Глава 7 Зарождение запретов

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 7

Зарождение запретов

Те, кто стремится запретить порок, запрещают также добродетель, поскольку противоположности, хотя и уничтожаются, являются залогом взаимного существования друг друга.

Сэр Томас Браун

Когда предостережения и осуждения постоянно ведут воображение к пропасти порока, люди сами бросаются в нее – просто из-за страха упасть.

Уильям Хазлитт

В 1911 году учитель географии в шахтерском районе Девоншира заметил, что на уроке большинство детей дремлет или спит. Помахивая указкой, он потребовал у одного из них объяснения. Тот ответил, что один ученик принес в класс флакон опийной настойки и дал попробовать наркотик всем, кто захочет. Когда нарушитель дисциплины, дабы избежать порки, выскочил из класса, учитель крикнул ему вслед: «Тебя, в конце концов, повесят, Перси Топлис!» На самом деле беглец умер меньше чем через десять лет на обочине сельской дороги. После серии преступлений, начавшихся с безбилетного проезда на железной дороге, мошенничества и наконец убийства, Перси Топлис (1896-1920) попал в засаду и был застрелен полицией. Однако случай в начальной школе Южного Нормантона положил начало юношеской наркомании и преступности. Исследование, проведенное в городской больнице Филадельфии, выявило одного пациента, который впервые попробовал кокаин в шестнадцать лет, и пятерых, пристрастившихся к наркотику в семнадцать лет. Один пациент начал употреблять героин в пятнадцать и один – в семнадцать лет. В 1926 году пришло сообщение из Нового Орлеана (а вскоре также из Чикаго), что сигареты с марихуаной продавали школьникам и другим несовершеннолетним любителям острых ощущений. Такие сообщения публиковались все чаще. К 1926 году зависимость от кокаина среди беспризорников в Москве приняла угрожающие размеры и там открыли специальную клинику для детей-наркоманов. Когда Андре Жид в 1927 году посетил Цюрих, он обратил внимание на большое количество курильщиков опиума и кокаинистов. Швейцарский журналист объяснил ему, что они начинали употреблять наркотики в последнем классе гимназии, в возрасте шестнадцати-семнадцати лет. Он лично знал одного наркомана, которого преподаватель поймал со шприцем в руках во время выпускного экзамена. На допросе юноша сознался, что начал делать инъекции во время учебы. «Думаете, можно выдержать лекции N без того, чтобы не уколоться?», с улыбкой спросил он.

Потребление наркотиков стало ритуалом взросления. Многие прошли эту фазу, сумев не получить наркозависимость. В начале Первой мировой войны на званом обеде, где царила натянутая обстановка, светская красавица, леди Диана Маннерс (1892-1986) неожиданно заявила, что ей нужно забыться. В аптеку тут же послали такси, шофер вскоре вернулся с хлороформом, при виде которого леди Диана воскликнула: «Старый добрый хлороформ!» Позже она употребляла морфин, чтобы притупить горечь потерь и беспокойство о друзьях, воевавших на фронте. В 1915 году она описывала сыну премьер-министра, Реймонду Асквиту (1878-1916), как недавно с его женой, Катариной Аквит (1885-1916), они «возлежали в восторженной тишине, насмерть оглушенные морфием, который она ввела собственной рукой, и ночь для них была слишком коротка. О, как тяжко было колоть, стерилизовать в темноте и тишине, как трудно было заставить руку повиноваться желанию, когда пришло время прокалывать плоть. Это была чудесная ночь. Странно было чувствовать полную самодостаточность – как Бог перед тем, как Он сотворил мир или своего сына, и мирился с хаосом или был к нему безразличен». Через несколько месяцев ее жених, Дафф Купер, который позже стал членом британского кабинета министров, обнаружил ее «в очень плохом состоянии, явно испытывающую тягу к морфину. Вначале она отказывалась, но потом во всем созналась. Я сказал, что от морфина она выглядит ужасно. Ее страх потерять красоту – это, наверное, самая действенная профилактическая мера». Топлис, Купер и непослушные подростки в Чикаго, Цюрихе и Москве употребляли наркотики отчасти для того, чтобы справиться с социальным и эмоциональным стрессом взросления, а отчасти – чтобы бросить вызов обществу и власти. Побудительные мотивы неповиновения, вызванные запрещением наркотиков – то есть, пороки, появившиеся, когда добродетель доводится до крайности – представляют собой великую загадку истории наркотиков.

Несовершеннолетние правонарушители могли увлекаться все новыми и новыми наркотическими веществами. Английский химик К.Р. Алдер Райт в 1874 году, подогревая морфин с уксусным ангидридом, получил белый кристаллический порошок. В течение двадцати следующих лет это вещество, получившее название диацетилморфин, оставалось почти в полном забвении, хотя опыты показали, что в качестве обезболивающего оно в восемь раз эффективнее морфина. Затем Генрих Дрезер, главный фармаколог немецкой фармацевтической фирмы Байер (Bayer), испытал диацетилморфин на шестидесяти больничных пациентах. Как заявил в 1898 году Дрезер, если это вещество принимать внутрь, оно, расширяя бронхи, эффективно лечило кашель, катар, бронхит, эмфизему легких, туберкулез и астму. Байер начал продвигать диацетилморфин на рынок под торговой маркой «героин» (вероятно, производное от немецкого «heroisch», то есть, «мощный»). Пациентам очень нравилось новое лекарство. Они говорили, что порошок помогает сразу же после приема. Байер, запустивший в 1899 году в продажу новый аналгетик «аспирин», подчеркивал способность героина подавлять кашель и не пропагандировал его в качестве обезболивающего средства. Доклад Дрезера был напечатан в Германии осенью 1898 года. В ноябре краткое изложение доклада было опубликовано в «Журнале Американской медицинской ассоциации», а вскоре оно появилось в «Ланцете».

