Глава двенадцатая. Умиротворение по-сталински, или Призрак «второго Мюнхена»
Глава двенадцатая.
Умиротворение по-сталински, или Призрак «второго Мюнхена»
Итак, 15 марта завершилось уничтожение Чехословакии. Надо было действовать? Это было понятно даже Чемберлену, который после первой, «умиротворительной» реакции в палате общин все-таки решился на открытый протест. Он понял, как сразу потерял много пунктов в английском общественном мнении; такие же недовольные голоса раздавались в Париже и Вашингтоне. Было решено все-таки послать ноту в Берлин, объявляющую действия Германии незаконными. Премьер решил и лично исправить свою ошибку. Его очередная речь звучала совсем по-иному: он задал в адрес Гитлера вопрос:
— Что это, продолжение старой авантюры или начало новой? Это последнее нападение на малое государство, или за ним последуют другие? Или это действительно шаг в направлении попыток силой захватить господство в мире?
Это был совсем другой язык. Действия Гитлера встретили протесты в широком европейском спектре: разумеется, во Франции, во всех малых странах Европы, которые стали «вычислять» — кто следующий? Советский протест, подписанный Литвиновым 18 марта, гласил:
«1. Приведенные во вступительной части германского Указа в его обоснование и оправдание политико-исторические концепции и, в частности, указания на чехословацкую государственность как на очаг постоянных беспокойств и угрозы европейскому миру, на нежизнеспособность чехословацкого государства и на вытекающую из этого необходимость особых забот для Германской империи не могут быть признаны правильными и отвечающими известным всему миру фактам. На самом деле из всех европейских государств после первой мировой войны Чехословацкая республика была одним из немногих государств, где были действительно обеспечены внутреннее спокойствие и внешняя миролюбивая политика.
2. Советскому правительству неизвестны конституции какого-либо государства, которые давали бы право главе государства без согласия своего народа отменить его самостоятельное государственное существование. Трудно допустить, чтобы какой-либо народ добровольно соглашался на уничтожение своей самостоятельности и свое включение в состав другого государства, а тем более такой народ, который сотни лет боролся за свою независимость и уже двадцать лет сохранял свое самостоятельное существование. Чехословацкий президент г. Гаха, подписывая берлинский акт от 15-го сего месяца, не имел на это никаких полномочий от своего народа и действовал в явном противоречии с параграфами 64 и 65 чехословацкой конституции и с волей своего народа. Вследствие этого означенный акт не может считаться имеющим законную силу.
3. Принцип самоопределения народов, на который нередко ссылается германское правительство, предполагает свободное волеизъявление народа, которое не может быть заменено подписью одного или двух лиц, какие бы высокие должности они ни занимали. В данном случае никакого волеизъявления чешского народа не было, хотя бы в форме таких плебисцитов, какие имели место, например, при определении судьбы Верхней Силезии и Саарской области.
4. При отсутствии какого бы то ни было волеизъявления чешского народа оккупация Чехии германскими войсками и последующие действия германского правительства не могут не быть признаны произвольными, насильственными, агрессивными.
5. Вышеприведенные замечания относятся целиком и к изменению статута Словакии в духе подчинения последней Германской империи, не оправданному каким-либо волеизъявлением словацкого народа.
6. Действия германского правительства послужили сигналом к грубому вторжению венгерских войск в Карпатскую Русь и к нарушению элементарных прав ее населения.
7. Ввиду изложенного Советское правительство не может признать включение в состав Германской империи Чехии, а в той или иной форме также и Словакии правомерным и отвечающим общепризнанным нормам международного права и справедливости или принципу самоопределения народов.
8. По мнению Советского правительства, действия германского правительства не только не устраняют какой-либо опасности всеобщему миру, а, наоборот, создали и усилили такую опасность, нарушили политическую устойчивость в Средней Европе, увеличили элементы еще ранее созданного в Европе состояния тревоги и нанесли новый удар чувству безопасности народов».
Это заявление всегда приводится как доказательство энергичных протестов СССР против немецкой агрессивной политики. Однако на деле советское правительство понимало, что протесты — протестами, а реальная обстановка — дело другое. Уже 23 марта нарком Литвинов обратился к Сталину со следующим письмом:
«ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б)
И. В. СТАЛИНУ
23 марта 1939 г.
Секретно
О Чехословакии.
1. Хотя мы заявили, что не признаем законности аннексии Чехословакии, нам все же де-факто придется ее признавать и сноситься по чешском делам с германскими властями. Придется, очевидно, ликвидировать наше полпредство в Праге. Англия, Франция и некоторые другие государства преобразовали свои полпредства в генконсульства. Я полагаю, что и нам надо поступить таким же образом. Нам все же интересно знать, что в Чехословакии происходит, да к тому же торгпредству придется там некоторое время еще работать. Возможно, что немцы потребуют на основе взаимности предоставления им какого-нибудь консульства в Союзе, и мы тогда решим, удовлетворить ли эту просьбу, или ликвидировать наше консульство. Вопрос требует срочного решения, ибо немцы уже напоминают об этом.
2. Фирлингер прислал мне письмо, в котором он, ссылаясь на нашу ноту о непризнании законности аннексии Чехии и нового статуса Словакии и на свое собственное заявление о несоответствии берлинского соглашения чехословацкой конституции, пишет, что «ввиду справедливого возмущения всех чехословаков, могущих свободно выразить свои истинные чувства, а также ввиду их желания сохранить за границей представителя, могущего защищать их интересы, я счел своим долгом вступить опять в свои обязанности на основании моих прежних и до сих пор действительных полномочий, что покорнейше прошу принять к сведению». Фирлингер это делает по соглашению с Бенешем, с чехословацкими посланниками в Париже, Вашингтоне и других столицах, желающими сохранить за границей дипломатические представительства какого-то символического чехословацкого государства. Они рассчитывают, вероятно, что их время действовать придет в случае какой-нибудь большой заварухи в Европе.
