Союзники и Россия

Союзники и Россия

Если русский генералитет принимал дикие слухи о положении в столице за чистую монету, то они не вызывали и тени сомнения у правительств — союзников России. То, что было просто следствием тупоумия царского режима, державы Антанты могли рассматривать как назревавшую измену делу противников Германии. Политические проходимцы, домогавшиеся власти и ради этого поливавшие без разбора грязью собственную страну, подрывали международное положение России. Отвратительная склока, раздиравшая правящий лагерь, отнюдь не содействовала равноправным отношениям России с союзниками.

В результате складывалось парадоксальное и трагическое положение: Россия, спасшая Антанту в 1914—1915 годах, внесшая самый большой вклад в коалиционную войну, третировалась Парижем и Лондоном. Малопродуманные заказы вооружения и снаряжения за рубежом, унизительные просьбы о займах убеждали правителей Франции и Англии, что в России воцаряется хаос. До февральской революции Россия получила от союзников по военным займам 6,3 млрд. рублей, т.е. примерно столько, сколько составляла внешняя задолженность России на 1913 год. Кабальные условия займов (в Англию, например, было вывезено золота в обеспечение кредитов на 600 млн. рублей) могли ставиться только стране, которую не считали равноправным партнером. Военные расходы России за войну составили (по февраль 1917 года) 29,6 млрд. рублей, заказы за границей почти 8 млн. рублей. За внешне значительной суммой последних кроется очень небольшая отдача. Россия вела войну в подавляющей степени за счет собственного производства вооружения и снаряжения. По сравнению с тем, что было изготовлено в России, полученное из-за границы составляет по винтовкам 30%, патронам к ним — менее 1%, орудиям разных калибров — 23%, снарядов к ним — около 20% и т.д.

Малая эффективность помощи союзников объясняется прежде всего тем, что русские военные заказы рассматривались в странах Антанты и США как досадная помеха. Они выполнялись кое-как, сроки поставки не ^выдерживались, постоянно срывались обещания обеспечения перевозок тоннажем. Заказы на винтовки были выполнены только на 5%, на патроны – на 1%. Большинство заказов исполнено на 10—40%, Когда речь шла об уступке вооружения и снаряжения, то зачастую присылались неисправные или устаревшие предметы. Убийственную характеристику снабжения России предметами ведения войны дал Дэвид

Ллойд Джордж. В своих «Военных мемуарах» он, уничтожительно отозвавшись о стратегических талантах английских и французских генералов на Западном фронте, написал: «Если бы мы отправили в Россию половину тех снарядов, которые затем были попусту затрачены в этих плохо задуманных боях, и одну пятую пушек выпустивших эти снаряды, то не только удалось бы предотвратить русское поражение, но немцы испытали бы отпор, по сравнению с которым захват нескольких обагренных кровью километров французской почвы казался бы насмешкой».

Западные промышленники рассматривали русские заказы как средство наживы. Цены на вооружение и снаряжение взвинчивались на 25– 30%, выше чем для покупателей в западных странах. Крупные авансы бездумно выданные еще при Сухомлинове, связали русские ведомства, которые ничего не могли поделать со срывом сроков, поставкой некачественной продукции. Что до кредитов России, то, как повелось в ростовщической практике западных банков, с них снимались различные комиссионные, на них нагревали руки биржевики. А.А. Игнатьев, неплохо узнавший за годы войны финансовую кухню Франции, в двадцатые годы был свидетелем ажиотажа, поднятого на Западе по поводу отказа СССР платить по займам царского и Временного правительств . «Когда,— писал А.А. Игнатьев,— через десять лет после войны все тот же Мессими,с которым, в бытность его военным министром, я переживал первые дни мобилизации, старался взвалить на Советскую Россию всю тяжесть долгов царской России, я дал ему следующий простой ответ:

— Одолжите мне до следующего утра только двух ваших жандармов. Обойдя с ними четыре парижских банка, я потребую выписки из русского счета и принесу вам завтра добрую половину денег оставшихся во Франции от русских займов».

В 1922 году советская делегация на международной экономической конференции в Генуе оценила ущерб, понесенный Россией в результате невыполнения союзниками обязательств в области материально-технической помощи — в 3 млрд. рублей.

Осенью 1915 года, как будто русская армия недостаточно истекла кровью во время Великого Отступления, Франция стала настаивать на том, чтобы Россия направила на Западный фронт 300 тыс. своих солдат Их намеревались по 10—15 человек на роту распределить по французской армии. В конце 1915 года в Россию отправился заготовитель пушечного мяса, председатель военной комиссии французского сената П. Думер. Он привез требование — Россия отправляет на Западный фронт 400 тыс. солдат, по 40 тыс. человек ежемесячно.

