Обозы вице-короля
Обозы вице-короля
Перед отступлением из Москвы в 4-м корпусе вице-короля по ведомости от 10 октября 1812 г. имелось в наличии: 23 963 человека, кавалерии 1661 человек, 92 орудия и 450 армейских повозок.
16 октября 1812 г. Роберт Вильсон в письме лорду Каткарту писал следующее:
"Сегодня поутру получено донесение от одного казачьего офицера с Можайской дороги, что (он) заметил конвой из 350 фур, в препровождении 4-х кавалерийских полков и двух батальонов. Он с 300 казаками напал ночью на их лагерь, и так перепортил все упряжки их повозок, что они не могли ехать далее, а потом дал знать генералу Дорохову, который взял Верею, и поэтому можно надеяться, что сей обоз, отправленный сперва в Саксонию, а после во Францию с разными драгоценными вещами, которые награбил Бонапарт, будут возвращены".
Из этого письма мы узнаем о существовании крупного обоза в 350 (как минимум) телег с награбленными в Москве сокровищами. Остановимся на этом факте поподробнее. Как мы уже упоминали, основная масса войск Наполеона выдвинулась из Москвы 19 октября 1812 года, и очень интересно, что уже за три дня до этой даты даже англичане имеют точные сведения о продвижении очень крупного и хорошо охраняемого обоза. Причем, что удивительно, сведения о нем приходят из мест весьма от Москвы удаленных. Громадная колонна отягощенных добычей оккупантов уже вышагивает где-то за сто километров от Москвы! Следовательно, она выступила уже как минимум три дня назад. Уж не 13-го ли?
Можно по-всякому относиться к всевозможным приметам и предрассудкам, но для Евгения Богарне и его столь секретно выступившего обоза цифра 13 оказалась роковой. Он рассчитывал оторваться от основных сил русских войск и без особых помех достигнуть Смоленска еще до наступления холодов. В дальнейшем, видимо, планировалось укрепить охрану обоза польской кавалерией и ускоренным маршем за три недели добраться до Саксонии. Но не тут то было.
Капитан Сеславин, уже некоторое время "партизанивший" в районе современного поселка Голицыно, получил донесение, что генерал Орнани с 4-я полками кавалерии, из которых 2 полка были французские, и двумя батальонами пехоты с 8-ю орудиями сопровождает обоз в 300 фургонов по дороге из местечка Вяземы к Боровской дороге, с намерением идти на Верею, и далее в Смоленск…
Капитан правильно рассчитал свой маневр. Он со своими 300 казаками обогнал вражескую колонну и притаился в лесу, ожидая удобного момента для нападения. Он пропустил пехоту и кавалерию (поскольку силы были явно неравны) и напал на обоз и артиллерию на марше. Ясное дело, что ни те, ни другие активного сопротивления оказать без подготовки не могли, и казаки развернулись по полной программе. Французы потеряли генерала, полковника и до 300 солдат. Сеславин же потерял до 40 человек убитыми и 45 лошадей, после чего отошел к деревне Слизнево.
Обоз же, устранив нанесенный налетом урон, 17 октября двинулся по Боровской дороге к селу Быкасову, до которого было около 12 верст. Из Быкасово обоз должен был идти на Фоминское и далее на Верею, до которой было около 30 верст. Но именно в это время Верея была занята войсками генерала Дорохова. Поэтому обоз дальше окрестностей Фоминского не продвинулся. 21 октября туда же прибыла 14-я дивизия генерала Брусье. 22 октября к ним присоединились две дивизии "старой" гвардии. Соответственно пожаловал и сам Наполеон, крайне раздосадованный тем обстоятельством, что его пасынок не успел прошмыгнуть в Смоленск.
23 октября вице-король миновал Боровск и расположился в его окрестностях. Там встали три дивизии: 14-я Брусьс, 15-я графа Пино и дивизия гвардии. А 13-я пехотная дивизия Дельзона направилась к Малоярославцу в качестве авангарда. Представляется, что этот головной обоз, порученный Наполеоном Евгению Богарне, простоял в окрестностях Боровска до 25-го, до получения приказа от императора отступать на старую Смоленскую дорогу…
Лейтенант де Лотье, служивший в штабе итальянской гвардии, в своем дневнике пишет, что приказ об отступлении на Можайск был отдан в 10 часов вечера 25 октября. Той же ночью главный штаб вице-короля должен был достичь села Уваровское, что находится в 4-х верстах от Боровска. Таким образом, несомненно, что этот обоз существовал реально, и Наполеон не без умысла старался продвинуть его как можно быстрее вперед, поручив заботам Богарне. Надо полагать, ценности он в нем отправил уникальнейшие. 350 повозок! Минимум 120 тонн уникальных произведений искусства, антиквариата, слитков серебра и золота. По современной стоимости на миллиард долларов, не меньше. Ужас, как интересно узнать, куда же делся этот славный обоз? Ведь он не доехал ни до Франции, да и обратно в Москву тоже не возвратился.
О том, что отправка этого транспорта была обставлена с большой секретностью, де Лотье тоже сообщает:
"Лошади императора отправились (13 октября) вечером по неизвестному направлению. Все повозки нагружены съестными припасами. Генерал Барелли, адъютант неаполитанского короля, возвратился вчера с секретными приказаниями императора".
15 октября обоз, который мы для удобства назовем "Третий золотой", специально двигался по наименее разоренной дороге. Вот потому-то он и свернул на Боровск. Но непредвиденное нападение у деревни Кутасово и овладение Дороховым Вереей спутало все глубоко законспирированные планы.
Записи де Лотье от 20 октября, сделанные в Фоминском:
"Смелость казацких отрядов невероятная. Они устроили засаду в лесу, невдалеке от того места, где мы провели ночь, и поджидают, когда уйдут последние солдаты, чтобы напасть на изолированные группы, на отставших, или на повозки, которые не могли идти непосредственно за войсками".
