ЧЕРЧИЛЛЬ И ТОЛСТОЙ

ЧЕРЧИЛЛЬ И ТОЛСТОЙ

Начнем с пунктира — общих черточек самого внешнего свойства. Оба — представители старинных родов, носители феодальных титулов. Оба рано лишились отцов, но получили хороший запас долголетнего физического здоровья. Оба в 26-летнем возрасте отправились на свои кампании (Крымскую и Бурскую войны) как волонтеры и как литераторы (корреспонденты «Современника» и «Морнинг пост» соответственно).

И необходимо признать, что факт перехода Черчилля в 1904 году из консерваторов в партию либералов, а в 1923 году вновь в консерваторы был и для потомка герцога Мальборо, и для политика его уровня так же невероятен, как если бы он и вправду ходил по Даунинг-стрит с сигарой и... босой. Эта полная независимость от своего класса, от диктата своих корпораций (политиков, писателей, историков) и, главное, абсолютная независимость от современных им условностей и мыслительных штампов — вот что объединяет сэра Уинстона и графа Толстого.

И если только вы способны правильно понимать, что есть нонконформизм в данных условиях, вы, безусловно, признаете величайшим британским нонконформистом сэра Уинстона, выдававшего в том числе такие перлы:

Лучший аргумент против демократии — пятиминутная беседа со средним избирателем. (Это в стране, где чуть ли не главная гордость — многостолетняя избирательная система.)

У него были все ненавистные мне добродетели и ни одного восхищающего меня порока. (Тоже не слабо в обществе консервативных и пуританских традиций.)

Фанатик — это человек, который не может изменить взгляды и не может переменить тему. (Очень может быть.)

И пусть один из них Нобелевскую премию принял, а позицию другого несколько лет «нобелевские комитетчики» зондировали через родственников («Не пошлет ли?» — прогнозируемый отказ знаменитейшего писателя мира мог сильно повредить, как считали, престижу недавно учрежденной премии. Тогда составлялись тонкие интриги, по убеждению графа премию все же принять. Но безуспешно), главное — их свобода и независимость в суждениях и в литературных творениях.

Наделенные огромным запасом витальности, они весьма схоже относились и к медицине. И знаменитое толстовское: «...несмотря на то что князя NN лечили врачи, — он выздоровел». И черчиллевские: «В молодости я взял себе за правило не пить ни капли спиртного до обеда. Теперь, когда я уже немолод, я держусь правила не пить ни капли спиртного до завтрака», «В моем возрасте я уже не могу позволить себе плохо себя чувствовать».

Но что, собственно, нового может сказать автор о столь известных личностях, и где анонсированная продуктивность их сопоставления?

Возьмем самую главную из обсуждаемых тем: причины Второй мировой войны. Черчилль в своей книге «Вторая мировая война» (Churchill W.S. The Second World War. London, 1951) не утомляет нас, читателей (как не утомлял и себя, писателя), особо развернутыми статистическими или архивными исследованиями. (Представить страшно, какими томами таблиц производства стали, угля, графиков роста безработицы, вооружений, населения, тоннажа линкоров и т.д. можно окружить эту тему.) Ту рутину, которой занимались историки- ремесленники, ее ведь и Лев Толстой презирал необычайно. Помните, как он, Лев Николаевич, выражал суть их (ученых-ремесленников) работы: сначала прилежно переписывают из книг в тетрадки, а потом из этих своих тетрадок составляют свою книгу.

Главное, в чем они, Толстой и Черчилль, находили применение своим способностям, — это в поиске того угла зрения, под которым эти терриконы фактов до них еще не рассматривались. В принципе понятно, что творчество оригинального историка Льва Толстого заслонено гениальными творениями Толстого-писателя, но и оригинальность историка Черчилля тоже зачастую ускользает от нас.

