Глава 2 Опиум в эпоху Просвещения

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2

Опиум в эпоху Просвещения

Вчера я излечился, но сегодня

Мой врач убил меня.

Мэттью Прайор

Опиум изгоняет меланхолию, укрепляет уверенность в себе, превращает страх в бесстрашие, делает молчуна оратором, а труса – храбрецом. Никто еще, находясь в отчаянных обстоятельствах или будучи объектом пожизненного нерасположения, не наложил на себя руки, приняв дозу опиума. И такого никогда не случится.

Джон Браун

Новый период в истории наркотиков начался в 1700 году, когда уэльский врач Джон Джонс (1645-1709) опубликовал трактат «Раскрытые тайны опиума». Сиднем и Уиллис писали на латыни с тем, чтобы их опытом могли пользоваться коллеги по профессии, но Джонс выпустил свой труд на живом английском языке. Это было время, когда медицинские справочники стали издаваться для широкой читательской публики. В «Раскрытых тайнах опиума» автор пропагандировал применение опиума и делился тщательно собранными фактами. Его оценка отношения общества к наркотикам оставалась справедливой на протяжении всего столетия. В этот период отрицание классической медицины привело к новым исследованиям и экспериментам – порой неосторожным.

Древние врачи, например, Андромах и Гален, прописывая природные лекарственные средства, полагали, что они восполняют силы пациента. Джонс тоже утверждал, что опийные средства утоляют боль, приносят радость и расслабление, несовместимые со страданиями. Его увлечение опиумом напоминала восторженность наркомана со стойкой и контролируемой зависимостью от наркотика. Джонс сообщал, что опиум предупреждает и подавляет печаль, страх, тревогу, раздражительность и изменчивость настроения. Этот наркотик успокаивал миллионы людей, и в то же время делал их более работоспособными. Как и поклонники опиума в прошлые столетия, Джонс приписывал наркотику сексуальные возбуждающие свойства. Он уверял читателей, что опиум способствует увеличению мужской силы, эрекции и тому подобному. Именно поэтому турки и другие восточные народы (особенно те, у которых разрешено многоженство) употребляют так много опиума, и именно поэтому он был известен во всех странах, включая Грецию и Японию. Джонс говорил, что его слова могут подтвердить многие живущие в Лондоне торговцы и путешественники, чьи рассказы он не стал приводить отчасти из скромности, отчасти из-за того, что они сделали бы книгу слишком длинной. Автор рекомендовал опиум для лечения подагры, водянки, катара, астмы, дизентерии, холеры, кори, оспы, колик и других болезней. Он говорил, что этот наркотик ослабляет или прекращает приступы рвоты, икоту, конвульсии и неуправляемые мышечные сокращения (включая родовые), снижает чувство голода, снимает менструальные боли, предотвращает различного рода кровотечения и вызывает увеличение груди, пениса и количество молока при кормлении, провоцирует эротические сны и ночные поллюции. Джонса удивляли противоречивые качества этого чудодейственного лекарства: оно притупляло эмоции и одновременно оживляло сексуальные чувства, вызывало помрачение и безмятежность ума, от него человек глупел и в то же время становился более работоспособным, впадаел в яростное сумасшествие и получаел успокоение. Хотя опиум поднимаел с постели самых слабых больных (когда не помогало никакое прочее лекарство), другие обессиленные пациенты от него умирают.

Джонс не отрицал разрушительных свойств опиума. Он называл длительное и неумеренное потребления опия-сырца как тяжкую, тупую зависимость и сравнивал ее с застарелым алкоголизмом – за исключением случаев, когда опиум использовался для лечения. Он верил (или хотел верить) в возможность контролируемого применения этого наркотика для создания иллюзии благополучия, но без увеличения дозы. Вину за человеческий порок он возлагал на самого человека. Поскольку на свете не было лекарства лучше опиума, невоздержанное его потребление неслучайно – значит, так повелел Господь, чтобы наказать человека и покарать его за неумеренность. Следовательно, пагубные последствия не всегда нужно относить на счет дурной природы вещей. Часто вина лежит на самом человеке, который неблагоразумно пользуется ими. Описание абстинентного синдрома, данное Джонсом, было реалистичным и достаточно непривлекательным: сильная, временами непереносимая физическая боль, тревога и угнетенное состояние. Эти симптомы через несколько дней заканчивались смертью, которая сопровождалась необычной агонией. Если человек снова начинал принимать опиум, то спустя два-три дня вставал на ноги. Автор советовал тем, кто пытался избавиться от пагубного пристрастия, вспомнить, как Кристобаль Акоста с помощью вина излечил от наркотической зависимости турецких и арабских пленников. Вместо опиума нужно в больших количествах пить вино, хотя оно действует на человека совсем не так, как наркотик.

