Глава 6 ПРИЗРАК ЯМАГАТЫ

Глава 6

ПРИЗРАК ЯМАГАТЫ

В конце лета 1923 г., то есть спустя несколько месяцев после дорожной трагедии во Франции, Хирохито и Нагако занялись подготовкой к намеченной на ноябрь свадьбе. Ожидаемое свадебное торжество — радость, притом не столько за счастливых молодых, сколько по поводу окончания длившейся почти семь лет борьбы с кланом Тёсю. Неуемный Ямагата наконец покинул их навсегда, отправившись к праотцам, по крайней мере все так думали. Но в субботний день 1 сентября 1923 г. неприкаянный дух генерала Ямагаты произнес-таки последнее заклятье: земная твердь дрогнула, и яростные подземные толчки сотрясли долину Канто. Хирохито и его невеста не пострадали, от Токио остались одни руины, а свадьбу пришлось отложить.

В тот злополучный день ничто не предвещало беды. Рабочая неделя, как обычно, закончилась в полдень. В отеле «Империал» (повышенной сейсмоустойчивости, архитектор Фрэнк Ллойд Райт) шли последние приготовления к торжественному открытию. Многие горожане отправились поближе к побережью или на Гинзу[28] за покупками и развлечениями. В 50 милях к югу от Токио по дну залива Сагами проходит древний тектонический разлом. 1 сентября 1923 г. этот разлом стал эпицентром сильнейшего землетрясения, продолжавшегося страшных пять минут. Густонаселенную равнину Канто трясло, как пыльную ветошь ветром. В Токио и Иокогаме — ужас разрушения. К безучастному небу взвилось фантастическое желтое облако, стремительно разрастающееся в гигантскую плотную марь из пыли и щебня, поднятого с городских руин. После первых толчков на побережье обрушилось чудовищное цунами высотой 36 футов.[29]

Десятки тысяч построек из дерева и бумаги, выстоявших не одно землетрясение, на этот раз не смогли противостоять разгулу стихии, будучи повержены и охвачены огнем, перекинувшимся с оказавшихся под завалом зажженных кухонных жаровен и плит. Первыми вспыхнули циновки и ширмы из рисовой бумаги. Вскоре ветер разнес пламя по всему Токио, превратив город в гигантский костер. Беснующийся огонь нанес городу больший ущерб, чем само породившее его землетрясение. Люди в ужасе пытались спастись от надвигавшейся на них со всех сторон стены огня. Людские потоки сходились на берегах реки Сумида, гигантские столбы огня и дыма ревели над головами. Люди бросались в воды Токийского залива, но и там не находили спасения. 100 тысяч тонн нефтепродуктов из разорвавшихся от небывалого жара цистерн на базе ВМФ в Йокосуке вылилось в залив. Огненная буря ревела всю ночь. К воскресному утру Токио лишился 300 тысяч зданий и построек. От двух третей города остались обугленные головешки, повторные толчки стихли к вечеру. В понедельник утром находящиеся в полубессознательном состоянии от пережитого горожане начали разгребать руины в поисках тел своих родных. Всего в Токио погибло около 140 тысяч человек (из полуторамиллионного населения города). Материальный ущерб оценивался в 2 процента национального богатства. Два миллиона человек лишились крова.

Утром 1 сентября Хирохито работал во дворце. Утверждают, что при землетрясении он оставался совершенно спокоен и не покидал стен дворца. Гофмейстер Канродзи — единственный, кто находился рядом с императором. Некоторые примыкающие к дворцу постройки уничтожил огонь, однако сам дворец, огражденный от них широким рвом, избежал «геенны огненной».

Как правило, неунывающие японцы быстро справляются с последствиями землетрясений. Но на этот раз в разрушенных городах вспыхнули массовые беспорядки, подавить которые правительственным силам удалось только через две недели. Масштабы бедствия оказались воистину катастрофическими. Продукты питания, питьевая вода закончились в мгновение ока. Пожарные оказались бессильны. Беспомощные власти, дабы отвести народный гнев в безопасное для себя русло, занялись подстрекательством против корейцев, китайцев и членов левых партий, обвинив их в поджогах, грабежах, изнасилованиях, убийствах… Ультраправые воспользовались ситуацией для провокаций против иммигрантов и левых. Аппарат полиции и тайной полиции, как заведено, в очередной раз использовал прессу для распространения «нужных» слухов. В Токио и пригородах Хирохито объявил военное положение. В вооруженных силах объявили мобилизацию. Якобы Корея готовилась напасть… В этой обстановке — в качестве ответной меры — корейцев на территории Японских островов следовало уничтожить. Отряды экстремистов высыпали на улицы в поисках жертв… Одна из японских газет в те дни писала: японское правительство дало лицензию на убийство корейцев, так как они вкупе с социалистами готовили грандиозный заговор против Японии. Оболваненные толпы калечили и убивали любого, заподозренного в принадлежности к корейской или китайской национальности, к социалистам. Вместе с полицией и военные отряды экстремистов начали устраивать облавы в бедных кварталах, убивать тысячи бедняков, чья нищета прямо свидетельствовала против них, — такие всегда за социалистов. «Корейская внешность», акцент — получи дубинку или копье под ребро! В то время в Японии проживало около 80 тысяч корейцев. Преступления против них документально засвидетельствованы. Японские вояки похвалялись: «Наши кавалеристы в восторге от кровавой охоты на корейцев».