В отличие от эфира, хлорала или кокаина, героин не сразу был воспринят как опасное наркотическое вещество. Его применение в медицине не вызвало такой волны наркомании, как случилось с инъекциями морфина. Отчасти это связано с тем, что врачи после недавнего печального опыта стали с большей осторожностью использовать новые лекарственные препараты. Медики ограничили даже назначение опиатов. В 1912 году одна из ведущих лондонских больниц ежегодно расходовала на лечение 8 тысяч стационарных и 130 тысяч амбулаторных больных 6 килограммов опиума и 100 граммов морфина. Двадцатью годами ранее эти цифры составляли соответственно десять килограммов и 500 граммов. Существуют также свидетельства, что Фармацевтический закон (даже до внесения в него изменений в 1908 году) применялся более жестко. К началу века в Британии количество смертельных исходов от наркотиков (в основном, в результате случайной передозировки) составляло два человека на миллион населения. В XIX наибольшая цифра смертности от наркотиков составляла шесть человек. Однако героин явно не считали панацеей даже производители, его назначали при ограниченном количестве респираторных заболеваний, перечисленных Дрезером, а также при коклюше, ларингите и сенной лихорадке. Медики редко использовали героин для снятия боли или лечения не респираторных заболеваний. Более того, героин, как правило, принимали перорально в виде таблеток, пастилок или раствора в глицерине. Он почти не использовался в инъекциях. Небольшие дозы наркотика, которые назначали перорально пациентам с сильным кашлем, не могли так же быстро вызывать наркозависимость, как морфин в инъекциях.

Предположительно, продвижение героина на рынок шло таким образом, что могло оказаться опасным для пациентов. Дрезер рекламировал свой наркотик как не вызывающий зависимости. После того как журнал «Ланцет» в декабре 1898 года познакомил британских врачей с героином, он писал, что этот наркотик, по словам его создателей, не обладает вредными побочными эффектами морфина, и его можно назначать в сравнительно больших дозах. Спустя несколько месяцев берлинский врач Альберт Эйленберг предложил заменять им морфин при лечении наркомании. Но его предложение не вызвало опрометчивого энтузиазма, как было в случае с кокаином и хлоралом. «Ланцет» призвал к осторожным клиническим испытаниям, а уже в 1899 году филадельфийский врач Гораций Вуд (1841-1920) посоветовал осмотрительно использовать героин. В 1901 году парижанин Оскар Дженнингс (1851-1914), разработавший метод лечения морфинистов, высказался против героина, который «превозносят сейчас как не имеющее себе равных средство лечения зависимости от морфина. Влечение к нему намного сильнее, чем к морфину. В двух случаях, с которыми мне недавно пришлось столкнуться, пациенты быстро увеличивали дозы, а при попытке снизить их пациенты приходили в ярость. По своему вредному воздействию героин уступает лишь кокаину». Несмотря на подобные предостережения, случаев наркомании после медицинского применения героина избежать не удалось. Некий пациент из Кливленда, штат Огайо, во время лечения ларингита попросил врача не назначать опиаты, поскольку раньше он испытывал к ним зависимость. Врач ответил, что пропишет ему героин, который якобы не вызывает зависимости. В 1909 году одна француженка описала, как двумя годами ранее ей назначили героин при попытке избавиться от морфинизма. Зависимость от морфия появилась у нее после лечения от геморроя. В результате этого она перешла с одного наркотика на другой, то есть, у нее выработалось привыкание к героину вместо зависимости морфина, и врач даже не подумал, как избавить ее от этой новой привычки.

Такие несчастья не вызывают удивления, если иметь в виду разное качество образования студентов-медиков. В 1908 году сэр Дайс Дакуорт (1840-1928) из больницы святого Варфоломея прочитал в Лондонской школе клинической медицины лекцию «Зависимость от опиума и морфина», которую позднее перепечатал журнал «Ланцет». Лекция представляла собой благодушную мешанину недостоверной информации. Учитывая ущербность подобного образования, становится понятным заявление Оскара Дженнингса, сделанное в 1909 году, о том, что 75 процентов его пациентов составляли медики с наркозависимостью. Он сказал, что каждый четвертый врач был наркоманом и что 20 процентов смертельных случаев среди медиков были связаны с наркотиками. Артур Гамджи отозвался о методе лечения морфинизма, одобренном Дакуортом, как о насильственном и жестоком, при котором рецидив почти неизбежен. Это метод заключался в немедленном и полном отказе от наркотика. Гораздо больший успех приносило постепенное сокращение дозы, которое врач постоянно обсуждал вместе с пациентом. Гамджи подчеркнул важность правила, которое, как он полагал, было известно не всем, но которое следовало неукоснительно соблюдать всем врачам: «ни в коем случае не назначать морфин на срок более 21 дня, иначе наверняка появится влечение к морфину». В тех редких случаях, когда назначение наркотика должно превысить опасную границу в 21 день, необходимо прервать курс, даже ценой усиления боли, и заменить морфин вероналом или хлоралом. По правде говоря, гораздо более безопасным сроком лечения были бы десять или, в крайнем случае, четырнадцать дней.