В Париже президент Франции Пуанкаре принял в это время делегацию русских офицеров, фронтовиков, приехавших знакомиться с новейшими военно-техническими достижениями. «Все ожидали, — вспоминал Игнатьев, – что глава государства станет расспрашивать о положении на фронте русской армии, но Пуанкаре, забыв про офицеров, начал излагать мне мотивы поездки Думера в Россию. С логикой, граничившей в цинизмом, скандируя слова, этот бездушный адвокат объяснял, насколько справедливо компенсировать французскую материальную помощь России присылкой во Францию не только солдат, но даже рабочих…

— Какая мерзость, какая низость! — набросились на меня наши офицеры, выходя из дворца президента. — Что же, мы станем платить за снаряды кровью наших солдат?»

Думер не слишком преуспел в Ставке и Петрограде, с трудом ему удалось выбить согласие направить пока во Францию в виде эксперимента одну русскую бригаду.

На рубеже 1915 –1916 годов операции на русском фронте становятся производными от франко-английской стратегии. Настояния русской Ставки на действительно согласованных действиях — нанесении главного удара на Балканах (это потребовало бы направить туда не менее 10 французских и английских корпусов) , союзники отклонили. Жоффр не был заинтересован в наступлении в направлении Белград-Будапешт, а искал решения на французском фронте. На серии совещаний в Шантильи было решено, что союзники начнут наступательные операции по возможности согласованно не позднее 1 июля 1916 года. Антанта припоздала.

Германское Верховное командование видя, что время работает на противника, также хочет нанести решительный удар. Положение России, как виделось в кривом зеркале пропаганды русской буржуазии, всячески подчеркивавшей плачевное положение дел, убеждало немцев, что в 1916 году опасность с Востока не грозит. В результате, отмечает А. Зайончковский, «кроме причин оперативного характера на решение не развивать действия на русском театре оказала воздействие их уверенность в скором разложении русской армии, уверенность, которая все чаще входит в германские расчеты как определенная оперативная данная». Но даже при такой оценке, Германское Верховное командование, помня о годе 1915, не решалось планировать новое наступление на Востоке.

Дальнейшее продвижение лишило бы немцев и австрийцев их преимущества — развитой сети железных дорог. Фальгенгайн рассудил: «Удар на миллионный город Петроград, который при более счастливом ходе операций мы должны были бы осуществить из наших слабых ресурсов, не сулит решительного результата. Движение на Москву ведет нас в область безбрежного. Ни для одного из этих предприятий мы не располагаем достаточными силами».

Однако Германия, по мнению ее верховного командования, располагала достаточной мощью для того, чтобы вывести из войны Францию, после чего рассыпется вся вражеская коалиция.

Было решено оставить Восточный фронт как есть и атаковать французов у Вердена, имея в виду заставить Францию «истечь кровью». 21 февраля 1916 года завертелись крылья верденской мельницы — началась одна из самых жестоких битв первой мировой войны. Через эту мясорубку до конца 1916 года прошли 65 французских и 50 немецких дивизий. За девять месяцев боев потери сторон под Верденом составили около миллиона человек. (350 тыс. французов и 600 тыс. немцев). В конце сражения стороны оказались практически на исходных позициях.

С началом боев за Верден французское командование потребовало от русской Ставки немедленно открыть наступление или, как писал Жоффр, «оказать сильное давление с целью не дать врагу возможности увезти с фронта какие-нибудь части и лишить его свободы маневрирования». У русского командования не хватило характера противостоять французскому нажиму. Была поспешно подготовлена наступательная операция в районе Двинска и озера Нарочь, которую проводили русские армии левого фланга Северного фронта и правого фланга Западного фронта. Несмотря на условия погоды, начинавшуюся распутицу, которые исключали возможность широкого маневра в этом лесисто-болотистом районе, 18 марта русские войска перешли в наступление.

Завязались очень тяжелые бои при небольшом перевесе в силах наступавших. Русским не удалось прорвать оборону врага. Как обычно, командование на уровне выше корпусов оказалось не на высоте. Но главное, ради чего была затеяна эта операция, было достигнуто. С 22 марта по 30 марта немцы совершенно прекратили атаки на Верден, выжидая исхода сражения на Востоке. У австрийцев перед русским Юго-Западным фронтом были сняты немецкие войска и переброшены в район боев, потянулись сюда и скудные резервы из Германии. «Всеми овладело напряженное беспокойство о дальнейшем… — писал Людендорф. — Русские одержали в озерной теснине успех, который для. нас был очень болезненным». Однако продвижение не превышало 2-3 километров, и наступавшие, потеряв до 80 тыс. человек, выдохлись.

