Последние годы Ленина
Последние годы Ленина
В 1920 году Ленин скромно, даже чрезмерно скромно, отпраздновал своё 50-летие. Пышности он не переносил, да и не имелось поводов для ликования. Страна лежала в развалинах, народ сатанел и брался за оружие. На международной арене провал следовал за провалом. Всего через три месяца после ленинского юбилея нахальные поляки захватят Киев, впереди — позор под Варшавой, кровавая Антоновщина и Кронштадтский мятеж.
Этот нелёгкий год ознаменовался ещё и трагедией в личной жизни Вождя: внезапно умерла Инесса Арманд.
Семейная жизнь Ленина до сих пор окутана пологом тайны. Прикормленные историки изображают облик Вождя в настолько нарочитом свете, что «за кадром», как и у библейского Христа, остаётся его природное мужское начало.
Инесса Арманд появилась в жизни Ленина в 1912 году. Это была женщина независимого поведения. Она трижды побывала замужем, имела пятерых детей. Перед знакомством с Лениным у неё был бурный роман с братом последнего мужа… С первых минут знакомства Ленин попал под обаяние этой женщины и совершенно забыл о том, что он женат. Началось семейное счастье втроём. В те времена Инесса преподавала в партийной школе Лонжюмо, затем занимала руководящий пост в Московском губсовнархозе, состояла сотрудницей журналов «Коммунистка» и «Новая работница». В кремлёвской квартире их комнаты находились рядом. Инесса носила не свою фамилию, а называлась на тогдашний партийный манер «товарищ Петровой».
Становилось всё заметней, что Инесса тяготилась пресным существованием с нездоровым человеком, да ещё и перегруженным государственными заботами. Из пламенных революционеров не получаются пламенные любовники. Она вырвалась на отдых в Нальчик, уехала одна, и там, подхватив холеру, скончалась почти скоропостижно. Хоронили её в Москве, на Красной площади. Ленин находился в обморочном состоянии. Крупская отпаивала его лекарствами. Опасались даже за его рассудок.
Потрясение было настолько сильным, что Ленин стал на глазах сдавать, слабеть. Он потерял сон, осунулся, пожелтел. Не помогал уже и много раз испытанный активный отдых.
В эти месяцы Ленин невероятно ожесточился и, словно в отместку за удары судьбы, сыпал грозными распоряжениями: «Расстрелять!»
Лечащим врачом Вождя Революции был Ф. А. Гетье, главный специалист Боткинской больницы. Ему никак не удавалось поставить точного диагноза. Симптомы указывали на развивающийся склероз сосудов головного мозга. Перспективы открывались удручающие, и Гетье страшился высказать их вслух. Он часто советовался с Троцким — они были близки и дружили, что называется, домами. Троцкий насмешливо фыркал. Какой склероз? 50 лет считается для политика цветущим возрастом.
Гетье преклонялся перед Троцким и с неприязнью относился к Ленину. В марте 1921 года, прослушав выступление Ленина на X съезде партии, он сделал запись в дневнике:
«Глупая речь Ленина на съезде. Я не понимаю, как этого пошлого нахала считают за умного человека?»
После напряжённых дней съезда Ленину стало хуже. Гетье посоветовал привлечь зарубежных специалистов. Из Германии приехали профессора Борхерт и Клемперер. Вердикт их был страшен: прогрессирующий паралич. Ленина увезли в Горки и заперли там навсегда. В Москву он теперь только наезжал. Ему было строжайше прописано сократить рабочий день.
Следующий год выдался чрезмерно напряжённым. Завершался сложный процесс образования Союза Советских Республик, разразилось скандальное «грузинское дело», состоялся очередной XI съезд партии.
В мае организм Ленина не выдержал. Он свалился в коридоре и потерял сознание. Последовал правосторонний паралич. Врачи, однако, не теряли надежды, и к осени Ленин поправился настолько, что 13 ноября он выступил на IV конгрессе Коминтерна, а неделю спустя — на пленуме Исполкома Моссовета. Это было последнее выступление Вождя. 18 декабря последовало настолько сильное кровоизлияние в мозг, что в Кремле возникла паника. В спешном порядке собрался специальный пленум Центрального Комитета партии.
Суета кремлёвских правителей напоминала переполох в курятнике, когда с неба, но слишком низко вдруг раздаётся грозный клекот. Люди, облечённые самой большой властью в республике, походили на петушков, встревоженно галдящих, перекликающихся, даже хлопающих крыльями. Свалившееся испытание срочно потребовало от них совершенно неординарных мер. Болезнь, человеческая немощь… Здесь не помогут ни Красная Армия, ни ВЧК. Бесполезны и бессильны любые карательные меры. Неожиданная болезнь Вождя слишком унизительно напомнила этим бесцеремонно-властным людям, что от обыкновенных телесных недугов не защищает ни один высокий пост.
Что от них требовалось? Принять решение. И они его приняли, возложив строжайшее соблюдение режима заболевшего Вождя на товарища Сталина. В протоколе записано:
«На т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки».
Режим… Это значило: избавить мозг Ленина не только от постоянных перегрузок, но даже от нагрузок обыкновенных. Иными словами, обеспечить ему покой, полное отстранение от всего, что может вызвать малейшее напряжение, волнение, расстройство. Идеальное ничегонеделание, полнейшее безмыслие — вот самое лучшее лекарство для поражённого мозга Вождя.
Болезнь подстрелила Ленина влёт, и он лёг пластом.
Поверженный в постель, Вождь относился к своему страшному заболеванию, как к временному недомоганию, и настойчиво требовал новостей, докладов, документов. Без этого он попросту не мог существовать. Каждое его утро начиналось с жадного хватания свежей газеты.
Чтобы полностью оградить больного от волнений текущей политики, Орджоникидзе однажды предложил выпускать для Ленина специальный номер «Правды» в единственном экземпляре.