Опиум, который применяли Джонс и его коллеги, производили не в Европе. Как объяснял ирландский врач Самуэль Крамп (1766-1796), наркотик привозили из Персии, Египта, Смирны и других районов Восточного Средиземноморья в плитках весом от четырех унций (113 г) до фунта (453 г). Эти плитки иногда были покрыты сухими листьями мака. Когда их разрезали, опиум был темно-коричневым, а когда его перерабатывали в порошок, он становился желтовато-коричневым. Крамп считал его запах слабым, своеобразным и неприятным, а вкус – горьким и резким. По словам Джеймса Деллевея (1763-1834), английского врача в Константинополе, чтобы сделать турецкий опиум более приятным и не таким одурманивающим, его разбавляли густыми сиропами и соками. Эти микстуры пили из ложки или принимали опий в таблетках, на которых было выбито «Mash allah», что означало «Работа аллаха». В Британию почти не поступал опиум из Индии, хотя в Португалию и Голландию его привозили из азиатских колоний этих держав. В XVIII веке импорт индийского опиума в Китай, которым занимались европейские торговцы, уже стал очень прибыльным предприятием.

В 1557 году китайцы разрешили португальским купцам основать опорный пункт в Макао, на западном берегу реки Кантон, в тридцати пяти милях от Гонконга. В начале XVII века португальцы стали продавать китайцам небольшие партии наркотика, который производили в Гоа – своем поселении на западном побережье Индии. До этого опиум в Китай, где его использовали как лекарство, ввозили только из Аравии. В течение столетия опиум на Дальнем Востоке постепенно превратился в товар, имевший достаточно большое значение. К 1610 году голландцы основали торговые поселения на Яве, откуда, судя по всему, распространилась традиция курения опиума. Один из посещавших остров европейцев описал примитивные курильни, в которых опиум смешивали с табаком. Традиция потреблять этот наркотик прижилась и на острове Формоза (современный Тайвань), где в середине XVII века португальцы на короткое время основали свою колонию. Вытеснившие голландцев китайские колонисты перенесли привычку курить опиум ради удовольствия на континент.

К началу XVIII века португальские корабли начали регулярно перевозить наркотик через Макао в Китай. Позднее англичане также стали поставлять индийский опиум в Китай через остров Пенанг, находящийся в Малаккском проливе. Хотя потребление этого наркотика сосредотачивалось, в основном, в прибрежных провинциях, тот факт, что его поставляли иностранные торговцы (но не губительные свойства наркотика), заставил Пекин в 1729 году издать первый в мире указ, который запрещал употребление опиума. Согласно этому указу, торговцы наркотиком и содержатели курилен подлежали удушению, а мелкие посредники подвергались ста ударам бамбуковой палкой. Затем наказанные несколько дней или недель ходили с тяжелой деревянной колодкой на шее, либо их сажали в бамбуковую клетку, где осужденные часто умирали. Выживших изгоняли они не могли приблизиться к дому на расстояние менее тысячи миль. Карательные меры коснулись и перевозчиков опия – от лодочников, полицейских и солдат до продажных таможенников и городских чиновников. Однако правители Китая, несмотря на все запреты и наказания, не испытывая угрызений совести, использовали торговлю опиумом в своих целях: с 1753 года импорт наркотика облагался пошлинами. В XVIII веке потребление опиума еще не стало очевидной международной проблемой. Во всяком случае, в 1792 году наркомания не беспокоила сэра Джорджа Стонтона (1781-1859), единственного члена британской дипломатической миссии, говорившего по-китайски. В своих мемуарах он едва упоминает опиум, хотя позже выступал против его транспортировки.

В 1600 году королева Елизавета I даровала Ост-Индской компании монополию на торговлю на территориях, лежащих за Мысом Доброй Надежды и проливом Магеллана. Совет директоров Ост-Индской компании разрешил поставки опиума с подконтрольных ему территорий. Однако в 1733 году, после указа Пекина 1729 года, лондонское руководство компании запретило перевозить наркотик на своих кораблях, поскольку подозревало моряков в контрабанде опиума в Китай. Несмотря на это, общий ежегодный объем торговли наркотиком к 1760 году оценивался в тысячу ящиков. Торговля, в основном, велась из древнего города Патна, богатого торгового центра в штате Бихар. Опиум, который выращивали в близлежащей местности, ценился очень высоко. В 1756 году разногласия между английской фабрикой, расположенной близ Калькутты, и местным правителем штата Бенгал заставили британцев перейти к активным действиям. Роберт Клайв (1725-1774), командир небольшого войскового соединения, блестяще провел военную компанию, которая легла в основу британского могущества в Индии. В 1763 году Клайв взял штурмом город Патну и передал его Ост-Индской компании. Компания быстро утвердила свою монополию, изгнав местных, голландских и французских торговцев, которые раньше закупали опиум у местных крестьян и составляли конкуренцию англичанам. После 1763 года работники компании в Патне поняли, что Китай с населением 300 миллионов является огромнейшим потенциальным рынком сбыта, и развернули собственную весьма прибыльную торговлю. Однако чтобы их предприятие не противоречило запрету лондонского руководства, служащие Ост-Индской компании продавали опиум частным экспортерам и, тем самым, не участвовали непосредственно в контрабанде наркотика в Китай.