Я полагал бы пока на письмо Фирлингера не реагировать, оставив его в покое. Дальше видно будет, как с ним поступить.
3. По почте заказным письмом получено сегодня сообщение министерства иностранных дел словацкого государства, подписанное министром иностранных дел Дурчанским и датированное 14 марта. Сообщается, что национальное собрание Словакии в торжественном заседании 14 марта в Братиславе провозгласило свою независимость и создание словацкого государства в настоящих границах словацкой страны. Далее сообщается состав правительства. Заканчивается письмо просьбой признать вновь созданное государство и об этом сообщить ему.
Полагаю пока оставить письмо без ответа.
Литвинов».
Сталин неожиданно принял это предложение: полпредство в Праге было ликвидировано и преобразовано в генконсульство, а в сентябре была признана Словакия. Примечательно и другое: инициативу в возобновлении переговоров трех держав — СССР, Англии и Франции — о возможных мерах против агрессии проявила на этот раз не Москва, а Лондон. Точнее, человек, который первым толкнул тяжелую дипломатическую колесницу, был не русским, не англичанином, не французом. Его звали Вирджил Виорел Тиля и был он послом королевской Румынии при дворе его Британского Величества.
Внешняя канва выглядела так. 17 марта 1939 года, т. е. два дня спустя после пражских «мартовских ид», в Форин оффис появился посол Румынии. Попросив аудиенции у министра, он сообщил ему, что, по его сведениям, германская экономическая миссия, ведущая в Бухаресте переговоры, потребовала предоставить Германии монополию на румынский экспорт, обещав в обмен гарантировать румынские границы. «Это кажется румынскому правительству чем-то вроде ультиматума», — дипломатично выразился Тиля и попросил лорда Галифакса разъяснить: что произойдет в том случае, если Германия нападет на Румынию? Не кажется ли ему, что если Польша, Румыния, Югославия, Турция и Греция объединятся с Англией и Францией, то положение можно будет спасти? Галифакс обещал доложить все это кабинету. Обсудив ситуацию, он направил телеграммы послам в Варшаву, Анкару, Афины и Белград с указанием запросить соответствующие правительства. В Москву послу Сидсу также был дан запрос: окажет ли СССР помощь Румынии, ежели его попросят об этом? Назавтра британская печать была полна сообщениями о «румынском кризисе». 18 марта Сидс посетил Литвинова и задал ему свой вопрос. Ответ был получен с необычной, почти сенсационной быстротой: Литвинов, не входя в обсуждение самого запроса, предложил немедленно собрать в Бухаресте совещание представителей СССР, Англии, Франции, Румынии и Турции. Правда, из Бухареста вдруг последовали опровержения: мол, никакого ультиматума не было. Но «машина» завертелась. Так или иначе, по инициативе Лондона дипломатическая изоляция СССР после Мюнхена была снята. Начался новый тур трудных переговоров. Англия и Франция предложили советскому правительству принять совместную декларацию, которая, однако, не предполагала никаких обязательств Англии и Франции в случае прямого нападения Германии на Советский Союз. Правда, Франция предложила более реалистический проект советско-французской декларации о взаимной помощи, однако под давлением Англии французское правительство само отказалось от своих идей.
17 апреля 1939 года правительство Советского Союза вручило Англии и Франции (с последней его связывал договор 1935 года) ответные предложения, предусматривавшие заключение между тремя державами равноправного эффективного договора о взаимопомощи против агрессии. Начался обмен нотами.
Мы не будем входить сейчас во все перипетии нудной дипломатической дискуссии, которая оказалась весьма сложной. Смысл позиции Запада, пожалуй, довольно точно определил маститый английский политик Дэвид Ллойд Джордж, когда 14 июля 1939 года он сказал советскому послу Ивану Михайловичу Майскому, что Чемберлен «до сих пор не может примириться с идеей пакта с СССР против Германии…».
Предложения Советского Союза от 14 апреля 1939 года были развиты в других документах — от 2 июня (проект договора трех держав о взаимной помощи), 8 июля (ответ на англо-французское предложение). Однако СССР неожиданно для Лондона и Парижа включил в число стран, получающих гарантию, Эстонию, Литву и Латвию. Это сразу осложнило ситуацию. Политические переговоры шли в Москве (в них участвовали посол Англии в СССР Сидс и заведующий центральноевропейским отделом английского министерства иностранных дел Стрэнг). Но, как говорится, воз долго оставался «и ныне там». Секрет этого неплохо сформулировал американский поверенный в делах во Франции Вильсон, когда он, оценивая в письме государственному секретарю от 24 июня 1939 года линию англо-французской дипломатии, выразил мнение, что, «возможно, готовится второй Мюнхен, на этот раз за счет Польши».
Но действительно ли грозил миру «второй Мюнхен»?
Для ответа на этот вопрос автор прибегнет к рискованному маневру: он на время откажется от «позиции историка» и перейдет на «позицию современника». Конечно, не современника событий 1939 года (мне тогда было лишь 19 лет). Но я стал в послевоенные годы невольным современником и собеседником лиц, которые играли перед войной важную роль.