«Кто же виноват в кровавой мартовской неудаче? — спрашивал Б.З.Барсуков и отвечал. – Повторяем: все, и чем выше, тем больше… Меньше всех виноваты войска… По телеграфу передается войскам категорический приказ: «Укрепиться, окопаться на захваченных участках и удержаться во что бы то ни стало». А войска стоят под огнем по колено в воде и , чтобы хоть немного передохнуть, складывают трупы немцев и на них садятся, так как окопы полны воды. К вечеру войска начинают промерзать;вдобавок ко всему к ним заползают раненые, изуродованные, не перевязанные, страдающие, стонущие – эвакуация раненых была плохо организована, о них мало заботились.

И все это не один –два дня, а в течение 10 дней операции! Нужны были поистине исключительные качества русского солдата, чтобы, несмотря на такие тяжелые условия, продолжать бой». Безрезультатное мартовское наступление не подняло акции России в глазах союзников.

Представители держав Антанты в полном единодушии с русской буржуазией винили в неудачах, помимо прочего, царицу и, конечно, Распутина. Вырубова, все же немудрящая женщина,рассказывала спустя много лет, что, когда она попыталась открыть глаза обожаемой подруге Александре Федоровне на козни английского посла Дж. Бьюкенена (о которых, впрочем, и сама знала понаслышке, да и в меру своего понимания), «государыня и верить не захотела, она отвечала, что это сказки, так как Бьюкенен был доверенный посол короля английского, ее двоюродного брата и нашего союзника. В ужасе она оборвала разговор». Надо думать, пронырливый посол чувствовал себя свободнее в кругу «общественности». В мае 1916 года он демонстративно вручил в Москве городскому голове М.В. Челнокову высокий английский орден «За заслуги перед британской короной».

Не очень грамотно Вырубова описала поучительный эпизод в Ставке, когда царица приехала навестить Николая II: «Именитые иностранцы, проживавшие в Ставке, одинаково работали с сэром Бьюкененом. Их было множество: генерал Вильяме со штабом от Англии, генерал Жаннен от Франции, генерал Риккель — бельгиец, а также итальянские, сербские, японские генералы и офицеры. Как-то раз после завтрака все они и наши генералы и офицеры штаба толпились в саду, пока Их Величества совершали «серкль» (обходили по кругу – Н.Я.), разговаривая с приглашенными. Сзади меня иностранные офицеры, громко разговаривая, обзывали государыню обидными словами и во всеуслышание делали замечания: «Вот она снова приехала к мужу передать последние приказания Распутина». «Свита,– говорит другой,– ненавидит, когда она приезжает, ее приезд означает перемену в правительстве» и т.д. Я отошла, мне стало почти  дурно. Но императрица не верила и приходила в раздражение, когда я ей повторяла слышанное».

Зная хорошо и даже слишком умонастроения лидеров буржуазии, в странах-союзницах России династию постепенно списывали со счетов. Но никак не Россию с ее, по мнению правительств Антанты, неисчерпаемыми людскими ресурсами.

В Париже, во всяком случае, укрепились в убеждении, что ими можно лучше распорядиться на Западном фронте. В апреле в Россию явились деятели II Интернационала – министр А.Тома и социал-шовинист Р. Вививани. Они завели старую песню –дать 400 тыс. русских солдат. Царское правительство согласилось до конца 1916 года отправить семь бригад и 10 тыс. пополнения. К концу года во Францию отправились две бригады — 20 тыс. солдат, и еще две бригады (около 22 тыс. личного состава) в Салоники. В обмен Тома обещал передать России часть новой продукции 105 мм орудий.

Французские «социалисты» взялись поучать, как налаживать военное производство. Тома заявил Штюрмеру: «Заводы ваши работают недостаточно напряженно, они могли бы производить в десять раз больше. Нужно было бы милитаризировать рабочих!» «Милитаризировать наших рабочих!— воскликнул Штюрмер. – Да в таком случае вся Дума поднялась бы против нас». Посетитель с Запада не усмотрел то, что было ясно как день даже «святочному деду» — опасность вызвать революционный взрыв.