После того, как штат Бенгал стал первым британским владением в Индии, местные чиновники Патны стали вызывать раздражение метрополии. В 1772 году губернатором Бенгала был назначен Уоррен Гастингс (1732-1818). Он получил от Ост-Индской компании приказ реформировать администрацию. На следующий год Гастингс перевел торговлю опиумом на новые рельсы. С этого времени правительство платило крестьянам аванс за выращенный мак, а те обязывались продавать урожай за фиксированную цену только агентствам компании. Опий-сырец очищался, и на каждый брикет ставилась печать компании. Затем наркотик продавали на аукционе в Калькутте. Гастингс никогда не поощрял свободную торговлю опиумом: цена на этот товар резко колебалась, а потому была крайне рискованной. Неконтролируемая торговля могла нарушить шаткий социальный баланс в Бенгале и поставила бы под угрозу проводимую губернатором политику стабильности. Кроме того, Гастингс был заинтересован в увеличении налоговых сборов, так как нуждался в деньгах для своей администрации, но другого более прибыльного источника он не видел. Гастингс ясно изложил свою точку зрения, заявив, что опиум является не предметом первой необходимости, но представляет собой безнравственную роскошь, и поэтому предназначается только для вывоза за границу. По его словам, мудрое правительство должно строго ограничивать внутреннее потребление опия. Иначе говоря, Гастингс не хотел, чтобы подопечные ему индийцы травились опием, однако наркотик вполне годился для экспорта и сбора таможенных пошлин. Запрет Совета директоров Ост-Индской компании не помешал контрабанде наркотика в Китай на других судах, ходящих под британским флагом. Этому способствовали совсем иные стимулы, чем нужда правительства в деньгах. Европейцы с удовольствием приобретали китайский чай и шелк, но китайцы почти не покупали европейские товары. Главным средством обмена служили серебряные монеты. Индийский опиум стал дополнительным товаром, который уравнивал объем взаимной торговли. Поставки наркотика в Китай продолжались, несмотря на то, что Совет директоров в 1782 году повторил, что компания не будет втянута в незаконную торговлю, и запретил экспорт опиума за ее счет. Лондонские директоры считали, что их руки чисты, но к тому времени, когда Гастингс в 1785 году оставил свой пост, опий давал компании ежегодную прибыль в полмиллиона фунтов стерлингов.

В предыдущий год ответственность за Ост-Индию несли Совет директоров и новое правительственное управление по делам Ост-Индии, которое называлось Контрольным советом и отвечало за контроль и исполнение решений Совета директоров. И директоры компании, и правительственные чиновники остро нуждались в денежных средствах, поэтому монополия на продажу опиума стала необходимой частью индийской финансовой системы. Сменивший Гастингса генерал-губернатор, маркиз Корнуоллис (1738-1805), обнаружил, что крестьян, которые выращивали мак в штате Бенгал, эксплуатировали так, что фактически они работали подневольно. Он предложил отменить государственную монополию на опий, чтобы облегчить положение крестьянства, но премьер-министр Уильям Питт (1759-1806) выступил против, утверждая, что процветание Ост-Индской компании зависит от торговли с Китаем. Забота Питта о запасах серебра, которое тратилось на оплату китайского чая, помогла сохранить статус-кво. Обеспокоенность истощением золотого запаса Британии особенно возросла с началом войны с Францией в 1793 году.

Китайские потребители опиума постепенно перешли на другой сорт мака, в котором содержание морфина было выше. К началу 90-х годов XVIII столетия курение опиума распространилось из южных провинций Китая в северные и западные. Оно стало модным увлечением богатой молодежи, а затем молодых чиновников, в том числе и правительственных. В ответ на это император своей декларацией ввел запрет на импорт наркотика, а также на выращивание мака. Правитель «Поднебесной» заявил, что иностранцам не запрещается производить и употреблять опиум, а также распространять его у себя на родине, но опий не должен попадать внутрь страны, где его тайно покупают и употребляют бродяги, доводящие себя до состояния, недостойного человека. Импорт опиума, тем не менее, продолжался и в XIX веке превратился в международную проблему.

Фармакологические исследования наркотика в Британии подстегнула публикация в 1742 году «Диссертации об опиуме» Чарльза Элстона (1683-1760), профессора ботаники и медицинских препаратов Эдинбургского университета. Его работа описывала в общих чертах три линии исследований, которые господствовали в медицине в течение следующих пятидесяти лет: попытки определить механизм воздействия наркотика, изучение действия опия на сердце и сосудистую систему, определение методов лечения опиумом. Элстон опроверг существовавшую в то время классическую точку зрения, что опиум разжижает кровь. Он утверждал, что наркотик действует не на мозг или кровь, а на нервную систему. Его теорию подтверждают современные научные исследования, однако в XIX веке считалось, что опий всасывается и разносится кровеносной системой. Шотландский врач Джон Браун (1735-1788) оказал даже большее влияние, чем Элстон. Его работа «Основной принцип медицины» (1780), написанная на латинском языке, обеспечила внимательный круг читателей за рубежом, особенно в Италии и Германии. Книга была переведена на английский язык и издана в Филадельфии, а также в Копенгагене, Милане и других столицах. Под влиянием французского перевода, Наполеон Бонапарт стал приверженцем альтернативной системы лечения. Самой блестящей идеей Брауна была связь большинства заболеваний с ослаблением организма. Автор совершенно справедливо осудил многие господствовавшие в то время методы лечения – особенно очищающие – как ошибочные. В своей книге Браун хвалил опиум как сильнейший стимулятор, которому не было равных. Он учил своих студентов и утверждал в печати, что опийные настойки поднимают у пациентов тонус, от которого, как он полагал, зависели жизненно важные процессы. (Сам Браун страдал подагрой, которую считал результатом астении – имея в виду упадок жизненных сил – и лечил ее опием). Его последователи прописывали опиаты для поднятия жизнеспособности пациентов с выраженной физической слабостью. В результате увеличилось количество так называемых «аномальных случаев», о которых предупреждал Сиднем: у многих пациентов выработалась зависимость от опиума, а многие самолечением испортили себе жизнь.