Забота о режиме Вождя осложнялась для Сталина неважными отношениями с заболевшим. Их разногласия обострились после поражения Красной Армии под Варшавой. Ленин горячо защищал прохвоста Троцкого и никудышного полководца Тухачевского, его любимца. Всю вину за «польскую авантюру» он возлагал на Сталина и Егорова. Неприязнь Ленина в отношении Сталина втихомолку подпитывала Крупская. После похорон Арманд она полностью завладела заболевшим мужем. Теперь, в критические дни, она не отходила от него.
Из Берлина один за другим наезжали светила медицины. Невропатолог Ферстер высказал догадку, что на организм Ленина действует оставленная в теле пуля. Приехал хирург Борхард и удалил пулю. К изумлению окружающих, положение больного стало ещё хуже. Срочно примчался профессор Крамер и уверенно установил тромбоз сосудов головного мозга.
Одну загадку никак не могли решить эти виднейшие специалисты: несмотря на постоянные удары в мозг, у Ленина не было гипертонии. Профессор Крамер, отвечая на какие-то свои невысказанные подозрения, подверг больного испытанию на сложение и умножение, после чего установил, что у него «утрачены непрофессиональные навыки». Он прописал Ленину… игру в шашки. Ленин, естественно, возмутился и заявил Крупской:
— Да они что… меня совсем уж дураком считают?
Крамер уехал, посоветовав на всякий случай обратиться к специалисту по сифилису. В палате Ленина появился профессор Кожевников. Он настоял на спинномозговой пункции. Ленин стойко перенёс мучительную процедуру. И снова загадка: реакция Вассермана была полностью отрицательной.
Всё же лечение было назначено специфическое: мышьяком и сальварсаном.
А между тем болезненное состояние Ленина оживило фракционную деятельность. В перспективе забрезжила ожесточенная борьба за «ленинский кафтан». Обитатели кремлёвских кабинетов сильно обрадовались возможности сбегаться, разбегаться, блокироваться и распадаться — словом, с головой погрузиться в интриги, создающие иллюзию активной деятельности больших политиков.
В партийном руководстве образовалось три чёткие группы, три самые настоящие фракции: Троцкого, Зиновьева и Бухарина. Генсека Сталина никто из этой троицы всерьёз не принимал. Однако все трое старались заручиться его поддержкой, понимая всю выгоду такого работоспособного и исполнительного аппаратчика в предстоящей борьбе. Сталин, как союзник, был незаменим. Тем более что Троцкого откровенно побаивались все руководители обозначившихся фракций. Что ни говори, а у председателя Реввоенсовета в руках находилась армия — самая мощная сила в республике. Никто из троицы не сомневался, что в критический момент Троцкий без малейших колебаний введёт в игру этот свой самый сильный козырь. Безжалостность его была известна.
* * *
Отчуждение, наступившее в отношениях Ленина и Сталина, было настолько резким, что бросалось окружающим в глаза. Возле постели больного теперь деятельно копошились Крупская с Марией Ильиничной, а также преданные исполнительные секретарши Володичева и Гляссер. Сталин был задет, но виду не показывал. Никакой своей вины он не знал, не ощущал. Утешением служило состояние Вождя. Ему поручили — он исполнил. Что же касается личных отношений… Он не хрупкая барышня, как-нибудь переживёт!
Словно нарочно, в эти смутные дни возникло так называемое «грузинское дело». Втянутыми оказались обитатели самых верхних этажей власти. Ленин вломился в эту историю со всей активностью, накопившейся в нём за месяцы вынужденного постельного безделья.
Самая суть этого конфликта, получившего столь неслыханную остроту, выглядела крайне неприглядно.
Свою родную Грузию Иосиф Виссарионович считал великой неудачницей Истории. На эту небольшую страну с благословенным климатом и плодородием постоянно зарились хищные соседи. Кроме этого Грузии выпало оказаться на пути несметных полчищ захватчиков из глубин Азии. Древняя история грузин написана кровью. О страданиях несчастного народа рассказывается в легендах, преданиях, песнях. Только в XIX веке, добившись покровительства России, истёрзанная Грузия избавилась, наконец, от алчных притязаний соседствующих наций.
Каково жилось Грузии под русскою опекой? Всяко! Поэтому недовольных было хоть отбавляй. Мирная жизнь будоражит мысль, побуждает национальные стремления, зовёт к активности. Плохое быстро забывается, а хорошего кажется крайне недостаточным — хотелось бы побольше. Как водится, образовались политические общества и партии, стала печататься возбудительная литература. Русская защита обернулась как бы колонизацией, захватом, оккупацией. Горячие головы подготовили вооружённое восстание, однако вмешался князь Чавчавадзе и решительно всё поломал. Он гневно напомнил соотечественникам, что нельзя за великое добро платить великой подлостью. Этот великий грузин запретил даже помышлять о братском кровопролитии.
Острота «грузинского дела» объяснялась и кавказским происхождением самого Сталина, хотя он уже давно перестал считать себя грузином и, как все искренние интернационалисты, ненавидел узколобый шовинизм, презрительно называя его местечковым.
Национальный вопрос в Закавказье всегда имел взрывной характер. В начале XX века эта гремучая смесь стала особенно опасной. В пику горластым «местечковым» националистам всё мощнее заявлял о себе и своих растущих силах пролетарский интернационализм — братская сплоченность рабочих самых разных национальностей и конфессий.
Марксизм на Кавказе был круто замешан на острейших межнациональных отношениях и представлял собой смесь Маркса с Шамилем. Недаром Закавказье делегировало как большевикам, так и меньшевикам с эсерами столь значительное количество чрезвычайно решительных людей, совершенно не признающих никаких компромиссов.
