3.8. «Народная» власть плюс советизация всей страны
3.8. «Народная» власть плюс советизация всей страны
На кусту сидит ворона и кричит «Кара кара!»
Все колхозники померли, председателю пора.
Частушка времен коллективизации.
Основными методами борьбы большевиков против повстанцев были агентурно-розыскные мероприятия на селе — то есть выявление, физическое уничтожение или арест членов ОУН и УПА и симпатизирующих им людей из числа населения, а также чекистско-войсковые операции.
Но это дополнялось целым рядом «мирных» шагов советской власти, существенно помогавших чекистам при проведении ан-типовстанческих операций, а также усложнявших деятельность УПА.
Кратко опишем основные из них.
Пропаганда всегда являлась сильной стороной коммунистического режима и против повстанцев она использовалась с 1943 г., когда большевики постоянно обвиняли УПА в «прислуживании» немцам. Кроме того, лейтмотивом агитации было подчеркивание военной мощи СССР и, следовательно, безнадежности сопротивления режиму.
При прохождении через Украину фронтов политработники Красной армии устраивали митинги в населенных пунктах, расклеивали плакаты, распространяли листовки и газеты, повествующие о «райской жизни в отечестве всех трудящихся» и призывающие бить немцев и «украинско-немецких националистов».
1 марта 1944 г. на VI сессии ВС УССР в Киев председатель СНК УССР Никита Хрущев так определил отношение советской власти к повстанцам: «Это подлые помощники немцев, и мы должны расправиться с ними так же, как с немецкими захватчиками.
В рядах украинско-немецких националистов сейчас происходит большое разложение. Идя навстречу тем лицам, которые случайно попали, были вовлечены обманным путем или насильно мобилизованы в ряды националистических банд, Президиум Верховного Совета и Совет Народных Комиссаров УССР обратились к участникам так называемых «УПА» и «УНРА» (последняя на тот момент уже не существовала. — А. Г). В этом обращении от имени правительства Украины участникам “УПА” и “УНРА”, которые честно порвут всякие связи с гитлеровцами-оуновцами, было гарантировано полное прощение их ошибок.
В то же время мы прямо заявляем, что те из участников украинско-немецких националистических банд, которые не порвут связей с гитлеровцами-оуновцамн и будут продолжать вести борьбу против советских партизан и Красной Армии, против украинского народа, — те будут беспощадно наказаны, как изменники народа, как враги нашей Родины»[403].
Чтобы подкрепить слова наглядной агитаций, по городам и селам Украины коммунисты прилюдно вешали повстанцев и подпольщиков.
Вот как об этом, например, сообщал в ЦК КП(б)У заведующий оргинструкторским отделом дрогобычекого обкома компартии Украины товарищ Штефан: «9 января 1945 г. в гор. Дрогобыче на базарной площади по приговору Военного трибунала были повешены два участника “УПА” — Безик и Белый, один 1923 г. рождения, второй — 1921 г., оба — жители села Улычно Дрогобычекого района — за расстрел 3-х советских партизан и грабеж местного населения.
При исполнении приговора присутствовало до 8000 чел. населения. Акт повешения был встречен громкими аплодисментами всех присутствовавших и возгласами одобрения приговора.
В этот же день в гор. Бориславе по приговору Военного трибунала был повешен участник “УПА” Лысик, 1921 года рождения, житель Бориславского района, за убийство лейтенанта Красной Армии и диверсионную работу.
Присутствовавшее при исполнении приговора население (до 5000 чел.) встретило акт повешения шумным одобрением.
В ближайшие дни предполагается в разных городах и районах области привести в исполнение до 20 приговоров о казни активных участников националистических банд через повешение.
О реагировании в среде националистов на приведение в исполнение приговоров Военного трибунала сообщим дополнительно»[404].
Насколько прав был русский философ Николай Бердяев, назвавший двадцатый век новым средневековьем…
Сочетание боевых операций, террора, угроз и обещаний о помиловании дали ощутимый результат.