В отличие от Элстона и Брауна, врач Джордж Янг (1691-1757) утверждал в своей книге «Трактат об опиуме» (1753), что благоприятные эффекты этого препарата зависят от его усыпляющих свойств. Янг был мнительным человеком, щедро применявшим опий для лечения малейших недомоганий. Обычно он принимал двадцать капель настойки на ночь для подавления кашля. Янг приписывал улучшение своего состояния полноценному ночному сну, однако можно заподозрить, что он просто оправдывался в употреблении опия. Он писал, что кашель по утрам исчезает после вечернего приема наркотика, но возвращается после полудня, когда действие опия прекращается. И все же Янг считал, что опиум лечит. Он сожалел, что опий попал в руки шарлатанов от медицины и назначается каждый день не только доброжелательными женщинами в благотворительных целях, но и необразованными медсестрами. Это было опасно, поскольку, как говорил автор, опиум – это яд, который подрывает здоровье и убивает не сразу, а постепенно, в результате необдуманного применения.

Трактат Янга предназначался в качестве домашнего справочника. В нем отчетливо отразилось отношение автора к женщинам. В его представлении это были глупые существа, на которых нельзя было положиться. Как матери они ни на что не годились.

«Некоторым детям их любящие мамаши каждый день скармливают разнообразные сладости, конфеты и варенья. Тем, у кого пищеварение уже нарушено, мы назначаем множество лекарств и промываний – и все из-за неправильного питания, в котором их не ограничивают. Обычным результатом этого является постоянное расстройство желудка. Если мать скрывает от доктора сладости и укрепляющие средства, он, скорее всего, пропишет… настойку опия в то время, когда гораздо полезнее был бы мел с водой и соответствующая диета. Таким образом, ребенок постепенно худеет, бледнеет и слабеет, пока его не настигнет какая-нибудь новая болезнь или врач не обнаружит ошибку матери и не исправит ее».

Спустя два столетия знаменитый врач Элмрот Райт (1861-1947) сказал:

«Мужчине очень тяжело понять физиологию и психологию женщины. Он немало удивляется, когда с регулярными промежутками времени обнаруживает у нее периоды повышенной эмоциональности, непоследовательности и потерю чувства меры. Мужчину буквально ошеломляет полная перемена характера у беременной женщины. Его шокирует моральная распущенность женщин, когда они психически нездоровы, и ужасное физическое опустошение от неразделенной любви. А серьезные и продолжительные нервные расстройства в период угасания репродуктивных функций производит на него жуткое впечатление. Все мужчины сталкивались с такими вещами, но ни один не считает, что вправе заговорить об этом».

Медицинскую точку зрения на женщин в XVIII в. уже представил Янг. В истории наркотиков она принципиально важна. Опиум применялся, чтобы привести в порядок чувства женщины и держать ее поведение в пределах, доступных пониманию мужчины-врача. Янг говорил, что его пациенткам всегда угрожают перемены физиологического состояния и приводит типичный случай.

«Одна женщина, довольно слабая, с очень незначительной зависимостью от опиума, медленным, слабым пульсом, холодными конечностями и меланхолическим складом ума получила от опия больше пользы, чем я мог себе представить: он не только прекращал ее месячные, но и подавлял страхи и мрачные мысли. Друзья советовали этой женщине отказаться от наркотика, поскольку в дальнейшем она якобы не сможет без него жить, но она поведала мне по секрету, что скорее откажется от друзей».

Пациентка несколько месяцев продолжала принимать наркотик даже во время беременности и постоянно носила его с собой на случай депрессии. В период месячных Янг рекомендовал принимать опийную настойку, так как, по его мнению, ничто не могло сравниться с ней при расстроенных чувствах, необоснованных страхах и тревоге. Янг лечил приступы тошноты у беременных женщин, как нервное расстройство, и прописывал регулярно принимать по пять капель настойки с мятой и коричной водой или кипяченым со специями вином. Однако на более поздних стадиях беременности он считал опиум неуместным. Янг прописывал четыре грамма опия женщинам знатного происхождения, которые теряли способность здраво рассуждать в результате варварского обращения супруга, и эта единственная доза их исцеляла.