Разумеется, злоупотребляли не только опиатами. В США потребление кокаина и каннабиса привело в первом десятилетии ХХ века к запретительным законодательным актам, которые стали примером для всего мира. Оба наркотика в Соединенных Штатах отождествляли с беднейшими слоями рабочих из национальных меньшинств. В конце 80-х годов XIX века чернокожие грузчики в порту Нового Орлеана стали принимать кокаин, чтобы справиться с тяжелейшей работой в жарком и влажном климате. Неясно, начали ли они употреблять наркотик по собственной инициативе или с поощрения бригадиров, которые стремились увеличить производительность труда. Чтобы ускорить действие кокаина, грузчики обычно нюхали его. Это было дешевле, чем покупать шприц с иглами, и кроме того, для вдыхания нужна была меньшая доза. Этот способ введения наркотика немедленно стал отличительной чертой рабочих, потому что врачи, адвокаты и остальные наркоманы из среднего класса, как правило, вводили его с помощью шприцев. Работы в порту были сезонными. В другое время года грузчики работали на хлопковых плантациях в южных штатах или жили в лагерях строителей, строя плотины, прокладывая железные дороги или сооружая другие объекты. Работодатели скоро оценили свойства кокаина, который повышал производительность и позволял контролировать рабочих – предположительно, в строительных лагерях на юге страны поставщиками наркотика были работодатели. В 1902 году в одном из медицинских журналов сообщалось, что крупный плантатор вместо обычных порций виски регулярно выдавал дозы кокаина. Говорилось также, что в том году на многих плантациях в районе Язу негры отказывались работать, пока не получали заверения, что их не оставят без наркотика. Плантаторы мирились с этим, так как кокаин сильно повышал производительность. К 1894 году этот наркотик стали поставлять на склады компаний, ведавших отдаленными шахтерскими лагерями в Колорадо. Как только рабочие привыкали к кокаину, они и думать не могли, чтобы покинуть свой источник снабжения.

Сексуальные фантазии одурманенных кокаином чернокожих сборщиков хлопка и строителей о том, как они насилуют белых женщин, скоро вызвали расовую панику. Автор издания «Медицинский отчет» предупреждал, например, что до сей поры безобидные и законопослушные негры превращались посредством кокаина в постоянную угрозу, их сексуальные стремления возрастали и извращались. В США этот наркотик совершенно неправильно ассоциировался с неграми, хотя его широко употребляли в преступном мире белых – им пользовались проститутки и их клиенты, сутенеры, профессиональные игроки и другие правонарушители. В 1910 году некий борец с наркотиками в США писал, что одним из худших свойств наркозависимости является популярность кокаина в более высоких кругах общества, чем преступное, а также широкое распространение наркотика почти во всех негритянских общинах страны. В результате этого в штате Нью-Йорк, например, в период 1907-1913 годов были приняты четыре закона, запрещавшие продажу кокаина. Подобные меры не приносили успеха в борьбе нелегальным потреблением наркотика. Как показал историк Джозеф Спиллейн, к 1900 году, задолго до принятия мер государственного контроля и запрещения наркотиков, против аптекарей, торговавших кокаином, принимались жесткие общественные санкции.

«Множество частных аптекарей приняли важное решение об ограничении продаж кокаина. Это решение не всегда было основано на известных вредных свойствах наркотика. Аптекари оставляли за собой право, часто несправедливое, отказывать в продаже под предлогом недостаточно высокого социального статуса или расы клиента. Общим последствием таких индивидуальных решений стало неравноправие доступа к источникам кокаина. Это, в свою очередь, стало важным фактором в создании теневого рынка».

В общественном сознании связь кокаина с чернокожими американцами была неискоренима. Пропагандист трезвого образа жизни Калеб Сэлибии (1878-1940) предупреждал в 1916 году, что в Лондоне наблюдается значительный рост опасной и пагубной зависимости, до этого времени отождествлявшейся, главным образом, с американскими неграми. Эта связь была подтверждена и предана гласности специалистами по медицине. В 1919 году директор бюро по контролю над наркотиками министерства здравоохранения Пенсильвании, Томас Блэр (1867-1953) заявил, что у американских негров имеется склонность к наркомании. «Негритянские трудовые лагеря на Юге просто плодят наркоманов… Негры работают около четырех дней в неделю, а остальное время «празднуют», обычно разъезжая по другим лагерям, где проводятся карнавалы. На этих карнавалах потребляется значительное количество кокаина и других наркотиков, если они доступны. Поставка наркотиков обычно осуществляется нерегулярно, и поэтому потребление наркотиков выше, чем у обычных наркоманов… Участники таких карнавалов становятся хроническими наркоманами, когда уезжают из лагерей и поселяются в трущобах северных городов». Вербовка беднейших рабочих в армию или на флот заставила одного из морских хирургов опубликовать в 1910-1912 годах серию статей о необходимости убрать из вооруженных сил США кокаиновых наркоманов.