С февраля 1944 по 1 июля 1945 гг. «с повинной» из лесу вышли 41 000 человек — понятно, не только бойцов УПА, но и уклонистов от призыва в Красную армию и т. п. людей — из которых 17 000 было на месте арестовано[405].
Из-за такой «искренности» коммунистов, обещавших не трогать сложивших оружие, эффективность призывов сдаваться с повинной снизилась, и в дальнейшем численность добровольно сдавшихся повстанцев снижается.
В 1944–1949 гг. в общей сложности было провозглашено не менее шести амнистий для участников ОУН и УПА.
Бандеровцы также всеми доступными способами вели активную пропаганду — агитировали устно, издавали и распространяли листовки, брошюры, газеты и журналы.
Главными журналами были: «К оружию» и «Повстанец». Историк Лев Шанковский в своей книге «УПА и подпольная литература» приводит 21 название периодических изданий (газет и журналов), 60 названий брошюр и книжек, 81 наименований листовок, издававшихся ОУН и УПА в 1944–1950 гг. Однако, этот перечень далеко не полон[406]. Например, в изданном в 1994 г. в Тернополе справочнике Петра Содоля «УПА» приведено 80 названий одних только периодических изданий.
Несмотря на определенные успехи, агитация повстанцев не могла соперничать с пропагандистской машиной СССР, выпускавшей миллионными тиражами листовки, газеты и брошюры, распространяемые с помощью всей государственной махины и новейших технических средств.
Руководство УПА стремилось всячески оградить своих подчиненных от воздействия агитации врага. Подпольщикам и повстанцам, а также всему населению, которое жило в подполье и/ или в лесу под контролем ОУН и УПА, категорически запрещалось читать советские пропагандистские материалы и слушать радиопередачи. Вся радиоаппаратура подлежала передачи командованию УПА или СБ ОУН[407].
По отношению к сторонникам режима и колеблющимся использовалась такая же, как и у большевиков, наглядная агитация: нередко после убийства чекиста, председателя сельсовета или сотрудника милиции на месте оставлялась табличка или записка с пояснениями мотива такого поступка.
В начале 1945 г. коммунисты решили провести перепись населения Западной Украины. Это мероприятие, сопровождавшееся возвращением «второго крепостного права», то есть института прописки, позволило лучше контролировать перемещение населения.
Например, в постановлении политбюро ЦК КП(б)У «Об усилении борьбы с украинско-немецкими националистами в западных областях Украины» от 10 января 1945 г. был и такой пункт: «4. Обязать наркома внутренних дел УССР тов. Рясного и начальников облуправлений НКВД до 15 февраля провести в сельских местностях западных областей УССР учет жителей в возрасте от 15 лет и выше. В связи с этим начальники облуправлений НКВД должны издать приказы, в которых указать цели и причины проведения учета населения.
При проведении учета населения точно установить, где находится тот или иной гражданин или гражданка. Родственников тех лиц, которых не будет установлено точное местонахождения, предупредить под расписку, что если эти лица не явятся в органы советской власти, то они будут считаться участниками банд и к их родственникам будут применены репрессии, вплоть до ареста и выселения.
В приказах также указать, что гражданин, знающий, где укрываются бандитские группы или отдельные бандиты, или знающий, что у кого либо из граждан ночевал или скрывался бандит, обязан сообщить об этом органам советской власти, в противном случае он будет считаться соучастником бандитов, с вытекающими отсюда последствиями.
Этим же приказом установить в каждом селе такой порядок, который бы закрыл для бандитов каждое село и каждый дом»[408].
Иными словами: «Не стал Павликом Морозовым — отправляйся в Сибирь!» Или по-другому: «Убили лихие люди твоего родственника, а тело спрятали — собирай вещи!».
Но и на самом деле, после проведения переписи повстанцам и оуновцам стало значительно сложнее перемещаться по территории Украины — а этого требовала логика партизанской войны и подпольной работы. Приходилось подделывать документы, что, понятно, не всегда получалось профессионально.
