172. Россия дня и Россия ночи. Разорение культуры при слиянии с реальностью. Обвал стратификаций

172. Россия дня и Россия ночи. Разорение культуры при слиянии с реальностью. Обвал стратификаций

— Та Россия, которую Мир узнал по невероятной интенсивности и масштабности русской культуры, и Россия, которая попросту бытует, — Россия дня и Россия ночи — две незнакомки. Россия простых слов и привычных снов вовсе не похожа на Россию своей культуры.

И это бы неплохо. Сходства и соответствия в культуре — черты отрицательные. В разговоре о России первенствует несоответствие ее художественного лика (того, что вошел неустранимо в русскую культуру) и ее повседневности. Несоответствие — признак жизни. Но тайна в масштабах разрыва.

Наихудшие полосы советской истории — времена совпадения культуры с реальностью. Когда люди, сверяя себя и жизнь с культурой, уверяются, что обе подобны. Культура атрофируется, а жизнь, санкционированная пошлой культурой, теряет меру взыскательного отношения к себе. Теряет норму недовольства существованием, проистекающую из несоответствия художественных форм маскам повседневности. Тогда культура начинает жить «Роман-газетой», а люди, покинутые культурой (фальшиво бытующей как жизнь), попадают в наихудшие объятья, где ими распоряжаются имитаторы, лживые поводыри.

Представить себе литературу первых пятилеток — «Время, вперед» Катаева, Гладкова «Энергию»…

— … «Цемент» Гладкова.

— Нет, «Цемент» раньше, в двадцатые годы, а я говорю о сталинских тридцатых. Еще много произведений, как у того же Леонида Леонова, — вещей, как к ним не относись, литературных. Но еще в тридцатые быть не могло, чтобы приобрел всесоюзную популярность какой-то Бабаевский, Кочетов или Иванов с «Вечным зовом»! Что должно было случиться, чтобы после такой войны в конце сороковых годов повалила наружу эта макулатура? Вот где сталинский слом стратификации.

Сейчас существует трудная проблема — возродить стратификацию культуры.

Сказать, что Россия тонет в трясине бескультурья, — сильно опошлить суть дела. Здесь зазор, в котором действуют силы таинственного свойства. Открылся старинный разрыв, и он каждый день все ощутимей, между высокой русской культурой, с возвратом к ранее не прочитанному, — и человеческой социальностью, которая к этому была не готова, а при нынешних перегрузках тяготеет к культурным подменам.

Старая русская культура совмещала литературу мирового уровня в лице Толстого, Достоевского с устойчивой традиционной культурой. Потом был взрыв революции и прошла советская массовизация высокой культуры — Пушкин с Толстым на обложках школьной тетрадки. Не теряя свойства высокой, культура тиражируется для миллионов и приспосабливается к новой аудитории.

Параллельно шла коммунизация и советизация фольклорной традиции, блестяще показанная Юрой Буртиным в его анализе частушек. После войны относительное сосуществование двух культур перешло в фазу агонии. Высокая культура получила удары, вынуждающие спуститься до пошлого уровня массовизации либо уйти в подполье. В то же время традиционная массовая культура канонизируется по нежизненным образцам, отключенным от изменений, которые идут в жизни.

Для сильной культуры надрыв пока не смертелен. Есть пример Слуцкого, который, однажды выступив в подголосках против Пастернака, впал в полубезумие — и ушел в гениальный стих. Высокая культура во внутренней эмиграции получила новый импульс-толчок, а традиционные формы культуры с концом русской деревни и городской коммунальности потеряли жизненную основу.