Великий Октябрь сильно раздразнил аппетиты националистов. 26 мая 1918 года в Тифлисе меньшевики провозгласили независимость Грузинской республики. Главой правительства стал Ной Жордания. Гарантами суверенитета молодого государства стали немцы. С Грузией они поступили точно так же, как и с Прибалтикой: с помощью своих штыков установили марионеточные режимы местных шовинистов. 28 мая, т. е. два дня спустя после провозглашения независимости, грузинское правительство признал германский кайзер… Год спустя немцам пришлось спешно убираться не только из Закавказья, но даже из Польши и Прибалтики: в Германии грянула собственная революция. Ной Жордания заметался: потребовались новые гаранты его зыбкой власти. Словно осиротевшая проститутка, он искал сутенёра понадёжней. На помощь пришли англичане. Они очень деятельно осваивали Закавказье. В Баку, пролетарском, чёрном от жирной нефти, они даже расстреляли весь большевистский комитет: 26 бакинских комиссаров.
Ной Жордания снова надулся спесью. Однако англичане подталкивали его к тесному союзу с армией Деникина. На свою беду туповатый Жордания не различал политических оттенков и с одинаковой ненавистью относился ко всем русским. Его главным лозунгом было: «Бей русских!»
Грузинские меньшевики с интересом приглядывались к автономному Крыму, где правительство Сулькевича также лишилось поддержки немцев. И теперь заигрывало с Турцией, отвергая все домогательства как Скоропадского, так и Петлюры. Министр иностранных дел Грузии Гегечкори, надеясь использовать спрос на рынке суверенитетов, делал официальные визиты в соседние страны и раздавал обещания. Меньшевистское правительство, как и всякая проститутка, украдкой от сутенёра совала часть выручки в чулок.
Иосиф Виссарионович, вернувшись из-под Львова, с удивлением узнал, что Ленин, председатель Совнаркома, признал правительство Ноя Жордания, врага России. Этим решением, как ему сообщили, бурно возмущались большевики Закавказья. Они отказывались понимать политику Центра.
В конце концов, Жордания с Гегечкори слетели со своих постов и едва успели удрать во Францию, в Париж.
Меньшевистская зараза оказалась прилипчивой и живучей. В Тифлисе было по-прежнему неспокойно. Местные большевики с трудом владели ситуацией. Местная ЧК то и дело перехватывала послания вождей грузинской эмиграции из Франции.
Недовольные бурчали и кипятились при царе.
Недовольные злобились и при Ленине…
В июне 1921 года Иосиф Виссарионович приехал в Тифлис на партийный пленум. Вечером он отправился в железнодорожное депо на митинг. Рабочие встретили его свистом: «Предатель!», «Убирайся в свою Москву!» Сталин ушёл с трибуны и покинул митинг. Он негодовал. Что за поразительная слепота? Кто разжигает эту ненависть среди пролетариата? С какою целью? Грузин по-прежнему стращают кознями Москвы. Громадная Россия выставляется жестокой поработительницей грузинского народа. Безумцы и слепцы! Нет, — политические негодяи. Насколько царь Георгий был мудрее этой сволочи. Что стало бы с бедной Грузией, не защити её Россия? Все эти Жордании и Гегечкори позабыли, что много лет Грузия платила Персии самую унизительную дань, «живую дань» — поставляла красивых девушек для гаремов. Только Россия со своей мощью избавила грузин от этого национального позора! Да и теперь… Разве не Россия, сама ещё в разрухе, а всё же выделила бедной Грузии выгодный заём и настояла, чтобы соседний Азербайджан помог ей бесплатной нефтью? А постоянная защита от турок и персов? Только русская армия продолжает оберегать маленькую беззащитную Грузию от свирепого вторжения алчных захватчиков. Виновниками разжигания националистических страстей Сталин считал Филиппа Махарадзе и Буду Мдивани. Считаются большевиками, подлецы, а далеко ли ушли от тех же Жордании и Гегечкори? Узколобость, полнейшая зашоренность глупых шовинистов приводила его в бешенство. В августе того же года он настоял, чтобы в Закавказье были посланы из Центра Сергей Киров и Григорий Орджоникидзе. Наглеющим националистам требовалось «ломать рога». В частности, Грузию следовало, как считал Сталин, «перепахать заново». Киров был с ним согласен целиком. «Владея Грузией, — говорил Киров, — мы вышибаем англичан с восточного берега Чёрного моря». Вот кто понимал все тонкости национальной политики!
После недавнего тифлисского оскорбления Сталин стал называть свою неласковую родину пренебрежительно: «Некоторый кусок советской территории, именуемый Грузией».
Осенью будущего года, в ноябре, в Тифлис отправился Рыков. По мере того, как поднималась волна местного национализма, в Москве всё острее сознавали и ценили стратегическое значение республик Закавказья и Средней Азии.
Ленин, задавшись целью переустроить мир, умело использовал свою партию, как мощный механизм разрушения. Большевистские успехи были поразительны: недавняя Российская держава потеряла силу и развалилась на куски. Временное правительство умело лишь плыть по течению и с равнодушием взирало, как центробежные силы продолжают своё истребительное действие. Дело доходило до курьёзов: в самом центре Москвы ломовой извозчик Терентий Козолуп внезапно объявил суверенную республику Самотеку и целых три недели управлял ею в качестве президента.
Балаган суверенитетов, облегчив задачу большевиков при захвате власти, теперь стал этой власти угрожать.
Провозглашённое право наций на отделение обещало оставить власть большевиков только в пределах Садового кольца.
Прежние центробежные силы требовалось обратить в центростремительные.
Из партии разрушения РКП (б) предстояло стать партий созидания.
* * *
После страшных потрясений под Краковом Иосиф Виссарионович попал на операционный стол и несколько недель в тяжёлом состоянии провалялся на больничной койке. Силы восстанавливались медленно. Выехать на Кавказ ему удалось не сразу.
Он отправился к себе на родину, как народный комиссар по делам национальностей.