Это же постановление 10 января 1945 г. предписывало «Назначить в селах и поселках уполномоченных участков и деся-тихатских, которым вменить в обязанность следить за соблюдением установленного порядка и принимать необходимые меры к нарушителям, а также сообщать органам советской власти, кто из населения куда отлучается, кто предоставляет ночлег бандитам, снабжает их продовольствием и оказывает другие услуги»[409].
Эти «десятихатники» часто оказывались между молотом и наковальней. Если крестьянин отказывался быть таковым, то его начинали подозревать в помощи УПА. В случае, если он соглашался, его дом в одну прекрасную ночь мог сгореть вместе с обитателями.
Действенным способом борьбы с повстанцами были депортации членов семей участников ОУН и УПА. Высылки начались сразу же после возвращения коммунистов в Украину. Собственно говоря, этому виду репрессий подвергалось и население других территорий СССР в 1943–1945 гг. — в основном под предлогом сотрудничества с немцами, или также за повстанческую деятельность (например, в Чечне, Ингушетии, Крыму, Кабардино-Балкарии, Калмыкии и других регионах). В тех областях, где шла антисоветская партизанская война, этот вид репрессий приобрел особые масштабы.
В 1944–1946 гг. из семи западноукраинских областей было выслано[410]:
В октябре 1947 года было выселено еще 26 332 семьи, в которых насчитывалось 77 791 человек (18 866 мужчин, 35 441 женщин и 22 279 детей).
Весной 1949 г. идет очередная массовая волна депортаций.
Выселение членов семей ОУН и УПА больше всего ударяло по подполью ОУН, существовавшего в условиях строжайшей конспирации. Из-за внезапного исчезновения целых партийных ячеек между различными структурами ОУН прерывалась связь, а оставшиеся на месте участники подполья могли стать более легкой добычей провокаторов НКВД — МГБ.
На 1950 г. численность бойцов УПА, оуновского подполья и членов их семей, высланных на спецпоселения, достигла 171,5 тыс. человек[411].
Воевавший в Западной Украине Николай Перекрест вспоминает: «Власть показала, что будет с твоими близкими, если ты “уйдешь в лес”. Семьи бандпособников стали выселять в Сибирь. Мне довелось видеть, как это происходило зимой 1946 г., когда наша часть стояла в городе Куты. Метель, снег по пояс, машины не могли пройти… Людей везли на подводах, гнали пешими. Плач стоял. Тяжелое зрелище…»[412].
Условия депортации были таковы, что многие депортированные умирали либо при переезде на тысячи километров от своего дома, либо уже на месте, где их нередко «вселяли» в голую степь или глухую тайгу…
Насильственная ликвидация в 1946 г. Украинской греко-католической церкви («руки Ватикана»), и перевод её приходов в подчинение РПЦ («руки Москвы») был крайне болезненно воспринят населением Галиции. С точки зрения именно борьбы с УПА этот шаг был скорее контрпродуктивен, хотя, возможно, и был положительно воспринят частью православных верующих в остальной части Украины и в России, и, не исключено, что даже рядом эмигрантов.
Украинские крестьяне сочувствовали повстанцам и вступали в их ряды, в том числе из-за ненависти к приходящей колхозной системе. Собственно, колхозы ненавидели крестьяне всего Советского Союза. Слухи о «преимуществах коллективного ведения хозяйства» стали очень действенной помощью повстанческой пропаганде. Но, с другой стороны, коллективизация существенно помогла советской власти в борьбе с ОУН.
Диссидент Дмитрий Квецко высказал в 1970-х гг. своему солагернику Михаилу Хейфецу следующее мнение: «Без колхозов большевики никогда не победили бы партизан… Ни танки, ни самолеты, ничто бы им не помогло. Все равно наши бы устояли. Но ведь надо кормить людей. А в колхозах ничего не росло, урожая не получалось, начался голод — и с партизанами покончили. Люди бы и рады им дать, да нечего — свои семьи и те не знали, чем прокормить. Не стало продовольствия — не стало Сопротивления. Сталин понимал, что делал, когда колхозы вводил повсюду. Страна голодная — страна покорная»[413].