Во время пожаров в Токио известный в народе лидер социалистической партии пытался вывести людей в безопасное место — через ров на территорию императорского дворца, но тут же был «арестован» агентами тайной полиции, задушившими его в толпе. Жену и малолетнего сына социалиста также задушили… Около 1300 «выявленных социалистов-мятежников» бросили в тюрьмы.

В конце концов правительство покончило с разгулом террора, но не отказалось от выдвинутых ранее корейцам обвинений в подстрекательстве к беспорядкам и насилию.

С восстановлением порядка в городе Хирохито лично объехал разрушенные кварталы. В военной форме, верхом — через Гинзу, через парк Уэно (в зоопарке животные остались невредимы). Хирохито разрешил укрываться в парке, жертвовал обездоленным деньги. В императорском рескрипте он выразил высочайшее соболезнование жертвам стихии и объявил о переносе даты своего бракосочетания на более поздний срок. Между тем будущей свояченице Хирохито со своим семейством пришлось укрываться в канализационной трубе в ожидании окончания строительства нового дома. Равнина Канто — крупнейший аграрный регион Японии. Разрушенные фермы, хранилища не прибавляли оптимизма. Той зимой даже представителям элиты пришлось включить в свой рацион тапиоку[30] и консервированную фасоль (гуманитарную помощь из США).

Америка помогала не только фасолью. Джек Морган выделил стопятидесятимиллионный заем на реконструкцию Японии (громадная сумма по тем временам), купив для себя «кусок японского будущего». Банкирский дом Морганов имел с Японией полувековую историю сотрудничества: начало положил отец Джека (Дж. Пирпонт Морган) в эпоху Реставрации Мэйдзи.

Морган мог позволить себе предоставлять такие гигантские займы. Соединенные Штаты после Первой мировой войны скопили немалый избыток ликвидности от «военного бизнеса». «Морган бэнк» являлся крупнейшим кредитором армии и военного флота Великобритании, правительства Франции. В годы Первой мировой войны Морганы заключили коммерческих сделок на три миллиарда американских долларов, с избытком ликвидности в 30 миллионов долларов. Был пятисотмиллионный англо-французский заем (Морган добился шести процентов годовых, от щедрот своих отказавшись от каких-либо иных комиссионных). Всего «Морган бэнк» в годы войны выдал кредитов на общую сумму полтора миллиарда долларов! Банковский дом Морганов стал сильнейшим титаном в мире бизнеса. Теперь его величали «главным американским кредитором», «мудрецом с Уолл-стрит». Финансовые ресурсы дома Морганов завоевывали своим владельцам достойное место в Вашингтоне и в мире, превратив его фактически в особый департамент правительства США. Морганы теперь играли по-крупному — в мировых масштабах. В сфере их интересов в том числе находилась и Азия; Томас Ламонт направился в Японию для «изучения обстановки».

Выпускник Гарварда, Ламонт быстро дорос до поста вице-президента «Бэнкерс траст», где и попал в поле зрения Джека Моргана. В 1911 г. Ламонт стал самым младшим по возрасту партнером дома Морганов. В Первую мировую войну молодой партнер Ламонт занимался финансированием и закупкой американской военной техники, продовольствия и тому подобного для нужд Франции и Великобритании, после войны — репарационными выплатами Германии. Ламонт являлся прирожденным дипломатом, умел расположить к себе, но не менее успешно впадал в самообман. Наиболее ярко это его последнее качество проявилось в Японии.

В 1920 г., с благословения министра торговли Герберта Гувера и Госдепартамента США, Джек Морган направил Ламонта в Азию. В Китае — беспорядки, его раздирают на части военные, в его городах гудят забастовки, не затихают студенческие демонстрации, осуждающие Версальский договор, якобы предоставивший Японии контроль над германскими зонами влияния в Китае. Ламонта мутило от Китая и китайцев, его возмущала вопиющая коррупция и мздоимство в стране. «Китайцы, — писал Ламонт, — так и не стали единой нацией… Коррупция… порицается… и чуть ли не повсеместно практикуется, без стыда и совести». Ламонт делает вывод, что политическая нестабильность и культивация коррупции решают вопрос об инвестициях в Китай отрицательно, и рекомендует «Морган бэнку» воздержаться от капиталовложений в эту страну.

Япония — другое дело. Китайцы представлялись Ламонту неряхами, грязнулями и дегенератами, японцы — чистюлями, проворными и нарядными, квалифицированными и прямыми как стрела. По Ламонту выходило: Япония есть не что иное, как азиатская Британия во плоти. Подобно Америке, Япония поднялась на Первой мировой войне, накопила золотишко. США стали для Японии главным торговым партнером, Япония становилась для США важным рынком сбыта американских товаров. В Японии Ламонта развлекали сливки японской финансовой элиты: семейства Мицуи, Мицубиси, Ивасаки, ослепившие его великолепием своих жилищ и знаменитых японских садов. Перед ним предстали радушные либералы, трудящиеся в поте лица на благо открытия Японии новым веяниям. Благостный Ламонт видел вокруг опрятную и умиротворенную страну. Должно быть, везде так же прибрано, опрятно и чисто… Ламонт не разглядел запрятанной глубже глубокого структурной коррупции в японском государстве.

«Коррупция в Японии, — утверждает Карел ван Вольферен, — легитимизирована ее систематическим свершением. Она столь хорошо организована и превратилась в столь не подпадающую под правовую ответственность неотъемлемую часть японской системы, что большинство японских граждан и иностранных резидентов не видят истинных ее размеров, в то же время признавая ее как „часть системы“». Японские коррупционеры не тянут опрометчиво ручонки за всякой мелочью, как неотесанные китайцы, получая все, нужное им для жизни, через внутривенное питание.