Надо думать, что после того ночного налета французы усилили бдительность и укрепили охрану. Начали спешно стягивать дополнительные войска, призванные оградить ценности от каких-либо атак. Видя такое наращивание противостоящей группировки, забеспокоился и генерал Дорохов. Он оттянул назад свою кавалерию, невольным образом освободив войскам противника дорогу на Можайск. После получения приказа на отход, это оказалось для французов и их союзников, весьма кстати. Первым тронулся с места длительной стоянки 4-й корпус.
Значит, мы можем констатировать, что Наполеон все еще тешит себя надеждой на то, что его Богарне удастся оторваться от назойливых русских и без потерь добраться до Смоленска. Вот как описывает этот переход некий Лабом, служивший при штабе вице-короля:
"По дороге от Малоярославца до Уваровского мы увидели, к чему привела нас печальная и памятная победа в Малоярославце. Кругом попадались только покинутые муниционные повозки (от слова амуниция), так как не было лошадей, чтобы их везти. Виднелись остатки телег и фургонов, сожженных по той же причине. Тот, кто вез с собой добычу из Москвы, дрожал за свои богатства. Проходя ночью село Уваровское, увидели все село в огне. Нам сказали, что был отдан приказ, сжигать все находившееся на нашей дороге. Мы миновали Боровск, оставшийся от нас справа и сделавшийся так же жертвой пламени, и направились к реке Протве с надеждой отыскать брод для переправы артиллерии. Мы нашли таковой выше города и, хотя он был очень неудобен, но все наши войска должны были пройти через него. Много повозок застряло в реке, и так загородили проход, что пришлось искать нового брода. Я узнал, что Боровский мост еще существует, благодаря чему получилось большое облегчение при переправе по нему багажа армии".
Хотя и с большими трудностями, но к вечеру 27 октября драгоценные обозы вице-короля достигли деревушки Алферове, что в шести верстах от Боровска. Переход этот и ночевка уже как бы начали приготавливать французов к их незавидной участи.
"Помещение, в котором расположился сам вице-король, было так ужасно, что можно пожалеть судьбу несчастных крестьян, принужденных в нем жить. Ко всем недостаткам, ко всем несчастиям, недостаток в пище еще увеличивал наши мучения. К тому же в эту ночь сильно похолодало и те, кто ночевал под открытым небом, сильно страдали. Провизия, взятая из Москвы, подходила к концу. Лошади так же страдали. Скверная солома, снятая с крыш домов, была их единственной пищей. Лошади изнемогали от усталости, и их смертность была так велика, что артиллерии приходилось бросать свои повозки. И с каждым днем все чаще и чаще приходилось слышать грохот от разрывов зарядных ящиков".
"В Верее первый раз взорвались фуры (с бомбами), в Колоцком монастыре первый раз разбили и бросили пушки. Каждый день приходится что-то бросать, чтобы спасти хоть часть артиллерии".
Эти строки написал Цезарь де Лотье, офицер штаба итальянской гвардии. Что ж, он был весьма объективен. Шел всего третий день отступления от Малоярославца, а он уже понял, что впереди их ждут куда как более значительные трудности. Но артиллерию и трофеи 4-й корпус все еще тащил за собой, невзирая на бескормицу и падеж лошадей.
29 октября. Корпус миновал городок Борисов и вступил на Смоленскую дорогу.
30 октября. Вице-король прошел мимо Колоцкого монастыря (вестфальцы маршала Даву уже покинули его стены). В монастыре нашлись еще около тысячи раненых, о которых сказали, что они не способны перенести дорогу. Вице-король старался спасти кое-кого из них.
31 октября. Тяжелый обоз вице-короля ночевал в Гжатске. За последние два дня отступления в виду казаков Платова французы взорвали 100 зарядных ящиков и столько же оставили на дороге. На дороге до Гжатска бросили до 800 кирас (кавалерийские защитные доспехи, прикрывавшие грудь и спину) и до 500 павших лошадей.
1 ноября. Обозы и часть артиллерии 4-го корпуса находятся в селении Царево-Займище. После полудня колонна была атакована казаками, разграбившими несколько фургонов.
Д. Бутурлин в "Истории нашествия императора Наполеона на Россию" пишет:
"1 ноября к вечеру, у города Гжати, неприятель поставил на высоте сильные пехотные колонны, выслал стрелков своих в леса по обе стороны от дороги, а фронт прикрыл батареями. 8 орудий донской артиллерии, под командой полковника Кайсарова действовали с таким успехом, а пущенные им лесами, в обход, егеря 20-го полка, равно как и казачьи бригады с их орудиями, столь сильно напали на оба фланга неприятеля, что он после двухчасового сражения был принужден поспешно отступить. Генерал Платов посадил егерей на коней и теснил неприятеля всю ночь, так, что Платов сверх своего желания надвинулся на корпус маршала Даву, впереди его следовавшего. Полковник Кайсаров настиг неприятеля у Царева-Займища".
В той знаменательной атаке на часть обоза и прикрывающую его батарею участвовали всего 60 егерей. Если бы не густой туман, они были бы перебиты все до одного, но у страха глаза велики и французы бежали, потеряв одну пушку и несколько возов "с большим богатством".
О большом богатстве можно было говорить только в том случае, если в повозках действительно находились драгоценности, а не провиант или носильные вещи. Но, разумеется, отбиты пока еще были сущие крохи. Да и что значит одна пушка и десяток фургонов, по сравнению с тем, что еще имелось в распоряжении Е. Богарне.