По крайней мере, частичная правота данной точки зрения подтверждается тем фактом, что крестьянское Сопротивление в СССР, наиболее активное в 1930–1931 гг., было полностью ликвидировано в ходе массового голода 1932–1933 гг. и после коллективизации восстаний больше не отмечалось.
Да и украинские повстанцы опирались на крестьян, ведущих индивидуальное хозяйство.
В довоенных Польше и Румынии колхозов и совхозов не было. В 1940–1941 гг. большевики проводили коллективизацию достаточно осторожно. К июню 1941 г. в западноукраинских областях было коллективизировано только 13 % крестьянских хозяйств[414]. Во время войны немцы частично сохранили здесь колхозы под видом «государственных хозяйств», но все равно в 1944 г. подавляющее большинство крестьян Западной Украины земледелием и скотоводством занималось индивидуально, что советскую власть совершенно не устраивало.
«Только в 1947–1948 гг., коща Советы сломили сопротивление УПА, они смогли уже в полную силу развернуть политику коллективизации… Сначала зажиточные крестьяне («куркулі» ) были противопоставлены односельчанам, а затем обложены такими налогами, что не смогли вести свое хозяйство. Самых непокорных, как водится, ссылали в Сибирь. Затем основная масса крестьянства долгими уговорами и назойливой агитацией (а также непомерными налогами, избиениями, угрозами ареста и высылки — А. Г.) была загнана в колхозы. Политический контроль над колхозами, особенно жесткий в Западной Украине, осуществлялся партийными ячейками, создававшимися при машинно-тракторных станциях (МТС). К счастью для западных украинцев, коллективизация на их землях не сопровождалась голодом… Сопротивление (УПА) оказалось бесплодным: к 1951 г. почти все 1,5 млн западноукраинских крестьянских хозяйств были объединены почти В 7 ТЫС. КОЛХОЗОВ»[415].
Как раз к этим годам относится и затухание Сопротивления.
Но, все-таки, важнейшую роль в ликвидации повстанческого движения играли боевые операции.
Сначала чекисты убили сто тысяч украинских повстанцев и сочувствующих им крестьян, а только потом помогли партхозактиву загнать остальных в колхозы.
Уже упоминавшийся бывший боец ВВ НКВД Николай Перекрест в интервью «Известиям» лжесвидетельствовал: «Тем же, кто не выступал против власти, жилось совсем неплохо. На Западную Украину в послевоенные годы ресурсы направлялись порой в ущерб другим регионам. Край преображался на глазах — я жил там до 1959 г. и видел это»[416].
Несколькими страницами ранее в главе об агентурной работе спецслужб приведено свидетельство коллеги Перекреста — Санникова о том, как распрекрасно жилось западным украинцам при новой власти: сплошная бедность и безденежье.
Что же касается того, что «край преображался на глазах, туда направляли большие средства из других регионов», то это правда: в Западной Украине после войны проходила частичная индустриализация. Но только толку для населения от новопостроен-ных заводов было мало. Как и во всем остальном Союзе, зарплата на этих «образцовых социалистических предприятиях» была мизерная, условия труда — тяжелейшие, а трудовые отношения напоминали таковые же времен кондового царизма или вообще порядки при строительстве египетских пирамид.
Что же касается коллективизации, то ее последствия сказываются в регионе, как, впрочем, и во всем бывшем Советском Союзе, и поныне. После 1991 г. колхозы и совхозы Западной Украины развалились или пришли в запустение. Местная номенклатура не захотела и/или не смогла организовать нормальную приватизацию средств производства на селе. Частично земельные угодья скупили новые латифундисты. Так или иначе, в результате довоенной отсталости и советских экспериментов Западная Украина, несмотря на частичную индустриализацию 1945–1955 гг., представляет собой бедный аграрный регион, получающий дотации от чуть менее бедных промышленных восточных областей. Западноукраинских нелегалов сейчас можно встретить на пляжах Италии и Испании, на стройках Берлина и Петербурга, в батраках у польских фермеров…
Преображались и города. Как говорил Перекрест: «В регион направляли специалистов из восточной Украины»[417]. Это так, но это только часть правды.