…Тайный советник Гельмут Вольтат был специалистом по международным экономическим проблемам и в таковом качестве в конце 30-х годов являлся ответственным сотрудником рейхсмаршала Геринга — тогдашнего «имперского уполномоченного по четырехлетнему плану». Под последним названием скрывался специальный штаб по экономической подготовке войны. Впрочем, предоставлю слово самому Вольтату — в 60-е годы нашего века жившему в Меербуше — аристократическом пригороде рейнской столицы Дюссельдорфа.
— Тому, что я в конце 30-х годов стал одним из сотрудников рейхсмаршала Германа Геринга (а тот был тогда «имперским уполномоченным по четырехлетнему плану»), я обязан некоторым обстоятельствам моей биографии. Во время Первой мировой войны я служил во Франции и в 1917 году познакомился с капитаном Герингом, служившим в авиаэскадре «Рихтхофен». Это знакомство мы возобновили значительно позднее, ибо наши пути после войны разошлись. Геринг, как известно, занялся политикой, я стал деловым человеком. В этом качестве я часто бывал за границей, особенно в Англии и США. С 1929 по 1933 год я жил в Нью-Йорке.
— После 1933 года обо мне вспомнили в Берлине, — продолжал Вольтат. — Сначала мне предложили пост министериаль-директора в министерстве экономики; там же я стал главным референтом по делам «нового плана» при министре Шахте. Потом руководил Имперским ведомством по делам масел и жиров, затем — Ведомством по валютным проблемам. Наконец, в 1936 году я стал начальником штаба при генеральном уполномоченном по вопросам военной экономики. Им был Шахт; затем эту функцию стал выполнять Герман Геринг. После ухода Шахта я было уже собирался снова уехать в США, но однажды Геринг позвонил мне и спросил: «Не хотели бы вы работать у меня?» Я согласился, и с этого времени началась моя активная деятельность на международной арене в качестве министериаль-директора для особых поручений…
— В кругах германской промышленности, — продолжал Вольтат, — в то время обсуждалась идея о том, что для осуществления своих далеко идущих планов Германии необходимо соглашение с Англией. С другой стороны, в Лондоне было немало деловых людей и политиков, которые считали необходимым «освободиться от обязательств перед Польшей» и иметь свободу рук…
В этой напряженной обстановке лета 1939 года г-н тайный советник Вольтат появился в Лондоне, где заседала международная китобойная конференция.
— Каковы были ваши задачи, г-н Вольтат? — спросил я.
— Видите ли, еще в июле 1939 года я составил меморандум, в котором изложил свое мнение по поводу состояния отношений между Германией и Англией. В то время мнения расходились довольно значительно: Риббентроп считал, что даже в случае нашего нападения на Польшу англичане не будут воевать и поэтому германо-английскому сотрудничеству ничего не угрожает. Мой непосредственный начальник Геринг был иного мнения и считал необходимым более активные меры по сближению с Англией. Я был того же мнения; мой меморандум, в котором я летом 1939 года считал реальным достигнуть соглашения с Англией, Геринг докладывал фюреру…
— Кто еще разделял ваше мнение?
— Могу назвать американского посла в Лондоне Джозефа Кеннеди, отца будущего президента. Его мнение было очень важным, ибо, по моему глубокому убеждению, и в то время Германии нельзя было действовать в одиночку, то есть без американцев…
— Кто еще?
— Наш посол в Лондоне Дирксен, затем статс-секретарь министерства иностранных дел фон Вайцзеккер. Вспоминаю, что перед очередной поездкой в Лондон меня посетил шеф разведки адмирал Канарис, который сказал мне: «Вы скоро получите задание вести переговоры с англичанами»…
— Вы, очевидно, знали ваших английских партнеров уже давно?
— Конечно, я давно — с 1934 года — знал и ценил сэра Гораса Вильсона. Он возглавлял так называемую «гражданскую служб», т. е. был практически ближайшим советником премьер-министра Чемберлена. Не раз я бывал у него на Даунинг-стрит, 10; у него был и другой кабинет, в помещении казначейства.
— Таким образом, в июле 1939 года у вас была двойная задача?
— Да, одна задача касалась переговоров о китобойном промысле; параллельно я вел неофициальные переговоры.
— А в Берлине ими интересовались?
— Конечно! Сам Геринг тогда находился в своем имении Каринхалль, однако в Берлине оставался его адъютант Боденшатц, которому я регулярно докладывал о моих переговорах…
В результате встреч с Вольтатом Вильсон изложил план «нового Мюнхена», о чем посол Дирксен и доложил в Берлин. Центральный фрагмент доклада Дирксена в Берлин гласит:
«Программа, которая обсуждалась г-ном Вольтатом и сэром Горасом Вильсоном, заключает:
а) политические пункты;
б) военные пункты;
в) экономические пункты.
К пункту «а».
1) Пакт о ненападении. Г-н Вольтат подразумевал под этим обычные, заключавшиеся Германией с другими державами пакты о ненападении, но Вильсон хотел, чтобы под пактом о ненападении понимался отказ от принципа агрессии как таковой.
2) Пакт о невмешательстве, который должен включать разграничение расширенных пространств между великими державами, особенно же между Англией и Германией.
К пункту «б» — Ограничение вооружений.
1) На море.
2) На суше.
3) На воздухе.
К пункту «в».