Во времена Реставрации Мэйдзи богатейшие семейства Японии причудливым образом переплелись с политическими тяжеловесами в Токио и бюрократией, созданной ими для управления реформируемыми государственными институтами. В 1870-х гг. гэнро вложил немалую долю конфискованных у сёгуната Токугава финансовых средств в строительство новых заводов и фабрик, железных дорог и коммерческих предприятий. Позже многие из них приватизировали, также весьма причудливым образом. Итак, образовались четыре ведущих конгломерата, или дзайбацу, во главе них встали родственники и близкие друзья членов гэнро. Дзайбацу — замкнутая коммерческая империя с шахтами, рабочими, фабриками, банками, страховыми компаниями, океанскими лайнерами и внешнеторговыми организациями. Можно сказать, их во многом смоделировали с преклонной, почтенной и приносящей доход империи семейства Мицуи, в свое время финансировавшей не одно поколение сёгунов династии Токугава и вовремя переключившейся на поддержку и лояльность Мэйдзи. Назовем первые дзайбацу поименно: Мицубиси, Сумитомо, Ясуда, Ивасаки. Из членов «первого состава» гэнро расстановка сил выглядела следующим образом: Ито — близок к Мицубиси, Иноуэ — к Мицуи, Окума — к Ивасаки, Ямагата — к Сумитомо (протеже Ямагаты князь Сайондзи являлся родным братом главы Сумитомо). В начале XX века появится и активно поддержит захватнические планы военной верхушки в Токио «свежая поросль» дзайбацу (в том числе — Ниссан).

«Влиятельные люди из Токио», руководители дзайбацу, бюрократы всех мастей зачастую строили отношения друг с другом по проверенным временем принципам общего родства, выгодных браков, памяти о «совместной учебе», мздоимства, махинаторской приватизации, липовых аукционов на благо личного обогащения и, само собой, блага реформирования Японии в современную, индустриально развитую державу. Увиденное Ламонтом в Японии зеркально отражало американскую преуспевающую элиту, к которой принадлежал он сам, поэтому он не оценил, или не удосужился оценить, реальный масштаб столь мастерски осуществляемой коррупции в этой стране. Скандалы, когда нужно, конечно, случались, но быстро сходили на нет. Настоящих виновников не найти, козел отпущения — вот он, на виду! (Театральные представления с участием руководителей корпораций и министров правительства, прилюдно рыдающих и осознающих свои ошибки, есть не что иное, как очередная сценка комического представления, которое не следует принимать так уж близко к сердцу в современной Японии.) Японские правительства так и не предприняли действенных мер по обузданию национальных финансовых сюзеренов, по реформе финансовой системы, объясняя, что таковые якобы были бы равносильны коллективному самоубийству.

Последующие несколько лет Ламонт занимался подготовкой к крупному коммерческому кредиту в адрес Японии. Японский банк запросил 30 миллионов американских долларов на строительство железной дороги в Южной Маньчжурии. Американские промышленники воротили нос от такого рода сделок. Они хотели вкладывать деньги в саму Японию, а не в японские предприятия на территории материковой Азии, собственноручно порождая здесь конкурентов американскому бизнесу. Землетрясение в Японии сыграло им на руку, американские инвесторы оживились. Банковский дом Морганов выделил стопятидесятимиллионный заем со сроком погашения 30 лет, образованием выкупного фонда и номинальным доходом в 6,5 процента. Еще 25 миллионов фунтов стерлингов предоставил лондонский синдикат «Морган Гренфелл». Вот теперь Ламонт мог быть доволен собой — японское правительство претендовало на титул «постоянного клиента» Морганов. Вышло так. Да не так, как предполагал Ламонт.

В конце декабря 1923 г. последним «толчком» землетрясения в Канто стал выстрел в Хирохито, направлявшегося с кортежем через Тораномон. Пуля прошла мимо, ранив гофмейстера. Стрелявший — некто Нанба Дайсукэ, сын члена парламента (консерватор, из клана Тёсю). Тайная полиция, с учетом сложившейся обстановки, сочла возможным провести операцию по распространению в народе слухов, ясно указывающих на близость Нанбы к коммунистам.

Пока суд да дело, стрелявшего казнили. Как позднее предполагалось, убийца принадлежал к ультраправым, решившим запугать императорскую семью и изолировать ее от общества, дабы самим контролировать подступы к трону. Вернувшийся из европейского турне Хирохито ясно дал понять: отныне предпочтение будет отдаваться большей открытости трона. Служба безопасности дворца (а в аппарате тайной полиции служил не один бывший протеже Ямагаты), предвидя угрозу, использовала инцидент с террористом Нанбой как предлог для усиления охранных мероприятий в отношении Хирохито еще жестче, чем раньше, изолируя его от «опасных контактов». По свидетельству младшего брата Хирохито, принца Микасы, жизнь Хирохито «разительно изменилась после инцидента у Тораномон». Неудивительно, такова плата за популизм.