Тома быстро нашел общий язык с российской буржуазией, ибо к этому стремились обе стороны. От имени Гучкова Коновалов потребовал у французского посла Палеолога свести его с Тома. Они встретились. Коновалов постарался «через Тома раскрыть глаза французскому правительству» на происходившее в России. Тома горячо заверил: «Ему лично это давно известно в подробностях, но французское правительство в целом только теперь начинает надлежащим образом понимать, к какой пропасти русское правительство ведет и Россию,и все дело союзников».

Тома встретился и с другими представителями «общественности». На просьбу Родзянко откровенно указать на больные места в области снабжения, он ответил: «Россия должна быть чрезвычайно богата и очень уверена в своих силах, чтобы позволить себе роскошь иметь правительство, подобное вашему, где премьер-министр является бедствием, а военный министр –катастрофой». Нет никакого сомнения в том, что сердечное согласие Тома с точкой зрения буржуазии придало последней смелости и даже дерзости…

К 1916 году царизм и буржуазия, хотя и по диаметрально противоположным причинам, создали о России самое безотрадное представление во всем мире. Это испытали на себе русские солдаты, оказавшиеся на Западе. Когда русская бригада попала на Центральный фронт под командованием Петена во Франции, он устроил ей смотр.

— Ну, посмотрим, — заявил он Игнатьеву —как ваши солдаты освоились с нашей винтовкой. Они ведь у вас сплошь безграмотные.

– Не совсем так, генерал,– ответил Игнатьев. – А что касается винтовки, то ваш устаревший «лебель» много проще нашей трехлинейки.

Петен провел смотр бригаде. «Из дальнейших вопросов стало ясно, что Петен принимал нас за дикарей, обнаруживал то, что сделало его впоследствии единомышленником нацизма», – заключает Игнатьев. Французский посол Палеолог набрался наглости говорить о русских солдатах как о «невежественной и бессознательной массе».

Если так относились к русскому народу союзные державы, то отношение врагов было неописуемым. Не считаясь с международными конвенциями, немцы и австрийцы установили бесчеловечный режим для русских военнопленных. Их положение в Германии и Австро-Венгрии было несравненно хуже, чем положение пленных из других стран. В сущности, они были париями среди миллионов этих несчастных.

А.В. Луначарский в июне 1916 года напечатал в русской газете «День» очерк «Наши в плену» на основании опроса французских и бельгийских пленных, отпущенных по болезни из Германии в Швейцарию. Из их рассказов вырисовывалась ужасающая картина издевательств и насилий над русскими во вражеском плену. «Русские страшно голодали, – говорил Луначарскому французский сержант. — Все. что получалось, было адресовано определенным пленным, либо пленным определенных наций. Среди французов и самый круглый сирота имел свои получки: хлеб, сахар, книги, табак, шоколад. У русских почти ни у кого ничего не было. Очень, очень голодают они. В каждом лагере есть как будто люди двух рас: русские и все остальные».

Французский офицер описал положение в лагере, где было семь тысяч пленных, из них три тысячи русских. Он подчеркивал неизмеримую дистанцию, отделявшую русских пленных от пленных других национальностей, установленную немецкими властями.

Каторжный труд, издевательства., голод делали свое дело –русские пленные массами гибли. Советский писатель К. Левин, проведший несколько лет в плену, вспоминал об этих временах «Люди стали совсем непрочными, и жизнь так же легко покидала их, как рвется намокшая бумага». На неизменное кладбище около каждого лагеря постепенно «переселялись» его обитатель. Левин часто бродил по кладбищу, «останавливался над белыми солдатскими крестами и читал двузначные и трехзначные номера, узнавал по ним и вспоминал живых людей, от которых ничего не осталось». На чужбине, в плену погибло около двухсот тысяч русских людей.

За счет их главным образом так высоко поднялся процент погибших военнопленных держав Антанты — 9 процентов. Что касается военнопленных срединных империй (примерно три миллиона человек, из них свыше двух миллионов — в России), то их смертность не превышала 4 процентов.

Русские в плену отнюдь не безропотно склонялись перед ко сою смерти. Сколько было расстреляно немцами и австрийцами за сопротивление? Едва ли это когда-либо станет известным.А бегство из лагерей! По немецким данным, бежало в общей сложности 260 тысяч русских пленных, из них 60 295 человек ускользнули от преследования и добрались до своих. Другими словами, из 2,6 миллиона русских пленных бежал каждый десятый Они не были «бессознательной массой», русские во вражеском плену.

Как бы ни позорили Россию царизм и буржуазия, на исход второго года войны русский солдат показал на фронте, на что он способен.