1) Колониальные вопросы. В этой связи обсуждался главным образом вопрос о будущем развитии Африки. Вильсон имел в виду при этом известный проект образования обширной колониально-африканской зоны, для которой должны были бы быть приняты некоторые единообразные постановления. Вопрос, в какой мере индивидуальная собственность на немецкие колонии, подлежащие возвращению нам, сохранилась бы за нами после образования интернациональный зоны, — остался открытым. То, что в этой области, по крайней мере теоретически, англичане готовы или были бы готовы пойти нам далеко навстречу, явствует из того достоверно известного г-ну Вольтату факта, что в феврале английский кабинет принял решение вернуть Германии колонии. Сэр Горас Вильсон говорил также о германской колониальной деятельности в Тихом океане; однако в этом вопросе г-н Вольтат держался очень сдержанно.
2) Сырье и приобретение сырья для Германии.
3) Промышленные рынки.
4) Урегулирование проблем международной задолженности.
5) Взаимное финансовое содействие.
Под этим сэр Горас Вильсон понимал санирование Германией восточной и юго-восточной Европы…
Конечной целью, к которой стремится г-н Вильсон, является широчайшая англо-германская договоренность по всем важным вопросам, как это первоначально предусматривал фюрер. Тем самым, по его мнению, были бы подняты и разрешены вопросы столь большого значения, что ближневосточные проблемы, зашедшие в тупик, как Данциг и Польша, отошли бы на задний план и потеряли бы свое значение. Сэр Горас Вильсон определенно сказал г-ну Вольтату, что заключение пакта о ненападении дало бы Англии возможность освободиться от обязательств в отношении Польши. Таким образом, польская проблема утратила бы значительную долю своей остроты».
В последующей телеграмме, сославшись на свои предыдущие донесения, Дирксен сообщал, что расценивает поведение Вильсона как подтверждение «тенденций конструктивной политики в здешних правительственных кругах». В ответ на соответствующий запрос Вайцзеккера Дирксен 1 августа 1939 года писал:
«1. Касательно беседы Вольтата с сэром Горасом Вильсоном и моего отношения к ней я ссылаюсь на телеграфное донесение № 277 от 31.VII. То, что Вольтат во время беседы не поднял прямо вопроса об отказе от политики окружения, объясняется его договоренностью со мной о том, чтобы он вообще больше слушал, чем говорил.
2. Несмотря на то, что беседа в политическом отношении не была углублена, мое впечатление таково, что в форме хозяйственно-политических вопросов нам хотели предложить широкую конструктивную программу. Трудности проведения этой программы для британского правительства при господствующем теперь настроении общественности указаны в моем донесении…
3. Что соглашение с Германией было бы несовместимо с одновременным проведением политики окружения, ясно здешним руководящим лицам. Определяющие соображения в этом вопросе основываются примерно на следующих положениях:
а) Соглашение с Германией химически, так сказать, растворило бы данцигскую проблему…
4. Все более усиливается впечатление, что возможность принципиального соглашения с Германией должна быть установлена в течение ближайших недель для того, чтобы определить содержание избирательных лозунгов…
Здесь надеются, что политическое успокоение, которого можно ожидать с наступлением вакаций, создаст предпосылки к составлению программы переговоров, имеющей шансы на осуществление».
Наконец, чтобы исключить все сомнения, 3 августа Дирксен сам посетил Вильсона. Вот его отчет.
«Выяснилось, что суть беседы Вольтата — Вильсона остается в полной силе. Сэр Горас Вильсон подтвердил мне, что он предложил г-ну Вольтату следующую программу переговоров.
1) Заключение договора о «ненападении», по которому обе стороны обязываются не применять одностороннего агрессивного действия как метода своей политики. Сокровенный план английского правительства по этому пункту сэр Горас Вильсон раскрыл мне тогда, когда я в ходе беседы задал ему вопрос, как соглашение с Германией может согласоваться с политикой окружения (Германии — Л. Б.), проводимой английским правительством. В ответ на это сэр Горас Вильсон сказал, что англо-германское соглашение, включающее отказ от нападения на третьи державы, начисто освободило бы британское правительство от принятых им на себя в настоящее время гарантийных обязательств в отношении Польши, Турции и т. д.; эти обязательства приняты были только на случай нападения и в своей формулировке имеют в виду именно эту возможность. С отпадением этой опасности отпали бы также и эти обязательства.
2) Англо-германское заявление о том, что обе державы желают разрядить политическую атмосферу с целью создания возможности совместных действий по улучшению мирового экономического положения.
3) Переговоры о развитии внешней торговли.
4) Переговоры об экономических интересах Германии на юго-востоке.
5) Переговоры по вопросу о сырье. Сэр Горас Вильсон подчеркнул, что сюда должен войти также колониальный вопрос. Он сказал, что в настоящий момент нецелесообразно углубляться в этот очень щекотливый вопрос. Достаточно будет условиться, что колониальный вопрос должен быть предметом переговоров.
6) Соглашение о невмешательстве. Сэр Горас Вильсон пояснил, что требующееся от германской стороны заявление содержится уже в речи фюрера от 28 апреля. С английской стороны также будут готовы сделать заявление о невмешательстве по отношению к Великой Германии».
Мой другой собеседник, бывший сотрудник Риббентропа Фриц Хессе, также участвовавший в переговорах с Вильсоном, мне рассказывал, что в первой половине августа 1939 года Вильсон излагал ему программу из шести пунктов, которую просил довести до сведения Гитлера. Вот эти пункты:
Пункт первый: оборонительное соглашение на 25 лет.
Пункт второй: английская декларация о постепенном возвращении Германии ее бывших колоний и создание совместного англо-германо-французского комитета.
Пункт третий: включение Германии в Оттавское соглашение, то есть превращение ее в «младшего партнера» в рамках Британской империи.