Цезарь де Лотье так описывал данное происшествие:
"1 ноября. Вскоре после полудня, когда багаж итальянской армии проходил по узкой дороге, находящейся близ Царева-Займища, в недалеком расстоянии, влево от дороги появился неприятельский авангард. Затем стала приближаться сотня казаков, чтобы завладеть обозами. Нельзя было выбрать более удачного момента. Масса отставших солдат, служащих женщин и раненых шли вперемешку около повозок; тут были также пушки, лошади, которых вели под уздцы, фуры, все это двигалось так, как будто было в полной безопасности.
Повозки, служители, маркитанты пустились в бегство по полю, в направлении уже прошедших колонн, толкая друг друга, падая и увлекая за собой несчастных раненых, которых они перевозили. Самые храбрые из них сдвинули свои повозки и засели в них, решившись защищаться в ожидании помощи, и хорошо поступили, так как генерал Галимберти, командующий дивизией Пино, быстро повернул второй батальон легкой кавалерии, построенный в каре. Он быстро приблизился к нам. При виде их казаки и вся неприятельская кавалерия быстро ретировались, успевши только ранить кое-кого из новичков и разграбить несколько фургонов.
К вечеру (1 ноября), мы, королевская гвардия, останавливаемся в лесу, близ Беличева".
Кстати сказать, донесение о нападении казаков и разграблении ими части "московских трофеев" Наполеон получил только утром 3 ноября, находясь уже в Семлево. А русские войска сосредоточились у Гжатска. Там был и Платов и примкнувший к нему генерал-майор Паскевич с 26-й пехотной дивизии.
Утром 2 ноября наши войска, двинувшиеся вслед за французами, на плотине возле Царева-Займища видели следующую картину: во многих местах встречались орудия, зарядные фуры и повозки, оставленные в грязи (морозов еще не было и вязкая, тысячекратно перетоптанная грязь простиралась до самого горизонта), либо сброшенные с насыпи, чтобы очистить дорогу войскам.
При следовании от Можайска к Вязьме Наполеон отдал приказ, чтобы армия не оставляла за собой никакого обоза, но поскольку увезти все добро без лошадей было невозможно, то повозки сжигались или, если те были с боеприпасами, то взрывались. А погода портилась неумолимо.
Лейтенант де Лотье пишет:
"Федоровское. 2 ноября. Холод становится все сильнее, хотя погода продолжает быть ясной, и солнце не перестает еще греть. Все лошади приведены в одинаковую непригодность. Их впрягают по 12–15 в пушку (при норме 4–6). Малейший подъем является непреодолимым препятствием для несчастных животных. К этому надо прибавить еще многочисленные затруднения, с которыми нам еще приходится бороться: подмерзшие дороги, испорченные броды, разрушенные мосты, болота, гололедица, одним словом, препятствия, преодолеть которые не в силах истощенные люди и лошади. Каждый день приходится что-то бросать, чтобы спасти хоть часть артиллерии. С пренебрежением смотрят теперь на драгоценные камни и вещи, но кожи, или меха, которыми можно прикрываться, и пища, в каком бы то ни было виде, не имеет цены".
То же самое подтверждает и другой участник похода, пехотный офицер, капитан бригады Бонами золингенского полка Франсуа:
"К этому времени (2 ноября) положение армии было ужасно. Мои лошади еще везут кое-какие съестные припасы, но кормить их самих нечем, кроме как гнилыми листьями, добываемыми из-под снега. Лошади, столь пригодные для перевозки съестных припасов, от недостатка корма так ослабели, что требуется от 8 до 15 штук для перевозки одного орудия. Они питаются древесной корой или мхом и лишь изредка получают гнилую солому на стоянках армии. Неудивительно, что ежедневно гибнут тысячи лошадей. Приходится взрывать артиллерийские повозки (зарядные ящики), сжигать фургоны и заклепывать орудия, не имея возможности везти их дальше. Никто уже не помышляет о том, чтобы сохранить драгоценности, добытые на развалинах пылающей Москвы, каждый думает о том, чтобы не умереть с голоду".
Такая обстановка складывалась в первых числах ноября до Вяземского сражения. Но тем не менее никто из командиров высшего звена, в том числе и сам Наполеон, не считал необходимым принимать такие крайние меры, как уничтожение всего обоза с ценностями, для ускорения движения. Французская армия, миновав теснину у Царева-Займища, расположилась вдоль трассы следующим образом. Головная часть — вестфальский корпус и "молодая" гвардия с обозом, артиллерией, стадом скота стояла в 30 верстах от Вязьмы на реке Осьма у Протасова моста. "Старая" гвардия и часть резервной кавалерии — вместе с главной квартирой Наполеона, в селе Сем-лево. Вюртембергская дивизия стояла в деревне Юренево, в 12 верстах от Вязьмы. Корпус Нея занимал саму Вязьму.
Войска вице-короля, охраняющие драгоценный "Третий золотой" обоз, остановились в селе Федоровское. Корпус маршала Даву встал на отдых, не доходя Федоровского.
Ночь со 2 на 3 ноября была самая ужасная ночь из всех прочих. Предупрежденный о приближении неприятеля, Богарне отправил обозы ночью по направлению к Вязьме, до которой было 16 верст. Корпус Юзефа Понятовского шел впереди, предупреждая возможное нападение, а корпус Даву следовал позади, стараясь не отставать ни на шаг. В 8 утра они прошли деревню Максимово, отстоящую от Вязьмы на 12 верст. К полудню все 300 фургонов оказались в Вязьме. Несколько припозднившаяся с подъемом кавалерия Милорадовича вышла на высоты перед сельцом Максимовым. К этому времени и колонна вице-короля, и тем более Понятовского уже приближались к Вязьме. Но корпус Даву только-только выходил из Федоровского, а его авангард как раз поравнялся с селом Максимово (ныне Максимково).