В течение 1871-1872 годов легковозбудимый подросток Артур Рембо (1854-1891), отличавшийся вызывающим поведением и мечтавший стать городским террористом, начал принимать в Париже гашиш и отметил это событие стихотворением в прозе «Утро опьянения». Десять лет спустя группа молодых англичан, студентов университета, начала употреблять в пищу каннабис с целью изменить визуальное и слуховое восприятие. Такое потребление наркотиков не было запрещено, поэтому на него почти не обратили внимания. Однако реакция общественности была совсем другой, когда мексиканцы ввели практику выращивания и курения конопли в штатах Техас и Нью-Мексико, а индейцы Карибских островов познакомили с ней жителей побережья Мексиканского залива. У мексиканцев этот наркотик ассоциировался с беднейшими слоями рабочих. Средний класс Мексики презирал таких курильщиков точно так же, как в Латинской Америке презирали людей, жевавших листья коки. К концу XIX века массы мексиканских бедняков начали перебираться в США. Коноплю выращивали в окрестностях Мехико, ее поставки шли в город Ларидо, связанный железнодорожным сообщением с Мехико, Эль-Пасо, Сан-Антонио и другими пограничными городами. Не прошло и десяти лет, как импортеры стали поставлять марихуану аптекарям (каннабис значилась в фармацевтических справочниках США с 1850 по 1942 год). Кроме этого, существовала процветающая служба заказов марихуаны по почте. Один аптекарь из Флорсвилля, штат Техас, снабжал наркотиком клиентов в Техасе, Аризоне, Нью-Мексико, Канзасе и Колорадо. Фармацевтические фирмы заказывали марихуану для изготовления сборов трав и настоек, хотя их прописывали немногие практикующие врачи. Курение наркотика было традиционным способом взбодриться для мексиканцев, занятых на тяжелой работе, однако это часто делало курильщиков шумными, буйными и несдержанными. Случались драки и столкновения с полицией. Зависимость от индийской конопли, как и курение опиума поколением ранее, распространялась среди белых проституток, сутенеров, уголовных элементов и чернокожих. Некоторые истории о насилиях, вызванных наркотическим опьянением, ничем не доказаны и напоминают самые драматичные донесения полиции, которые Комиссия по наркотикам на основе индийской конопли в 1890-х годах отвергла после расследования фактов.

Реакцию на употребление кокаина и каннабиса невозможно отделить от отношения американцев к курению опиума на Дальнем Востоке. Эти два фактора вместе взятых вызвали в ХХ веке большие изменения в политике по отношению к наркотикам – запрещение их в США, в конце концов, привело к всемирной войне с наркотиками. Критически важным моментом в этом процессе имела аннексия Филиппинских островов Соединенными Штатами в 1898 году. Многие американцы испытывали к побежденным расовое пренебрежение. Некий армейский офицер заявил в 1902 году: «Что за вороватый, вероломный, никчемный народ эти филиппинцы. С ними нельзя обращаться, как с цивилизованными людьми». Из 70 тысяч китайцев, живших на островах, большинство курили опиум. Правившие Филиппинами испанские колонизаторы ввели прибыльную монополию на наркотик: контракты на торговлю опиумом (поступавшего из Турции, Персии, Индокитая и Китая) продавались на аукционах, однако торговцам было запрещено сбывать наркотик коренным филиппинцам. Торговали опиумом главным образом китайцы, а содержателями курилен были только выходцы из Китая. Богатые китайцы брезговали курить опий рядом с рабочим людом, и испанские власти разрешили им открыть роскошные элитные курильни, для чего в Маниле были сняты несколько частных домов. Такая система приносила ежегодно более 600 тысяч долларов США и спасала от наркомании коренное население островов. Новые хозяева Филиппин быстро отказались от этого порядка. Монополию на опий отменили, как «несоответствующую теории и практике американского правления», опиумные лавки и курильни запретили. С одной стороны, эта политика была искренней попыткой уничтожить реальное зло, но она стала проводиться в жизнь в период обострения антагонизма к китайской общине и ее собственности в США. Хотя иммигранты из Китая считались трудолюбивыми и мирными людьми, у американцев возникло стремление ограничить их как в количественном отношении, так и в культурном. Американский дипломат, член президентской комиссии по Филиппинам, Чарльз Денби (1830-1904) заявил в 1899 году: «Где бы ни появлялись китайцы, они вытесняют все другие народы. Поезжайте в Сингапур, и увидите там двадцать или тридцать тысяч китайцев.

Поезжайте в Коломбо, и обнаружите там то же самое. Они все продают дешевле и работают за меньшую плату, а когда соберут некоторую сумму денег, то возвращаются в Китай».

Отмена американцами традиционной испанской политики в отношении курения опия на Филиппинах привела к быстрому и значительному увеличению потребления наркотика, прежде всего, самими филиппинцами. Отчасти этот рост был вызван эпидемией холеры в 1902 году, когда опиаты применялись в медицинских целях. Администрация Уильяма Тафта (1857-1930), губернатора Филиппин, а затем двадцать седьмого президента США, скоро убедилась, что контрактную систему испанцев необходимо восстановить. Колониальные администрации во всем мире считали, что подобная система обеспечивала самый надежный способ контроля и сдерживания курения опиума. Губернатор Гонконга, сэр Мэттью Натан (1862-1939) в 1907 году объяснил это американскому миссионеру.

