрущев, прокурорски допытывающийся: «А скажите еще, гражданин Черчилль, когда вы посещали в Москве товарища Сталина, не видели ли вы в его кабинете... глобус?»
Ну так вот вам тогда и... истинные «показания гражданина Черчилля»:
— Я написал краткое и загадочное письмо, надеясь, что приведенные факты и то, что это было первое письмо, которое я посылал ему после моей официальной телеграммы от 25 июня 1940 года, рекомендовавшей сэра Криппса в качестве посла, привлекут его внимание и заставят призадуматься.
Вот и само это краткое и загадочное письмо... «прилагается к Делу №»:
Премьер-министр —
Стаффорду Криппсу
3 апреля 1941 года
Передайте от меня Сталину следующее письмо — при условии вручения лично вами.
— Я располагаю достоверными сведениями от надежного агента, что, когда немцы сочли Югославию пойманной в свою сеть, т.е. после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в Южную Польшу три из своих пяти танковых дивизий. Как только они узнали о сербской революции, это передвижение было отменено. Ваше превосходительство легко поймет значение этих фактов.
Но посол Криппс не выполнил поручение Черчилля, объяснив, что накануне он сам писал Вышинскому письмо примерно с теми же предупреждениями и боялся повтором «ослабить впечатление». Это, впрочем, версия самого Черчилля, а хотел ли он действительно, чтобы его загадочное письмо вовремя легло на сталинский стол, — вопрос сложный.
...Я был раздражен этим и прошедшей задержкой. Это было единственное послание перед нападением Германии, которое я направил непосредственно Сталину. Его краткость, исключительный характер, тот факт, что оно исходило от главы правительства... должно было привлечь внимание Сталина.
...Лорд Бивербрук сообщил мне, что во время его поездки в Москву в октябре 1941 г. вы (господин Сталин) спросили его: «Что имел в виду Черчилль, когда заявил в парламенте, что он предупредил меня о готовящемся германском нападении?» — «Да, я действительно заявил это, — сказал я, — имея в виду телеграмму, которую я отправил вам в апреле 1941 года». И я достал телеграмму, которую сэр Стаффорд Криппс доставил с опозданием. Когда телеграмма была прочтена и переведена Сталину, тот пожал плечами: «Я помню ее. Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого (...)».
Днем 22 июня 1941 года Черчилль выступил по радио, первым из руководителей стран всего мира:
— Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма. У него нет никаких устоев и принципов, кроме алчности и стремления к расовому господству... За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. И я не возьму назад ни одного своего слова, которое я сказал о нем. Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает.
Я вижу русских солдат, защищающих свою землю, свои поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их защищающими свои дома, где их матери и жены молятся — да, ибо бывают времена, когда молятся все, — о безопасности своих близких... Я вижу десятки тысяч русских деревень, где с великим трудом вырывается у земли хлеб насущный, но где существуют истинные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на это все надвигается гнусная нацистская военная машина с ее щеголеватыми, бряцающими шпорами прусскими офицерами, с ее искусными агентами и серой массой вымуштрованных свирепых солдат... машина, которая только что усмирила и связала по рукам и ногам десятки стран...
...Я должен заявить о решении Правительства Его Величества и уверен, что с этим решением согласятся все в свое время великие доминионы, ибо мы должны высказаться сразу же, без единого дня задержки...
У нас лишь одна-единственная неизменная цель. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и все следы его нацистского режима. Ничто не сможет отвратить нас от этого, ничто. Мы никогда не станем договариваться, мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем сражаться с ним на суше, мы будем сражаться с ним на море, мы будем сражаться с ним в воздухе, пока, с Божьей помощью, не избавим землю от самой тени его и не освободим народы от его ига. Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь... Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем...
...Сейчас не время морализировать по поводу безумия стран и правительств, которые позволили разбить себя поодиночке, хотя совместными усилиями они смогли спасти себя и весь мир (...)
3 июля 1941 г. Сталин в обращении по радио к советскому народу сказал: «...Историческое выступление премьера Великобритании г. Черчилля о помощи Советскому Союзу и декларация правительства США о готовности оказать помощь нашей стране, которые могут вызвать лишь чувство благодарности в сердцах народов Советского Союза, являются вполне понятными и показательными».