Колонны русской кавалерии атаковали французов, завязался бой, который продолжался с переменным успехом до вечера. В 4 часа пополудни, когда начало смеркаться, Милорадович приказал атаковать неприятеля в самой Вязьме. В результате этой атаки маршал Ней отступил в деревню Лучинцово. Даву отступил к селу Княгинкино, а Богарне к Новоселкам. Но положение остается угрожающим. Ценности все еще находятся под угрозой, и ему надо скорее уносить ноги от этого опасного места. В час ночи 4 ноября вице-король поднимает войска на ноги. Ни люди, ни лошади не держатся на ногах, но… надо идти вперед, во что бы то ни стало.
"В половине второго ночи вице-король счел нужным, прикрываясь темнотой, сделать отступление и опередить немного русских. Мы идем ощупью по большой дороге, загроможденной повозками и артиллерией. Останавливаемся на каждом шагу. Многие страдают от холода еще больше, чем от голода".
А вокруг Вязьмы уже кружили конные сотни, батальоны и даже полки русских войск. Их командиры и атаманы уже вполне отработали тактику своих нападений и жаждали еще больших успехов. Утром 4-го числа следующий самым последним в общеармейском построении корпус Нея преследовался сразу несколькими конными соединениями русских. Казаки генерала Платова прочно оседлали главную дорогу, "партизан" Денис Давыдов перекрывал проселочные дороги, действуя из села Никольское, левее большой дороги, доставая своими отрядами до села Рыбки и даже до Славково. А граф Орлов-Денисов (еще один "партизан") обосновался в селе Покровском и опекал Станищево и Чоботово.
Вот какие сообщения высокородные "партизаны" слали Кутузову. Орлов-Денисов. Село Митино. 11 часов дня.
"2 ноября. Утром атаковал у Вязьмы. Взял одно орудие и канцелярию Наполеона и 40 повозок с багажом. Сейчас выступаю из Митино и иду на Юренев".
"3 ноября. Следуя к селу Покровскому, я предпринял движение к деревне Андриановой, сам же с отрядом следую к Станищеву, имея впереди село Чоботово. Денис Давыдов должен быть в селе Покровское".
"4 ноября. Дошел до деревни Колпита. 5 ноября делаю форсированный марш за Дорогобуж".
"5 ноября. Имея направление из деревни Колпита через село Волочек за Дорогобуж и переходя в близком расстоянии от гвардейского лагеря (французского) в селе Жатково (видимо, Жашково), заметил сильное движение обозов между гвардией и арьергардом".
В ночь с 3 на 4 ноября французская армия была расположена следующим образом. Корпус Жюно, "молодая" и "старая" гвардии, ночевавшие в Славково и окрестных деревушках: Емельяново и Васино, Наполеон и его главная квартира расположились в деревне Жашково, корпуса Понятовского, вице-короля и Даву двигались ночью по большой дороге к селу Семлево. Императорский обоз провел ночь в роскошном (даже и теперь) сосновом лесу на берегу огромного озера, образованного мельничной плотиной, выстроенной у Жашково на реке Костря.
Гвардейский лагерь, о котором упоминает в донесении Орлов-Денисов, был сильно укреплен, и, когда Денис Давыдов неосторожно приблизился к передовым аванпостам, по нему открыли огонь из орудий. Перестрелка (впрочем, без особых потерь с обеих сторон) продолжалась до вечера. Все же французы были еще сильны, и идти в лобовую атаку на изготовившиеся к стрельбе пушки было бы для него сущим самоубийством. Гораздо больше повезло в тот день Платову. Активно преследуя совершенно измотанного Нея, он захватил полторы тысячи человек, отставших и раненых, которых и привел в деревню Поляново.
К вечеру 4 ноября в построении колонн отступавших произошли следующие изменения. Корпус Жюно и "молодая" гвардия добрались до Дорогобужа. "Старая" гвардия растянулась между Жашково и Славково. Корпус вице-короля тащился в районе села Рыбки, а маршал Ней и Понятовский отбивались от Платова при Семлеве. А вот на следующий день, и об этом тоже упоминает Орлов-Денисов, началось активное подтягивание отставших обозов от Рыбок к деревеньке Жашково. Маршал Ней получает категорический приказ Наполеона: "Отступать как можно медленнее, чтобы спасти обоз!"
Решение, надо заметить, очень правильное и своевременное. Еще немного и партизаны вообще могли бы перекрыть движение. Тогда прощай, "Третий золотой", прощайте маршал Ней и любимый Богарне. Каких-либо иных вариантов выбраться из непроходимого леса обходными путями у отставших войск просто не было. Справа текла вязкая по берегам и уже ледяная Костря, а слева на дорогах разгуливал Денис Давыдов.
Только бросив все вооружение и золото, убегая по совершенно непроходимым лесам еще и можно было спасти свои жизни. Французы это понимали и торопились, хотя и награбленное добро бросать явно не хотели. А ведь на счету у отступавших были даже не дни, а уже часы! Напрасно писал императору Ней, что надо бы двигаться быстрее, иначе всех окружат под Смоленском или Оршей. Император сделал ставку на спасение золота. Полагаю, что ему в тот момент было вообще плевать на Нея. Богарне и обоз с огромными ценностями, так досадно застрявший в районе Рыбок, — вот что тревожило его душу.
И вот именно здесь и начинается самое интересное. Чтобы ускорить движение отставшего конвоя, требовалось послать ему на выручку лошадей. А где их взять? Их можно было только от чего-то отцепить, то есть попросту бросить весьма значительную часть ранее перевозимого ими груза.
Вот что в связи с этим пишет Довжень, адъютант штаба 1-го корпуса:
"Мы шли ночь 3-го и день 4-го ноября и вечером остановились в сосновом лесу, на берегу замерзшего озера неподалеку от имения Чаркова (Жашково), где уже два дня жил император".