Пункт четвертый: договор о разграничении экономических сфер влияния между Англией и Германией, в ходе которого Англия была готова признать специфическую сферу интересов Германии на континенте в том случае, если это не приведет к ущемлению английских интересов.
Пункт пятый: открытие для Германии лондонского финансового рынка и заем размером до 4,5 миллиарда имперских марок.
Пункт шестой: в качестве ответного шага Гитлер должен обязаться не предпринимать никаких акций в Европе, которые бы привели к войне, за исключением таких, на которые он бы получил полное согласие со стороны Англии.
Все та же программа второго Мюнхена, тот же план, который был предложен Вольтату в июле!
Что же получилось из «плана Вильсона»? Для ответа на этот вопрос мы должны оторваться от архивных документов и перенестись в напряженную обстановку двух роковых месяцев — последних месяцев европейского мира. Адольф Гитлер уже тогда знал, что это последние два мирных месяца, так как дата вторжения в Польшу была назначена. Но мир еще этого не знал.
Итак, 21 июля 1939 года тайный советник Вольтат вернулся в Берлин после окончания его доверительной миссии. Но тут начались непредвиденные события. Их причина была однозначной: в Лондоне кроме завзятых «мюнхенцев» типа Вильсона, Чемберлена и Хадсона были трезвомыслящие люди, понимавшие всю опасность сговора с Гитлером. Их поддерживали многие среди журналистов. Именно они и предали гласности закулисные переговоры Вольтата. Разгорелся скандал. 22 и 23 июля вся лондонская печать шумела о скандале — и ряд газет, хотя и не располагал точными сведениями о содержании переговоров, требовал: «Не допустить второго Мюнхена!» В палате общин и в печати Хадсон, Чемберлен, Галифакс и другие клялись, что слухи неверны, что сообщения вымышлены. Однако не удалось устранить впечатление о двойной англо-немецкой игре. Иван Михайлович Майский, бывший тогда послом СССР в Лондоне и являвшийся одним из лучших знатоков европейской ситуации, рассказывал мне как-то, что сообщения о встречах Вольтата привлекли его большое внимание, а влиятельные лондонские журналисты заверяли посла, что их сообщения не являются плодом фантазии. Обо всей этой истории И. М. Майский подробно докладывал в Москву, считая переговоры Вольтата опасным симптомом. Майский был прав, хотя он и не знал полного объема ведшейся в те недели запутанной дипломатической игры, в которой участвовал не только Вольтат. Еще с периода Мюнхена сложились определенные каналы, по которым шел неофициальный обмен мнениями — как между правительственными, так и между политическими и военными кругами Германии и Англии. Правда, с немецкой стороны значительная часть подобных контактов выпадала на так называемую «генеральскую оппозицию» и ее политических эмиссаров (К. Герделер и другие). Практическое осуществление подобных контактов шло через ведомство адмирала Канариса (абвер).
В мае 1939 года в Лондон прибыл «идейный» руководитель оппозиции Карл Герделер и имел беседу с Черчиллем. Беседа вращалась преимущественно вокруг деятельности оппозиционных групп в Германии, к чему Черчилль проявил определенный интерес. Ряд закулисных контактов и переговоров осуществлялись под непосредственным наблюдением Геринга. Первой по времени была миссия шведского промышленника А. Веннер-Грена, который с давних пор поддерживал дружбу с Герингом. Веннер-Грен, хозяин шведской электротехнической фирмы «Электролюкс», был также давно связан с Круппом. По просьбе Геринга Веннер-Грен в июне 1939 года посетил Лондон и передал Чемберлену предложение о «компромиссе в колониальном вопросе» и об общем англо-германском компромиссном решении. Другим, еще более энергичным эмиссаром Геринга оказался шведский промышленник Биргер Далерус. Появление Далеруса на арене международной тайной дипломатии, на первый взгляд, было случайным. Однако всему есть свои причины: пасынок Геринга (от первого брака), шведский подданный Томас фон Кантцов в 1938 году получил место в фирме, принадлежавшей Далерусу. Хорошо познакомившись с Далерусом, Кантцов установил, что Далерус располагает прекрасными связями в Сити и среди британских консерваторов.
Тогда Кантцов пригласил Далеруса в резиденцию Геринга «Каринхалль», где тот изложил Герингу свою идею: «для предотвращения войны» организовать в Швеции встречу видных английских промышленников с Герингом. Было предложено даже место встречи: замок графа Розена.
Тот факт, что с английской стороны выступали не дипломаты, а промышленники, не должен никого удивлять. За несколько месяцев до этого состоялась важная встреча между уполномоченными немецкой «Имперской группы индустрии» и Федерации британской промышленности, в ходе которой обсуждались важные проблемы англо-германских отношений. Именно после этого Б. Далерус, располагавший связями как с немецким, так и с английским деловым миром, смог выступить в роли организатора новой встречи. Как он сам вспоминал, идея встречи родилась 2 июля во время совещания группы английских промышленников с участием Далеруса. Выступая на ней, видный член консервативной партии, директор «Джон Браун энд Ко» и «Ассошиэйтед электрикал индастрис» Чарльз Спенсер выдвинул тезис о том, что «Германия может путем войны получить меньше, чем путем переговоров»; после этого Далерус вернулся в Германию, где встретился с Герингом и начал подготовку встречи.