Орджоникидзе потребовал от него объяснений: «Что происходит с Ильичём?» Он быстро ввёл наркома в курс событий. Тифлисские «социал-духанщики» (так он называл сепаратистов) чутко ловят московские ветерки. Ленинская поддержка прибавила им уверенности, а некоторым даже наглости. Развращённые ухаживаниями немцев и англичан, они усвоили отвратительную манеру держаться с приезжающими из Москвы свысока, совершенно позабыв о кавказских вежливости и гостеприимстве.
По своему характеру Серго как был, так и оставался горячим человеком. «Пойми, — доказывал он Сталину, — это не грузинский вопрос. Это — еврейский вопрос! Кто подписал декларацию о независимости Грузии? Три еврея! Ну? Какие ещё могут быть вопросы? Эти твари валялись под немцами, легли под англичан, теперь лезут под турок. Проститутки, шлюхи! Настоящие грузины себя так не ведут».
При меньшевиках национальные отношения в Грузии достигли небывалой остроты. Из Тифлиса принялись насильно выселять армян. Женщины-грузинки, вышедшие замуж за негрузин, теряли гражданство. Худо приходилось населению окраин: абхазам, аджарцам, осетинам.
Хозяйничали повсюду так называемые «маузеристы»: молодые наглые парни с усиками, одетые в кожаные куртки. У каждого из них на поясе болталась деревянная коробка с маузером.
Перед отъездом из Москвы Иосиф Виссарионович получил письмо от Александра Сванидзе, брата жены-покойницы. Родственник тоже жаловался на засилье «социал-духанщиков» и просил помочь выбраться из Тифлиса. Он соглашался на любую работу за пределами Грузии.
Орджоникидзе указывал на главарей «социал-духанщиков» — Филиппа Махарадзе и Буду Мдивани. Они беспрестанно ездят в Москву и пишут жалобы. У них там, как они хвастаются, повсюду «свои люди». Недавно удалось избавиться от Буду Мдивани: его спровадили на учёбу в Комакадемию. Уезжал он с неохотой. «Я буду не Буду, — заявил он, — если через месяц в Тифлисе не буду!»
Иосиф Виссарионович вспомнил, что в секретариате Ленина уже получена жалоба Б. Мдивани на него, наркома по национальным делам.
* * *
Началом «грузинского дела» послужил досадный случай. Из Москвы для проверки бесконечных жалоб приехал Алексей Рыков. Первый разговор у него состоялся с Серго Орджоникидзе. Затем они поехали на квартиру Кобахидзе, временно исполнявшего обязанности уехавшего Мдивани. Беседа с первых же минут пошла на высоких тонах. Хозяин дома нисколько не считался с высоким рангом гостя и горячился, грубил. Орджоникидзе сделал ему замечание. Кобахидзе вскричал: «Молчи, сталинский ишак!» Орджоникидзе не выдержал и с размаху залепил ему пощёчину.
Инцидент получил неожиданно широкую огласку. Ленин, узнав о возмутительном рукоприкладстве, потребовал показательного наказания виновных. Его поддержал Бухарин, заявив, что всегда считал главным врагом социалистического строительства… русских. В Тбилиси отправилась специальная партийная комиссия во главе с Дзержинским.
Последующие события описаны с достаточной подробностью. Дзержинский, приехав в Тифлис, разобрался быстро. Никаких сложностей здесь не имелось. «Социал-духанщики» добивались суверенитета, однако жить собирались полностью за счёт России. «Базарная политика!» — вынес приговор Дзержинский и решительно взял сторону Орджоникидзе. К несчастью, Ленин, узнав о выводах Дзержинского, вознегодовал, изрёк свою знаменитую фразу о великодержавности нацменов и потребовал исключить из партии и Орджоникидзе, и Дзержинского. Именно тогда он обратился с письмом к Каменеву, азартно заявив: «Великорусскому шовинизму объявляю бой не на жизнь, а на смерть!»
Войну… Смертельную… А самому жить оставалось всего год и четыре месяца.
Зачем он это написал? Да и кому: Каменеву! Нашёл же…
Словом, весь неприятный инцидент, так или иначе, связывался с обостряющейся болезнью Ленина. Троцкисты в Грузии, пользуясь информацией из Москвы, торопились. Через «своих людей» они отыскивали ходы к болевшему Вождю и склоняли его на свою сторону. Помогали им скорей всего секретарши Ленина или же сама Крупская.
Незадолго до XII съезда партии в Москве появились М. Окуджава, Л. Думбадзе и К. Цинцадзе. Они связались с А. Енукидзе, тот помог им протолкнуть жалобу прямо в руки Ленину. Вождь ответил решительной поддержкой «социал-духанщиков», обратившись к ним с запиской. А вскоре поползли слухи о какой-то «бомбе» против Сталина, которую Вождь намерен взорвать в своей речи на предстоящем партийном съезде.
Складывающаяся обстановка нервировала Сталина.
Последние действия умиравшего Ленина оставляли гнетущее впечатление. Куда девался его великий, неповторимый ум? Угасая, он оставлял своим наследникам вороха причин для ядовитых ссор, обиднейших попреков и ожесточеннейшей вражды.
А поступавшие к Сталину сведения предупреждали о необыкновенной активности троцкистов.
Став Генеральным секретарём и постепенно прибирая к рукам рабочий аппарат партии, Сталин первым делом наладил получение разнообразной информации. Он словно предвидел бурные сражения на поле власти. Ему требовалось знать о своих противниках буквально всё. И он этого добился. Болтливые, праздные, острословящие наперегонки обитатели верхних, властных этажей не принимали всерьёз угрюмого грузина в кителе и сапогах. Они привыкли относиться к нему всего лишь как к исполнительному чиновнику. Скажи такому — он всё сделает, исполнит, дважды повторять не нужно… Они тогда и не догадывались, какая гроза собиралась на их беспечные ветреные головы в этом человеке, накапливающем о каждом вороха разнообразных сведений. Впоследствии осведомлённость Сталина будет повергать их в настоящий шок, в столбняк.