«Фантазии», которые модный врач из города Бат, Джордж Чейн (1671-1743), описал как «истерические и ипохондрические расстройства», ассоциировались, главным образом, с женщинами. Как писал Чейн в своей классической работе «Болезни Англии» (1733), наиболее тревожными симптомами этого заболевания были беспокойство, угнетенность и бессонница. Некоторые пациенты принимали опиум без вреда для себя. У других наркотик сначала вызывал слабое головокружение или очень крепкий сон, затем – слабость, подавленность и тревогу, которые пересиливали даже действие наркотика. Таким образом, настойку опия следовало прописывать только в исключительных случаях, а ее применение – ограничивать абсолютно необходимым периодом времени. Опиаты нужно было обязательно смешивать с ароматическими веществами, которые, возможно, снижали разрушительное действие наркотика. Однако пациенты, применявшие опиум для лечения физических заболеваний, обнаруживали, что у них притупляется эмоциональная боль. В 1787 году у герцогини Девонширской (1757-1806) случились желудочные спазмы, но две небольшие дозы опийной настойки сняли их. Две дозы не принесли вреда, но герцогиня стала применять опиум и как седативное средство. Когда герцогиня страдала из-за любовных увлечений, мать умоляла ее взять себя руки и говорила, что огорчена состоянием ее души и лекарствами, которые она принимает в качестве успокоительных.

Опиум был признанным средством для облегчения страданий умирающих людей. Самуэль Джонсон незадолго перед смертью признался, что небольшие дозы наркотика помогали ему улучшить мрачное настроение. «Умирающему человеку ничто не дается легко», – сказал Бенджамен Франклин (1706-1790), который в последние годы жизни страдал мучительными болями и снимал их опиумом. Роль опиума в жизни смертельно больных пациентов заинтересовала Янга. Он подозревал, что наркотик заставлял его раковых больных умирать раньше, чем если бы они его не принимали. Наркотик мог бы навсегда прекратить их страдания, но Янга не удовлетворяло воздействие опиума на больных туберкулезом в поздней стадии.

«Люди с высоким социальным положением, которым нужно что-нибудь выписывать против каждого недомогания и которые считают, что у нас есть средство от любой болезни, раздражаются, если врач не выписывает лекарства против кашля, чтобы они спокойно спали всю ночь. Таким лекарством может быть опиум, и только опиум. Эти люди принимают его в самом разнообразном виде и понимают, что он снимает кашель и делает сон крепким. Поэтому они продолжают употреблять наркотик, становятся его рабами и должны постоянно увеличивать дозировку. Под влиянием опия они стонут и мучаются всю ночь, а утром встают с тяжелой головой. В последние дни жизни… у них отбивает память, они задыхаются, находятся в полубессознательном состоянии и постоянно страдают диареей. Такие люди без опиума умирают телом и умом. Их не сравнить с теми, кто умирает, не приходя в сознание».

Пациенты Янга типичны в том, что касается требований от врача особых лекарств и желания получить нужную дозировку. Самолечение было обычным делом. Более того, легковерные и переутомленные люди продолжали искать исцеление, используя фармакологические препараты. Парацельс, среди прочих, хвастался универсальным средством от всех болезней, которое на неопределенное время продлевает жизнь. Френсис Бэкон (1561-1626) утверждал, что, смешивая ладан с человеческой кровью, он открыл тайну вечной жизни. Европейцам мало было вновь обретенного собственного «я». С конца XVII в. они начали экспериментировать со своей внутренней индивидуальностью и продолжительностью жизни, словно человек – это машина, которую можно смазать и настроить. Подобные эксперименты были следствием периодически возникающего желания представить человека, как ошибку природы. «Жизнь – это неизлечимая болезнь», – провозгласил в 1656 году Абрахам Коули (1618-1667). В XVIII в. появились бесчисленные шарлатаны, продававшие лекарства от всех недугов, которые якобы преобразовывали человеческую природу. Такие «целители» являлсиь эквивалентом разнообразных гуру и проповедников гербалайфа конца XX столетия, хотя иногда они демонстрировали такую безжалостность, которая присуща современным наркобаронам. Самозванец Д’Элю, например, сколотил себе состояние, сбывая состав, гарантировавший, по его словам, бессмертие. Жертвы этого шарлатана травились веществами, содержавшимися в его препарате. Такой же самозванец, граф Калиостро, утверждал, что дожил до 200 лет, благодаря своему тонизирующему средству – «эликсиру жизни». Результатом действий этих жалких мошенников было то, что врачи предпочитали применять лекарства собственного изготовления, а не пользоваться новейшими открытиями в фармакологии. Массовому распространению шарлатанства способствовала также алхимия. Например, моча долгое время привлекала внимание алхимиков, благодаря своему золотистому цвету и геометрически правильным кристаллам солей. В 1669 году один гамбургский алхимик, подогревая сброженную мочу в течение нескольких месяцев, впервые выделил фосфор. Полвека спустя, в 1779 году, ученые нашли фосфор в мозге человека, и этот факт предоставил мошенникам новые возможности. Обнаружение фосфора в гениталиях и мозговой ткани привело к тому, что и фармакологи, и шарлатаны стали прописывать это вещество в качестве тонизирующего, сексуально возбуждающего средства – иногда в опасной для жизни дозировке.