После долгих споров о месте встречи (Швеция, яхта в Балтике) было признано наиболее целесообразным избрать имение жены Далеруса «Зёнке Ниссен Ког» в Шлезвиг-Гольштейне вблизи датской границы; семь английских участников во главе со Спенсером прибыли по одному разными маршрутами в Гамбург, после чего на машине под шведским флагом отправились в «Зёнке Ниссен Ког». Геринг, отдыхавший на острове Зильт, приехал на ближайшую к имению железнодорожную станцию на личном поезде, а оттуда с Далерусом — в имение.
Я располагаю текстом отчета Спенсера, при оценке которого надо учитывать стремление автора представить свою деятельность в наиболее благоприятном свете. Кроме того, этот отчет не содержит самого важного: меморандума, который был вручен английской стороной Герингу. Однако характерно, что перед вручением этого документа Спенсер счел необходимым заверить, что ведущиеся Англией переговоры с СССР «не должны пониматься как проявление какой-либо симпатии к русскому методу правления. Конечно, в Англии есть люди, выступающие за политические связи с Россией. Но они ведут себя тихо, их мало, и они не располагают влиянием». О содержании меморандума можно судить и по тому, что, прочитав его, Геринг заявил, что в Англии рассматривают Чемберлена как «творца конференции в Мюнхене». Что же касается угрозы конфликта из-за Данцига, было выдвинуто предложение созвать новое мюнхенское совещание четырех держав, без участия Польши и Советского Союза. Опять «второй Мюнхен»?
8 августа Далерус наедине с Герингом уточнил результаты переговоров. Геринг подтвердил свое положительное отношение к новой встрече «мюнхенских держав», о чем он обещал 15 августа доложить Гитлеру (при условии, что Англия согласится на «решение данцигского вопроса»).
Сам же Герман Геринг в середине августа 1939 года был готов отправиться в Лондон. Об этом стало известным лишь после войны, когда открылись архивы предвоенных лет. На первый взгляд, подобный план выглядел авантюрой в чисто нацистском стиле: человек, занимавший столь высокий пост в третьем рейхе (формально он был назначен преемником Гитлера лишь в сентябре 1939 года), главнокомандующий ВВС, человек, который в те недели готовил «люфтваффе» к мировой войне, — и вдруг в Лондон? Но закулисная дипломатия имеет свои законы, не сразу поддающиеся логической трактовке. В конце концов, Рудольф Гесс полетел в Англию уже в тот момент, когда Германия находилась в состоянии войны с этой страной! Почему бы не полететь Герингу еще до войны?
Лететь он действительно собирался. План был разработан весьма подробно. Так, английский посол в Берлине сэр Невиль Гендерсон докладывал в Лондон 21 августа 1939 года:
«Приняты все приготовления для того, чтобы Геринг под покровом тайны прибыл в четверг 23-го. Замысел состоит в том, чтобы он совершил посадку на каком-либо пустынном аэродроме, был встречен и на автомашине отправился бы в Чекерс. В это время прислуга будет отпущена, а телефоны отсоединены. Все идет к тому, что произойдет драматическое событие, и мы ждем лишь подтверждения с немецкой стороны».
Но Геринг в Лондон не полетел, так как всего лишь вел широкий дезориентировочный маневр, направленный на «усыпление» бдительности британских лидеров. Они же не думали поддаваться на пение берлинских сирен.
…Сидя в удобном кресле своей дюссельдорфской виллы, Гельмут Вольтат с явным удовольствием вспоминал о давно минувших днях. Перебирая бумаги, лежавшие на столе, и вызывая в памяти события тех лет, Вольтат казался вполне довольным самим собой. Лично он пережил крах гитлеровской империи вполне благополучно: в конце войны он получил назначение в Юго-Восточную Азию. Крах Гитлера застал Вольтата в Токио, где он пробыл до 1947 года, а в 50-е годы вернулся в Западную Германию. Здесь, возобновив свои давние связи, он стал одним из членов дирекции крупного химического концерна «Хенкель» и занимался его международными связями. Сейчас он ушел на пенсию и вел весьма уединенный образ жизни. Мемуары? Нет, пожалуй, это не его дело…
Миссия Вольтата, откровенно говоря, закончилась провалом. Ни Вольтату, ни Вильсону не удалось сколотить «европейский священный союз» против Советского Союза — к горькому сожалению «мюнхенцев» в Лондоне и Берлине. Но они не одни были в этих столицах. Влияние Чемберлена шло к концу, а для Гитлера тайная дипломатия Геринга была лишь дезинформационным маневром. Ему была нужна война. А у гордых хранителей Британской империи чувство самосохранения диктовало естественное недоверие к маневрам Берлина.
Я должен признаться, что долгое время склонялся к переоценке угрозы «второго Мюнхена». Может быть, под влиянием моих собеседников (Вольтата, Хессе и других), которые, естественно, видели себя в роли «творцов истории». Может быть, и под влиянием общей концепции советской историографии, которая в угрозе «второго Мюнхена» видела оправдание решения Сталина сорвать переговоры с Англией и Францией и пойти на предложение Гитлера. Но теперь следует видеть, что «мюнхенские настроения» и спекуляции на них были для Гитлера лишь умелым маневром, в котором он шантажировал и Англию, и Польшу, и Советский Союз. К августу 1939 года военная операция «Вайсс» — разгром Польши — уже была готова во всех подробностях, и генштаб тратил на это не меньше, если не больше, чем тайные эмиссары на достижение компромисса. Для Сталина же донесения Майского об интригах Вольтата в Лондоне могли казаться лишь желанным оправданием для большой игры, которую он затеял в настоящем «втором Мюнхене» — в попытке обыграть Гитлера с целью выигрыша жизненно для СССР необходимого времени на реконструкцию Красной Армии и воссоздание ее былой мощи.