Послевоенное население западно-украинских городов представляло собой специфическую картину. Дело в том, что до Второй мировой войны города и местечки Волыни и особенно Галиции были по преимуществу польско-еврейскими. Те же украинцы, которые жили в городах, были настроены националистически и часто симпатизировали ОУН.
Евреев уничтожил Гитлер, поляков выслал в Польшу Сталин, а большинство украинской интеллигенции либо бежало с немцами, либо в ходе борьбы коммунистов с ОУН отправились в Сибирь или вообще в мир иной. В результате города просто опустели. В безлюдные кварталы вселили украинских крестьян. Часто, чтобы снизить базу сопротивления, в «каменные джунгли» отправляли жителей глухих сёл, поддерживавших националистов. Эти люди, составившие большинство населения Львова, Станиславова, Дрогобыча и других городов и местечек Галиции и Волыни, ненавидели советских интеллигентов или военных, чекистов и партийцев — русскоговорящих «схидня-ков», приехавших из восточных областей УССР, а иногда и из России в рамках «большевистского десанта». Последние отвечали автохтонам презрением, считая их эталоном темноты и ксенофобии.
Кстати, этот антагонизм во многом не преодолен и поныне. Люди из городов восточной Украины часто холодно относятся к «западынцам», аргументируя это так: «Мало того, что они русских не любят, нас называют “москалями”, так они еще и не цивилизованные. Туристы, ожидающие почувствовать во Львове западную культуру, чаще всего удивляются, что культуры вообще там маловато».
В Западной Украине в 1939 г. до 60 % населения было неграмотным — в свое время здесь не было советского «ликбеза». Может быть, отчасти поэтому западные украинцы, несмотря на полонизацию и румынизацию, остались украинцами, разговаривавшими на родном языке. Этот «недостаток», заодно с безграмотностью населения, коммунисты решили «исправить».
Уже знакомый читателю Николай Перекрест в интервью «Известиям» заявил, что в победе над УПА «Свою роль сыграла и национальная политика. Во всех учреждениях украинский язык был не то что основным, а единственным»[418].
Интересно, где воевал уважаемый полковник милиции в отставке в 1944–1951 гг.: в Западной Украине или в украинских деревнях в Канаде, где украинский язык десятилетиями использовался на официальном уровне?
Все партийные, армейские и чекистские отчеты, распоряжения и донесения, которые приведены в этой книге не пришлось переводить — они и так были на русском.
А вот отрывок из постановления президиума ЦК КПСС «О политическом и хозяйственном состоянии западных областей украинской СССР» — документ датирован 23 мая 1953 г.: «Так, например, из 311 руководящих работников областных, городских и районных партийных органов западных областей Украины только 18 человек из западноукраинского населения.
Особенно болезненно воспринимается населением Западной Украины огульное недоверие к местным кадрам из числа интеллигенции. Например: из 1718 профессоров и преподавателей 12 высших учебных заведений города Львова к числу западноукраинской интеллигенции принадлежат только 320 человек, в составе директоров этих учебных заведений нет ни одного уроженца Западной Украины, а в числе 25 заместителей директоров только один является западным украинцем.
Нужно признать ненормальным явлением преподавание подавляющего большинства дисциплин в высших учебных заведениях Западной Украины на русском языке. Например, в Львовском торгово-экономическом институте все 56 дисциплин преподаются на русском языке, а в лесотехническом институте из 41 дисциплины на украинском языке преподаются только четыре. Аналогичное положение имеет место в сельскохозяйственном, педагогическом и полиграфическом институтах г. Львова.
Это говорит о том, что ЦК КП Украины и обкомы партии западных областей не понимают всей важности сохранения и использования кадров западноукраинской интеллигенции. Фактический перевод преподавания в западноукраинских вузах на русский язык широко используют враждебные элементы, называя это мероприятие политикой русификации»[419].
А как еще эту политику можно назвать? Русификация и есть, как к такому процессу не относиться. Не в последнюю очередь из-за вбивания советами русской культуры повстанцы долгие годы находили поддержку в среде местного населения, стремившегося говорить на родном языке.