В остальном жизнь переменилась к лучшему. 26 января 1924 г. Хирохито и Нагако наконец стали законными супругами. За стенами дворца толпа скандировала «Бандзай!» («Да здравствует император!»). Гофмейстер Канродзи отмечал: народ воспринял известие о свадьбе как «яркое и подающее надежды событие посреди унылой и удручающей действительности». Церемонию провели по синтоистскому обряду в семейном храме на территории дворца, жених и невеста облачились в традиционные японские одежды. Хирохито, держа в руке священное зеркало из отполированной бронзы, глядя в его мистическую глубину, торжественно объявил 123 императорам-праотцам известие о своей женитьбе. Было приглашено семьсот гостей: принцев и принцесс, князей и княгинь, придворных, министров (в традиционных одеяниях и военной униформе). Придворные дамы — в ярких кимоно; кто-то одет по-европейски. Чужеземцев на церемонию не пригласили. Среди приглашенных — Тояма, крестный отец «Темного океана», ведущий ультраправый ура-патриот. По окончании церемонии венценосная чета в сопровождении кортежа направилась во дворец Акасака. Улицы столицы оцепили полицией и войсками. Школьники приветственными криками нарушали подобающую тишину… По случаю великого торжества этот день в стране объявили нерабочим. Народные гулянья, костюмированные процессии прошли повсеместно.

Среди подарков для новобрачных находилось и несколько подобающих случаю «пособий для новобрачных». Несомненно, невеста Хирохито являлась девственницей; что до самого жениха, то по некоторым свидетельствам выходит, будто бы Тайсё (когда Хирохито исполнилось шестнадцать лет) присылал сыну гейшу. Возможно, его дядя, князь Хигасикуни, однажды сводил племянника в парижский публичный дом «Сфинкс». Если нет, то пособия оказались как нельзя более кстати: в японском обществе, придающем огромное значение воспитанию в детях прилежания и усердия, о половом воспитании говорить не принято. Благопристойные семейства, когда приходило время, дарили молодым подходящие к случаю книги, иллюстрированные эротическими сценками, дабы дети «растили свой сад». Хирохито и Нагако преуспели в «садоводческом искусстве», однако сын-наследник родился у них не скоро.

6 декабря 1925 г. появился на свет первый ребенок — девочка. В 1926 г. Тайсё умер после второго инсульта, осложненного воспалительным процессом в легких. Хирохито взошел на трон. У него нет наследника, поэтому принц Титибу формально остается его преемником. В феврале 1927 г. дворец облетела радостная весть о новой беременности Нагако. В сентябре 1927 г. Нагако подарила супругу второго ребенка — снова девочку. Принц Такамацу записывает в дневнике: «Снова принцесса… Какая досада! Как жаль, что не мальчик!» С рождением наследника давление на «запасных» уменьшилось бы.

Рассудительная вдовствующая императрица Садако принялась за подготовку к новой женитьбе, на этот раз своего любимого сына.

Принц Титибу производил должное впечатление — высок ростом, ладно сложен. Титибу — скалолаз, игрок в теннис; прекрасно говорил по-французски и по-английски; учился за границей, прежде чем ступить на достойную мужа стезю военной службы. В отличие от Хирохито Титибу не вел затворнический образ жизни. Идеалистически настроенные «сослуживцы» Титибу высказывались при нем вполне откровенно, и Титибу не скрывал от них собственного мнения (при условии сохранения конфиденциальности). Очевидно, его по-настоящему беспокоило бедственное положение земледельцев, всех угнетенных… Как когда-то отец, Титибу настаивал на равенстве с друзьями-офицерами, отказываясь от особых привилегий. Его сотоварищи с восхищением в голосе говорили, что он «не дурак выпить, но никогда не пьянеет». Денно и нощно тайные агенты не спускали с Титибу глаз. Многие молодые армейские и морские офицеры искренне верили: Титибу служил бы отечеству на посту императора гораздо лучше старшего брата. По характеру Титибу не являлся заядлым конспиратором и особо не таился в приверженности идеям реформ. Имеются свидетельства: именно он стоял за по крайней мере двумя кровавыми заговорами против правящей элиты во время бурных событий 1930-х гг.

Но вряд ли Титибу всерьез помышлял о троне. Он не испытывал склонности к «этой ужасной жизни», не обладал должной стойкостью и ответственностью. Мать потакала Титибу, а он, оставаясь обходительным и обворожительным сыном, пользовался всеми привилегиями предполагаемого престолонаследия. По существу, вполне вероятного…

В начале 1925 г. Титибу (все еще лейтенант сухопутных войск) временно покинул Японию — для путешествия по заграницам, свободный от официальных обязанностей. Шестнадцать месяцев Титибу совершенствовался в английском с преподавателем-англичанином, покорял швейцарские Альпы, играл в теннис и гольф, совершал конные прогулки, ходил в кино и по магазинам, танцевал, посещал вечеринки и наслаждался ролью обеспеченного плейбоя, пусть и под присмотром шталмейстеров. Развеявшись, Титибу поступил на учебу в Оксфорд (Магдален Колледж), где стал значительной фигурой (с книжками под мышкой; деловитый; одевался в спортивном стиле, модном у студентов). Титибу планировал провести в Оксфорде по крайней мере год. Специализацией он избрал новейшую историю Великобритании, политологию и экономику. Однако через каких-то два месяца Титибу отозвали домой — плохо с отцом. Титибу надеялся вернуться в Англию через несколько месяцев для продолжения учебы, но вернуться удалось спустя десяток с лишним лет.