История советской внешней разведки свидетельствует о любопытнейшем факте: наиболее ценные сведения о Германии и германо-английских отношениях в Москве получали не из Берлина, а из Лондона. Тому было немало причин. Во-первых, в официальном враждебном Берлине разведке работать было сложнее. Фактически информацию из «высших» военно-политических сфер Берлина удалось наладить лишь к 1940 году, в 1937-1939 годах имелись лишь агентурные связи в национал-социалистических кругах, занимавшихся общей политической и внутриполитической проблематикой. Так, знаменитый агент «Брайтенбах» (криминалькомиссар и гауптштурмфюрер СС Вилли Леман) хотя и был поставщиком ценнейшей информации, но по роду своей деятельности (он работал в Главном управлении имперской безопасности СС) был больше в курсе карательной деятельности СС. Конечно, он мог предложить советской разведке уникальные сведения. Например, после 30 июня 1934 года, когда Гитлер расправился со своими соперниками в СА, «Брайтенбах» передал в Москву информацию о так называемом «путче Рема» прямо из окружения Германа Геринга. Но связь с «Брайтенбахом» была на время утеряна. Сведения же от «Красной капеллы» (Харнака и Шульце-Бойзена) стали поступать гораздо позже.
Английская же ветвь советской информации была значительно плодотворнее. Ее стали создавать в начале 30-х годов талантливые посланцы Иностранного отдела ОГПУ (ИНО) Арнольд Дейч, Александр Орлов, Теодор Малли, Николай Алексеев. Дейчу принадлежит поистине историческая заслуга создания легендарной «кембриджской пятерки» (Берджесс, Филби, Маклин, Блант, Кэрнкросс). Но не ею одной жила советская внешняя разведка.
…Как всегда, эта история начиналась почти по рецепту детективных романов. В начале 1930 года к советскому военному атташе в Париже явился посетитель, назвавшийся «Чарли». Он представился как шифровальщик британского Форин оффис, обрабатывающий шифровки из посольств. «Чарли» предложил атташе изготовлять для него дополнительную копию телеграмм, а также сообщать данные о кодах и шифрах. На вопрос о причинах такого предложения «Чарли» объяснил, что в посольствах других стран много английских осведомителей, а в советском посольстве он от этого застрахован. В Москве проверили это предложение и решили на него согласиться. Так у советской разведки появился путь в «святая святых» — в шифроотдел Форин оффис.
Вслед за «Чарли» (его фамилия — Олдхэм) появился «Маг» — Джон Герберт Кинг. Человек лет пятидесяти, ирландец по происхождению и убежденный антифашист, он работал на СССР до 1939 года, пока не был выдан перебежчиком А. Кривицким. Но до этого он передавал секретнейшие и важные документы — например, текст беседы Гитлера 29 марта 1935 года с лордом Саймоном, который доносил о беседе в Форин оффис.
Это была не единственная депеша подобного рода. Если перелистать доклады ИНО на имя Сталина (дело 186 в описи 1 фонда 45 Архива Президента РФ), то в нем можно обнаружить многие следы деятельности Кинга. Например, текст доклада английского посла в Берлине Фиппса от 6 декабря 1933 года, на котором есть собственноручная помета Сталина: «Мой архив. И. Ст.». Такая же помета на докладах Фиппса от 31 января 1934 года, 12 и 23 февраля 1934 года.
О чем же доносил в Лондон Фиппс? О том, что Гитлер хочет улучшения отношений с Польшей (6.12.1934), что цели Германии ограничиваются слиянием с Австрией, исправлением немецкой границы с Польшей и «получением выхода для германской энергии в направлении Юга или Востока», а «Россия является неустойчивым фактором» (31.1.1934), что новый режим в Германии «держится крепко» (12.2.1934). Кинг и дальше был очень активен: за 1937 год он передал Москве 113 подлинных телеграмм.
Обилие материалов Фиппса имеет своеобразный политический оттенок. Сэр Эрик Фиппс принадлежал к числу активных сторонников и проводников политики «умиротворения», имевшей целью компромисс Англии и Германии. Он как нельзя лучше подходил для получения информации по вопросу, который больше всего интересовал Сталина. Еще с 20-х годов Сталин усвоил как неписаное правило подозрение против «владычицы морей». В его глазах Англия была средоточием империалистических интриг против СССР. Теперь же подозрения касались возможного сговора Англии с гитлеровской Германией. Чемберлен и его окружение (Фиппс в том числе) внушали генсеку не только недоверие, но полное неприятие. Тем самым разведка НКВД стала одним и очень важным источником, питавшим и усиливавшим недоверие и неприязнь Сталина к английской политике. В этом же ключе воспринимались и данные «кембриджской пятерки».
Знали ли в Москве обо всем объеме англо-германских контактов? Знали много, но не все. Во всяком случае, в опубликованных до сих пор документах советской военной и политической разведок нет упоминаний о встрече в Шлезвиг-Гольштейне, о предполагавшемся полете Геринга в Лондон в августе 1939 года. Что касается миссии Вольтата, то о ней лишь сигнализировал в самой общей форме посол Майский. Что же касается документов Форин оффис, которые мог передавать агент «Маг», то в них по простой причине могли и не отражаться указанные события: дело в том, что он располагал шифроперепиской Форин оффис с английскими посольствами за рубежом. А в них не сообщалось о том, чем занимался центральный аппарат в Лондоне. Но и того, что лондонская резидентура плюс посол Майский сообщали в Москву, было достаточно, чтобы подозрения Сталина были укреплены и стали важнейшим элементом при принятии им решения: в пользу западных союзников или в пользу авансов Гитлера?