Сталин изучал эту ораву довольно близко. Их деятельность проходила на его внимательных глазах. Он знал почти всё и обо всех. О нём же никто из них, по сути дела, ничего не знал. Да и не хотел знать!
Вскоре они спохватятся, но будет уже слишком поздно…
* * *
Пули, выпущенные Каплан, были отравлены. Ленину казалось, что с тех пор недомогание его связано с ядом.
Свинец удалили, а неведомая стойкая отрава осталась и подтачивает организм. Никогда же не болел… да и не подошло ещё время немощей и болезней! Пятьдесят лет — разве это возраст для нормального мужчины?
Особенное беспокойство вызывала голова. Никогда он не испытывал таких острых головных болей. Прежде, до покушения, он был способен работать чуть ли не сутками. Небольшой отдых, короткий сон — и бодрость мозга восстанавливалась полностью. Теперь же после двух часов работы возникала боль в висках, наступала вялость, апатия, в глазах словно насыпали песку.
Кураре… Что-то индейское, из детских приключенческих книжек. Как его вымыть из организма, очиститься окончательно?
Недавно он попросил коменданта поставить в кабинете диванчик, отгородить его ширмочкой. Слабость накатывала внезапно, совершенно опускались руки. Он выбирался из-за стола и валился на диванчик. Блаженством было забыться хотя бы на минуту. Он ощущал физически, как мозг, отключившись, словно очищался от разъедающего яда утомления, а, очистившись, вновь обретал прежнюю работоспособность.
Однако выпадали дни, когда отключаться не удавалось. И тогда он, сжимая лоб, принимался постанывать. Выходило это непроизвольно, и однажды он поймал себя на этом. А если услышат? С тех пор он стал следить за собой, как бы присматривать за самим собой со стороны.
В эти невесёлые минуты им овладевало отчаяние. Почему-то так и виделся запомнившийся с детства паралитик, неподвижный, полностью беспомощный остаток человека, в котором живы были одни глаза да, пожалуй, ещё желудок. Подобного состояния он страшился. Нет, нет, всё что угодно, но только не такое!
Сталин приехал с фронта в один из таких периодов. Он вошёл как обычно без доклада, чрезвычайно удивился, увидев пустой стол и, осторожно, стараясь не стучать сапогами, прошёл и заглянул за ширмочку. Владимир Ильич лежал опрокинутый, зажмурившись, сильно сжимая рукою лоб. Одна нога свесилась и доставала до пола. «Гм… Значит, вот оно что… Значит, так…»
Ленин тяжело дышал с закрытыми глазами. На жёлтом лице лежала маска терпеливого страдания. Под истончённой кожей обозначились кости его мощного лба.
Да, чрезвычайно хрупкий инструмент — мозг человека. Всего какая-нибудь мелочь — и вот! Внешне всё вроде бы цело, а — инвалид, полнейшая беспомощность, абсолютная зависимость от ухода.
Иосиф Виссарионович с особенною остротою ощутил своё здоровье, крепкую голову, грубое сукно на кителе и кожу на сапогах.
Ленин внезапно открыл глаза и несколько мгновений приходил в себя, никак не соображая, кто это стоит над ним. Порывисто поднялся, сел.
— Нет, нет, лежите, — с непривычной интонацией проговорил Сталин и лёгким касанием заставил его снова лечь. Он принёс стул и сел в ногах, так, чтобы больному не нужно было поворачивать головы.
Не поднимая на диванчик свесившейся ноги, Ленин завёл руку под голову, отчего вся его поза приобрела некий легкомысленный характер, словно прохлаждающегося от безделья человека.
— Иосиф Виссарионович, сколько мы с вами знакомы?
Вопрос удивил Сталина, он достал из кармана трубку, однако тотчас её спрятал.
— Если считать с первого письма, то — семнадцать. А как встретились — пятнадцать.
Ленин помедлил. И всё же решился.
— Я долго думал… Мне, в общем-то, больше не к кому обратиться. Пообещайте, что всё это останется между нами?
Нижние веки Сталина насторожённо поднялись. Он ответил молчаливым, взволнованным кивком.
— Знаете что: достаньте мне яду. Мне это очень нужно, важно! Вы себе даже не представляете…
Он заговорил сбивчиво, многословно, рассказал и о запомнившемся паралитике. Склонив голову с низким лбом, Сталин хмуро слушал. Он медленно полез в карман френча, достал трубку, взял в зубы. И неожиданно улыбнулся.
— Я понимаю вас. Но я разговаривал с врачами. Сам говорил! Они уверяют, что не всё ещё потеряно. Понимаете? Не так всё плохо.
— Лукавите? — живо спросил Ленин, ловя взгляд своего собеседника.
Глубоко потянув в себя, Сталин поднялся и, сжимая в кулаке трубку, сурово осведомился:
— Вы когда-нибудь видели, чтобы я лукавил?
Ленин поднялся легко, словно его подкинула пружина. Этот грубоватый, вечно хмурый человек один из всех вдохнул в него уверенность в желанном выздоровлении. Начни бы он сюсюкать, как остальные, с фальшивой искренностью не пряча взгляда, Ленин не поверил бы ни одному слову. Сколько уверений он уже выслушал! А этот ляпнул по-солдатски, напрямик: «Ещё не всё потеряно, надежда есть».
Надежда… В конце концов, это же главное! А уж остальное от нас самих зависит. Режим, отдых, почаще отключаться…
— Иосиф Виссарионович, ещё одна просьба, да и займёмся делом.
Сталин сходил за давешним стулом, уселся и приготовился слушать.