Путь домой (в компании с бароном Хаяси) пролегал через США — так короче. Через три дня, проведенные вдали от британских берегов на борту судна, Титибу получил каблограмму с известием о смерти отца. В Нью-Йорке принца встретил японский посол в США Мацудайра Цунэо — жизнерадостный, луноликий «коротышка-толстячок», заядлый игрок в гольф. Он повез принца в Вашингтон для передышки перед предстоящей поездкой по железной дороге в Калифорнию. Президент США Калвин Кулидж пригласил принца в Белый дом на получасовую беседу. Каких-либо иных протокольных или неформальных мероприятий в честь Титибу в США не проводилось по понятной причине. Принц отдыхал в резиденции своего посла. Госпожа Мацудайра — Набэсима Набуко — являлась близкой подругой матери Титибу, а ее племянница в свое время — кандидаткой номер один в невесты Хирохито. По сравнению с отнюдь немалой частью японской аристократии, этими «лягушками в колодце», члены семейства Мацудайра были космополитами, прекрасно ориентировавшимися в западной культуре. До Вашингтона Мацудайра работал в Лондоне, слыл профессионалом своего дела. Дети, включая старшую семнадцатилетнюю дочь Сэцуко, ходили в одну из самых престижных частных школ Вашингтона, «Сидвелл Фрэндс», принадлежащую общине квакеров. (Не за горами то время, когда Сэцуко станет одной из ключевых фигур японской императорской семьи. Счастливому девичьему времени под родительским крылом придет конец.)

«Сидвелл Фрэндс» пользовалась большой популярностью у семей дипломатов. Учеба детей в этой школе дорогого стоила. Здесь учились многие будущие американские знаменитости, включая, к слову, Чарльза Линдберга.[31] В «Сидвелл» Сэцуко приобрела особый акцент, характерный для южных штатов США. Она побеждала в школьных спортивных соревнованиях по теннису, посещала уроки бальных танцев, не тушевалась в компании самых экзотических персонажей на дипломатических приемах. Друг семьи из Госдепа США Джозеф Грю, изредка балующий своих слушателей парочкой слов в описании требующего хотя бы двух десятков, охарактеризовал Сэцуко как «по-настоящему красивая».

Сэцуко отличалась от молодой императрицы Нагако в той же степени, в какой Титибу являлся непохожим на Хирохито. Сэцуко родилась в городе Уолтон-он-Темз (ее отец тогда работал третьим секретарем в посольстве Японии в Великобритании), и ее по праву можно назвать англофилом. Слава принца Титибу не очень-то ослепила ее. Несколькими годами ранее (еще до встречи в Вашингтоне) Сэцуко и Титибу виделись в Токио, позже императрица Садако пригласила семейство Мацудайра во дворец перед назначением в Вашингтон. Принц не обмолвился тогда с Сэцуко ни словом. Впоследствии она с иронией в голосе вспоминала: «Мое первое впечатление о Его Высочестве Принце — блики от очков и подтянутая, рослая фигура».

На второй встрече — в Вашингтоне — Титибу уделил ей внимание, поинтересовался успехами в школе и в спорте. Поживший за границей принц выглядел солидно, но и Сэцуко головы не потеряла, она намеревалась поступать в университет. Замужество — для девушек постарше, романтика — для Голливуда. Сэцуко считала себя реалисткой.

На следующий день принц покинул Вашингтон и в середине января 1927 г. прибыл в Йокогаму. Спустя несколько месяцев у Хирохито вновь рождается дочь. Вдовствующая императрица Садако направляет тайного эмиссара в посольство в Вашингтоне (граф Кабаяма, стародавний друг Садако, учился в США) с поручением убедить посла и госпожу Мацудайра дать согласие на брак Сэцуко с принцем Титибу.

Мацудайра, «низенький толстячок» с виду, являлся незаурядным государственным мужем с поистине эпической биографией. Посол был четвертым сыном знаменитого смутьяна Мацудайра Катамори, феодала клана Идзу. В свое время Катамори, один из предводителей «альтернативного» движения за сближение императора с сёгуном, выступал против физического устранения сёгуна. Поначалу самураи клана Идзу поддерживали войска клана Сацума, оборонявшего императорский дворец в Киото от нападений клана Тёсю (Мэйдзи тогда исполнилось одиннадцать лет, и он, как мы помним, был свидетелем тех событий). Семейство Мацудайра, таким образом, считалось заклятым врагом Тёсю. С падением сёгуна армия феодала Мацудайра отошла в замок Вакамацу в княжестве Идзу. После ожесточенной и длительной осады войска антисёгунской коалиции захватили замок, а Мацудайра обвинили в государственной измене. Хотя он оказался в стане проигравших, лично Мацудайра всегда оставался верен императору, так что в конечном счете честь семьи была восстановлена, сам клан Идзу оправдан, Мацудайра же сохранил свое место среди японской привилегированной элиты.

После окончания Токийского университета отец Сэцуко поступил на службу в японский МИД. Карьера развивалась успешно: первая загранкомандировка — Китай; по возвращении — директор американо-британского бюро МИД; со временем — посол в США, глава МИД; в годы Второй мировой войны — глава императорского двора.

Перспектива выдать дочь за принца Титибу всполошила семейство Мацудайра. Конечно, такое замужество престижно в самом высоком смысле этого слова, однако на невесту ложился тяжелейший груз ответственности. Атмосфера в японском посольстве в США стала мрачной, безрадостной, унылой. Сэцуко ничего не сообщили, в ее жизни ничего не изменилось. Ее родители допоздна засиживались с Кабаямой, но граф провалил свою миссию, и ему пришлось возвратиться в Токио ни с чем. К удивлению Сэцуко, по прошествии нескольких недель граф вновь появился в Вашингтоне с каменным выражением лица. Снова ночные посиделки, снова разговоры-уговоры с родителями. Буквально на следующий день Кабаяма послал за Сэцуко и объявил девице о цели визита, передав ей от имени вдовствующей императрицы предложение выйти замуж за принца Титибу. Сэцуко потеряла дар речи: «Я растерялась и слышала голос графа чуть жива». Родители исчерпали все мыслимые контраргументы: недостаточно высокое происхождение, семейное клеймо противников Реставрации, некоторая несдержанность и своеволие в характере дочери. Наконец они предоставили ей право самой принять решение… Дочь ответила отказом, удалилась к себе и отказывалась принимать пищу, проплакав в одиночестве три дня.