Знаменитая «кембриджская пятерка» — Дональд Маклин, Гай Берджесс, Ким Филби, Джон Кэрнкросс и Энтони Блант, — приобретенная высокоталантливым советским резидентом Арнольдом Дейчем, располагала связями в самых высоких кругах. Ким Филби был вхож в Англо-германское общество, Гай Берджесс — в немецкий отдел Сикрет сервис, Дональд Маклин — в Форин оффис. Отсюда шла постоянная информация о тех переговорах, которые шли между «полуофициальным» Лондоном и «полуофициальным» Берлином. Так, Берджесс сообщал в Москву:
«Из разных бесед о наших задачах, которые я имел с майором Грэндом, с его помощником подполковником Чидсоном, с Футманом и т. д., я вынес впечатление в отношении английской политики, — писал Берджесс. — Основная политика — работать с Германией почти во что бы то ни стало и в конце концов против СССР. Но эту политику нельзя проводить непосредственно, нужно всячески маневрировать… Главное препятствие — невозможность проводить эту политику в контакте с Гитлером и существующим строем в Германии… Чидсон прямо заявил мне, что наша цель — не сопротивляться германской экспансии на Востоке».
«Бюрократически, — продолжал Берджесс, — мое положение определилось таким образом, что я буду связным между секцией „Д“ английской разведки, Форин оффис и Министерством информации… Мною подписан официальный секретный акт (Official secrets act) для СИС, и поэтому личный секретарь Пэрта, начальника отдела информации в МИД, Янг сказал мне, что он будет иметь возможность давать мне любую информацию». Таким образом, Берджесс получил доступ к шифротелеграммам и сводкам Министерства иностранных дел. Его разведывательные возможности расширялись. Он продолжал получать довольно интересную, хотя и часто фрагментарную, политическую информацию и от сотрудников разведки. Примечательна в этом отношении его беседа за ужином 3 августа 1939 г. с начальником секции «Д» Грэндом. Ссылаясь на члена военной делегации Англии на начавшихся в августе переговорах в Москве генерал-майора Хэйворда, Грэнд сообщил своим слушателям, что английское правительство исходит из того, что «в Англии мощь Красной Армии расценивается низко» и что «война Англии против Германии может быть легко выиграна». Поэтому нет особой нужды заключать соглашение с Советским Союзом и переговоры с ним должны быть затянуты до ноября, а затем прерваны. То, что Грэнд рассказал об отношении англичан к переговорам с Советским Союзом летом 1939 года, подтвердили и другие источники Берджесса. В своем письме в Центр от 28 августа 1939 г. он сообщал:
«Во всех правительственных департаментах и во всех разговорах с теми, кто видел документы о переговорах, высказывается мнение, что мы никогда не думали заключать серьезного военного пакта. Канцелярия премьер-министра открыто заявляет, что они рассчитывали, что смогут уйти от русского пакта (действительные слова, сказанные секретарем Гораса Вильсона)».
Ну как после прочтения таких донесений Сталину было верить в официальные заверения Галифакса и Чемберлена о готовности к соглашению? Веры не было, и неудивительно, что советская делегация на начинавшихся в Москве военных переговорах получила от Сталина издевательскую инструкцию (она была им продиктована Ворошилову, который записал ее от руки):
«1. Секретность переговоров с согласия сторон.
2. Прежде всего выложить свои полномочия о ведении переговоров с англо-французской военной делегацией о подписании военной конвенции, а потом спросить руководителей английской и французской делегаций, есть ли у них также полномочия от своих правительств на подписание военной конвенции с СССР.
3. Если не окажется у них полномочий на подписание конвенции, выразить удивление, развести руками и «почтительно» спросить, для каких целей направило их правительство в СССР.
4. Если они ответят, что они направлены для переговоров и для подготовки дела подписания военной конвенции, то спросить их, есть ли у них какой-либо план обороны будущих союзников, т. е. Франции, Англии, СССР и т. д. против агрессии со стороны блока агрессоров в Европе.
5. Если у них не окажется конкретного плана обороны против агрессии в тех или иных вариантах, что маловероятно, то спросить их, на базе каких вопросов, какого плана обороны думают англичане и французы вести переговоры с военной делегацией СССР.
6. Если французы и англичане все же будут настаивать на переговорах, то переговоры свести к дискуссии по отдельным принципиальным вопросам, главным образом о пропуске наших войск через Виленский коридор и Галицию, а также через Румынию.
7. Если выяснится, что свободный пропуск наших войск через территорию Польши и Румынии является исключенным, то заявить, что без этого условия соглашение невозможно, так как без свободного пропуска советских войск через указанные территории оборона против агрессии в любом ее варианте обречена на провал, что мы не считаем возможным участвовать в предприятии, заранее обреченном на провал.
8. На просьбы о показе французской и английской делегациям оборонных заводов, институтов, воинских частей и военно-учебных заведений сказать, что после посещения летчиком Линдбергом СССР в 1938 г. Советское правительство запретило показ оборонных предприятий и воинских частей иностранцам, за исключением наших союзников, когда они появятся».
Так оно и оказалось: полномочий не было, плана тоже, о проходе советских войск говорить не захотели. Переговоры ничем не кончились. Впрочем, и у англичан, и у французов наставления были определенными: тянуть время, ничего не подписывать.