Ленин заговорил о болезни Мартова, — ему сообщили об этом неофициально. Ну, что такое Мартов — всем известно. И вот человек в положении воистину безвыходном.
— Нельзя ли послать ему немножко денег? В его возрасте необходимы и лекарства, и регулярное питание…
Лицо Сталина окаменело. Пальцы, сжимавшие трубку, побелели.
Иосиф Виссарионович моментально вспомнил плотоядные губы Мартова, губы любителя сладко пожрать. За едой Мартов имел обыкновение безудержно болтать, при этом отвратительно причмокивая и подсасывая.
— Ещё чего? — грубо заметил Сталин. — Чтобы я стал тратить наши деньги на эту тварь? Нет уж, поищите себе другого секретаря!
И сердито вышел из кабинета.
После этой неприятной стычки наступило заметное отчуждение. Ленина перевезли в больницу, состояние его ухудшалось. Иосиф Виссарионович не оставлял своего надзора, но в палату не заглядывал, ограничиваясь расспросами Маняши. Угнетало состояние собственной беспомощности. Что предпринять ещё? Где отыскать докторов-кудесников?
Однажды Маняша позвонила и передала, что брат хочет его видеть.
Он вошёл в палату один, без Крупской. Обе женщины остались за дверью.
Ленин лежал навзничь, прерывисто дышал и часто облизывал воспалённые губы. Сталин двинул стул, наклоняясь к ленинскому лицу совсем близко. Больной услышал, но глаз так и не раскрылю. Его рука заметалась и нашарила грубое колено Сталина. Замерла… Трепетанием век Ленин попросил его нагнуться ближе, совсем низко. Губы его, прилипавшие к зубам, произнесли ту самую давнюю просьбу: достать яду. Сталин вздрогнул.
Что… снова отговариваться, снова утешать?
А Ленин сильно зажмурился, закрыл глаза рукавом, и по его жёлтым измождённым щекам, уже тронутым тленом, покатились две слезинки.
Плачущий Ленин! Властный и безжалостный Вождь…
С невыразимой тяжестью на сердце Сталин вышел из палаты и увидел дожидавшихся Крупскую и Маняшу. Он остановился и машинально, словно в бреду, проговорил:
— Мучается… сильно мучается.
Обе женщины ничего не поняли (вернее — поняли по-своему) и поспешили в палату.
Сталин же побрёл тяжёлым шагом, повесив голову и отрешенно щурясь…
Не тогда ли в сталинскую голову вступило первое подозрение насчёт того, что незаурядное здоровье Ленина, ещё совсем нестарого, вдруг почему-то стало катастрофически ухудшаться с того самого дня, когда большевикам наконец-то удалось захватить власть?
Как будто Вождь революции кому-то стал мешать!
Что и говорить: роковые подозрения, страшные догадки…
* * *
В официальных партийных документах зафиксировано: «Начиная с конца 1921 года, Ленин вынужден был всё чаще и чаще прерывать свою работу». Смысл этой записи страшен — коварная болезнь не поддавалась даже самому интенсивному лечению.
В периоды, когда болезнь отступала, Вождь старался навёрстать упущенное. Осенью 1922 года в Москве целый месяц работал IV конгресс Коминтерна. Ленин чувствовал себя как в лучшую пору. 13 ноября он выступил перед делегатами с большой речью. Кроме того, неделю спустя он принял участие в работе пленума Моссовета. А через две недели, в последний день работы конгресса Коминтерна, подготовил и предложил для утверждения чрезвычайно важный документ. Это было запрещение для членов партии состоять в любых масонских ложах. Мера была вынужденная, наболевшая. Масонство лезло во все щели Коминтерна и вязало руки. Очиститься от его зловредного влияния стало попросту необходимо.
Голосование прошло почти единогласно (воздержался один Зиновьев).
Этот запрет явился мощным и неожиданным ударом по масонам. Коминтерн, организация всемирная, уходил из-под их влияния.
Поэтому паралич Ленина, наступивший после удара 15 декабря, вызвал невольное подозрение о жестокой и коварной мести.
С этого дня Ленин превратился в живой труп. Пока ещё владея речью, он мог диктовать по 10–15 минут в день. Того, что записывалось, он проверять не имел возможности. Таким образом, все последние ленинские документы целиком зависят от тех, кто вёл запись.
Вождь Революции всегда был человеком страстным, порывистым. В последние месяцы жизни, по мере убывания сил, эта страстность всё чаще переходила в какую-то болезненную сверхвозбудимость. При этом день ото дня нарастала его душевная тяга к Троцкому (а ведь всю жизнь были лютыми врагами!). Тут, скорей всего, сказывалось влияние Крупской, терпеливой жены-сиделки. Её давнишнюю привязанность к Троцкому Иосиф Виссарионович разгадать так и не смог. Привязанность, однако, существовала, об этом знали все вокруг. Теперь Крупская откровенно радовалась тому, что отношения больного мужа с Троцким становились доверительными, дружескими, близкими.
Эта рыхлая немолодая женщина в нелепом балахоне, с лицом, обезображенном базедовой болезнью, завладев прикованным к постели мужем, проявила вдруг себя великим мастером нашёптываний, распусканием разнообразных слухов. В этом ей помогала Маняша, золовка, несчастное существо с неудачно сложившейся женской судьбой.
А Ленин рвётся работать, безделье удручает его и выводит из равновесия. Он не хочет считать себя больным. Однако врачи определили режим его жизни, а надзирателем Политбюро назначило Сталина, человека, который привык неукоснительно выполнять партийные поручения.
Начались неприятные стычки больного Вождя и вежливого, но несговорчивого надзирателя.
В эти дни усилилось сближение Зиновьева с Каменевым. Оба опасались усиления Троцкого. В борьбе с председателем РВС очень пригодился бы Генеральный секретарь партии. Иосиф Виссарионович без липших раздумий сделал ход навстречу этой сладкой парочке — так образовалась пресловутая «тройка» в большевистском руководстве. При этом главенствующее положение в группе занимал тщеславнейший Зиновьев.