Сэцуко переживала не зря. Вступление в брак для японки означает неминуемое прощание с отчим домом и переход в зависимость от семьи мужа даже при самом удачном раскладе. А для Сэцуко брак с Титибу означал принятие правил императорского двора с его назойливыми и вездесущими гофмейстерами. Удушающий придворный протокол положит конец ее личной независимости, изолирует от родителей и близких. Родители должны будут обращаться к ней с манерной вычурностью, от нее устранят прежних подруг. Она должна будет жить «за облаками», то есть на бесконечном удалении от простых людей. Не об этом Сэцуко мечтала, строя планы на будущее: она хотела жить свободно и независимо, как современная женщина. Забыть девичьи мечты, став узницей трона?

Прорыдав три дня и три ночи, Сэцуко капитулировала. Если такова ее участь, нужно принять ее достойно. Граф Кабаяма отправился в Токио.

Последовали многочисленные формальности. Сэцуко не имела аристократического титула, поэтому ее формально удочерил дядя-виконт. После окончания учебы в «Сидвелл Фрэндс» Сэцуко переехала в Токио и прошла ускоренный курс придворного этикета под личным началом вдовствующей императрицы. Обычно августейшие невесты обучаются этикету несколько лет — Сэцуко уделили три месяца интенсивной подготовки. (Патефонные пластинки с записями джазовой музыки и иные западные «штучки» запретили строго-настрого.)

В благоприятный, по мнению придворных знатоков науки о магических числах, день для обряда бракосочетания — 28 сентября 1928 г. — Сэцуко разбудили очень рано, дабы успеть должным образом сделать прическу и облачить ее в традиционный синтоистский свадебный наряд. Волосы густо напомадили маслом из камелий, уложили в прическу в форме сердечка, коса — до пояса. Нижнее кимоно — из шелка алого цвета. Сверху — плиссированные пурпурные кюлоты, «предназначавшиеся, вероятно, для великанши; мои пятки находились там, где полагалось быть ее коленям, а остальное длинным шлейфом волочилось позади». Одеяние состояло из двенадцати слоев, наряд невесты весил 16 килограммов, или 35 фунтов.

Невесту доставили на церемонию в карете императорского двора темно-бордового цвета. На пути во дворец ее приветствовали ликующие толпы, размахивающие национальными флажками. (Демонстрацию организовал императорский двор; ничего «спонтанного» не допускалось.) Карета остановилась у порога храма Касикодоро на территории императорского дворца. Принц Титибу обменялся с Сэцуко традиционными поклонами. Сэцуко провели в гардеробную, где на голову ей водрузили трехлучевую диадему, а в руки дали веер из кедрового дерева — символ скромности. О начале синтоистского обряда возвестили флейты и свирели. Жрец нараспев принялся читать молитву. Титибу со скипетром шел впереди невесты. У алтаря сел по правую руку, Сэцуко села по левую руку от жениха. На древнем придворном наречии Титибу обратился с речью к богам: «В этот знаменательный час, в этот знаменательный день мы предстаем как жених и невеста пред очами Твоими. Мы произносим клятву супружеской верности. Отныне и во веки вечные мы даем обет взаимной любви и супружеского согласия».

Отпив по глотку священного зеленого чая, Титибу и Сэцуко поднялись с колен. Торжественную тишину вспорол 21 выстрел из орудийного ствола. Гвардейцы с императорскими штандартами двигались впереди кареты новобрачных, выехавших из дворца по мосту Нидзу. Кавалеристы в шлемах с белым плюмажем расчищали перед каретой путь к дворцу Акасака, толпы скандировали «бандзай». Во дворце Акасака молодых ожидали четыре августейшие тетушки — дочери Мэйдзи: принцесса Асака, принцесса Хигасикуни, принцесса Такэда и овдовевшая, пострадавшая в дорожной аварии принцесса Китасиракава. Банкет, официальное фотографирование, и Сэцуко удалилась в свой новый будуар, где сняла с себя тяжелые одеяния и помыла голову — «отвратительное испытание», так как мыло в смеси с бензином нещадно щипало глаза новобрачной. Смыв с волос помаду, Сэцуко уложила их в европейскую прическу, надела европейское платье: на правом плече (пересекая грудь по диагонали) красовалась лента ордена Священной Короны первого класса, заколотая бриллиантовой брошью; бриллиантовая тиара венчала голову. В таком облачении Сэцуко вновь позировала перед фотографами, а Титибу (в военной форме лейтенанта пехоты, в руке — шляпа с плюмажем) присоединился к супруге.

Покончив с фотографами, новобрачные вернулись в императорский дворец и предстали пред очи Хирохито и Нагако. Затем направились во дворец вдовствующей императрицы; Садако благословила молодых. Вечерело, когда молодые возвратились во дворец Акасака. Сэцуко переоделась в черное кимоно с вышивкой (океанские волны, золотые и серебряные журавли). Самый младший брат, тринадцатилетний Суми (принц Микаса), кадет военной подготовительной школы, прибыл с визитом. За окнами дворца волновалось людское море. Повинуясь порыву, Титибу вышел на балкон и приветствовал толпу. Для члена императорской семьи общение напрямую с народом считалось недопустимым. Толпа от неожиданности сначала затихла, а затем разразилась шквалом аплодисментов и выкриков.