«Существующая система, при которой привилегия очищать опиум для употребления сдается в аренду одному лицу или группе лиц, является самым надежным способом строжайшего ограничения курения опиума. Причина этого в том, что арендатор-монополист может назначить за приготовленный опиум очень высокую цену, а будучи китайцем, которому помогает большое число заинтересованных соотечественников, он способен не допустить незаконное приготовление наркотика в нашей колонии. Он не допустит также контрабанды сырца или готового опия, поскольку в этом случае наркотик будет продаваться по цене, значительно ниже той, которую назначил монополист».

Однако предложению Тафта восстановить контрактную систему на опиум энергично воспротивились американские миссионеры, такие как Гомер Клайд Станц (1858-1924), епископ методисткой церкви в Маниле, и Чарльз Генри Брент (1868-1929), епископ епископальной церкви Филиппин.

Брент был одной из самых влиятельных фигур ХХ века в политике по отношению к наркотикам. В 1912 году один американский чиновник назвал его «одним из самых благородных и праведных людей на свете». Теодор Рузвельт (1858-1919) восхищался «сочетанием его спокойной и возвышенной духовности, либерального милосердия и искреннего желания принести в мир добро». Канадец по происхождению, Брент уехал на Филиппины в 1901 году, по его словам, против своей воли и только потому, что этого требовала церковь. Брента возмущали пустое времяпрепровождение, роскошь и эгоизм. Соответственно, он считал запрещение наркотиков основной цивилизаторской миссией «pax Americana».[24] Меморандум 1904 года излагает принципы его веры, которая оказалась ключевым фактором в формировании американской политики подавления международных поставок и потребления наркотиков. Брент надеялся, что Филиппины придут к тому, чтобы защитить американские ценности в отсталом, далеком от цивилизации районе планеты. Но ему было больно за «никчемных, вырождавшихся, преступных и безнравственных» американцев на Филиппинских островах. Оккупация Филиппин Соединенными Штатами привлекла искателей приключений, безответственных простаков и хищников в человеческом облике, которые ранее осваивали американский Дикий Запад. «Поиск нездоровых удовольствий… сгубил в Маниле многих людей», жаловался Брент. «Многие жизни и надежды разрушены… дотоле не испытанными и жестокими искушениями Востока». В этом следовало винить слабохарактерность жителей Востока. «Недостаток характера филиппинцев – недостаток, свойственный всем жителям Востока – заключается в чувственности, которая в данном случае находит выражение в лени, внебрачных связях и азартных играх». В отношении курения опиума Брент писал: «Если правительство не примет решительных мер, то филиппинцы рано или поздно погрязнут в самом ужасном грехе Востока». Деятельная, любящая и непоколебимая натура Брента проявилась в отношении к своему брату Уиллоуби, который до самой смерти в 1916 году был сельским доктором на суровом побережье Новой Шотландии. Брат был алкоголиком, как признался Брент в 1910 году, прежде чем увезти его на лечение.

«Грех, имеющий физическую основу, должен излечиваться физическим путем… люди часто остаются твердыми и непреклонными, когда отказываются от злоупотребления алкоголем и находят свое место среди ярых противников всех интоксикантов. Если многосоставное и бескорыстное христианское сообщество могло бы принять людей, стремящихся вернуть себе человеческие качества, большинство из них никогда бы не пали снова. Общество слишком эгоистично, слишком безрассудно, чтобы пожертвовать приятным времяпрепровождением ради слабых… После лечения его тела, я собираюсь держать брата в радостной, обнадеживающей атмосфере».

В 1902 году Брент руководил шумными протестами, в результате которых Тафт (не без помощи вашингтонской администрации) снял свое предложение по восстановлению испанской системы поставок опиума на Филиппины. В 1903 году Тафт назначил Филиппинскую комиссию по опиуму с тем, чтобы она ознакомилась с проблемой наркотика. Движущей силой этой комиссии стал Брент. Остальными двумя ее членами были филиппинский врач и уполномоченный правительства США по здравоохранению. В течение пяти месяцев они посетили Шанхай, Сингапур, Бирму, Яву, Формозу и надолго останавливались в Японии. Брент стремился опровергнуть официальное мнение Великобритании по восточной опиумной политике, представленное в докладе комиссии Брасси. После доклада комиссии Брента в 1904 году было объявлено о запрещении импорта и продажи опиума (кроме количества, необходимого для медицинских целей). Запрещение начинало действовать с 1908 года. Однако Брент был разочарован результатами этих мер. Публично он заявлял в 1913 году, что американцы вытащили филиппинцев из постелей и теперь учат их одеваться. В частных беседах, касающихся проблемы опиума, он признавался, что его надежды не оправдались. В 1912 году он согласился с тем, что Филиппины страдают от постоянной контрабанды наркотика из Борнео и через Борнео. Полицией нравов Филиппин командовал Рей Конли, бывший офицер армии США, которому с увлечением преследовал профессиональных игроков и торговцев опием. По словам современника, Конли привлекала возможность противопоставить восточному хитроумию собственную западную сообразительность. Самой большой удачей было для него схватить какого-нибудь местного политика на месте преступления. А когда Конли предстоял особенно трудный или интересный рейд, он давал знать об этом американским газетчикам. Несмотря на широкое освещение в печати этой наступательной деятельности полиции, в реальности все обстояло по-другому. Как сказал в 1927 году один высший американский чиновник, «Запрещение курения опиума на Филиппинах, на самом деле, ничего не запрещает». США стремились не разглашать филиппинскую статистику по опиуму, которую в 20-х годах постоянно требовала Лига Наций. Америка демонстрировала нежелание смотреть в лицо фактам, говорящим о неэффективности запрещения наркотиков на Филиппинах. Правда заключалась в том, что через двадцать лет после запрета опиума, контрабандный наркотик поступал на острова в таких количествах, что его можно было свободно купить по очень низкой цене.