В то время существовало очень немного лекарств, с помощью которых можно было сделать нечто большее, чем облегчить симптомов и утолить боль пациента. Поэтому вполне понятно стремление врачей увеличивать дозы наркотика. Элстон ожидал, что повседневное применение опиума европейцами выработает у них привычку к наркотику. Отношение Янга было таким же оптимистичным. Он считал, что в результате длительного и устойчивого потребления опия, пациенты привыкнут к его наркотическим свойствам, и он станет надежным лекарством. Тем не менее, в середине XVIII в. не существовало методов оценки воздействия какого-либо наркотика на характер человека. В действительности, ученые еще не сошлись во мнении, был ли опиум стимулятором, депрессантом или галлюциногеном. Еще в 1843 году известный английский токсиколог советовал принимать разумный, хорошо сбалансированный наркотик, который восстанавливает тело, давая разуму полноценный отдых. Этот наркотик – опиум – он считал стимулятором. Однако споры теоретиков в XVIII веке мало влияли на фактическое применение опиума в светской среде. Опиаты стали использовать шире, и в то же время ему меньше стали доверять образованные люди. В 1780 году, когда модная поэтесса Энн Сьюард (1742-1809) написала «Сонет об опиуме», опиаты рассматривались как ловушка для слабовольных.

So stands in the long grass a love-crazed maid.

Smiling aghast; while stream to every wind

Her garish ribbons, smeared with dust and rain;

But brain-sick visions cheat her tortured mind,

And bring false peace.

Thus, lulling grief and pain,

Kind dreams oblivious from thy juice proceed,

Thou flimsy, showy, melancholy weed.

И вот стоит в траве высокой девушка, обезумевшая от любви.

Развеваются на ветру ее пестрые ленты, все в пятнах от пыли и дождя.

Но болезненные видения лгут ее измученному разуму,

Принося ложный покой.

Так, доставляя временное успокоение,

Сладкие сны забвения приносит сок

Хрупкого, яркого, печального цветка.

Несмотря на энтузиазм Джонса, люди, употреблявшие опий не отличались блистательным умом. Когда сэр Роберт Годсколл (1692-1742), лорд-мэр Лондона, обратился с петицией в Палату общин, Хорес Уолпол (1717-1797) заметил, что его речь была настолько скучной, что можно было подумать, будто лорд-мэр принимает опиум. Однако другие ораторы прибегали к опиуму с большим успехом. Великий адвокат Томас Эрскин (1750-1823) готовился к особо важным слушаниям в суде, принимая одну таблетку опия, помогавшую ему успокоить нервы и достигнуть высот красноречия. Он мог бы считать эти таблетки стимуляторами, но они не разрушили ему ни личную жизнь, ни карьеру. В 1806 году его назначили на высшую юридическую должность – лорд-канцлером Британии – и присвоили рыцарское звание. Тем не менее, опиум мог способствовать его печально известной поглощенности самим собой. «Он говорил так хорошо, что я никогда не уставал его слушать, даже когда он был занят только одним предметом – самим собой – о чем хорошо знали его близкие друзья и приписывали это усталости», говорил об Эрскине Байрон.

Жизнь и смерть наркоманов служили темой многих историй. Наркотик мог легко уничтожить надежды и очарование молодости. «Очень прискорбно видеть бедняжку леди Бошан в таком состоянии», писал Хорес Уолпол в 1772 году за несколько месяцев до смерти двадцатидвухлетней сказочно богатой наследницы, вышедшей замуж за сына могущественного маркиза. «Опиум – плохой товарищ», делал вывод Уолпол. Такого же мнения придерживался Самуэль Джонсон, считавший этот наркотик полезным слугой, но опасным хозяином – однажды ему пришлось успокаивать сильный кашель большим количеством опиума, в гораздо больших дозах, чем принимал сам. Опиумные микстуры использовались против укачивания в поездках. Мать Джейн Остин, по совету одного фармаколога, снимала усталость в путешествиях настойкой опиума, принимая двенадцать капель на ночь. Беспокойных грудных детей при поездках в тесных каретах успокаивали опием. Граф Бессборо (1758-1844), готовясь в 1793 году к путешествию в Неаполь, уложил в аптечку опийную настойку для своего шестилетнего сына. Она не причинила вреда мальчику, выросшему и ставшему после долгой парламентской карьеры бароном де Моли.

Уильям Уилберфорс (1759-1833), политик и филантроп, выступавший против работорговли, в 1788 году перенес такие острые кишечные боли и несварение желудка, что его друзья распрощались с ним. После того, как врач с большим трудом уговорил Уилберфлорса принять небольшую дозу опиума, он выздоровел, но оставшиеся сорок пять лет жизни не расставался с наркотиком. Уилберфорс боялся, что если он бросит принимать опий, у него снова начнутся желудочные боли, но, вероятно, это было только оправданием. Один раз, отвечая на вопрос, почему у него почернели пальцы, Уилберфорс ответил, что принимает опий, которому обязан ораторским успехом. Он, однако, был благоразумен и выполнял свою работу, не увеличивая дозировку. Хотя Уилберфорс так и не смог избавиться от наркотической зависимости, он не говорил о ней всей правды. «Когда я выпиваю стакан вина, я чувствую, как оно действует на меня, – утверждал он. – Но когда я принимаю опиум, то не чувствую его эффекта». Этому трудно поверить.