Спустя несколько недель двадцатишестилетнего принца Титибу зачислили слушателем в военную академию. В последующие три года он с прилежанием корпел над учебниками — после ужина и вплоть до глубокой ночи. Сэцуко как-то попыталась отвлечь мужа, на что Титибу ответствовал такими словами: «У многих слушателей в академии очень стесненные жилищные условия, но они вынуждены делать те же задания, что и я. У многих к тому же маленькие дети орут без умолку, а я могу заниматься в тишине и роскоши. У меня нет отговорок».

Зато после полуночи супруги катались на роликах по коридорам верхних этажей дворца Акасака. Поначалу слуги решили, что это гром! По выходным супруги играли в теннис (в дождливую погоду — в сквош). Сэцуко, несмотря на запрет, крутила джаз. У принца имелась и своя личная коллекция пластинок, к тому же он неплохо танцевал.

Сэцуко, как оказалось, напрасно боялась свекрови. Вдовствующая императрица буквально осыпала ее подарками и даже придумывала для нее новые наряды. Сэцуко с мужем частенько хаживали к ней в гости, все вместе они смотрели кинофильмы (включая голливудские картины «Веселая вдова», «Том Сойер», «Марокко» с Марлен Дитрих в главной роли). Вдовствующая императрица, в свою очередь, навещала молодых в их замке. В будущем степень доверительности и сердечного участия, оказанная императрицей Садако супруге Титибу, станет беспрецедентной по отношению к супругам трех остальных ее сыновей. Суровые правила придворного протокола строго регламентировали дружеские визиты Сэцуко к Хирохито и Нагако. Со временем Хирохито еще более отдалится от Титибу. Неформальные контакты между двумя августейшими братьями практически сойдут на нет.

Позже Сэцуко придет к следующему выводу: ее брак с Титибу являлся тайной надеждой вдовствующей императрицы на «большее сближение Англии, Америки и Японии». Садако волновала будущность Японии в когорте мировых держав и ее отношения с другими странами. Садако надеялась, что влиятельные иностранные визитеры воспримут принца и принцессу Титибу как представителей новой Японии. Супругов Титибу отличали изысканные манеры, прекрасное образование, космополитизм. Титибу придерживались современных взглядов, держались непринужденно и открыто. К сожалению, «лягушек в колодце» было еще ой как предостаточно…

Несмотря на успех с британским турне, Хирохито продолжал чувствовать себя неловко и натянуто на аудиенциях с иноземцами. Супруги Хирохито вели замкнутый, несколько аскетичный образ жизни, в сущности, не имели настоящих друзей, доступ к ним даже ближайших членов императорской семьи жестко ограничивался. Вдовствующая императрица пыталась организовать «семейные посиделки» — Хирохито с Нагако не пришли ни разу. Император позволял себе спиртное в исключительно редких случаях, а императрица Нагако сама испытывала гнет суровых протокольных ограничений, уходящих корнями в глубокое прошлое императорского двора. Говорят, японки вольны в поступках в возрасте до семи лет и после шестидесяти.

Очевидцы в императорском дворце характеризовали брак Хирохито как «предупредительную близость» и «прекрасный союз». Летом чета Хирохито отдыхала на приморской вилле, проводя прогулки по побережью в неизменной компании гофмейстеров двора. В Токио в часы досуга чета много читала, гуляла по дорожкам императорского сада. Хирохито являлся прекрасным знатоком ботаники, знал наименования всех растений в саду. Чета прикармливала диких уток, журавлей и лебедей в императорских прудах. Птицы узнавали их: черный лебедь, как заправский японский олигарх, буйно бил крыльями и зло шипел, отгоняя соперников. Нагако, обладавшей приятным голосом, нравилось музицировать за пианино и вместе с мужем слушать патефон. Кроме того, Нагако страстно любила пинг-понг, и Хирохито часто наблюдал за ее игрой. Во дворце имелось поле для гольфа (9 лунок), после полудня супруги частенько упражнялись на нем. Нагако обучилась гольфу уже после свадьбы, дабы угодить супругу, но особого интереса к игре не проявляла. Когда Нагако не выходила на поле, лебеди и гофмейстеры могли наблюдать императора в одиночестве, с клюшкой в руке.

Хирохито всерьез увлекся морской биологией. На территории дворца выстроили лабораторию общей площадью 1600 квадратных футов (во главе ее поставили бывшего школьного учителя биологии Хирохито). Нагако помогала супругу собирать крошечные создания в приливных бассейнах. Облаченная в белое кимоно, императрица медленно шла по песку, подавая императору сачок или неся тубус для забора образцов. Зимой в снежные дни император с кем-нибудь из молодых гофмейстеров проводил час-два на лыжне, спускаясь с пологих склонов на территории дворца. Вряд ли Хирохито с Нагако раскатывали на роликах по дворцу.

Когда во дворец привезли дочерей, счастье родителей не знало границ. Хирохито ловил для них головастиков в пруду, а любимым занятием венценосного семейства стала игра в прятки. Бывало, император настолько увлекался игрой с дочерьми, что гофмейстерам приходилось отрывать его для неотложных дел. Кроме того, гофмейстеры заботились о недопущении просачивания в прессу фотографий императорской семьи на отдыхе.

Комната дочерей соединялась с покоями родителей длинным коридором — громадный шаг вперед по сравнению с традиционной полной изоляцией родителей от детей в недалеком еще прошлом. Императрица Нагако навещала дочерей и сама кормила их, пела им колыбельные и, как утверждают, даже меняла подгузники. Такое поведение не приветствовалось императорским двором, не заинтересованным во «вмешательстве» в воспитательный процесс. Придворные жаловались: Нагако испортит детей, и они вырастут своевольными и непослушными!