Принятые на Филиппинах меры не были единственными в своем роде. В США, Австралии и Новой Зеландии были одобрены законодательные акты, направленные против курения опиума, одновременно они способствовали сдерживанию эмиграции из Китая. В 1905 году, вскоре после доклада Филиппинской комиссии по проблеме опиума, в Трансваале был принят указ, который запрещал ввоз и хранение опиума всем, кроме практикующих врачей и аптекарей. Нарушителей ждал штраф в 500 фунтов стерлингов или тюремное заключение сроком до шести месяцев. Эта мера была направлена против китайцев, работавших по контракту в шахтерском районе Витвотерсранд. Сэр Лайонел Филлипс (1855-1936), ведущий южноафриканский золотодобытчик, в 1905 году сказал, что большинство китайцев курили опиум, но они теряли самоконтроль лишь в самых исключительных случаях. Однако в этот период резко возросло число китайских шахтеров, работавших по контракту и бежавших от работодателей. Это происходило, в основном, из-за игорных долгов, которые рабочие не могли выплатить. Согласно местным законам, такие рабочие из Китая объявлялись вне закона, а потому они пополняли преступный мир, занимаясь контрабандой опиума или воровством. Среди белого населения возрастал страх перед мародерствующими китайцами. Власти Трансвааля рассматривали курение опиума скорее как признак недисциплинированности, а не преступление. Дисциплина на кораблях, перевозящих наемных рабочих, подтверждала господствовавшую в то время точку зрения, что курильщики опия были необразованными и безответственными людьми, которых необходимо учить порядку, как непослушных школьников. Типичными правонарушениями были азартные игры, драки, воровство, курение опиума или хранение предметов для его курения, а также нарушение санитарных норм. Провинившихся наказывали лишением пищи, голодным рационом, их связывали или запирали в карцере, либо били бамбуковыми палками. Меры, направленные против опиума в Южной Африке, не имели последствий в истории наркотиков, однако деятельность Бранта на Филиппинах послужила примером для сторонников запрещения опиума во всем мире.

В Британии резкому изменению политики парламента, где с недавнего времени большинство составляли либералы, способствовал депутат от Либеральной партии, Теодор Тейлор (1850-1952). Палата общин приняла постановление, в котором говорилось, что торговля опиумом в Индокитае морально неоправданна, и потребовала от нового правительства Кэмпбелла-Баннермана предпринять шаги к ее немедленной отмене. На Тейлора большое впечатление произвело решение о строгом запрете наркотика на Филиппинах с 1908 года. Как и Брент, он превозносил моральный пример японцев. Тейлор говорил, что если и существовал народ, который мог потрясти мир своей моралью, здоровьем, силой и энергией, то это были японцы. Прежде чем сделать вывод, что японцы учли уроки китайского проклятья, он цитировал доклад Филиппинской комиссии по проблеме опиума («японцы все, как один, боятся опиума, как мы боимся кобр или гремучих змей»). В действительности, как будет показано ниже, японцы рассматривали опиумные проблемы Китая как возможность для продвижения на рынок своих наркотиков, хотя приговаривали собственных курильщиков опия к трем годам заключения, а торговцев – к семи.

Отвечая на речь Тейлора, Джон Морли (1838-1923), государственный секретарь по делам Индии, охарактеризовал свой подход к этому вопросу «филантропическим» и выражающим официальное мнение. Прежнее правительство либералов в середине 90-х годов при обсуждении доклада комиссии Брасси так или иначе не приняло во внимание общественное мнение Британии. Морли восхищался решением вопроса на Филиппинах, поскольку в качестве определяющего фактора там выступали не медицинские свидетельства, а более широкий взгляд на проблему. «Соединенные Штаты признали, что употребление опиума является злом, которое не могут компенсировать никакие финансовые выгоды, поэтому они не позволили своим гражданам поддержать его даже пассивно». Через несколько лет сэр Фрэнк Светтенхем (1850-1946), всю жизнь проработавший в колониальной администрации Малайзии, выразил удивление, что доклад комиссии Брасси, составленный после всестороннего и тщательного исследования проблемы, был полностью забыт. Победила активное и настойчивое мнение сторонников анти-опийной кампании в том, что эта комиссия состояла из фанатически настроенных, предубежденных и коррумпированных членов. Брент охарактеризовал доклад Брасси как попытку скрыть истину, а английские поборники запрета опиума заявили, что ее доказательства несостоятельны, поскольку она была сформирована чужим правительством, существовавшим за счет доходов от торговли наркотиками. Оставался лишь один короткий шаг до того, чтобы американские антиимпериалисты начали изображать Британскую империю в Индии как «скандал мирового масштаба» и «главного мирового поставщика наркотиков». Правда же заключается в том, что доклады комиссий и Брасси, и Янга давали более реалистичную оценку опиума и каннабиса, чем сторонники запретов, но начиная с 1906 года политики стали отвергать соображения специалистов в пользу общественного мнения. Менее чем за десятилетие разрушительные эффекты популизма стали очевидны. Как писал в 1922 году Алистер Кроули, умный и проницательный обозреватель европейской и американской политики в отношении наркотиков, «Никто в Англии – или Америке, если уж о ней зашла речь – не имеет ни малейшего понятия о невежестве общественного мнения. Обязательное образование сделало любого олуха равным величайшим мыслителям – по его собственному понятию. По-настоящему образованные классы потеряли свое влияние. Народ считает себя вправе давать авторитетную оценку вопросам, которые специалисты полагают крайне спорными».