Репутация Уилберфорса осталась незапятнанной, а честь Роберта Клайва (позднее лорда Клайва Пласси), которому Ост-Индская компания обязана упрочением своего положения в Южной Азии, подверглась нападкам недоброжелателей. В 1752 году с Клайвом случились тяжелые желудочные колики, сопровождавшиеся острым разливом желчи. Он страдал желчнокаменной болезнью, которая обострялась хронической малярией. Желудочные спазмы преследовали его всю жизнь, и часто после приступа состояние Клайва было тяжелым и подавленным. Чтобы снять физическую боль, ему давали опиум, кроме того, он принимал наркотик при депрессии. Однако Клайв не употреблял опий постоянно, во все увеличивающихся дозах, как хронический наркоман. Он умер во время ужасного приступа болезни в 1774 году. Он очистил кишечник, и боль вернулась с такой силой, что в агонии он вонзил себе в шею нож. Немедленно пошли слухи, что смерть наступила от наркотика: еще в 1968 году один уважаемый историк утверждал, что Клайв умер от передозировки опия, принятого преднамеренно или по ошибке во время депрессии. Причем самую депрессию считали и причиной, и результатом приема наркотика.

Мысль об опиуме тайно лелеял еще один знаменитый военачальник, король Фридрих II Прусский (Фридрих Великий, 1712-1786). После поражения от австрийцев он признался советнику, что ненавидит свою должность, которую предназначила ему слепая судьба, но есть у него способ покончить с игрой, когда она станет невыносимой. Приоткрыв одежды, он показал висевший на ленте маленький золотой овальный медальон. В нем лежали восемнадцать таблеток опиума – вполне достаточно, чтобы уйти туда, откуда не возвращаются.

Такие камеи с наркотиком носили все представители имущих классов. Возможно, самым значимым аспектом в отношении беднейших слоев населения к опиуму было то, что его не употребляли европейские преступники. Об этом свидетельствует родившийся в Амстердаме врач и философ Бернар Мандевилль, поселившийся в Лондоне и написавший «Басню о пчелах». Он говорил, что поддержание гражданского порядка зависит от признания социальных различий. Аппетиты и намерения низших слоев сдерживают не религиозные лидеры, а осторожные политики. Мастерство политиков заключается в том, что вначале они расчленяют общество, а затем льстят одним социальным слоям и подчиняют себе другие. Порядочные люди содержали семьи, должным образом воспитывали детей, платили налоги и были полезны обществу более чем в одном смысле. Похвалы политиков льстили их самолюбию. Чтобы сохранять расслоение общества, нужны были социальные подвиды – то, что в конце ХХ столетия стали называть низшими слоями. Политики, писал Мандевилль, заклеймили некоторые социальные группы как презренные и ограниченные. Их представители постоянно искали удовлетворения своим сиюминутным интереам и не заботились о нуждах общества. Такие люди были якобы совершенно неспособны на самопожертвование, у них не было более высокой цели, чем личная прихоть – такая, как например, сладострастие. Тем не менее, во времена Мандевилля наркоманы не считались отбросами общества. Опиумная настойка не являлась социальным злом. Хотя автор относился к ним двусмысленно, основную опасность он видел в крепких алкогольных напитках. В своем «Трактате об ипохондрии и истерике» (1711) он назвал воздействие опиума не совсем понятным, так как на разных людей наркотик действовал по-разному, но оставался настолько привлекательным средством, что многие врачи не обращали внимания на его побочные эффекты.

Если в Европе XVIII в. опиумная субкультура была незаметна или не существовала вообще, то путешественники по Ближнему Востоку постоянно сообщали о ней.

Их рассказы продолжали оказывать влияние на западное восприятие наркозависимости. Предположения о культурном превосходстве европейцев не перерастали в категоричные утверждения. В 1721 году французский философ, барон Шарль Луи де Монтескье (1698-1775), опубликовал в Голландии «Персидские письма» – вымышленную переписку с двумя персами, якобы приезжавшими в Париж и Венецию. В них автор даже не намекает о превосходстве западной цивилизации. Один из вымышленных путешественников Монтескье сравнивает вино с опием и говорит, что вино – самый страшный дар природы человеку. «Ничто так не запятнало жизнь и добрую славу наших монархов, как невоздержность: она – самый ядовитый источник их несправедливостей и жестокостей». Опиум предпочтительнее. Монтескье отмечает, что на Востоке так же усердно ищут средство против уныния, как и против самых опасных болезней. «Человеческий дух – само противоречие. На разгульных пирах люди с бешенством восстают против всяких предписаний, а закон, созданный для того, чтобы сделать нас праведными, часто только усугубляет наши пороки».