Делаем вывод. Первый тонкий лед уже покрыл окрестные водоемы. Но ясно, что продвигаться по нему можно лишь пешком и пробовать утопить какие-либо тяжести на глубине водоемов, было совершенно невозможно. Кстати, вы помните один примечательный факт — именно в этот день было брошено большое количество пушек у Семлева перед Протасовым мостом. Стволы их не были найдены, но речь сейчас не об этом. Пушки на том этапе отступления бросались лишь самые тяжелые — гвардейские, 24-фунтовые. В упряжи каждой из них было не менее 12 лошадей. Итого только на этой операции было высвобождено не менее 500 лошадей! Почему же, зададимся мы вопросом, одну артиллерию французские канониры спасали, а другую гробили? Ответ прост. Спасали только ту артиллерию, которая была призвана охранять императорский обоз! А та артиллерия, что застряла в грязи еще до Протасова моста, уже никого прикрыть не могла, и, следовательно, ее нужно как можно быстрее ликвидировать. Тем более что целью этой ликвидации стало высвобождение полутысячи лошадей, которые были немедленно брошены на спасение ценностей вице-короля! Вот Вам и разгадка загадки. Прямо по Мефистофелю, из произведения бессмертного Гете — "Люди гибнут за металл". Но здесь пока за "презренный металл" гибла только артиллерия.
И понятно теперь, чего ждал император французов в безвестной деревеньке Жашково, которую не на всякой карте и разглядишь. Он ждал того момента, когда благодаря предпринятым им усилиям все же удастся вытащить бесценный обоз из-под проклятых Рыбок и доставить их под свое крыло. И план его был осуществлен именно с 4-го на 5-е. Трудились над спасением "Третьего золотого", не покладая рук. Прятали одно и перегоняли другое в более защищенное место. То-то наши "партизаны" были удивлены столь интенсивным движением обозов.
Маршал Ней буквально своей грудью прикрывал все эти меркантильные маневры. 5-го числа он все еще стоял при Сем-леве. Выставил пушки на плотину, перекрывавшую ручей при въезде в село, и огнем из всех калибров не давал возможности Платову перейти речку Семлевку. Когда у него кончились боеприпасы, маршал свернул позицию и, переправившись по Протасову мосту, вступил в громадный лес, тянувшийся до самого Славково. Основная задача, поставленная ему императором, была выполнена — обозы Евгения Богарне успели подтянуться к основным силам армии.
Транспортная сеть в той местности была такова, что теперь уже Платову никак не удалось бы достичь ускользнувших обозников, не обогнав Нея. А обогнать его нельзя было никаким другим образом. Был, разумеется, кружной путь, но столь длинный и затратный по времени, что смысла сворачивать туда не было. Никакого выигрыша ни по времени, ни по расстоянию Платов получить не мог. Но основная игра только начиналась, и игроки в лице Наполеона и Кутузова внимательно наблюдали друг за другом, стараясь использовать малейший промах друг друга.
"5 ноября. Избегнув столь очевидной опасности, армия моя продолжала отступление к Смоленску. Оно становилось со дня на день затруднительнее. Запасы, взятые в Москве, истощились, лошади нуждались в фураже, гибли целыми запряжками, и мы принуждены были бросить (читай спрятать) множество артиллерии. Зима сменила, наконец, прекраснейшую осень, необыкновенную в этих суровых странах".
Это пишет сам Наполеон. Судя по тому, что он не потерял способности оценивать достоинства золотой российской осени, с восприятием реальности у него все в полном порядке. И та опасность, о которой он упоминает, была опасность почти неминуемого окружения и потери корпусов Богарне и Нея вместе со всем вооружением и, самое главное, бесценным обозом. Но этого не случилось, император отделался достаточно малыми потерями.
Впрочем, из всей этой истории и мы должны сделать для себя весьма определенный вывод. Районы Жашковской и Чоботовской плотин на левом берегу реки Костря наиболее благоприятны с точки зрения вероятности обнаружения брошенного французами многотонного имущества. Песчаная почва, глубокие водоемы с удобным подъездом, старинные плотины в качестве местных ориентиров идеально подходят для такого рода дел. Пушки, излишнее вооружение и значительная часть малоценных трофеев с высочайшей степенью вероятности спрятаны именно здесь, в крайне глухих и совершенно заброшенных людьми местах.
Как же расположились столь счастливо избежавшие катастрофы французы? Корпус Жюно прошел Дорогобуж и встал в деревне Михалевка. Чуть отставшая "молодая" гвардия заняла позиции на опушке леса за рекой Ужа. Кавалерийские корпуса, "старая" гвардия и главная квартира императора с известным комфортом расположились в Дорогобуже. Все остальные войска: Понятовского, Богарне, Даву и изрядно потрепанный за последние дни арьергард Нея тянулись от Чоботово через Славково и чуть не до самого Дорогобужа.
Причем все последующие войсковые колонны предпочитали останавливаться именно там, где отдыхали их предшественники. Выгода такого поведения очевидна. Оборудованные кострища, запасы дров и брошенных повозок, и среди всего этого хаоса кучи соломы или лапника. В таких нечеловеческих условиях не приходилось пренебрегать ничем. Дрова в огонь, конину в котелки, а неподъемные ценности и излишнее оружие куда девать? В землю, конечно же. То есть многочисленные стоянки, оборудованные еще более многочисленными колоннами французской армии, использовались всеми, кто хотел спрятать то, что было уже не увезти. И все они делали это примерно в одних и тех же местах, а именно на ночных бивуаках, которые нетрудно вычислить, используя описанные выше географические ориентиры.