У Нагако на четвертом году замужества внезапно заболела «необъяснимой болезнью» (по некоторым источникам — пневмонией) и через шесть дней умерла ее вторая дочь (шестимесячная принцесса Сатико). В сентябре 1929 г. Нагако опять родила девочку (принцесса Кадзуко). По сведениям одного из японских исследователей, вскоре после родов некая придворная дама заявила Нагако, что «таково проклятье Ямагаты» и императрица никогда не подарит императору наследника. В марте 1931 г. японская нация вновь с надеждой ожидала двойного гудка сирены из императорского дворца (один сигнал — девочка, два — мальчик). Увы, сигнальный гудок возвестил о появлении на свет четвертой девочки (принцесса Ацуко).

В прежние времена подобная проблема решалась указом императора об усыновлении ребенка одного из родственников либо признания наследником сына официальной наложницы. Хирохито же стал первым за последние 150 лет истории императорской династии родным сыном императрицы! Японские источники утверждают, будто за спиной Хирохито готовилось решение о возрождении института официальных наложниц императора. Граф Танака Кокэн, самый горячий поборник движения «за другую женщину», с пеной у рта пытался убедить в этом каждого, кто, по его мнению, имел хоть какое-то влияние на императора. Танаке было за восемьдесят, он занимал на тот момент посты президента Школы пэров и министра императорского двора, зная, как говорится, все ходы и выходы. По слухам, Танака самолично выбрал в наложницы Хирохито трех чрезвычайно привлекательных девиц, подготовив на каждую подробное досье с фотографиями и пытаясь через некоего гофмейстера «прозондировать» настрой Хирохито… Согласно этим источникам, Хирохито будто бы категорически отказался от затеи подобного рода. Якобы Хирохито в разговоре с Нагако обмолвился, что даже если трон и перейдет со временем к одному из его братьев или их наследников, то его это мало заботит… В течение десятилетия (1921–1931 гг.) Хирохито продолжал движение по стезе фундаментальной трансформации собственной личности: от честолюбивого молодого плейбоя до этакого рассеянного профессора, стоящего в сторонке от близкого к извержению жерла вулкана (то есть заговоров, кровопролития, социальных и политических потрясений в Японии в недалеком уже будущем).

За стенами дворца сгущались грозные, зловещие тени. Прошло десять лет с тех пор, как Хирохито принял на себя обязанности императора. Ужасающее по масштабам землетрясение в Канто — ничто по сравнению с грядущими потрясениями. Великий японский эксперимент «открытости Западу» оказался на поверку сопряжен с множеством «дурных напастей». Небрежение, оказанное азиатской расе в Версале, и крах англо-японского альянса внесли сумятицу в умы прогрессивной японской общественности, породили сомнения в неправоте сторонников изоляционизма, разыграли аппетиты ультраправых. Многовековая островная паранойя получила свежий стимул, японское общество вступило (как говорят в Японии) в «темную долину». Провалы японской дипломатии, углубляющийся экономический кризис в стране спровоцировали очередной виток заговоров и интриг в рядах японской военно-политической верхушки, заговорившей о своих традиционных территориальных притязаниях к материковой Азии. Отвергнутая высокомерным Западом, уязвленная Япония почувствовала себя загнанной в угол и решилась впредь идти собственным, милитаристским путем. Россия — тогда Советский Союз — могла рассматриваться Японией в качестве прямой угрозы, однако Великобритания и США (ненадежные теперь друзья) также в перспективе могли оказаться таковыми. Тон Токио стал резким. Токио обратился внутрь, копя агрессию. Имея в активе поверженную Корею, японский Генштаб увеличивал интенсивность разведывательно-диверсионных операций на территории Маньчжурии и северных районов Китая.

Поборники дружбы с Западом дискредитировали себя… Еще до начала Первой мировой войны американская пресса взахлеб твердила о так называемой «желтой угрозе» и якобы готовящемся вторжении в Калифорнию. «Белокожие» политики, лидеры профсоюзов и журналисты подливали масла в огонь. В 1924 г. Конгресс США принял закон о запрете японской иммиграции. Прокитайское лобби заговорило о «спасении» Китая, «привязке» Китая к американскому евангелизму. Перспектива обращения миллионов китайцев в христианство самым широким образом обсуждалась на страницах американских журналов и газет, и одновременно эти же издания вешали об угрозе японского нападения на Америку… Обе упомянутые перспективы сейчас выглядят откровенно смехотворными, однако в то время они заморочили голову многим добропорядочным американцам.

В условиях ежедневной рутины (если так можно выразиться), то есть в сугубо частном и утилитарном порядке, японцы очень заботятся о том, как они выглядят в глазах окружающих. В международных отношениях — другое, тут у них опыта явно маловато. Репутация Японии на международной арене в 1920-х гг. серьезно пострадала, причем главным образом именно из-за неумелых действий японской стороны. Задиристый тон во внешней политике неуместен. Пропагандистская кампания, развернутая в японской прессе против Китая, якобы стремящегося под японский протекторат и молящего о «спасении от участи быть под Россией», глубоко возмутила международную общественность. Особую озабоченность выразил Вашингтон, прокитайское лобби в США воспользовалось этим моментом для развертывания нового крестового похода против Японии: дело Китая — правое, Япония — воплощенное зло! (О договоре США и Японии, подписанном после оккупации Японией Кореи, никто и не вспоминал. А ведь тогда Япония закрыла глаза на американскую аннексию Филиппин.)