Вот что вносит он в свой список важнейших причин Второй мировой войны:

«Немцам навязали то, что было идеалом, к которому стремились либералы Запада... Предубеждение американцев против монархии ясно показало поверженной империи (Германии в 1918 году), что в качестве республики она может рассчитывать на лучшее обращение со стороны союзников, нежели в качестве монархии. Если бы мы придерживались мудрой политики, то увенчали и укрепили бы Веймарскую республику конституционным монархом в лице малолетнего внука кайзера, поставив над ним регентский совет. Вместо этого в национальной жизни германского народа образовалась зияющая пустота. Все сильные элементы, военные и феодальные, которые могли бы объединиться для поддержки конституционной монархии... оказались выбитыми из колеи. Веймарская республика, со всеми ее достоинствами и идеалами, рассматривалась, как нечто навязанное врагом... не сумела завоевать преданность и захватить воображение германского народа».

Оцените. Это не открытие из архивных или статистических раскопок — это увидено «невооруженным», но и «незашоренным» взглядом. Англия в 1960-х годах была весьма зависима от поддержки США, но Черчиллю это не мешает увидеть (и показать другим, всем читателям своих мемуаров) примитивность и ограниченность американского взгляда на историю и мироустройство. Вот они — корни нынешней американской политкорректности: в любой стране в любое время, без монарха (или диктатора) будет непременно красивее, приличнее и уютнее, чем с оным.

А если бы та Черчиллева мысль посетила в 2003 году, например, его «коллегу» — британского премьера Тони Блэра? И тот вдобавок сумел бы с Черчиллевым упрямством донести ее до Джорджа Буша: «Не стоит строить «Веймарскую республику» в Ираке. Англия не будет в этом участвовать». Может, обошлось бы и без лондонских взрывов.

Правда, у американцев всегда к «доброму следователю» найдется в комплект и «плохой следователь». А к принстонскому профессору-идеалисту — суровый реалист, с уже другим, тоже хорошо известным геополитическим постулатом: «о нашем сукином сыне». Но, к несчастью, германский кайзер не был «их сукиным сыном», а значит, вперед, на авансцену, — либералы! «Да здравствует Веймарская республика!» Так и пошло...

И так далее — вся история межвоенной Европы разобрана Черчиллем «пошагово». И что интересно в его подходе, для каждого шага к войне Черчилль определяет главных виновников — из числа великих держав.

— Отказ США от обещанных Франции гарантий неприкосновенности границ.

— Вывод французских войск из Рейнланда.

— Программа американских займов Германии.

— Введение Германией воинской повинности.

— Вхождение вермахта в оставленный Францией Рейнланд.

— Убийство австрийского канцлера Дольфуса.

— Нападение Муссолини на Эфиопию.

— Аншлюс Австрии.

— Фактически сепаратное военно-морское соглашение Англии и Германии — «Мюнхен».

И везде на вершине этого «хит-парада потворства Германии» список главных ответственных выглядит примерно так:

1. США, 2. Англия, 3. Франция;

1. Франция, 2. Англия, 3. США;

1. США, 2. Англия, 3. Франция;

1. Англия, 2. Италия, 3. Франция;

1. Франция, 2. Англия, 3. США;

1. Италия, 2. Англия, 3. Франция;

1. Англия, 2. Франция, 3. Италия;

1. Англия, 2. Франция, 3. Италия.

И так далее. И ни разу — СССР. Наша страна появляется в этом периоде истории вообще очень редко. Очень многим — есть все же у нас, соотечественники, такая черточка — будет, наоборот, неприятно и даже обидно такое наше «неприсутствие» в «грандиозных европейских событиях». Но тут просто надо напомнить себе, что «грандиозными» тогда были только амбиции фашистской Германии, а вся остальная Европа сползала ко Второй мировой войне, словно жалкая, дряхлая старушка, неизвестно как оказавшаяся на ледяной горке.