Брент сомневался, что Китай запретит курение опиума без иностранного вмешательства. Однако в сентябре 1906 года центральное китайское правительство выпустило указ, предусматривающий постепенный запрет наркотика в течение десяти лет. На следующий год Британия согласилась с тем, что в результате десятилетнего ежегодного сокращения импорта поставки индокитайского опиума снизятся с 61 тысячи ящиков в 1908 году до нуля. В 1907 году вице-король Индии заявил, что не является приверженцем опиума. «Я признаю, что вся тяжесть последствий, когда опиума объявят вне закона, ляжет на тех, кто употребляет его умеренно… но весь цивилизованный мир несомненно испытывает отвращение к растлевающему воздействию его чрезмерного потребления». Морли объяснял политику правительства епископу Кентерберийскому следующим образом: «Мы должны действовать в согласии с лучшими настроениями в США, Японии, а также Китае, где анти-опиумное движение преподнесло сюрприз людям, которые представляют его неискренней уловкой китайских чиновников». Китайская национальная ассамблея собралась впервые в 1910 году и поставила первоочередной задачей более строгое соблюдение анти-опийных законов. Революция 1911 года привела к власти республиканское правительство. В 1913 Тейлор писал, что движение, направленное против опиума, стало национальным крестовым походом, в котором будет участвовать каждый реформист и каждый патриот. Английский делегат в Лиге Наций, говоря об этой фазе китайской опиумной политики, отметил, что людям, выращивающим опийный мак, грозит не только уничтожение посевов, но и смертная казнь. Отчеты о репрессивных мерах часто оказывались ложными. В провинции Сычуань маковые плантации дали невиданный урожай всего через несколько месяцев после доклада об их уничтожении. Такие случаи, по словам газеты «Северокитайские новости» демонстрировали фактическую неспособность столицы контролировать провинции и неспособность губернаторов контролировать крестьян.

Деятельность Брента способствовала попыткам США ввести глобальную политику запрещения наркотиков. По инициативе президента Теодора Рузвельта в 1909 году в Шанхае была создана международная комиссия по проблеме опиума. Делегацию Соединенных Штатов возглавлял Брент, он же председательствовал на состоявшейся в 1911-1912 годах конференции в Гааге, которая стала преемницей Шанхайской конференции. Оба события были неразрывно связаны с внутренней политикой США по отношению к наркотикам. Американские делегаты выступали в Шанхае с позиций идеальной нравственности. Конгресс поспешно принял Закон о запрете опиума 1909 года, запрещавший импорт и использование опия в США в немедицинских целях (по образцу законов Брента на Филиппинах). Делегаты из Австрии, Британии, Китая, Франции, Германии, Италии, Японии, Голландии, Персии, Португалии, России, Сиама и США собрались на заседание Шанхайской комиссии, чтобы обсудить потребление опия на Дальнем Востоке и поддержать шаги Китая по запрещению курения опиума. Во время проповеди в шанхайском кафедральном соборе Брент говорил, что желание цивилизованных стран заключается в помощи восточным культурам». «Цивилизация обязана самим своим существованием личности… а личность… обязана христианству». Он осудил материализм, чувственность и ослабшую родительскую ответственность за своих детей. «Процветание без личности – смертельное проклятье. Сегодня дети преуспевающих родителей нередко морально убоги, поскольку потворствующие им родители полагаются на материальные гарантии, лишающие детей ясности ума. Вместо этого, им следовало бы бесстрашно подвергнуть детей благотворным тяготам жизни и моральному развитию, которые воспитывают стойкость и силу».

Делегаты Шанхайской конференции обратились к правительствам всего мира с призывом постепенно ликвидировать курение опиума на своих и подчиненных территориях, запретить или поставить под жесткий контроль производство, поставки и немедицинское применение опиума и его производных. Это явилось первым дипломатическим признанием необходимости международного сотрудничества в ограничении поставок наркотиков, преимущественно с помощью контроля над их источниками. Понимание, что проблемы не только опия, но и других наркотиков требуют тщательного исследования, выразилось в словах члена английского парламента, хирурга, сэра Уильяма Коллинза (1859-1946). В Шанхае он сказал, что эти проблемы перешагнули за границы Дальнего Востока и стали вопросом мирового значения. Брент оценил заседания конференции в Шанхае как имевшие средний успех. Он был согласен с тем, что контроль над производством и распространением морфина опоздал, поскольку из-за злоупотреблений этим наркотиком в мире уже воцарился хаос. Вместе с тем Брент предсказал, что недавнее открытие героина обещало переход от наиболее коварного к безусловно более безопасному производному опиума.