Именно путь в 32 версты от Чоботово до Дорогобужа оказался крайне неудобен и тяжел именно для обозных лошадей и артиллерийских упряжек. Генерал Дедем в своих мемуарах так описывает этот отрезок пути:
"Нам то и дело приходилось взбираться и спускаться с маленьких холмов, на которых подъем вследствие заморозков был весьма скользкий. Французы, несмотря на все сделанные им предостережения, не позаботились подковать лошадей на шипах: это было одною из главных причин, вследствие которых мы потеряли значительную часть артиллерии. Вид всех этих экипажей, скучившихся в общей толпе, был ужасен: приходилось еле двигаться гуськом, и горе тем, которые вдруг останавливались — их моментально опрокидывали".
Дело здесь было вот в чем. Подковы русского образца имели два выступающих шипа, которые разбивали лед и позволяли лошади использовать всю силу ног. Подковы французские были совершенно плоские и просто предохраняли копыта от стачивания на каменных французских дорогах. Подковы такого вида не мешали двигаться и в грязи, но как только на дорогах появился лед, то лошади тут же стали скользить как на коньках. Дело доходило до того, что возницы срывали негодные подковы с лошадиных копыт палашами и тесаками.
Кроме того, на пути к городу Дорогобужу было и несколько тяжелых переправ. Первая — через реку Костря, перед деревней Васино, а вторая — через реку Осьма, весьма разлившуюся с того места, где ее проезжали по Протасову мосту. Узкие деревянные мосты неизбежно сужали человеческий поток, задерживали движение, и перед ними скапливалось большое количество повозок. К тому же сразу за Васино дорога вновь шла через большой дремучий лес, и поэтому повозки загораживали путь артиллерии, те — кавалерии, а те, в свою очередь, — пехоте.
Насмотревшись на то, что творилось на этом участке дороги, уже известный нам Роберт Вильсон писал из Зарубежа (примерно 40 верст от Вязьмы) лорду Каткарту:
"Сегодня (5 ноября) видел я сцену ужаса, каковую редко встретить можно в новейших войнах. 2000 человек нагих, мертвых или умирающих, и несколько сот мертвых лошадей, кои по большей части пали от голода, несколько сот несчастных раненых, ползущих из лесов, прибегают к милосердию даже раздраженных крестьян, коих мстительные выстрелы слышны со всех сторон. 200 фур, взлетевших на воздух, каждое жилище в пламени, остатки всякого рода военной амуниции, валявшееся по дороге, и суровая зимняя атмосфера — все это представляет на сей дороге зрелище, которое точно изобразить невозможно. Казаки отняли вчера у уланов французской гвардии два штандарта, а также неприятель вынужден был оставить гаубицу генералу Милорадовичу".
Раскрываем карту Смоленской области и высматриваем современное Зарубежье. Оно находится в 5 км восточнее Чо-ботова. Это там Вильсон наткнулся на тысячи отставших от своих частей, ослабевших от недостатка пищи солдат, которые не смогли удержаться за стремительно откатывающимся на запад арьергард Нея. Раненых в боях тоже не на чем было вывозить. Повозки, разумеется, были в изобилии, но вот лошади… Их в первую очередь впрягали в пушки и фургоны с золотом. Раненые должны были выбираться сами.
Кстати, Вильсон почти ничего не пишет о захваченных русскими войсками трофеях. Два штандарта, одна гаубица (и та была вытащена из воды) да какой-то мусор на дороге… и это все. А голые трупы, так неприятно поразившие его, так это оттого, что крестьяне раздевали убитых, пока те были еще живы, т. е. не закоченели совершенно. Ему-то все равно помирать, а в небогатом крестьянском хозяйстве всякая тряпка сгодится.
Да, несомненно, 5 ноября было воистину черным днем для отступающих вояк "Великой армии", но тогда в какие же черные краски можно окрасить следующий день — 6 ноября? Утром ударил сильнейший мороз, разом прекративший мучения сотен раненых и ослабевших солдат. От ураганного, совершенно ледяного ветра сковало жидкую грязь, вся дорога покрылась толстой коркой льда.
Общая диспозиция противоборствующих сторон в тот момент была такова. Основные обозы с ценностями, охраняемые "старой" гвардией, с 8 часов утра покидали Дорогобуж. Маршал Ней, непрерывно теряющий людей и боевую технику, откатывался за Болдин монастырь. Ней взрывал ненужные повозки с боеприпасами и уже не подбирал отставших солдат, ему просто было не до того. По пятам, буквально на расстоянии орудийного выстрела за ним шла кавалерия Милорадовича, боевой пыл которых сдерживали в основном не французские ружья, а отсутствие нормальных дорог. Что примечательно, они останавливались на ночлег там же, где накануне ночевали наполеоновские войска, выбирая места для бивуаков по тем же самым причинам. Спали среди сотен окоченевших трупов.
Из письма Вильсона, направленного им 7 ноября в Петербург Александру I:
"Французская армия идет на Смоленск, тяжелая артиллерия, экипажи и прочие направляются к Духовщине. Та же печальная картина, которую я принялся было описывать во вчерашнем письме моем, продолжалась до здешнего города (Дорогобужа). Она сделалась даже поразительнее. Нельзя изобразить с точностью всей картины бедствия, один взгляд на 10 000 мертвых лошадей, отчасти обезображенных и изувеченных, поражает ужасом. Не менее 4000 человек умирающих и мертвых покрывают дорогу от Вязьмы до сего города".
Здесь английский резидент немного преувеличил, но, в общем и целом, его сообщение объективно отражало реальный ход событий. 6 ноября был вообще днем скверных известий для Наполеона. В этот день были приняты крайне важные решения, именно одно из его распоряжений от 6 ноября вскоре привело к трагической утрате того самого обоза, который мы назвали "3-й золотой".