Итак, Советский Союз появляется в предвоенной истории:

(1)

Первое развернутое упоминание действий СССР встречается у Черчилля только на 87-й странице его книги. Понятно, уважаемые читатели, что это (номер страницы) не бог весь какой показатель, даже если сообщить для сравнения, что вся история от окончания Первой мировой войны до «Мюнхена» в мемуарах Черчилля харвестовского издания — это 170 страниц.

Более надежной привязкой этого первого упоминания СССР будет дата:

2 мая 1935 года. Французское правительство подписало Франко-Советский пакт, и вскоре французский министр Лаваль посетил Москву. Именно тогда прошли те переговоры, фрагмент которых (точнее, бесподобный анекдот) впервые был опубликован как раз в мемуарах Черчилля. См. Глава 1. Сегодня его чаще повторяют в разрезе: «Чувство юмора у И.В. Сталина». А после этого колоритного фрагмента, с тем самым сталинским: «А сколько дивизий у папы римского?»... у Черчилля следует продолжение:

«Лаваль не собирался связывать Францию какими-либо точно сформулированными обязательствами, на которых Советы имеют обыкновение настаивать. И все же он добился того, что 15 мая (1935) было опубликовано заявление Сталина — одобрение политики национальной обороны Франции, с целью поддержания на определенном уровне ее вооруженных сил. Как фактор европейской безопасности, Франко- Советский пакт... имел ограниченное значение. Франция не достигла с Россией настоящего союза. К тому же на обратном пути Лаваль остановился в Кракове. Там на похоронах маршала Пилсудского он встретил Геринга, с которым сердечно беседовал. Высказывания Лаваля, выражавшие недоверие и неприязнь к Советам, через немецкие каналы были своевременно доведены до сведения Москвы...»

(2)

Второй раз, когда СССР предстает (в черчиллевской «Истории...») действующим лицом, и теперь даже одним из лидеров Европы, — это война в Испании. Советский Союз настолько смело и действенно противостоит там Германии и Италии, что вслед за ним впервые делает несколько решительных шагов и Франция, рискнув предоставить авиацию испанским республиканцам. Но Англия провозглашает нейтралитет и тут же, в том числе и устами Черчилля, окрикивает Францию, впервые пытающуюся бороться с фашизмом.

(3)

Чехословакия. Теперь проявления роли СССР пойдут по нарастающей. СССР пробует объединить Европу и спасти Чехословакию. 18 марта мы предложили созвать конференцию по «путям и способам реализации Франко-Советского пакта в случае угрозы миру со стороны Германии».

Теперь Черчилль — яростный сторонник присоединения Англии к этому (Франко-Советскому) пакту, ранее критикуемому за аморфность. Но вот ответ тогдашнего британского премьера Чемберлена:

«План «Великого союза», как его называет сэр Уинстон, приходил мне в голову... мы предлагали этот план на рассмотрение начальников штабов и экспертов министерства иностранных дел. Это очень привлекательная идея, можно много чего сказать в ее защиту, пока не подойдешь к ней с точки зрения ее практической осуществимости. Достаточно только взглянуть на карту, чтобы увидеть, что Франция и мы ничего не можем сделать для спасения Чехословакии от вторжения немцев. Поэтому я отказался от любой идеи предоставления гарантий Чехословакии или Франции в связи с ее обязательствами перед этой страной». — 20 марта 1938 года.

Читатель! Вот к этому фрагменту (черчиллевской «Истории...») нужно хорошенько приглядеться, чтобы понять, до каких пределов идиотизма, дуракаваляния можно дойти (и заодно довести всю Европу!), сохраняя при этом вполне выдержанный дипломатический тон. Ведь это только с виду — нормальные рассуждения нормального премьер-министра нормальной страны. Но вдумайтесь, и какой же фактически получается театр абсурда.

«Прекрасное предложение. Изучали. Обсуждали с начальниками штабов, а потом, как нечаянно глянули на карту Европы... Ба! Да это, оказывается, невозможно...»