После Шанхайской конференции следующим шагом в международной борьбе с наркотиками стала Гаагская конференция 1911-1912 годов под председательством Брента. Приглашения на нее готовил президент США, который ни словом не упомянул про злоупотребления синтетическими препаратами. Однако по просьбе нескольких западных держав повестку дня изменили и включили в нее обсуждение поставок морфина и кокаина, а также курение опиума. Такие изменения играли на руку британскому правительству – министры-либералы стремились продемонстрировать обществу свои моральные ценности, а правительственные чиновники были озабочены все возрастающим объемом контрабанды морфина и кокаина на Дальний Восток. Кроме того, Британии необходимо было избежать дискуссий по поводу индийского опиума. Международная анти-опиумная конвенция была подписана 23 января 1912 года в Гааге двенадцатью странами. В ней указывалось, что использование опиатов и кокаина должно быть ограничено медицинским применением. Подписавшие ее страны, брали на себя обязанность «постепенно искоренить злоупотребление опиумом, морфином, кокаином, а также препаратами, приготовленными из этих веществ или их производными, которые являются причиной или могут являться причиной подобных злоупотреблений». Сербия и Турция дали понять, что не намерены присоединяться к соглашению, а Германия отказалась подписать документ, который ограничивал бы производство кокаина немецкими фирмами и, таким образом, давал возможность завоевать рынок производителям других стран. Лондонская торговая палата также не желала выполнять свои обещания, в то время как Германия будет свободна от обязательств. В результате была достигнута договоренность, что Гаагская конвенция не вступит в силу, пока ее не ратифицируют тридцать пять государств. Страны-участницы конвенции брали обязательство постепенно запретить курение опиума на своей территории, понемногу сократить импорт наркотика в Китай, чтобы полностью прекратить его к 1917 году, а также запретить международный импорт и экспорт опиума (если не сразу, то как можно скорее). В кратком изложении конвенции сэра Уильяма Коллинза, который был одним из делегатов от Британии, подчеркивается противоположность точки зрения экспертов и общественного мнения, выраженного Брентом.

«Больше невозможно поддерживать различия официальной точки зрения между вредом курения опиума с одной стороны и благотворным его влиянием – с другой, либо между относительно безвредным воздействием опиума с одной стороны и опасностью морфина и кокаина – с другой. Тот факт, что эти наркотики, употребление которых вызывает привыкание и зависимость, ведут к параличу воли, деградации, порокам и преступлениям, хорошо известен и специалистам, и международной общественности. Договаривающиеся стороны пришли к согласию в том, что дальнейшие перспективы торговли и потребления данных наркотиков таковы, что цивилизованные державы обязаны сделать все, что в их силах, чтобы положить конец чудовищным злоупотреблениям».

Подобный догматический подход изменил отношение к наркоманам. В течение всего XIX столетия европейских наркоманов считали бесполезными, бесчестными людьми, не способными к самоконтролю, но в общественном сознании они не были преступниками. Однако связь употребления опиума – а позже кокаина – с американским преступным миром теперь все больше влияла на представление о наркоманах в Европе. Некоторые европейские политики стали перенимать американский взгляд на наркоманов и рассматривать их не только как преступников, но и тип преступников, требующий уничтожения. Коллинз отмечал, что «на Гаагской конференции в некоторых кругах полагали, что морфинисты и кокаинисты были просто жертвами болезни и что они достойны сожаления, однако… многие из них являются социальным проклятьем наиболее опасного толка. Полностью лишенные здравого смысла и силы воли, они лгут и обманывают, зря прожигают время. Иногда внешне приличные, они подлы и вздорны, склонны к порокам и преступлениям». Более того, не довольствуясь разглагольствованиями о криминальных наклонностях наркоманов, их скоро стали представлять как людей, распространяющих наркотическую заразу. Типичным примером является медик ВМС США, который в 1919 году охарактеризовал наркомана как источник инфекции, который через контакты с восприимчивыми людьми разносит свою привычку». В 1909 году против таких жалких и тенденциозных представлений выступил Оскар Дженнингс.

«Как правило, считают, что наркоман – это одержимый наркотиками человек, обманщик и лгун. Ему не верят, его и без того уязвленное самоуважение от такого отношения страдает еще больше, а подозрения к нему вызывают лишь враждебность…

Непонимание предмета, продемонстрированное некоторыми главными врачами психиатрических клиник, иногда просто поражает. Тот факт, что многие морфинисты наркоманьяки – несомненно. Однако число тех, кто с помощью самоконтроля ограничивает себя минимальной дозой, достаточной для комфортного состояния, гораздо больше, чем так называемых умеренных алкоголиков. Между этими двумя крайностями существует великое множество типов менталитета, но почти в каждом случае ключом должно быть взаимное доверие (со стороны врача – убеждение в своей способности помочь больному)».

Несмотря на точность высказывания Дженнингса, в общественном представлении для наркоманов были созданы особые отличительные качества. Они были заимствованы, главным образом, из отношения американцев к кокаину, индийской конопле и опиатам.