Какие же скверные новости заставили Наполеона внезапно совершить этот поступок? Первая новость заключалась в том, что в Париже был раскрыт направленный против Наполеона заговор, возглавляемый Мале. Вторая новость касалась отхода с позиций его свежих корпусов, прежде стоящих на Западной Двине. Ну и, конечно же, сообщения об оглушительных потерях в людях и лошадях, понесенных армией за последние два дня.
Западная Двина уже близко и тут император действует энергично, отправляя депешу маршалу Виктору, герцогу Беллунскому, с приказом вновь занять Полоцк. Следующий приказ был несколько странным. Он повелевает сплоченной до той минуты армии разделиться! Все прочие корпуса и отдельные части должны идти прямо на Смоленск, но корпусу вице-короля предписывается срочно повернуть направо и двигаться в направлении на Духовщину! Удивительное решение! Совершенно непонятный маневр! Явно он имел под собой какую-то тайную подоплеку!
Может быть, император надеялся, что Богарне найдет на этом направлении свежих лошадей или как минимум больше фуража для оставшихся животных? Может, он надеялся на то, что казаки будут двигаться за ним и оставят Богарне в покое. Или рассчитывал, что такой хитрый маневр поможет "Третьему золотому" обозу быстрее достичь Орши или Витебска. Вопросов и ответов здесь может быть множество, но факт есть факт, и такой приказ Евгению Богарне был отдан.
И вот настало 7 ноября. Ранним утром кавалерия Мило-радовича набрасывается на войска маршала Нея, которые, затыкая своей массой переправу на реке Осьма, мешали выйти русским частям к Дорогобужу. Они с такой живостью начали теснить противника у деревни Горки, что вызвали в рядах арьергарда настоящую панику. Бросая все, французы поспешили отойти на левый берег реки. А в это время корпус Богарне, отягощенный тяжелой артиллерией и громадным обозом, в том числе и "Третьим золотым", сворачивает с большой дороги на второстепенную трассу, и насколько хватает прыти, движется к деревне Бизюково и далее на деревню Засижье, которая значилась как конечный пункт для дневного перехода.
Вначале в порядках отступающих все шло как обычно. Но затем начались крупные неприятности. Передаю слово очевидцам.
Капитан Франсуа, Золишенский полк бригады Бонами:
"Покидая Дороюбуж, генерал Бонами теряет несколько пушек и более сотни повозок. Истощенные лошади, то и дело скользящие по льду, не могут перебраться через овраги, пересекающие дорогу, и мы принуждены заклепать свои орудия и покинуть большую часть обоза".
Лабом (служил при штабе вице-короля):
"7 ноября, как раз напротив города Дорогобужа, мы на плотах переправились через Днепр. Дороги обледенели, и запряженным лошадям приходилось очень трудно. Измученные животные не могли больше везти повозок, и часто несколько пар лошадей были не в силах везти только одну пушку на самую незначительную возвышенность. Мы хотели в тот день дойти до Засижья, но дорога была так плоха, что даже к утру следующего дня (8 ноября) наши экипажи не достигли еще назначенного места. Масса лошадей и муниционных повозок были покинуты. В эту ночь солдаты без зазрения совести грабили фургоны и повозки. Вся земля кругом была покрыта чемоданами, платьем и бумагой. Масса вещей, вывезенных из Москвы и до сих пор припрятанных, появилась на свет Божий. Ночью около замка в Засижье повторились сцены, виденные нами накануне. Несчастные лошади, которые мучимые жаждой били по земле копытами, стараясь пробить ледяную кору, чтобы под ней найти хоть немного воды.
Наш багаж был настолько велик, что, несмотря на грабеж, у нас его все-таки осталось много".
Какие выводы мы можем сделать из этих небольших отрывков. Их несколько. Вывод первый — лошади и люди находятся на крайней степени истощения, и малейшая более или менее серьезная преграда может привести к самым нежелательным последствиям. Вывод второй — едва корпус освободился от недреманного ока своего императора, как тут же в войсках происходит бунт, сопровождающийся повальным грабежом своих же сослуживцев и даже трофейных ценностей, принадлежащих государству Вывод третий — количество перевозимых трофеев все еще очень велико, и масса их превышает возможности дальнейшей транспортировки. Ясно, что развязка уже близка. Ощущение неминуемой катастрофы буквально висит над корпусом Богарне.
Колонна двигалась довольно медленно, растянувшись на 8 (!) верст. Скорость продвижения сдерживалась еще и тем, что по приказу маршала Бертье пехотные колонны были удалены с дороги и шли по бездорожью, справа и слева от трассы. Таким образом, они являлись живой (но еле бредущей) защитой для обозных повозок, прикрывая их от возможного нападения казаков. А граф Платов особо и не спешил. Получив донесение от разведчиков, он потянулся вслед за Богарне, с нетерпением ожидая того момента, когда противник вообще не сможет передвигаться. Он на 100 процентов был уверен в том, что еще день, от силы два, и отколовшийся корпус замрет, даже не дойдя до реки Вопь, и там, уткнувшись в разрушенные переправы, потеряет всякую способность к активному сопротивлению. Более мобильные войска русских (без обозов, легкие пушки поставлены на сани, вся конница с шипованными подковами) постоянно теребили еле ползущих французов.
Весь ужас своего положения вполне понимал и сам Богарне. Добравшись к 6 часам вечера до Засижья, он срочно пишет письмо в главный штаб. Это письмо просто необходимо привести в полном объеме.