И Черчилль тоже не скрывает сарказма:

«Начальникам штабов и экспертам министерства иностранных дел, конечно, не пришлось сильно напрягать свой интеллект, чтобы сказать премьер-министру, что английский флот и французскую армию действительно нельзя развернуть в горах Богемии, как барьер между чехами и гитлеровской армией вторжения. Это действительно было ясно при одном только взгляде на карту...»

Но главное, по-моему, в том признании Чемберлена, зафиксированном Черчиллем, — это дата. Еще 20 марта 1938 года он (Чемберлен) фактически принял решение остаться вне игры... и потом полгода, до самой «Мюнхенской» встречи 30 сентября, он как-то умудрялся «поддерживать интригу в Европе», обнадеживал чехов, выкручивал им руки, разоружал, обещая другие гарантии взамен на оставление «Судетского рубежа», и в итоге все-таки сдал их, чехов, Гитлеру, уже фактически «голеньких» и морально раздавленных.

СССР пытается через Англию и Францию, через Лигу Наций добиться согласия Польши или хотя бы Румынии (это уже порядочный крюк) разрешения на «военный транзит».

(4)

Ну и, наконец, «жаркое лето 1939 года», окончившееся знаменитым пактом Молотова—Риббентропа и войной.

Но вот теперь хочется предварить очередную порцию цитат неким лозунгом, возвращающим сознание к фактам того периода истории. «Краткий курс истории ВКП(б)» у нас объявлен как бы «одиозной книгой» и используется сейчас очень хитро и очень тупо одновременно. Как самое простое доказательство «от противного». Положим, надо доказать, что «...в какой-то момент СССР чего-то собирался сделать...». Как это доказать проще всего? Открывают «Краткий курс...». «Видите, здесь написано, что СССР НЕ собирался этого делать?! — Да! — Но ведь это же тот самый, великий и ужасный — «Краткий курс...»! — И значит, можно считать абсолютно доказанным, что СССР — собирался!»

В итоге столь легковесной болтовни в общественном сознании значительной части мира — главная противостоявшая Гитлеру страна (СССР) сначала переводится в ассистенты (к тому же не очень умелые) Британии и США, а потом уже и в ассистенты (и тоже не очень ловкие) фашистской Германии. Можно, конечно, и просто посмеиваться над тем известным, очень громким даже фактом, что по результатам опросов чуть ли не треть «дремучих» американцев считает, что во Второй мировой войне СССР сражался на стороне Гитлера. Но ведь есть еще и другая значительная часть аудитории, более образованная, знающая факты и считающая, что Германия и СССР были союзниками, сообщниками, позже, однако, рассорившимися... И сегодня все действия США по (вынужденно) мягкому уничтожению России, от создания Аль-Каиды до «санитарных кордонов», — все базируется в том числе и на этом общественном мнении.

И главное, как кажется строителям упрощенных схем («Краткий курс со знаком минус»), ими нащупано самое уязвимое место внешней политики СССР — лето 1939 года. «Пакт»... Тема, конечно, бездонная. И в одной главе можно перекрыть только одну лазейку, правда, протоптанную целым отрядом фальсификаторов.

Так вот, любители простых доказательств: «Краткий курс истории ВКП(б)» и британский премьер-министр и историк Черчилль абсолютно едины в трактовке и оценке событий 1939 года (как, впрочем, и всего предвоенного периода) — за вычетом оценок коммунизма и внутренней политики СССР, оцениваемых — разумеется, вышеуказанными источниками — диаметрально противоположно. Вчитайтесь. Черчилль:

«Английское и французское правительства предприняли новые попытки договориться с Советской Россией. Было решено направить в Москву специального представителя... Вместо Идена эта важнейшая миссия была возложена на Стрэнга... не имевшего никакого влияния. Назначение столь второстепенного лица было фактически оскорбительным шагом.... Переговоры вращались вокруг вопроса о нежелании Польши и Прибалтийских государств быть спасенными Советами от Германии. Дискуссии продолжались в течение всего июля, и, наконец, советское правительство предложило, чтобы переговоры продолжили военные делегации... Английское правительство направило адмирала Дрэкса... как оказалось, не имевшего письменных полномочий на переговоры. Русскую сторону представлял маршал Ворошилов. Военное совещание вскоре провалилось из-за отказа Польши и Румынии пропустить русские войска... Теперь мы знаем, что одновременно советское правительство дало согласие на приезд в Москву германского представителя. Молотов и его подчиненные проявили изумительные образцы двуличия во всех отношениях с обеими сторонами...

На следующий день (23 августа) в Москву прибыл Риббентроп. Невозможно сказать, кому он (пакт, как следует из контекста) внушал большее отвращение — Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это лишь временная мера... Антагонизм между двумя империями был смертельным... В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимым отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий... В их сознании еще не угас огненный след тех катастроф, которые потерпели их армии в 1914 году, бросившись в наступление на немцев, еще не закончив мобилизации. А теперь их границы были значительно восточнее, чем во время первой войны. Им нужно было силой или обманом оккупировать Прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Их политикой руководил не только холодный расчет, но и суровые реалии создавшейся ситуации (...)».

И в других фрагментах своих мемуаров Черчилль возвращается к этим фактам и, надо признать, не жалеет черных красок, морально оценивая нас примерно так: «...Советы смотрели со злорадством», «...они ненавидели и презирали западные демократии», «...а мы считали их расчетливыми эгоистами». Характерно и название отдельной главы, посвященной этому периоду: «Советы и Немезида». Немезида — богиня мести вроде как бы отомстила нам за злорадство и расчетливый эгоизм.

НО... быть свидетелем чемберленовского предательства Европы, пускай и трижды злорадным, это ведь совсем не то же, что быть соучастником! И Черчилль аккуратно это разделяет.

Вот каков должен быть ответ «гиенам-санитарам» Прибалтики, идеологически опирающихся на критику пакта Молотова—Риббентропа:

— Британский премьер-историк и «Краткий курс истории ВКП(б)» свидетельствуют: «США, Британия и Франция виновны в самом факте появления мощной фашистской Германии. А СССР по мере нарастания угрозы войны предпринимал необходимые (хотя, как оказалось, и недостаточные) меры обороны».

Оцените теперь и последующий фрагмент. Черчилль:

«...а через две недели (боевых действий) польская армия численностью около двух миллионов человек прекратила свое существование. Пришла очередь Советов.

17 сентября русские армии хлынули через почти незащищенную восточную границу и широким фронтом пошли на запад. 18 сентября они встретились со своими германскими партнерами в Брест-Литовске. Здесь в минувшую войну большевики в нарушение своих официальных соглашений с западными союзниками заключили сепаратный мир с кайзеровской Германией и подчинились ее грубым условиям. Сейчас в Брест-Литовске русские коммунисты ухмылялись и обменивались рукопожатиями с представителями гитлеровской Германии...»

Бесспорно, еще одна уникальная ценность Черчиллева взгляда, то, что он — ветеран обеих мировых войн. И в его «Истории» эти мимоходные вводные фразочки: «...а в прошлую войну...», «...а в минувшей войне он был...», «...а в прошлой войне для этого потребовалось» — это просто главный рефрен. Это способ мышления умудренного человека, ведущего стратега обеих мировых войн. Вот он упоминает о встрече советских и германских войск 18 сентября 1939 года в Брест-Литовске — и, конечно, вспоминает, что именно здесь же в 1918 году, «в минувшую войну», был заключен Брестский договор России с Германией.

Черчилль тут если и не обвиняет, то напоминает об одном, безусловно, «отягчающем обстоятельстве», как бы концентрирует, конденсирует историю, превращая Брест-Литовск в какое-то «просто заколдованное» место российско-германских «сговоров».