* * *
Парализованный Ленин настойчиво интересуется «грузинским делом» и требует к себе в палату все поступающие документы. Сталин непреклонно мотает головой: никаких бумаг, полный покой. Ленин сердится, осыпает его упрёками. Крупская с враждебной непримиримостью смотрит в пол. Она молчит, но её молчание зловеще.
В «грузинском деле» мнение «тройки» на Политбюро оказалось решающим. Ни Орджоникидзе, ни Дзержинский не пострадали. Раздосадованный Ленин, подогреваемый нашёптываниями жены и сестры, отправляет письмо Троцкому, открыто предлагая ему блок против «тройки». Сталин сначала не хотел такому верить. Сознательное союзничанье с Троцким?! Тут угадывались симпатии не только политические, но и личные. Однако как при этом быть с решениями X съезда партии, где в пункте 7 категорически запрещалась (под страхом исключения из партии) любая фракционность? И вот сам Вождь грубейшим образом нарушал строгий партийный закон!
В последних числах декабря планировался пленум ЦК по вопросам внешней торговли. Ленин живо интересовался подготовкой. Профессор Гетье разрешил ему диктовать, — пока недолго, по 15 минут. Крупская, грузная, ходившая вперевалку, приводила к нему стенографисток, делала выписки из газет. Утром, в день открытия пленума, она попросила Ярославского незаметно для окружающих записать по возможности полнее речи Пятакова и Бухарина. Больной Ленин почему-то перестал доверять этим людям.
Ярославский выполнил заказ. Ленин, слушая чтение Крупской, разволновался и потерял сознание. Забегали врачи. Возникло подозрение на новое кровоизлияние.
Иосиф Виссарионович, узнав о подробностях происшествия, схватился за телефон. Он в бешенстве заявил Крупской:
— Какая же вы, к чёртовой матери, жена!
С Крупской сделалась истерика. Она побежала жаловаться Каменеву. Выслушав её, он многомудро посоветовал пока перетерпеть и не обострять и без того натянутых отношений. Вот скоро очередной съезд партии. Тогда поглядим. Надо подождать…
Вечером Сталин позвонил и принёс извинения.
Инцидент казался исчерпанным. Заваленный работой, Иосиф Виссарионович совсем забыл о происшествии. Но не забыли те, кому он постепенно становился поперёк пути. В самом начале весны наступившего года, 5 марта, он вдруг получил личное письмо Ленина.
«Уважаемый т. Сталин!
Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать её. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но, тем не менее, этот факт стал известен через неё же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против моей жены, я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.
С уважением — Ленин».
Иосиф Виссарионович не сразу взял в толк, о какой телефонной ссоре с Крупской идёт речь. Потом вспомнил… Но это же было три месяца назад! Что за нужда приспела ворошить старое? Кстати, тогда против Ленина не было сказано ни слова. Наоборот, — сплошная забота о нём, о его здоровье. Сражённый инсультом, он нуждался в абсолютнейшем покое.
Что заставило Крупскую именно сейчас бередить старые раны? Молчала, молчала — и вдруг! Кто заставил? С какой целью?
Пока ясно одно: кому-то и зачем-то понадобилось разворошить давнишнюю историю и подбить смертельно больного человека на этот слишком демонстративный шаг.
Из полученного письма (тщательно составленного, кстати) прямо-таки брызгало крайнее озлобление. Ленин без колебаний шёл на открытую ссору и решительно подводил черту под многолетним знакомством и сотрудничеством. Видно было, что Вождь искал лишь повод. Причина его внезапно прорвавшейся вражды крылась гораздо глубже.
Иосиф Виссарионович немедленно написал Ленину записку.
«Т. Ленину от Сталина.
Только лично.
Т. Ленин!
Недель пять назад я имел беседу с т. Н. Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: „Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вьшечить его, между тем, Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим, нельзя играть жизнью Ильича и пр.“
Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое „против“ Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут да и не могло быть.
Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения „отношений“ я должен „взять назад“ сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь однако понять, в чём тут дело, где моя „вина“ и чего собственно от меня хотят».
Прочитал ли её Вождь, он не знал. 10 марта болезнь сделала ещё один меткий выстрел.
Постоянное ухудшение ленинского здоровья сильно озадачивало кремлёвский «верх». Неумолимо приближался срок, когда место Вождя партии опустеет. Кто станет его преемником? Кому по плечу такая почётная и тяжкая ноша?
* * *
Осенью 1923 года в Кисловодске на правительственных дачах оказались на отдыхе сразу несколько крупных руководителей. В один из жарких дней Зиновьев собрал их в прохладной пещере близ города. Пришли Лашевич, Бухарин, Фрунзе, Орджоникидзе, Ворошилов… Тема разговора: что предпринять, пока Ленин жив? Речь шла о секретариате — вернее, о месте и роли Генерального секретаря. Без Ленина этот пост приобретает абсолютно решающее значение!
Собравшихся сдерживало присутствие Ворошилова. Все знали о его давней дружбе со Сталиным.
Жирный, то и дело потиравший грудь, Зиновьев без конца пил нарзан. Как бы со смехом он вдруг вспомнил недавнее предсказание Троцкого: «Скоро кукушка прокукует смерть советской власти!» И всем мгновенно представился беспомощный Ленин… Мало-помалу разговорились, и беседа обрела степень сдержанного откровения. Каменев вкрадчиво, как всегда, предложил лукавый ход: заменить Сталиным Троцкого на посту председателя Реввоенсовета. Простоватый Петровский «снизил планку»: не лучше ли перевести Сталина на место Дзержинского в ВЧК? При этом все посматривали на Ворошилова. Тот отмолчался, ни протеста, ни одобрения. Однако Сталину, едва вернулся с отдыха, всё рассказал с мельчайшими подробностями.