"Я имею честь дать отчет Вашему Высочеству, что я отправился в путь из Дорогобужа в 4 часа утра 7 ноября, но естественные препятствия и гололед явились помехой марша моего 4-го армейского корпуса, что единственная головная часть смогла прибыть сюда (в Засижье) в 6 вечера, а хвост колонны только смог занять позицию в двух лье (8,5 верст) позади. С двух часов дня до пяти вечера враг оказался на правой стороне. Он атаковал в одно и то же время головную часть, центр и хвост (колонны) с помощью артиллерии, казаков и драгун. В головной части он нашел слабое место, чем и воспользовался, чтобы закричать "ура" и взять приступом 2 полковых орудия (6-фунтовые пушки), которые находились на очень крутом и отдаленном склоне. Враг выстрелил в арьергард из четырех пушечных орудий, и генерал Ориано полагал, без подтверждения, что видел пехоту. На каждом из других опорных пунктов было по 2 орудия.
Ваше Высочество легко решит, что поставленный в затруднительное положение моим громоздким транспортом, который мне доставили, и многочисленной артиллерией, более 400 лошадей, которые без преувеличения сейчас пали, мое положение довольно критическое. Тем не менее я буду продолжать мое движение очень ранним утром завтра, чтобы прибыть в Пологи.
Оттуда я отправлю новости и сообразно с тем, что мне сообщат, я приму решение отправляться в Духовщину или Пне-во. Я не должен скрывать от Вашего Высочества, что, использовав все способы (к продвижению вперед), я лишаю себя возможности использовать мою артиллерию и что она должна приготовиться в этом отношении к очень большим жертвам. Уже сейчас многие орудия заклепаны и врыты в землю.
Я повторяю Вашему Высочеству заверения во всех своих чувствах".
Как видим, артиллерия им уже обречена на уничтожение. А ведь только она одна и была способна несколько сдерживать ретивость рвущихся к французским обозам казаков. Но иного выхода у вице-короля нет. Серебро и золото, буквально навязанное ему в Дорогобуже, он бросать не имеет права (император не велел делать этого ни в коем случае), лошадей же на подмену нет. А ведь планы у него в письме заявлены серьезные. На следующий день он планирует добраться до селения Пологи, то есть форсировать Вопь и продвинуться еще как минимум на 4 версты. Но как это сделать, если войска безмерно растянулись, а на завтра предстояло пройти еще 25 верст? И все по такой же ужасной, перерезанной во многих местах оврагами дороге.
И тут напрашивается одно соображение. Если Евгений Богарне был столь уверен в своем завтрашнем ускоренном марше, то не потому ли, что закопал львиную часть обременявших его тяжестей прямо на месте своей стоянки, т. е. в Засижье? Очень даже может быть. Причем он мог зарыть не только пушки, но и солидную часть "Третьего золотого"!
Где именно? Ответа на этот вопрос пока нет. Но есть одна интересная фраза из письма Лабома. Помните? "Ночью около замка в Засижье повторились сцены, виденные нами накануне". Вряд ли он имел в виду сцены массового падежа лошадей. Мы полагаем, что Лабом пишет о грабежах, вторично случившихся как раз в ночь с 7-го на 8-е. Раз кто-то закапывал большие ценности, то у многих опять могло возникнуть непреодолимое желание пограбить во время этого процесса, так сказать "под шумок".
А где же, в самом деле, французы могли зарыть какие-либо ценности? Ответ напрашивается сам собой. Там же, где и грабили, около некоего "замка". Что же это был за "замок", непонятным образом оказавшийся в деревне со столь неблагозвучным названием? По сохранившейся до нашего времени гравюре видно, что это был очень приличный, двухэтажный господский дом. Четыре колонны парадного входа, симметричные флигели, и даже площадь, на которой могло стоять сразу несколько конных экипажей. При таком солидном доме наверняка был и обширный сад, либо даже настоящий парк. Там, скорее всего, французы и зарывали награбленные ценности. Правда, с того времени прошло очень много лет. От той блестящей усадьбы к настоящему времени почти ничего не осталось, и доживают свой век лишь несколько вековых деревьев, которые шумом своей листвы напоминают нам о былом великолепии этого примечательного исторического места.
Но это было соображение самого общего порядка. В действительности все могло быть совсем и не так. Ведь вблизи Засижья есть несколько днепровских стариц (превратившиеся в замкнутые озера части древнего русла), и что-то утопить в них было проще простого. Лед на них был уже вполне приличный, как и на всех стоячих водоемах, потому было совершенно нетрудно за ночь сгрузить в эти старицы даже сотню груженых телег.
Одному из авторов довелось побывать в современном Засижье. На месте выяснилось, что почти все здесь сохранилось, пусть и не полностью. Разумеется, от господского дома осталась лишь небольшая часть, но зато почти в неизменном виде сохранился приусадебный парк, украшенный великолепными трехсотлетними дубами, липами и елями и охраняемый государством. Обнаружилось в данном парке несколько весьма подозрительных подземных аномалий, которые, увы, так и остались нетронутыми, по недостатку времени. Особое внимание привлекло удивительное земляное сооружение, назначение которого так и осталось полной загадкой. Те из поисковиков, которые когда-либо доберутся до указанного места, будут вполне вознаграждены за свои усилия одним видом данного сооружения. Впрочем, не будем отвлекаться на мелочи, пора возвращаться в 1812 год.
За перечисленными выше заботами случились у вице-короля и более приятные известия. На следующий день ему доложили, что отрезанная накануне казаками хвостовая часть колонны смогла сориентироваться в ночной мгле и к утру подтянуться к головной, самой боеспособной части его войск. Это подбодрило Богарне, и в 5 часов утра он спешно выступил из Засижья и направился к Уховой Слободе, до которой было 18 верст. И тут надо сказать, что от данного селения дорога вначале идет под уклон, в овражек, после чего выходит на своеобразное плато. Но через пару верст дорога вновь спускается в уже довольно глубокий овраг. По дну оврага протекает ручей, а справа, за плотиной, в 1812 году расстилалось довольно обширное озеро. От плотины озера дорога очень круто поднимается вверх, к деревне Клемятино.