В течение десяти лет после основания Левантской компании, в Европе продолжали публиковать многочисленные повествования путешественников, знакомившие читателей с употреблением опиума для увеселения. Но в XVIII веке рассказы англичан об Османской империи отличались меньшей терпимостью к разрушающему воздействию опиума. Сэр Джеймс Портер (ум. 1786), британский посол в Константинополе на протяжении пятнадцати лет, полагал, что у турок существовала врожденная порочность. В ХХ столетии это назвали бы врожденной зависимостью. Портер писал, что несмотря на запрет алкоголя, турки пили вино, и это зло начинает распространяться в высших кругах. Возможно, как и во многих других случаях, ограничения лишь усиливали желание и разжигали жажду. Автор отмечал, что из-за религиозных предрассудков или страха быть обнаруженными, неверные часто переходили с вина на опиум, который так же опьяняет и вероятно имеет даже худшие последствия для тела и ума. Его неприязнь разделяли многие европейцы в Константинополе, где употребление опиума считалось порочной привычкой.

Современник Портера, Александр Рассел (ум. 1768), был врачом в английском поселении в городе Алеппо. По его мнению, интерес европейцев к использованию опиума в исламском мире был преувеличен. Он писал, что не смог найти доказательства повсеместному употреблению опиума в Турции. Однако, в Константинополе он был более распространен, чем в Алеппо, где этот наркотик считался не менее скандальным, чем вино, и где его открыто потребляли лишь те, кто не заботился о своей репутации. Джеймс Деллевей, служивший священником и врачом в британском посольстве в Константинополе, в 1798 году согласился, что одурманивание этим пагубным веществом было менее распространено, чем говорилось в печати. Рассел описывал наркоманов, как глупцов, чье дурное поведение предзнаменовало разрушение социальных барьеров и классовой иерархии – необходимых факторов для сохранения мира и процветания страны. Представители высших слоев иногда развлекались вместе с людьми низкого происхождения, которые чрезмерно увлекались опиумом, писал Деллевей. Однажды он наблюдал, как одурманенный наркотиком слуга стал считать себя важным и богатым человеком.

«Он расположился на углу тахты, дерзко разговаривал с хозяином дома, стал рассуждать о том, как нужно вести дела, приказывал привести к нему людей, ругал их или приказывал посадить в тюрьму, оскорблял одних чиновников, заставляя их ждать, и назначал других. Посреди этого сумасбродства, один из пажей, заранее получивший приказ, подкрался к слуге сзади и неожиданно громко застучал ставнями. В ту же секунду волшебство пропало. Несчастного [слугу] охватила обычная дрожь, трубка выпала из его рук. Он прибегал к [опиуму], как единственному средству утешения».

Расселу, как врачу, было понятно вредное воздействие опия. Он писал, что люди, чрезмерно зависимые от этого разрушающего средства, редко доживали до старости, их обычно хоронили в жалких безымянных могилах. Очень немногие могли выдержать последствия отказа от наркотика.

В 1784 году француз, барон Франсуа де Тот (1733-1793), описал площадь в Константинополе, которую называли «Рынок наркоманов», и куда с соседних улиц каждый вечер сходились любители этого наркотика. На одной стороне площади стоял длинный ряд маленьких, закрытых зеленью беседок с лежанками для клиентов. Покупателям давали опийные таблетки, которые они запивали водой.

«Через три четверти часа или час этих людей охватывала желанная задумчивость, под ее влиянием они принимали тысячи различных поз – всегда экстравагантных и всегда смешных. В этот момент общая сцена становилась наиболее интересной: все актеры были счастливы, каждый возвращался домой в состоянии полной потери рассудка, которого нельзя достичь без помощи наркотика. Не считая прохожих, которые развлекаются тем, что заставляют принявших опиум говорить разные глупости, каждый чувствует себя и выглядит тем, кем желает».

Важно отметить, что в рассказах и Рассела, и де Тота, принявшие опиум люди воображают себя богаче, чем в реальной жизни. Как и в случае с героином и кокаином в конце ХХ века, потребление опиума имело некую связь с социальными или экономическими лишениями. Европейцы считали ближневосточное злоупотребление наркотиком эквивалентом алкоголизма у беднейших рабочих у себя на родине. Самуэль Джонсон говорил, что в Турции так же постыдно принимать слишком много опиума, как и в европейских странах – напиваться допьяна. Деллевей подтверждал, что в Турции на человека, пристрастившегося к наркотику, смотрят с такой же жалостью или отвращением, как в Европе – на беспробудного пьяницу. Однако здесь к концу XVIII века стыд перед соседями в рабочих районах начал терять свою былую силу. В 1798 году парижский секретный агент доносил, что в густонаселенных кварталах, где люди не почти не знают друг друга, почти невозможно поддерживать порядок, потому что тем, кто его нарушает, не нужно краснеть перед знакомыми. Такое развитие событий в следующем столетии вызовет большую тревогу.

К началу XIX века опасность продолжительного применения опиатов в медицинских целях получила такую же известность, как и их успокоительные качества. Хотя среди ученых не существовало согласия относительно механизма воздействия этого наркотика, уже существовала мощная международная сеть поставок. В Европе наркотическая субкультура еще не появилась, однако было известно, что в мусульманских странах существует традиция потребления опиума ради получения удовольствия. В этих странах сформировался обособленный околопреступный мир, представители которого предавались унизительному, не подобающему христианину наркотическому саморазрушению. А тем временем в Европе презренная городская беднота, судя по всему, стала забывать совесть.