Иосиф Виссарионович, заволакиваясь дымом, щурил свои характерные глаза с приподнятыми нижними веками, отчего взгляд его становился текуч, задумчив, как бы отстранён. Однако это была неразгаданная отстранённость.
В ближайшее время он ожидал оживления закулисных интриг и не ошибся. Вскоре появилась так называемая «Платформа 46-ти». Этот откровенно фракционный документ выдавал тайные намерения «рыкающих» и «бухарящих»: навязать партии долгую и бесцельную дискуссию.
О своих правах на «ленинский кафтан» откровенно заявляли Троцкий и Зиновьев. Никаких других соперников они не видели, не признавали. Зиновьев возглавлял Коминтерн, всемирное объединение коммунистических партий. Он полагал, что пост главы РКП (б) должен достаться ему «по штату». К тому же кто, как не он, долгие годы являлся ближайшим сотрудником Ленина, прожившим с ним бок о бок долгие годы эмиграции? Троцкий, сознавая эти преимущества, кипел от ярости. Интересно, неужели этот пустомеля не сознаёт, какой реальной силой является Красная Армия?
* * *
В этот насыщенный событиями год, последний год жизни Ленина, накал партийной междоусобицы возрастал день ото дня. Ареной ожесточённых схваток становились съезды партии, собиравшиеся в те времена ежегодно.
Забавным происшествием стало внезапное появление в этот напряжённый миг знаменитого Парвуса, учителя Троцкого и опекуна многих их «межрайонцев», проникших в революционную Россию и в ряды большевистской партии. Связавшись с Радеком, он заявил, что не против войти в состав Совнаркома, т. е. стать одним из министров в советском правительстве. Обескуражены были многие, но в первую очередь Троцкий и Зиновьев. Этого ещё не хватало! Парвус мог вломиться в ситуацию, как слон в посудную лавку. Начались лихорадочные переговоры. У нового претендента имелись на руках сильные козыри. Он недвусмысленно намекал на ужасающие разоблачения. В конце концов, от него откупились, заплатив ему в качестве отступного два миллиона марок.
А страна жила, вполне удовлетворённая сообщениями в тогдашних газетах. К партийным дрязгам уже привыкли. Всем верилось, что партия, бесконечно дискутируя, всё равно найдет единственно правильный путь.
* * *
Последний год жизни Ленина ознаменовался образованием «Добролета», общества для покорения неба. Стране требовались самолёты. Был объявлен сбор пожертвований. Средства потекли со всех сторон. Рабочие завода «Динамо» внесли три тысячи рублей. Редакция газеты «Красноярский рабочий» — 1700 рублей. Ленин с Крупской перечислили 60 рублей. Чуть поменьше наскребли М. Ульянова и Д. Бедный.
Первый самолёт был построен к концу года. Его назвали «Правда». Церемония передачи самолёта «Добролету» вышла торжественной. Присутствовал старейший русский лётчик Б. Российский. Новая машина, как было объявлено, готовится к гигантскому перелёту по маршруту: Москва — Манчжурия — Китай.
* * *
Ленин умирал мучительно.
Полностью парализованный и потерявший речь, он мог передвигаться на инвалидной коляске и объясняться с окружающими на каком-то птичьем языке: «вти-вти-вти…» Вид его был страшен: исхудавший, с безумными глазами, постоянно пытающийся что-то сказать заплетающимся языком.
При нём постоянно находились Крупская и Маняша.
Приехав однажды в Горки, Иосиф Виссарионович, двигаясь по аллее, издали разглядел каталку с Лениным, Крупскую и профессора Гетье. Вся группа позировала фотографу. Тот, накрывшись чёрной простынёй, наводил аппарат и знаками показывал, как лучше поставить коляску с Лениным. Иосиф Виссарионович возмутился: кому взбрело в голову фотографировать умирающего человека? Зачем? С какой целью? Почему, кстати, позволяет это делать Крупская?
В тот раз он уехал, не повидавшись с Лениным. Ему всё неприятней становилось встречаться с Крупской.
Последний год жизни Ленина отмечен необыкновенной активностью Крупской. Её влияние на больного стало абсолютным. Используя имя умиравшего мужа, она стала всё чаще быть лидером всевозможных групп и группочек оппозиционеров. Самыми близкими людьми Крупской стали «два Лёвушки»: Троцкий и Каменев. С ними она советовалась, сверяя каждый свой шаг.
* * *
Живущий последние дни Вождь стал постоянным союзником сионистов. С именем Ленина связана их самая крупная победа при создании Союза Советских Социалистических Республик — СССР: как ни противился Сталин, а в Основной закон образовавшегося содружества наций вошёл важнейший пункт, закрепляющий за любой нацией права суверенитета, вплоть до отделения. Эта мина замедленного действия рванёт 70 лет спустя.
Под конец жизни Ленин обрушился на Сталина за плохую работу Рабоче-Крестьянской инспекции.
Заключив блок с Троцким, Ленин просил представлять его, больного и немощного, при разборе «грузинского дела».
Наконец Ленин дал Сталину отрицательную характеристику в своём пресловутом «Завещании», добавив в приписке своё предложение снять его с поста Генерального секретаря партии.
Словом, создатель партии большевиков закончил свою жизнь откровеннейшим троцкистом.
За всем этим чётко угадывается зловещая роль его многолетней жизненной спутницы, грузной старухи с запущенной базедовой болезнью.
Обыкновенно, жалуясь мужу на козни окружавших (чаще всего, как ей казалось, Сталина), она угрюмо смотрела в пол и говорила:
— Они тебя совсем уже похоронили!
В планах троцкистов больной Ленин, целиком находившийся в руках Крупской, использовался с максимальной пользой. Его именем они орудовали, словно увесистой дубиной.